Вячеслав Бекарев О прекрасном далеке Лев Толстой очень любил детей. Утром проснется, поймает кого-нибудь и гладит по головке, пока не позовут завтракать. Даниил Хармс, «Веселые ребята» 1 Когда цвет солнца стал красным, а тени, словно вздернутые на дыбе, неестественно вытянулись на дорогах, Сережа Никитенко случайно заметил, что за ним кто-то наблюдает. Парень всего лет на пять старше него стоял у окна. Черные волосы, расчесанные пятерней и склеенные гелем, взгляд безумный и пальцы очень тонкие, вцепившиеся в оконные рамы. Сережа отпрянул. Человек с той стороны прижал ладони к стеклу, пытаясь хоть что- нибудь увидеть. Сережа едва не метнулся к выходу из комнаты, чтобы выскочить из дома и бежать; бежать прочь, не останавливаясь и не оборачиваясь. Но вместо этого он собрался с силами и подошел к окну. Человек с той стороны попытался заглянуть ему в глаза, но Сережа отвел в сторону свой взгляд. Мальчик был уверен, что если он случайно посмотрит, то увидит такую бездну, которая утопит и Джеймса Камерона. И тогда он послушно сдернет задвижки шпингалет, откроет настежь окна и позволит этому странному парню разорвать ему ногтями кожу под воротом рубашки. Потом он будет визжать от ужаса, а парень наклонится над ним и, ломая ребра, будет пальцами выковыривать его сердце. Может быть, оно уже не будет биться, когда от него откусят кусок. Сережа Никитенко, стараясь не думать ни о чем таком, задернул шторы. Человек теперь стал просто темной, непонятной тенью на желтой материи. Почти не страшной. Тень задвигалась. Человек попытался заглянуть в щель между двумя занавесками, потом прошел вдоль окна (Сережа слышал его шаги и царапанье ногтей по стеклу). Затем тень исчезла: парень вовсе отошел в сторону. Сережа обессилено упал на пол. Ему очень-очень хотелось открыть окно человеку с улицы. Возможно, они могли бы подружиться, и тогда у Сережи был бы сильный и, наверняка, отзывчивый друг. Ага, только с чуть сумасшедшим взглядом и кошмарными желаниями. Когда потом вечером Сережа ложился спать, он снова подумал про этого человека. Кто он? Зачем начал заглядывать с улицы? Что он хотел? Все глубже улетая в сон, Сережа увидел, как замигали ненормальные узоры, похожие на паутину, которую соткали чокнутые пауки, услышал странные звуки, похожие на шорох раздираемой штопки, которой сшиты дыры между мирами. Кажется, один из них называется Нарния… Но может быть, и Тандерклеп… Кто он? Что ему надо? Ответы приходят сами. Не так ли? Наверное, их диктует интуиция, вредная и очкастая, как училка по математике. Улыбки тухнут, как перегоревшие лампочки, когда Он идет мимо. Ему это нравится. Доставляет удовольствие. Укусить. Поцеловать. Изнасиловать. Чью-то душу, слишком ярко сияющую в этом посредственном мире. Сережа очень сильно переживал смерть старшего брата в 1997 году (Витя Никитенко умер в школе из-за несчастного случая, во всяком случае, так объяснили). Смерть человека, которого любишь, которого возводишь для себя в ранг бога, – это очень трудно. Его мнение, его просьбы, его поступки – раз- летаются в стороны как неудавшиеся фотографии. Остаются только вещи в его комнате: старые тетради, заслушанные кассеты, дырявые носки… Можно все сложить в коробку, отнести на чердак и сделать вид, что ничего не было. Церемония похорон уничтожила что-то живое и цветущее в душе мальчика. В двенадцать лет увидеть, как взрослые люди пытаются втиснуть гроб со старшем братом в могилу, меньшую по размерам, – это, значит, умереть ду- шевно. Конечно, можно закрыть глаза и заткнуть уши, когда ручки у гроба с визгом отломятся, но ведь уже будет поздно, уже будет бесполезно. Потом, когда Витю стали вынимать обратно, и люди с лопатами запрыгнули в яму, чтобы увеличить ее, мама без сил упала на землю, но младший сын остался стоять и не подошел к ней. Ей было плохо. И Сереже тоже… Затем много времени он провел в их общей с братом комнате, которая теперь стала только его. Он сидел, сжав плотно колени и смотря в тот угол, где раньше стояла Витина кровать (ее разобрали и вынесли из комнаты). Он ни о чем не думал. Во всяком случае, старался ни о чем не думать. Ведь так проще… Именно тогда Сереже захотелось писать стихи. О туче, о солнце, о безвыходном положении – эти робкие попытки, уродли- вые, как и все детское творчество, давали ему возможность взлететь; взлететь над миром жестоких людей, продолжающих заталкивать черные гробы в ма- ленькие могилы, над миром матери, тускло смотрящей телевизор, над миром старшего брата, состоящего теперь из старых тетрадей, жеваных кассет и грязных носков… Все проходит. Даже сожаление об исчезнувшем человеке. Когда-нибудь родные, наконец, смогут рассмеяться, смотря «Смехопонараму» с Петросяном, Задорновым и Региной Дубовицкой. Когда-нибудь изменится стиль стихов в Сережиной тетрадке. Не сильно, но изменится. В принципе, он пошел обычным путем графоманов: общая тетрадь с коричневой обложкой, разлинованная в линейку, которая собирала, как свинья- копилка, страшные четверостишья. Он писал почти всегда поздно вечером, когда солнце уже больше не слепило глаза. Ему казалось, что стихи, написан- ные в это время, получаются чуть лучше. Друзья, бесспорно, хвалили его, хлопали по плечу, но все-таки (Сережа это видел) кое-кому из них, в самом деле, нравилось. Иначе бы он давно бросил… И два года назад, в 1998, он выписал все свои лучшие и любимые (можно подумать, что это не одно и то же) в отдельную тетрадку и отнес ее в «Солнышко». Маленький человечек с ровным каре и в черных очках внимательно прочитал их, мысленно подбирая слова, чтобы объяснить, что в стихах ничего особенного нет и ситуация, связанная с гибелью члена семьи, довольно типична. Тем не менее, два стихотворения все-таки напечатали. «Черная земля» и «Дождь в горах». Сережин экземпляр газеты смялся и почти порвался на сгибах… Но это не важно. Все не так уж важно… Старые стихи напечатали, новые продолжали появляться из сора, а Сережа по-прежнему просыпался иногда от ночного кошмара. Этой ночью мальчик тоже очнулся из-за страшного сна. В нем он был маленьким-маленьким годовалым ребеночком и спал в уютненькой колыбельке. Но вдруг кто-то, весь черный с перепонками между пальцев, схватил и вытащил его из кроватки. Поднес к маленьким, красненьким глазкам, а потом, вытянув пупырчатые губы трубочкой, поцеловал в попку. Маленьких детей все целуют в попку. Но не все пупырчатыми губами… Сережа испугался и замахал ручками-ножками, точно жук, перевернутый на спину… Тогда кто-то, тяжело дыша, облизал его всего так, точно облапал… В комнате было очень темно и очень тихо. Только за окном верещали сверчки. Мальчик просто лежал и слушал их, когда в зале внезапно включился теле- визор. Взвизгнула музыка и запищали голоса – это заработал «Чанел Ви». Сережа сел на кровати. Он подумал, что, наверное, неправильно сработал таймер и теперь нужно на цыпочках бежать в зал и выключать телек, пока никто не проснулся, но, конечно, уже поздно – мама очнулась, и, главное, (что странно) звук «Америкэн Пай» Мадонны начал нарастать. Мальчик решил, что это папа, каким-то образом оказавшись в зале, поспешно попытался выключить телевизор и, перепутав кнопки (они ведь такие разные), увеличил громкость, вместо того, чтобы нажать «POWER», но в этот момент звук начал затихать, а потом снова завизжал громко, снова тихо, громко, тихо… Это что? Папа глубокой ночью прокрался в зал, чтобы издеваться над американской гордостью Мадонны? Нет… Тот парень. Ножом, как в гангстерском боевике, поддел рамы окна и теперь… Мать, отец… Почему же они не просыпаются? А ты как думаешь? Расскажи, нам очень интересно… Тот парень позаботился. Возможно, он булавкой заткнул мамины губы, прежде чем произвести над ней кесарево сечение. А какие узоры он нарисовал на теле у отца! Кружочек, звездочка и посередине – пупок! Конечно, нет. Ему надо было скорее и тихо… Он отрезал головы твоим родителям так ловко и быстро, что им, наверное, даже не было больно. А теперь, пачкая пульт папиной кровью, он развлекается с телевизором, дожидаясь, когда ты, едва проснувшись, выскочишь к нему в трусах и майке с ошалелыми глазами. Тогда он поговорит с тобой. Медленно и громко. Так медленно, что это покажется тебе целой человеческой жизнью. Звук в телеке вырубился. Неожиданно. Стало тихо-тихо. Сначала Сережа услышал чьи-то шаги, а потом как будто стеклянные звуки: кто-то швырялся его музыкальными кассетами и дисками. Снова шаги. С тихим щелчком включился музыкальный центр. Сережа очень осторожно лег обратно в кровать и закрылся одеялом с головой. Он просто обязан заснуть. Кто-то в зале включил «Сэвидж гаден» и послушал их несколько секунд. Потом выключил. Потом пошел. Печатая шаг. К выходу из зала. Куда он может идти? Может к родителям в спальню, чтобы проверить, не выжил ли там кто-нибудь после кесарева сечения? Нет, малыш! Ты упал, а я летишь… Он идет к тебе. Так что можешь доставать вазочки с вареньем. Кажется, здесь будет чаепитие, только в пиалушках твоя кровь. Если хочешь, мы даже можем вместе помечтать о том, что он с тобой сделает… Только не забудь потом упомянуть мою фамилию в титрах. Сережа отшвырнул в сторону одеяло и помчался по коридору как заяц. А за спиной все время кто-то был. Мальчик добежал до двери и дернул ручку. Стал дергать-дергать, истерично дергать. Закрыто. А ты что думал? Он не дурак, он не для того высматривал тебя днем, чтобы теперь гонятся следом по темным переходам. Так что повернись к нему – он ждет – и, если тебе повезет, то, может быть, удастся подружиться с ним. И если очень повезет, то ненадолго… Подружится… Сережа сполз на колени и зарыдал в голос. Когда папа зажег свет, мальчик все еще плакал, уткнувшись носом в пол. Мама тогда наклонилась к нему и прижала к себе. Он почувствовал это и обнял ее, а потом, спрятав лицо у нее на груди, стал плакать уже в ее ночнушку. Разумеется, никто не потащил утром Сережу к психиатру – один ночной кошмар, пусть даже и очень бурный, не повод для расстройства. Ага, маминого, – нет, психического! Мальчик как всегда пошел в школу. Он досидел (досидяга) до последнего урока, перебирая листы книг и исписывая строчки в тетрадях. А потом пошел вместе с Сашкой Павловым, Анькой Зуевой и Иркой Москвиной в зоопарк. Увидел там зверей в стеклянных вольерах. Купил треугольного мороженого за сто пятьдесят сум. Поздно вечером, когда отец вернулся с работы и привез маму с ее, Сережа, наконец, пришел домой. Он сказал маме, что будет делать математику, и в самом деле достал тетрадку в клетку, только вместо цифр он написал на последней странице свое последнее стихотворение. Он назвал его «Далеко»: Белый лебедь весь и черная решетка. «Курлы, курлы» – О чем его песня? «Хочу лететь, но гулкая чечетка Охотничьих сапог… Давайте ж будем плакать вместе О небе, о луне, о звездах, О прекрасном далеке, Где нет испанской мести… Хочу лететь…» В четыре утра следующего дня Сережу разбудили шаги в его комнате. Он открыл глаза. Голова была повернута к стене, потому что он любил спать уткнувшись носом в бардовый ковер. Мальчик лениво повернулся на другой бок. На столе, который стоял у окна, мутного и синего сейчас, в позе лотоса сидел тот парень. С закрытыми глазами, но он тут же открыл их и посмотрел прямо в лицо Сереже. – Здравствуй, – прошептал он и тут же приказал: – Тихо, молчи! – и сделал легкий жест рукой: поднес указательный палец к губам. Как показалось Сереже, очень легкий жест. Такой наигранный… театральный… Гомосексуальный. – Меня не слышат твои родители. И слава богу! Если ты их позовешь сюда, они, конечно, придут, но меня не увидят. Ты будешь сидеть на кровати, смот- реть мне в глаза и кричать, что я тут, вот он я! Твои родители будут тоже смотреть на меня, точнее, мимо меня, сквозь меня, но… еще они будут согласно кивать головой, потому что… потому что с сумасшедшими всегда нужно соглашаться. Ты не знал? «Да, сыночек… Да, Сереженька…» Мама уведет тебя из комнаты, прижимая к груди, а папа пойдет в прихожую… Телефон ведь у вас, кажется, в прихожей? Ты знаешь, какой номер он наберет? Скажи «да», если знаешь… Сережа зачарованно молчал. – Ты не говоришь, потому что не знаешь, или потому что от страха не можешь выговорить ни слова?.. «Да, дядя доктор… Да… Вчера вечером ему приснился кошмар: кто-то ходил по залу… Что? Нет, конечно, никого там не было. Но он так испугался, что плакал у закрытой двери как сраный малолет- ка… Что? Кто ее закрыл? Не знаю. Наверное, жена…» Сережа мотнул головой. – Ты мне не веришь? Ты думаешь, они так не сделают с тобой? С единственным оставшимся в живых сыночком? Первый-то сдох… Если ты хорошо попросишь, я тебе обязательно расскажу как… Я видел… Я знаю… Тебя заберут с собой доктора из белой машине с красным крестом. С красным… С крестом… На твоей жизни, между прочим, любовь моя. Тебя запеленают как деточку (у-тю-тю, бэби) в смирительную рубашку (читал у Лондона «Джек – Ячменное зерно»? А?) Ты не сможешь даже пошевелиться, членики твои-то затекут. Я тебя не смущаю, нет? Ты будешь лежать готовенький, сладенький… любовь моя, а я уже буду рядом: под кроватью или в темном углу. Мои пальчики (Прости меня, моя любовь…), твои членики… Я буду трогать тебя везде… даже там, где нельзя… Ты не против, нет? (У-тю-тю, бэби!) Парень одним прыжком соскочил со стола и подсел к Сереже на кровать. – Я изнасилую тебя! Мальчик отпрянул. – Я поимею тебя так глубоко, что оцарапаю твои мозги. Он протянул ладонь вертикально вперед так, будто хотел коснуться стекла. Сережа перепугано вскрикнул. Парень легким движением прыгнул на него. В какой-то момент мальчик поверил, что они так и покатятся, переплетенные, по полу… Но ничего не случилось. «Это сон». Нет. Парень был все еще здесь. Он лежал будто на Сереже, но не совсем как на Сереже, а так будто Сережи здесь не было. Сквозь Сережу. Они были один в одном, как две функции пылесоса. Привет из параллельного мира! «Он не может…» Парень отполз в сторону и сел на другой стороне кровати. – Ты родился в рубашке, моя любовь… Я просто пришел к тебе слишком рано, но ты не плачь, все равно будешь моим… О-ля-ля! Моим… Если бы ты знал, что я хочу сделать с тобой, ты бы начал кричать уже сейчас! Через несколько дней, которые пролетят в моем обществе, как секунды… сумасшед- шие секунды… ты, наконец, полностью пройдешь в те дыры между нашими мирами и окажешься полностью в моем… мире… желании… власти… где я сделаю с тобой все, что захочу… даже съем… только после… А пока спи… Парень соскользнул с кровати. – СПИ! Сережа беспомощно на него глянул. – ЛОЖИСЬ! – Парень протянул к нему ладони. – ЛОЖИСЬ! Мальчик перепугано лег и вытянул руки вдоль тела. Парень наклонился над ним: – Привет, – сказал он и подоткнул одеяло. 2 Днем Сережа даже и не вспомнил об этом парне, только вечером, когда чистил зубы, прежде чем идти спать, что-то промелькнуло в голове. Он стоял перед зеркалом, водил щеткой взад-вперед и думал; думал о том, что сегодня этот парень, наверное, приснится снова и что Сережа скажет ему, что не боится его. Ничуть. Ни капельки. Он сполоснул рот, вытер лицо желтым полотенцем, на котором был изображен смешной утенок с букетом красных цветов, и пошел к себе в комнату. Спать. Спокойной ночи, Сережа… Он разобрал кровать, свернув аккуратно покрывало, разделся, перекинув брюки через спинку стула, и выключил свет. Целое мгновение в комнате было страшно, и Сережа поспешно спрятался под одеяло. Но потом страшно не стало: ведь в соседней комнате горел свет и работал телевизор, просто в какой-то момент он вдруг поверил, что остался совсем один, – а это (известно по себе) неприятно. Сережа лег на бок и уткнулся носом в ковер, привыкая к темноте. Постепенно все сделалось видно: шкаф, кровать, стол… Мальчик лег на спину. Рядом с ним лежал тот парень. Он чему-то улыбался. Сережа дернулся, ударившись затылком о стену. Парень полез к нему целоваться. Мальчик вжался в щель между стеной и кроватью. Парень, точно вампир, наклонился над ним. Их губы встретились, дыхание смешалось. Я хочу твоих слез. Я хочу выцедить их из глаз, прежде чем они скатятся по щекам. Я хочу до- бавить их в чай по вкусу, как лимон. Я хочу напиться. Разрешаю тебе плакать над потерянной девственностью. Разрешаю тебе помнить страх, кислый пот и издевательскую улыбку с острыми краями. Я хочу твоих слез… Их губы ни фига не встретились. Они прошли друг через друга, словно кто-то из них (тот парень или Сережа) был нематериальным, придуманным. Я хотел твоих слез… Парень откинулся назад на подушку и уставился в потолок, закусив губу. Он лежал неподвижно. Сережа очень долго не двигался и наблюдал за ним. Он хотел бы, чтобы этот парень заснул… вечным сном… в аду какой-нибудь религии… неважно… где черти развлекаются лоботомией или трепанацией. Он встал на четвереньки и, осторожно пятясь, попытался выбраться из-под одеяла, но тут парень вскочил. Он сел. – Я люблю тебя. Я точно люблю тебя. Я рядом с тобой только поэтому. Хочу гладить твои волосы, касаться твоих рук, брить твои подмышки. Хочу улыбнуться. Хочу столкнуть с небоскреба. Хочу поцеловать в щеку. Хочу затолкать в стиральную машину и добавить «Ленор» для смягчения. Хочу… Все время только хочу… Когда-нибудь… где-нибудь… кто-нибудь… Ты увидишь меня – я буду улы- баться… Буду… Буду тихо, ты отвернешься, а я подкрадусь сзади, закрою ладонями твои глаза и спрошу: «Кто?» – а ты в ответ завизжишь от боли, потому что я надав- лю пальцами, и твои глазные яблоки выскользнут из пазов и стекут самыми крупными слезами по щекам. Буду… Сережа не чувствовал дыхания его слов. Вообще. Может быть, потому что его не было. Парень поднял руку и сделал движение, как будто гладит Сережину щеку: – Ну будь же смелее. Закрой глаза и вообрази, что можно. – Его пальцы ис- чезали внутри Сережиной головы. Это было страшно. Мальчик очень робко улыбнулся, но по щеке скатилась слеза, выдавая страх. Сережа стер ее рукой: – Пожалуйста… Ты ведь можешь просто уйти… Парень высунул язык, его кончик чуть-чуть шевелился, потом, закатив глаза, он наклонился к уху мальчика: – Не хочу! Отстранился и, улыбаясь очень по-доброму, добавил: – Ложись… Сегодня ночью мы будем спать вместе… Сережа метнулся к выходу из комнаты, одним прыжком проскочил коридор и выбежал в зал, где родители смотрели «Плезентвиль» по двадцать девятому каналу. Мама, увидев испуганное лицо сына, вскочила и подбежала к нему. – Что случилось? – почти крикнула она. – Что? – Скажи им. – Сзади стоял парень. Гель на его волосах блестел от голубого отсвета телевизора. – Скажи им всю правду: «В моей комнате кто-то есть. Он сидит на кровати и нехорошо улыбается мне». Они запеленают тебя в смири- тельную рубашку – посмотри на ее лицо, если думаешь иначе, – а ручки завя- жут бантиком на спине, чтобы живот остался открытым для меня. – Что такое? – спросил папа. Он приподнялся на диване – в комнате было темно, но, наверное, у него тоже было встревоженное лицо. – Ты мне не веришь? Мне нет причин тебе лгать. – Что случилось? Что такое? Перепуганные лица родителей. Известно, почему перепуганные! Кому за- хочется иметь ребенка-дебила? – Мне показалось… – выдавил Сережа, – всего лишь… Мама обняла Сережу и поцеловала его возле губ. – Идем, – сказала она. Мама – это хорошо. Она проводила Сережу в его комнату и укрыла одеялом. – Спокойной ночи, – пожелала она, не подозревая, что сзади нее на столе сидит незнакомый парень, который хочет изнасиловать ее сына. Мама поцеловала еще раз Сережу и ушла в зал, досматривать «Плезентвиль» по двадцать девятому каналу. Мальчик глядел ей вслед и думал о смирительной рубашке, враче, который грубо запихает его в нее, и равнодушной медсестре, которая сделает укол и перейдет, не пожелав спокойной ночи, к следующему пациенту. Парень продолжал сидеть на столе. В руках у него был Сережин плеер, тонкая ниточка провода тянулась к его ушам. Парень покачивал головой в такт неслышной музыки. Сережа сжался, стараясь (надеясь) ни за что не напомнить о себе. Но парень вдруг смахнул наушники, выкинул плеер и полез к Сереже в кровать. Он стоял на четвереньках, тело Сережи было под ним. – Больше не ходи от меня… к маме. Мама уже большая и совсем забыла кто такой Питер Пэн, а я все равно заберу тебя на свой остров Нетинебудет. Первое время тебе будет страшно одиноко без нее, но с годами ты привыкнешь. Он вытянулся и лег в Сережу. Это было совсем не больно, только жутко и противно оттого, что они оказались, словно слипнувшиеся близнецы: голова в голову, очко в очко… Сережа осторожно сполз на пол. Парень как будто ничего не заметил. Он шумно дышал и елозил, путаясь в простыне. Сереже не хотелось смотреть, что он там делает… Он тихонько плакал, прислонившись к бортику кровати. Там наверху какой-то выродок, а ты ничего не можешь сделать, потому что твои мысли тяжелые и неподвижные, точно запихнутые санитаром-качком в смирительную одежду. Давай, тоже смирись… Поплачь… Он сидел так минут пятнадцать, ища выход, или тридцать. Выход, который должен быть где-то, но на самом деле нигде не был. Сережа еще чуть-чуть поплакал. Потом стащил за кончик подушку с кровати и заснул прямо на полу. Разбудила его мама. Около полуночи они с папой пошли спать, и она решила заглянуть к сыну, чтобы поправить свесившуюся руку или подоткнуть одеяло, и испугалась оттого, что обнаружила Сережу лежащим на полу. Вполне возможно, что она подумала о (криках позавчера, беспокойно ворочался вчера, прибежал напуганный сегодня) враче. Сережа сонно осмотрелся. В кровати того парня не было. Его вообще в комнате не было. Вышел покурить, наверное… Мальчик лег в свою постель, спрятался под одеялом и закрыл глаза. Мама с беспокойством наблюдала за ним. (Не закричит? Не вскочит? Не побежит?) Нет. Сережа заснул быстро, не обращая на нее внимания. Сны были простые и несложные. Он летал над грязными двориками между узких виноградных лоз под ярко-желтым солнцем. Черная тень бежала следом где-то там внизу. Сережа ее очень хорошо видел. Встал он как обычно, около семи, сонливо собрал учебники за девятый класс и медленным шагом побрел в школу. Черная тень бежала следом за ним. Русачка как всегда опоздала. Сначала зацокали ее каблуки, а потом появилась (как мимолетное виденье, как гений чистой красоты) с модной сумочкой наперевес. Жалуясь на транспорт и здороваясь с учениками, она открыла дверь и пролетела к своему столу, не заметив, что в пустом классе рядом с Сережиным местом сидел какой-то парень. Лет на пять старше любого девятиклассника. Всклокоченные волосы, пропитанные гелем, тонкие пальцы, сжатые в кулаки. Сережа испугался, хотел развернуться, выскочить, побежать, но напирающие сзади одноклассники впихнули его в комнату. Тогда он прошел мимо парня (руки дрожали, как прибитые к вибратору) и сел рядом с Диманом Внучковым. Диман кивнул головой и сказал: «Привет». Парень обернулся и злобно посмотрел в их сторону. Сережа попытался скрыть улыбку. К тому парню – естественно, не видя его – подсела Ирка Москвина и достала из сумки тетрадку с пеналом, в котором, наверняка, лежал набор разноцветных ручек и простой карандаш. Парень брезгливо посмотрел на это и вышел из класса. Сережа облегченно вздохнул и стал о чем-то трепаться с Диманом. Училка сначала взвизгнула, а потом потребовала тишины. Все заткнулись. Она захотела, чтобы все встали. Все встали. Она удовлетворенно кивнула и сказала, чтобы сели. Все сели. Она говорила о придаточных предложениях и о запятых в них, когда в класс с бутылкой «Кока-колы» зашел тот парень. Училка удивленно посмотрела на дверь, потом подошла и закрыла ее. Парень сделал глоток и отодвинулся в сторону, когда она пробегала рядом. Он радостно оглядел весь класс и развязно, как будто пьяно пошел к парте, за которой сидели Дима и Сережа. Мальчик испуганно опустил голову. Смирительная рубашка, мягко улыбающийся врач, медсестра, брызгающая лекарством из шприца. Вот до чего он хочет тебя довести. Ни за что не подда- вайся. Пусть он подавится. Парень подошел к парте с Диминой стороны. Тот сидел прямо, разглядывая цветной журнал на коленях. Парень улыбаясь сел на парту и допил «Кока- колу». – Я тебе не предлагаю… Ты ведь все равно откажешься… Что именно не предлагаю?.. Сережа сидел тихо, закусив губу и глядя на доску. – Почему не отвечаешь? Почему ты меня игнорируешь? – Он лег на парту. Его лицо оказалось под лицом Сережи. Мальчик не пошевелился. Тогда парень протянул палец к Сережиным губам. – Представляешь, если я сейчас смогу? – Палец висел перед глазами, как восклицательный знак. – Тогда я все сделаю с тобой прямо здесь. Но не потому, что хочу осрамить, а потому, что не дотерплю до дому. Сможешь сам до- кумекать о том, куда я засуну тебе этот палец? Сережа отпрянул. – Ты что? – спросил Дима, отворачиваясь от журнала. – Нет, все нормально… Сережа откинулся на спинку стула. – Буду… – сказал парень и медленно начал подносить палец к Сережиному лицу. – Оторву… Сережа весь сжался, будто под носом у него летала желтая оса. Он скривился. Парень вдруг ткнул пальцем вперед, словно жмя красную кнопку. Рука прошла сквозь голову мальчика. Сережа с шумом выдохнул. – Да что с тобой? – спросил Дима. Он кинул журнал на стол. – Ты весь белый, даже синий… Голубой… Дима положил руки на стол. Они очутились прямо в паху у того парня, и Сереже показалось, будто Диман сдрачивает парню. Сережа отвернулся. Парень с улыбкой поглядел на Димины руки. – Ты бы так, – заявил он. 3 Сережа вернулся очень поздно. Он ездил к старшему брату. Недалеко от могилы вырос черный тутовник и вся плита была в синюшних пятнах. Мальчик по одной брал ягоды и выкидывал их в сторону, а сок затем осторожно смывал носовым платком. Сидел очень долго рядом и смотрел вокруг: деревья густые как в темном лесу, женщина в желтом с синим ведерком в руках мелькает между ними как бабочка. Сережа сидел и плакал. Потом вроде стало легче. Он умер, он умирал… как свет. Высохшие цветы на постаментах, пластмассовые венки на крашенных крестах, мечты заснувшие вечным сном… Некоторые могилки просты как совковое детство – одни бугорки, в изножье которых вбиты бетонные столбики с тремя циферками. Как их много. Никто из них никогда не вернется. Земля тверже человеческого сердца – она сожрет их. Сожрала же динозавров… Пусть они после смерти сожгут мое тело, а золу развеют прочь – незачем меня помнить: я не сделал всего, чего хотел… Сережа убежал прочь… Цветок, который я положил на чью-то простую могилу, теперь уже сгинул: лепестки сжались, обуглились; запах пропал, растворился в сумерках; стебель высох, стал ломкой палочкой. Я не вернусь сюда никогда. Потому что незачем. Пусть их… А вам не стыдно?.. Сережа весь вечер сидел и писал стихи. Ничего не случилось: буквы летели, превращаясь ни во что. Исчезали. Зачеркивали. Искажали. И даже не раз. Не находил верного слова. Не находил рифмы. Не находил сил продолжать. Я не сделал того, что хотел… Развеять прочь… Мимо снов… «Курлы, курлы» – о чем его песня? Проще всего отложить ручку, забыть, уйти спать… Возможно даже, что тот парень уже ждет его. Как это жутко! И ты ничего не можешь предпринять: не можешь подраться, не можешь пожаловаться маме, не можешь спрятаться под столом. Он – туман, он, может быть, всего лишь выдумка, твой глюк. У него вся власть, а ты беспомощен, как рыбка в аквариу- ме. Если и удастся уплыть от сачка, то не далеко. Он злой и плохой, как маньяк Веса Кравена, но ты вовсе не герой последнего боевика. Чуда не случится – ты не спасешься. В последнюю минуту ты будешь глядеть в его изумрудные глаза, будешь ти- кать быстрые секунды, будешь сходить с ума… И это невозможно отвратить. Ты знаешь, где упадешь, но где стелить соломку – не знаешь! Это жутко. Сейчас, когда все (почти) нормально, когда есть только страшные тени, когда вроде бы кажется, что еще можно спастись. Ты уже должен лечь и сложить руки на груди. Это не честно. Так неправильно. Это не красиво. Твой мир расколется как стекло. А из обломков вылезет тот парень, и за его спиной будет тьма собираться в такие дикие формы, что тебе покажется, будто оттуда таращатся все твари ночи. Огонь их глаз потянется к тебе. Запахом по- хоти, крови будет нести из-за его спины. Счастливого рождества, Кевин Маккалистер! Ну же, прячься под кровать, а мы все будем хором смеяться над твоими недетскими страхами. Даром, что против тебя всего лишь двое «мокрых банди- тов». Убегай. Это не твоя игра. Здесь счет идет до одного очка. И его уже забили. Пойми же. Ты. Становись. Нагнись. Держись. Сережа включил свет в своей комнате, прежде чем зайти в нее. Она была пуста: того парня здесь не было. Тогда Сережа достал из платяного шкафа чистую простынь. Он разобрал постель, поменял белье. Старую он скомкал и отнес в ванную. Папа, сидя в зале перед телевизором, увидел это, но ничего не сказал. С сумасшедшими всегда нужно соглашаться. Сережа затолкал простынь в корзину для грязного белья. Очень было грустно. Он автоматически разделся и залез в ванную. Включил горячий душ. Просто сильные струи, он будет стоять так, наблюдая, как вода течет по телу, и почти засыпая под ее шум. Из-за этого Сережа не услышал скрипа двери. Она открылась и закрылась, впустив кого-то. А потом, словно в немом кино, где есть только один звук – игра пианино, – фигура в черном быстро пробежала несколько шагов до ванны и коснулась защитной занавеси. Ага… Парень подошел близко к ванне и встал за полупрозрачной ширмой. Он начал водить вверх-вниз пальцами по ней, и капельки воды с Сережиной стороны быстрее потекли вниз. Сережа с ужасом наблюдал за мокрыми дорожками. – Ух, ты! – сказал парень, отодвигая в сторону ширму. – Покажи мне себя. Сережа, откинув в сторону душ, мгновенно присел на корточки и, обхватив руками колени, весь сжался, точно закомплексованный Пьеро. Парень тем временем окончательно содрал ширму. Он швырнул ее в сторону, как всем мешающий утиль, потом наклонился к Сереже: – Ух, ты! Дай мне поглядеть… Меня привлекают твои части тела… Ты не можешь ничего сделать. Ты не можешь его остановить. Ты не можешь даже убежать. Пока будешь вылезать из ванны, перекидывая одну ногу через бортик, он же будет стоять рядом, улыбаясь и скрестив руки, пока будешь биться в закрытую на щеколду дверь, он же будет стоять сзади, разглядывая и выбирая место, куда укусить, пока будешь кричать, надрываясь от визга, сможешь вдруг почувствовать прикосновение, шальное, легкое, как поцелуй Каспера. Самого дружелюбного привидения на свете. На этом свете. Сережа смотрел только в одну точку: прямо перед собой. Он впал в прострацию от страха: она, словно река, подхватила и потащила, баюкая, его куда-то вперед, мимо заболоченных берегов и стылых кустов. Жуткие тени шевелились в них. – Ты веришь мне? Я же просто хочу пообщаться с тобой… Парень ухватился за бортик ванны, точно коршун вцепился лапами в сук, и перегнулся, заглядывая Сереже между колен. Мальчишка, увидев лицо, завыл, взмахнул руками, пытаясь оттолкнуть свой кошмар, его пальцы, скрю- чившиеся, ударили пустоту, а не что-то от человека. Он завизжал. – Ну, раздвинь… раздвинь же ноги… Я хочу гладить все, что там растет… Парень вытянул вперед, к нему, руки, словно собираясь вцепиться в Сере- жины колени и растащить их в стороны как створки лифта… Сережа закричал. Мокрые волосы, как медузы, облепили лицо, капли воды, как слезы, потекли по щекам, тонкие руки, как скобы, обняли тело. Он кричал. Он визжал. Он плакал… Все бесполезно… Над его душой глумятся садисты. Они наклонились к ней, теплой, дышащей, точно свора подростков к бездомной собачке. Они собираются препарировать ее – блестящими скальпелями вырезать дергающиеся мысли. Сережа зарыдал громко, с надрывом, захлебываясь и размазывая кулаками слезы. Крики души, порезанной лезвиями, торчащими из кровоточащих ран, не удержать, если ты человек, а не йога. Папа ворвался в ванную комнату, отшвырнув дверь в сторону, сзади него кричала от страха мама. Смятая, точно использованная салфетка, ширма ва- лялась на полу. Лицо Сережи плыло над бортиком ванны, точно младенец, выглядывающий из манежа. Ему было так больно, что он задыхался от крика: рот, широко открытый; глаза навыкате; в старческих морщинах лица реки слез и хлопья мыла. Папа подскочил вовремя: его сын старался вылезти из ванны, скользил, растопыренными пальцами пытаясь за что-нибудь уцепиться. Он бы упал на кафельный пол, если бы его не подхватил отец. Мальчик вцепился в него, как в свою последнюю надежду. Мама подбежала, укутала сына, голого, в желтое полотенце с утенком и красным букетом цветов. Мальчик не переставая плакал и карябал папины плечи. Родители отнесли его на диван. Мама одела на него, словно на Барби, трусы, и Сережа медленно заснул, положив голову ей на колени. Папа потом перенес сына в его спальню, а мама накрыла его одеялом и поцеловала. Сережа за ночь ни разу не проснулся. 4 Мальчик все утро плакал. Он встал, заправил кровать и ходил по комнате, плача. Слезы, мокрые глаза, он всхлипывал, рукой вытирал, растирал ладо- нями. Собрал тетради в школу, вдруг сел на стул и зарыдал, скособочась и вздрагивая. Парня рядом с ним не было. Всхлипывая, он зашел в ванную, где все вещи словно издевались, как будто высунули языки, напоминая собой о вчерашних криках. Сережа начал чистить зубы, плача, он водил щеткой взад-вперед и думал, что боится того парня, боится до крика, до полусмерти… Боится остаться один в доме, боится зайти в пустую комнату, даже если там горит свет, боится откинуть в сторону одеяло на кровати, потому что там может лежать тот парень, голый, выгнувшийся змеей, он протянет к Сереже руки, схватит его за торс и затащит в постель, где будет целовать, обнимать, словно свою невесту… Сережа даже не может просто искупаться, не может раздеться, не может, вообще, остаться один. Одиночество – это слишком страшно для него. Если ни- кого не будет рядом, и вдруг откроются все двери, и в серебристо-лунном сиянии появится тот парень, то Сережа, наверняка крича, побежит прочь; побе- жит, не останавливаясь и не оборачиваясь; побежит, не разбирая дороги, и если случайно ткнется носом в стену, то не сможет понять, что это стена, а будет, визжа и рыдая, колотиться в нее, как заводной автомобильчик, пока кто-нибудь не остановит его завод. Сережа плача съел завтрак. Мама в какой-то момент не выдержала и обняла сына, но он этого не заметил. Папа же вовсе не вышел к завтраку. Очевидно, он был сыт по горло. Сережа вернулся очень рано – мама уже ждала его. Он весь день провел, лежа на парте и уткнувшись носом в локоть. Мальчик сел рядом с мамой на диване, положив голову ей на плечо, совсем не всхлипывая, и смотрел на «ТНТ» комедию «Святой Януарий». Было совсем не смешно, только как всегда кричали эксцентричные итальянцы. Парня не было. Сережа не подумал об этом, когда начал высвобождаться из маминых объя- тий, – он захотел в туалет по-большому. Сережа вышел из дома и пошел по асфальтированной дорожке к уборной. Парня нигде не было: он не выглядывал из-за деревьев, не прятался в кустах, не полз в камуфляжной форме по газону. Сережа вытер слезы и не заметил этого. Впереди стояла маленькая будка с зеленой дверью и большим стульчаком. Парень не сидел на нем, вальяжно развалясь и зажав в пальцах сигаретку, как «Мумий Тролль» на Невском про- спекте. Его не было. Честно. Сережа снова не подумал про это, когда спускал штаны. Я хочу ваших слез… Я хочу наполнить ими ванну и плескаться в них, потирая мочалкой спинку… Мальчик какал, сжавшись и напрягаясь, когда дверь открылась и словно радостный вихрь в сортир ворвался тот парень. Он положил руки на Сережины бедра и посмотрел ему в глаза. Глаза светились золотом («И были они смуглые и золотоглазые»). Не хотите слетать на луну и обратно, а, «Сэвидж гаден»? Сережа заорал, брызгая слюной. Парень полез целоваться, а его руки, как тарантулы, как черные вдовы, по- бежали по телу. Какашка шлепнулась в выгребную яму. Сережа сам чуть не провалился. Он отпихнул парня и сумел выскочить из сортира, но тот попытался затол- кать его обратно. Сережа заревел и начал царапаться. Парень тяжело дышал. Где-то хлопнула дверь. Закричала мама. Парень услышал ее и метнулся в сторону. – Трусы подтяни! – кинул он и привалился к дереву напротив. – Дурак… Сережа, плача, смотрел на него, но, когда прибежала мама, он все-таки за- стегивал штаны. – Скажи ей, что я здесь. Крикни: «Вон он!» – и покажи пальцем, – предложил парень. Сережа отвернулся от него. – Что случилось? Что сейчас? – Мне очень страшно, – медленно ответил он. – Я боюсь… Понятное дело, разве ты сможешь жить, если не сможешь быть даже в туа- лете без него… Разумеется, мама вместо ответа просто обняла сына. Она проводила его назад в зал и дала в руки дистанционный пульт, а сама вызвала по телефону мужа. Когда приехал папа, мальчик визжал и катался по полу – это парень щекотал его. Он ползал на четвереньках и пытался обнять Сережу. У-тю-тю, бэби! Операция «Хо-хо-хо!!!» не сработала. Это не Нью-Йорк, это не «липкие бандиты». И голубки сегодня не летают над тобой – некому натравить их на твоего врага. Мистер Денкен не пришлет завтра утром килограмм рождественских подарков. Все. Будет только огромный счет из гостиницы «Интерконтиненталь». Утекай, бэби… Санитары скрутили его. Мальчик орал и брызгал слюной, потому что за спиной неулыбающейся медсестры стоял тот парень и листал иллюстриро- ванный журнал. Сережа умер в дороге; санитары этого не заметили; патологоанатом потом установил причину смерти: не выдержало сердце. Возможно, ему приснился слишком страшный сон. – Такое бывает, – сказал патологоанатом, снимая испачканные перчатки. – Жалко парнишку. Действительно, жалко… Особенно мне… | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
