Лёльке снится ломоть ржаного хлеба – солоновато-сладкий, ноздреватый, дурманящий. Лёлька откусывает кусочек, жмурится от удовольствия… Сколько зёрнышек вместилось в этой краюхе – сотня, две?

Лёлька причмокивает – вкусно и сытно! Млеет от счастья, как невеста на выданье.

- Окстись! – гремит над ухом чей-то голос. – Как же Васятка с Анюткой?

Лёлька вздрагивает и просыпается.

Оказалось, ненароком прислонилась щекой к тёплой печи, щека подрумянилась, словно корочка свежеиспечённого хлеба.

Лёлька протёрла глаза, и, откинув цветастую занавеску, вгляделась в утренние сумерки. Васятка крепко спит, распластавшись на полатях. Русые локоны, бледное лицо, брюки и рубаха – из домотканого полотна. Анютка свернулась калачиком, подложив под щёчку ладонь. Темноволосая, смуглая - вся в отца.

 

Сон как ветром сдуло! Да и как уснуть, когда такое творится? Всюду разруха, голодомор, мужиков в колхозе – на пересчёт. Неча жрать ни скотине, ни людям.

Лёлька вздыхает, ослабшими руками цепляется за край лежанки, сползает вниз. День зачинается как обычно. Сначала наболтать болтушку для детей, потом проведать корову Зорьку, налить ей водицы, кинуть в стойло охапку соломы. А после, обходя весенние лужи и поёживаясь от сырости и холода, ковылять на зерноток, под руководство бригадира Пряшникова.

Лёлька, как и все, работает за трудодни – палочки в журнале учёта. Иногда государство «щедро» сыплет в Лёлькин карман триста граммов зерна, чтобы она, Лёлька, не сдохла с голоду. А это значит, могла работать с утра до ночи - обмолачивать снопы цепами, по десять-двенадцать часов в сутки. У товарища Сталина не забалуешь.

Сколько раз Лёлька порывалась прирезать свою Зорьку! Наверное, с того самого дня, как поняла – муж Димитрий домой не вернётся, а война закончится не через месяц, и даже не через год.

Хорошо, что люди надоумили:

- С коровой при молоке кажный день будешь, а мясо оприходуешь за пару месяцев.

Эх, если бы товарищу Сталину не надо было столько молока, зерна и мяса! Тогда жить было бы можно.

 

Лёльку качает то ли от ветра, то ли от голода. Она прибавляет шаг, до зернохранилища – рукой подать.

Пряшников, в стоптанных кирзовых сапогах, замусоленной фуфайке, с химическим карандашом за оттопыренным ухом, делает метки в пухлом журнале.

- Косолапова?

- Тута.

- Синяева?

- Здеся.

Бабы, сбившись тесным гуртом, как стадо овец, смотрят на бригадира исподлобья. Как на волка.

- За работу, бабоньки! Значицца, план сегодня такой…

 

Рядом с Лёлькой, вихляя тощим откляченным задом, в коричневой с оборками юбке, работает Тоська-Жердь. Мосластая, горластая – палец в рот не клади! Ещё до войны засиделась Тоська в девках, а теперь и подавно одной век куковать. Мужиков, что с войны домой вернулись, по пальцам можно пересчитать.

Ладони у Тоськи большие, как у мужика, волосы из-под шали торчат серыми клочьями. По причине наличия вшей постригла Тоська себя овечьми ножницами. Зубы у Тоськи короткие, нос с небольшой горбинкой, а глаз – вострый.

 

В помещении зернотока пыль стоит столбом! Пахнет мышами, гнилью и человеческим пОтом.

- Глянь, явился – не запылился, - Тоська толкает Лёльку в бок. – Красавчик! А усы – как у Чапая.

Уполномоченный, присланный из области по причине догляда за населением, с красивым, словно вырубленным из цельного куска камня, лицом, о чём-то с пристрастием выспрашивает бригадира. На Управляющем – хромовые сапоги, брюки-галифе, кожаная тужурка, портупея и фуражка с лаковым козырьком.

Уполномоченный тычет узловатым пальцем в журнал и о чём-то пытает испуганного Пряшникова. Бригадир бледнеет, оседает под тяжёлым взглядом, прямо на глазах делаясь меньше ростом. Бубнит что-то невнятное, нечленораздельное…

У Лёльки кружится голова. Она стягивает с головы худой, как решето, платок, опускается на деревянную колоду перевести дух. Лёльке нестерпимо хочется есть…

 

Весна в этом году выдалась поздняя. Ветер, налетевший с юга, поманил, пообещал скорое тепло и близкую пахоту. Однако, спустя пару дней, обманул, как парень – доверчивую девку. Вместе с ним пришли дожди, а по ночам наведывались заморозки. Все заготовки, что народ сделал на зиму, давно подъели, и уповали теперь на съедобную зелень – щавель, крапиву, черемшу. Нет, не спешила природа ослабить вожжи! Не спешила обогреть ласковым солнышком изголодавшихся, усталых и озлобленных людей…

Люди пробавлялись, кто чем мог. Выискивали в полях прошлогодний полусгнивший картофель, делали из него драники или месиво. Те, у кого в сундуках осталась приличная одежда довоенного времени, ездили за тридевять земель - в город, обменять на муку или зерно. Но к концу зимы все оказались примерно в одинаковом положении – закрома пусты, личное подворье в запустении, и когда закончится это страшное время, никто не знал.

 

Несколько дворов в деревне повымерло полностью. Семьями. И зияли теперь притихшие хаты, глядя на мир чёрными провалами окон, словно бы осуждая тех, кто остался в живых.

Напротив Лёлькиного дома проживала семья из четырёх человек - дед с бабкой, молодуха и дитёнок лет пяти. Померли все оттого, что наелись прошлогоднего зерна. Молодуха наколупала из мёрзлой земли гнилые почерневшие колосья, принесла в дом. И сама досыта наелась, и остальных накормила. Животы у всех разом вздулись, носом пошла кровь. Оказалась в этих колосках погибель, отрава для человеческого организма. Хорошо, что Лёлька не пошла в поле за колосьями, иначе бы и её семью ждала та же участь.

 

- Притомилась? – бригадир Пряшников участливо заглянул в доверчивые, серо-голубые глаза Лёльки. Бригадир - мужик незлобивый, комиссованный по ранению в сорок третьем году. Правый рукав телогрейки Пряшникова, после ранения, оказался пустым, и чтобы зря не болтался, Пряшников заправлял его за широкий армейский ремень.

Лёлька пожала плечами - «не впервой!» - постучала друг о дружку старенькими чоботами, согревая ноги…

День перевалил за добрую половину. Спину ломило нещадно, перед глазами плыли ярко-красные круги. Лёлька достала из кармана фуфайки иссохшую до состояния камня, лепёшку, нехотя пожевала синими губами:

- Лишь бы Зорька не полегла, дождалась тепла и весенней травки. Не корова, а кожа да кости. Только взгляд такой же кроткий. Коли Зорька выдюжит, пахать на ней придётся. Лошадей всё одно не хватает… Чем детей завтра кормить?

 

Лёлька огляделась вокруг - всюду небольшими кучками лежало «золото». Вот бы муки намолотить из этого золота, да лепёшек детям испечь, да с молочком вприхлёбку…

 

Лёлька сглотнула слюну, огляделась.

Тоська-Жердь прислонившись к дверному косяку, махала рукой:

- Домой пора. Айда до хаты!

Бабы, тихо переговариваясь, расходились по домам. Бригадир Пряшников, заискивающе улыбаясь, что-то говорил Уполномоченному. Судя по всему, план по намолоту зерновых сегодня был выполнен.

Решение к Лёльке пришло мгновенно!

Она сложила ладонь ковшом, быстро, сколько смогла, черпнула «золота» и ссыпала в правую обувку. Потом, оглядевшись, повторила то же самое с левой.

Никто ничего не заметил!

Лёлька повеселела, поправила платок и, трезвея взглядом, снова осмотрелась:

- Кашу детям сварю.

- Прощевайте! – Не оглядываясь, крикнула бригадиру и шагнула в промозглый вечер.

 

Ранние сумерки обступили Лёльку плотным кольцом, заставили ускорить шаг. Ей хотелось бежать, но богатство, которое приятно холодило ступни, не позволяло этого сделать. Не спеша, Лёлька дошла до опустевшей, крытой соломой, покосившейся избы. Ей оставалось перейти по шаткому мостку неширокую, но глубокую, с водоворотами, переполненную вешними водами, речку. Дома ждут дети…

- Стой, сука! – услышала Лёлька чей-то грозный окрик за спиной. Она остановилась, как вкопанная. Медленно повернулась.

Уполномоченный, осклабившись, смотрел в упор, и в его красивых глазах Лёлька прочитала суровый приговор.

- Значицца, народное богатство крадёшь? Чего молчишь, язык проглотила?

 

Он подошёл так близко, что Лёлька почувствовала запах крепкого табака, вперемешку с луком.

Холодный пот неприятной струйкой побежал между Лёлькиными лопатками, спустился ниже.

- Дурёха, - вдруг ласково сказал Управляющий. - Знаешь, сколько за воровство колхозного имущества полагается? Как минимум, лет пять.

Уполномоченный приблизил своё лицо так, что она смогла рассмотреть каждый волосок в его густых, лихо закрученных вверх, усах.

- А ты ничего себе девка, ладная. Я таких люблю!

Лёлька и вправду была когда-то красавицей – пшеничная коса, нежный овал лица, большие серые глаза.

 

Сумерки совсем сгустились, подошли вплотную, стали вязкими, как подсохшие чернила. В деревне стояла тишина… Лишь в речке бурлила неугомонная вода, да где-то поблизости тявкала то ли голодная псина, то ли лисица.

- Видал я, как ты зерно в обувку сыпала, - Уполномоченный дотронулся до её груди. – Пристрелить бы тебя прямо тут, без суда и следствия. Знаешь, сколько я таких, как ты, врагов народа, порешил?

Лёлька в испуге отшатнулась.

- Не бойся! Сегодня я добрый. Давай договоримся полюбовно, без шума и драки.

Он схватил Лёльку за рукав, потащил куда-то в темноту, приговаривая:

- Дурёха! Экая дурёха!

 

Лёлька не препиралась, обмякла, словно куль, покорно пошла следом. Взгляд её подёрнулся поволокой, щёки разрумянились:

- Погоди, мил человек, погоди!

- Чего годить-то?

- Дай-ка сначала ворованное возверну.

Лёлька сняла правый чобот, высыпала зерно в ладонь:

- Глянь-кось! Зёрнышко – к зёрнышку.

Лёлька счастливо рассмеялась. Пересыпала всё, без остатка, в широкую, как лопата, ладонь ошалевшего Уполномоченного.

- Тута ещё есть! – Лёлька наклонилась, сняла вторую обувку, глянула снизу вверх, как загнанный в капкан зверёк.

- Подавись!

Лёлька резко выпрямилась и со всей силы ударила Управляющего по лицу, припечатав к щеке подошву с ошмётком грязи. Уполномоченный охнул. Он не ожидая такой прыти от Лёльки.

Лёлька бросилась прочь, не разбирая дороги…

- Сто-о-й! У-у-убью-у!

 

Лёлька хорошо знала это место, поэтому бежала уверенно, не оглядываясь. Вот он, мостик! Скорее! Скорее!

Позади неё слышались тяжёлый топот и звериное придыхание Уполномоченного.

Лёлька бежала не к дому, а в противоположную сторону - в сторону леса. Домой никак нельзя! Дома - дети. Дома корова Зорька.

 

Вдруг сзади послышался оглушительный треск, словно порвался старый лоскут ткани, затем громкий всплеск… чавкающий звук воды, словно она проглотила что-то большое и тяжёлое… невнятный вскрик… Наконец, всё стихло.

- Вода сваю подточила, - вспыхнула догадка.

Лёлька, пошатываясь, точно пьяная, отошла от страшного места и побрела вдоль берега. Стуча зубами, перешла речку вброд там, где вода доставала почти до пояса. Долго блукала, осторожничала, и домой вернулась только ближе к полуночи.

 

- Мамка, ты где была? – встретил её испуганный Васятка.

- На работе, сынок, где же ещё? Устала я.

Вясятка помог матери раздеться – озябшие пальцы Лёльку не слушались.

- Вы с Анютой вечеряли?

- Да, молоко с картохой ели.

- Картоху где взяли?

- Нашли.

Лёлька обняла сына, выпила молока и провалилась в сон…

 

Уполномоченного хватились не сразу.

Поначалу решили, что уехал в область – докладать об итогах посевной. Но когда из области поступил тревожный звонок, переполошились, принялись искать. Тело нашли, спустя несколько дней. Не приняла вода утопленника, выкинула на мелководье в нескольких километрах от деревни.

У следователя, который вёл дело, был к населению (и к себе, в том числе)самый главный вопрос:

- С какой целью попёрся Уполномоченный к речке? Тем более, совершенно в противоположную сторону от того дома, где квартировался?

Но на этот каверзный вопрос ответить никто не смог.

 

Спустя несколько дней Тоська-Жердь, окинув Лёльку с головы до ног подозрительным взглядом, спросила:

- Куды свои чоботы подевала? Ноги в лаптях не мёрзнут?

- Порвались чоботы. Знать, время вышло.

Тоська улыбнулась, обнажив гнилые короткие зубы, шмыгнула носом:

- Видала я, как Уполномоченный за тобой попёрся.

Лёлька не смутилась, словно ждала от Тоськи нечто подобное:

- А чего ж на меня не донесла?

- А на кой ляд мне это надо?

И, помолчав, добавила:

- У тебя корова есть, у меня нету. Кружку молока нальёшь? А то у меня от травы желудок сводит.

- Отчего же не налью, налью. Приходи после вечерней дойки.

И тихо добавила:

- Спасибо тебе, Таисия.

 

Лёлька так никогда и не узнает, что в то же самое время, когда она пухла с детьми от голода и плакала кровавыми слезами от безысходности, в закромах Родины гнили десятки тонн зерна. Впрочем, даже если бы узнала, то ни за что бы не поверила! Мало ли что люди могут набрехать?

На то они и люди.