“Бесы” Достоевского – это предсказание всего того, что случилось с нами после их написания. Если внимательно читать, там есть ответы на многие вопросы. Поколение получило то, что заслужило. Мало читало, мало думало, ленилось думать не так, как все. И теперь сотворенное им приходится расхлебывать детям, внукам. Придется и правнукам. Были бы умными – читали и корректировали свое будущее.

СССР развратил. При всей несвободе, жить получалось легко. Выбора не было, закостеневшее сознание рождало только посмертные слепки. Подрезанные крылья, ограниченный рамками ум, упрощенная мораль. Легко, когда просто. Легко было тем, кто не задумывался. Бесы сидят в каждом. Бесы любят, когда все просто. Достоевский расписал не только график кристаллизации беса в отдельно взятом стандартном индивидууме, но и показал условия, когда черты беса начинают преобладать над человеческой сутью. В СССР бесов было много. Очень много. Ну а как иначе, если путь только такой и только туда?

СССР ушел. Рамок больше нет. Ограничения остались только в головах. Почему же сейчас не читают Достоевского? Массовое потребление родило другого рода упрощение. Власть денег, как и власть идеи, ущербна. Сам по себе ум, сама по себе мысль ничего не стоят. Только как инструмент, только как способ для зарабатывания денег или для прыжков по трупам к власти. Сложно? Скучно? Мрачно? Куда там. Критерии давно уже не те. Больно или страшно. Потому что, глубоко. Легче не задумываться, проще наедаться про запас…

Сейчас нет “путевых заметок партии”, нет заготовленных идеологических и прочих клише, но люди стоят в недоумении, смотрят по сторонам, а вокруг омут. Глубина, как и пустота, как и наполнение чужой навязчивой идеей, все это мерзко и губительно. Чтобы найти свой путь нужно как-то изловчиться вывернуться наизнанку и пропустить окружающее через себя. Смотришь, что-то зацепилось, что-то останется в таком вот замысловатом рыбацком неводе.

Достоевский… А что, Достоевский. Если внимательно вчитаться, все, что он написал, по сути, детектив, с подробностями и переживаниями в нравственном ободке. Может, мы на самом деле усложняем и наши метания ни на что не влияют и никому не нужны? К деньгам, к власти, по трупам и с бесами внутри. Но я очень сомневаюсь, что так правильно. Вот он тоже сомневался.

Ну да ладно…

 

Теперь, о треше. Предыдущий отрывок из “суетного…” заканчивался так (Среди однообразия и суеты, ч.15): “…И почему я через сутки оказался на военном аэродроме в пригороде столицы, ночью, рядом с транспортным АН-72, прогревающим турбины. Совершенно не понятно. До сих пор…”

 

Я хотел подробно описать все, что происходило со мной в этой странной поездке, но сразу не сложилось. С тех пор прошло несколько месяцев… и теперь кажется, что не так все это важно. Обычная командировка с необходимой долей риска для “объемности восприятия окружающего”, что для литератора только польза. Тогда, в июле, перед взлетом я стоял ночью в прожекторах серого военного транспортника АН-72/74ТК-300 ( модернизация для дальних перелетов), и зябко ежился, но не от холода, а от собственной глупости. Освещение на взлетной полосе в пригородном полувоенном аэропорту если и было, то только для галочки. Настоящий летчик-снайпер взлетит в любых условиях, а пассажиров дрожь пробирает и прошлое вспоминается от ныряния в черноту. Двигатели прогревались, в лучах света крутилась моросящая пыльца – лицо и руки были влажными. Думать не хотелось, хотелось в кровать, а завтра с утра с кофейком и сыром наблюдать с балкона за просыпающимся Киевом…

 

Дождались черный микроавтобус, из него вышли четверо. Это были основные пассажиры, под них и был этот странный чартер. Трое крепких ребят и девушка, все в черном. В спецснаряжении, но без оружия. Хотя, оно могло быть скрытого ношения. Сразу погрузились и взлетели, без остановки в начале взлетной. Не иначе, такси. Взлет военного летчика ни с чем не спутаешь – быстрый разгон, резкий подъем и сразу уход в сторону с взлетной траектории и с резким набором высоты. Привычка или навык, навсегда приобретенный в какой-то горячей точке, а этого добра в наше время пруд пруди. В этом АН-72/74-м был пассажирский отсек. Несколько рядов удобных кожаных кресел в стиле бизнес-класса. Вполне комфортно. От обычного гражданского салона не отличить, если не считать того, что летчики в кабине (трое) в военной летной форме, а позади по проходу – дверь в грузовой отсек. Был ли с нами груз, и какой груз, никто не знал. Отсек весь полет был закрыт и опломбирован.

 

Маршрут никто не объявлял, да и никто не спрашивал. Было три посадки. Первая ночью в Европе, где-то под Братиславой, но это не точно. Аэродром небольшой, аккуратный, не частный, но и на военный не похож. Освещен он был хорошо, в отличие от отечественного. На стоянке недалеко от нашего АН-72/74 стояла “бочка” цвета “хаки” военного транспортника из США. Тут же, на соседней с ним парковке – что-то небольшое остроносое реактивное пассажирское, похожее на бизнес-джет “Челленджер”. К нам сели еще двое пассажиров, парень и девушка: в обычной полуспортивной одежде, кроссовках, куртках, с сумками через плечо; в одной из сумок угадывалась аппаратура. Разговаривали на английском, девушка – с некоторым акцентом (скандинавский? немецкий?)

 

Выглянул из кабины летчик (капитан):

- Все на месте? – скользнул взгядом по креслам, пересчитав, безшумно исчез обратно в кабину.

 

Взлетели штатно: быстро и без условностей. От задраивания люка до отрыва колес от взлетной полосы прошло от силы 5 минут. В ушах – вата; снова все почувствовали результат “военного пилотирования”. Разговоры пассажиров воспринимал, как какой-то шелест, на поверхность выныривали отдельные слова и интонации. Я сидел в самом конце салона у иллюминатора, идеально для наблюдений: впереди четыре ряда по два кресла. В иллюминаторе чернота, похоже внизу был или лес или поля. В салоне – приглушенный свет. Монотонный белый шум убаюкал и я уснул. Проснулся, когда второй пилот предложил напитки: сок апельсиновый, шампанское, коньяк, виски. Всё, кроме шампанского и сока, в маленьких пластмассовых рюмках, граммов 30-40, не больше. Взял пакет сока и коньяк.

 

Вторая посадка была где-то на Ближнем Востоке. Сложно сказать, где. Повторюсь, никто остановки не объявлял. Каждому была известна его конечная, и некоторый наплыв тайны воспринимался, как должное. Похоже, что они летали по этому маршруту не первый раз. Идентификация пассажиров на этом рейсе тоже была, мягко говоря, упрощенной. Свой паспорт я сдал экипажу, остальные, думаю, также. Таблица на планшетке пилота с данными и отметками в графах напротив каждого – вот и вся документация по рейсу. В Европе во время стоянки из самолета выходил только второй пилот. Когда была арабская остановка – только девушка в черном. Ни в первый раз, ни во второй на борт посторонние не поднимались, и к самолету никто и ничто не приближалось. “Черные” весь полет спали, высыпались на перспективу. “Журналисты” из Европы отрубились раньше меня… Под их креслами валялись несколько маленьких пластиковых стаканчиков и упаковки от сока. Снотворное.

 

Третья, конечная, посадка была в Китае. Я знал заранее, что так будет. Одна из приграничных провинций с Россией. Аэропорт совершенно пустой, ни людей, ни машин, ни самолетов. Нам раздали паспорта, намекая на то, что все, теперь каждый сам по себе. К борту подъехал черный тонированный микроавтобус и “черные”, похватав сумки и снаряжение, мгновенно десантировались из самолета в бус. Вышедший к нам второй пилот на странном английском объяснил “журналистам”, что им нужно ехать с “черными” до города А., там их встретят. Помятые ребята “гудбай” – и “ауфвидерзеен”, надо меньше пить. Пока-пока.

 

- А за вами сейчас приедут. Ждите, – и я остался ждать. В догонку я спросил у летчика, не поменялись ли дата и время обратного рейса. Он молча мотнул головой.

 

Было интересное состояние. Пустой самолет (экипаж с портфельчиками покинул самолет), пустой аэродром, щелкающая тишина, день в разгаре, на улице, скорее всего, жара. И ты сидишь и думаешь о том, да на кой черт я согласился на эту авантюру! Задание обычное, можно сказать, стандартное. Но место его выполнения! Какое-то чувство, что что-то неотвратимо надвигается и обязательно, при любых стечениях обстоятельств, произойдет. И где-то в паре метрах по биссектрисе вверх тикает, взведенное и голодное будущее.

 

Когда через минут пятнадцать к самолету подъехал грязный, сложно сказать, но, по-моему, черный Range Rover, и с визгом тормознул у трапа, я понял, что это за мной. С этого момента начинался мой очерк-репортаж о событиях в Хабаровске, так сказать, изнутри, из гущи протестного движения хабаровчан. Я не знаю до сих пор, это ли было моей основной задачей, или передача небольшого бумажного пакета в бечевке и пломбах, упакованного по почтовому, без адресов и любого вида пометок и штампов. Этот пакет я отдал водителю джипа после того, как он представился Сарматом, внутри машины. И гонка продолжилась. Сармат, если он Сармат, возможно, тоже был военным летчиком. Или гонщиком. Еще сто двадцать километров до речки, небольшой российский погранпост Покровка и полет к гостинице в центре Хабаровска, куда я вселился только к ночи. Сармат не спешил, он реально пытался взлететь. Дорога была не очень, а то ему бы удалось.

 

За следующие три дня и две ночи до обратного взлета с китайского небольшого аэропорта я так устал, что даже взлет не помню. Помню только, что в самолете, кроме “наших”, появился еще кто-то. Теперь трое в черном, уставшие также, как и я, вытянулись на первых рядах. Куда подевался четвертый, сложно сказать. Европейцы еще до взлета сели за монтаж – в студийных наушниках и с ноутбуками. У меня же все было в текстах и в фотографиях – мне проще. Но я физически не смог бы работать. Да что там работать, бодрствовать. Тексты писал ночью, утром, глотнув пару чашек крепкого кофе, мчался к людям. А они там необыкновенные! Может, поэтому и материал в результате получился хороший. Так вот, в салоне самолета появилась парочка джентльменов в черных очках. Они устроились на втором ряду слева, и не снимая очков, затихли. Я проснулся, когда мы подлетали к Европе. Их уже не было. Спецы по “арабской весне”. Исчезли где-то среди песков и небоскребов.

 

Во всем этом перелете туда-обратно больше всего меня удивило то, что мы были как случайные попутчики, вынужденно связанные друг с другом чем-то тайным и временным. Не знакомились, не общались, даже не разговаривали, почти. У каждого было что-то свое, важное, делиться, да и расспрашивать о котором, как бы, нельзя. А было бы интересно узнать, куда это “черные” на работу мотались, какое было задание у “европейцев” и от какого они издания или агентства. А то вдруг летел несколько часов со спецподразделением “морских котиков”, или с корреспондентами Deutsche Welle, и не узнал этого. Обидно.

 

Писал, пишу и буду писать, – это понятно. Но понятно и то, что во время “среднестатистической повседневности” не очень-то и попишешь. Не просто, а так, как хочется писать. А для этого требуется пинок… чтобы суетное не давило, отпустило, дало возможность не ощущать себя в серости и обыденности. Пинок в виде чего угодно. Что хорошо заходит и хорошо пинает. И такой себе треш – задание на материал где-нибудь на краю Земли, где солнце встает на 9-10 часов раньше, где все другое: природа объемнее, люди честнее, воздух вкуснее, – как раз и может быть таким пинком. И после, по возвращению домой, я пару месяцев отчаянно понимал, что не зря хлеб на этой Земле кушаю, не зря штаны за компом протираю и своеобразные буковки пишу. И материал мой, очерк-репортаж о событиях в Хабаровске с фотографиями, достаточно быстро вышел на третьей полосе крупного столичного периодического издания… под авторством главного редактора быстрорастущего издания. Впрочем, мне не привыкать.

 

Обрабатывать собранное и в черновиках написанное можно и без “вознесения на облака”, а двигаться вперед – только с пинка. Способ ищешь и выбираешь всегда разный, а результат получается одинаковый. Хороший. Получил порцию, потер руки от удовольствия и идешь дальше. Ждешь, а может быть и готовишься к следующему воздействию. Хорошая теория для обоснования собственной ленности и неорганизованности, да? На том стоим.