Антон Семёнович с осторожностью перевернулся на бок. И вздохнул облегчённо: боль в спине уходила.

— Как ни мечи, а лучше на печи. Особо для старых костей, — сказал он вслух.

Он заставлял себя говорить вслух, боялся, что жизнь в одиночестве разучит его произносить слова.

Перевернувшись, старик мог теперь окинуть взглядом комнату, которую в народе чаще называют «задней частью» русской избы. Жесткий диван, круглый стол с электрическим самоваром на три литра, маленький, но очень шумный холодильник. В закутке, за цветастой занавеской, газовая плита и шкаф, с посудой и продуктами. Ну, и конечно, телевизор, куда же без него! Он и сейчас мерцал экраном и что-то там бубнил. Антон Семёнович почти не смотрел его, хотя и включал регулярно. Слушал, словно радио, в основном новости, которые давали ему бесконечные поводы поворчать на власть, посетовать на повышение цен, сокрушаться многочисленным авариям и стихийным бедствиям.

Взгляд его задержался на столешнице, где красовалась открытая небольшая коробочка с всякими мелочами. Он собирался просмотреть содержимое, потрогать не гнущими пальцами маленькие вещицы, но резкий приступ радикулита поменял все планы. Пришлось в скором порядке перебираться на печь, благо сегодня он её с утра хорошенько протопил, словно предчувствовал.

С возрастом болезни все чаще и чаще вносят изменения в привычный распорядок дня. Трудно стало выполнять задуманные дела, все чаще приходилось переносить их на последующие дни, а то и на недели. Строить ежедневные планы стало делом совсем уж неблагодарным.

Невесёлые размышления прервал робкий, глухой стук в сенную дверь. Это было столь неожиданно, что старик даже тряхнул седой головой:

— Да не может быть.

За окном бушевала поздняя осень. Темнело очень рано, и жители села без особой надобности не выходили на улицу. Снег еще не задерживался на поверхности земли, таял, уличного освещения не было, да и мрачные тучи на чёрном небосводе делали вечерние прогулки весьма проблематичными, и где-то даже не безопасными.

Однако стук в дверь повторился. Уже более настойчиво и звонко. Антон Семёнович, кряхтя, осторожно слез с печи.

— Сейчас, сейчас, иду, — громко крикнул он, накидывая на плечи телогрейку, и нащупывая ногами чуни. Вышел в сени, повторяя про себя: «пятая половица, пятая половица» до тех пор, пока не перешагнул её.

Откинув крючок, он широко распахнул дверь и увидел на крыльце молоденькую девчонку. В лёгкой, не по погоде, короткой курточке, потёртых джинсах, ботиночках на тонкой подошве. На плечах и непокрытой голове блестели влажные снежинки и капельки дождя. В руках она держала небольшую дорожную сумку.

— Здравствуйте, Антон Семёнович, — поздоровалась она дрожащим голосом. Девочка явно продрогла до костей.

— Проходи, — старик утратил всякую осторожность, впуская в дом незнакомого человека, хотя телеведущие постоянно твердили о жертвах наивных граждан. — Осторожно, не наступай на пятую половицу. Совсем сгнила окаянная.

Они прошли в тёплую избу, где старик только тут и поинтересовался:

— А ты кто такая, дочка?

— Я – Света, жена вашего внука, Ивана, — всё тем же дрожащим голосом ответила девушка.

— Ванюшкина? — Антон Семёнович медленно опустился на табуретку. Нервно затеребил седую бородёнку. Закашлялся, проворчал что-то невнятное себе под нос. Но, однако, быстро взял себя в руки. — Да ты раздевайся, внучка, да на печь полезай. Отогрейся. Замёрзла, небось. Одёжа на тебе совсем не тёплая. А я сейчас щи разогрею, да чай с мёдом организую. Не простудилась чтоб.

Он прошагал за занавеску, где стал греметь посудой. А мысли метались, спотыкались, путались в обрывках воспоминаний. Иван – единственный внук от единственного сына, который вместе с невесткой давным-давно погибли в аварии. Ванечку старикам тогда органы опеки не отдали, а направили в детский дом. Далеко отправили. Не часто получалось навестить старикам внука, то здоровье мешало, то инфляция обесценивали накопления. Потом Ванюша ушел в армию, и … словно в воду канул. Ни письма, ни весточки, ни слухов. Вот уже без малого дюжину лет. Антон Семёнович с ныне покойной супругой писали письма во все инстанции, но так и не смогли отыскать Ивана. А потом жена тихонько умерла тёмной ночкой, и остался Антон Семёнович один-одинёшенек на всём белом свете. И ждать внука уже перестал, отчаялся совсем увидеть единственного родного человека перед своей кончиной.

И вот на тебе, когда уже даже надежда не подавала признаков жизни, появилась на пороге его дома девочка Светлана, утверждающая, что она – жена Ванюшина. Лишь подумал о ней – она и заглянула в закуток.

— Дедушка, а давайте я вам помогу, — она перекрыла конфорки, потому, как и щи уже закипели, и чайник неистово свистел. — Я сморю, у вас спина болит?

— Радикулит, будь он не ладен, — подтвердил старик и вышел в комнату.

Девочка быстро накрыла на стол. Много ли времени надо, чтобы щи разлить по тарелкам и чай по чашкам, чтобы хлеб нарезать да мёд в розетку положить.

Глядя, как девочка с большим удовольствием ест огненные щи, Антон Семёнович почувствовал аппетит. Давно забытое чувство. Есть одному было как-то непривычно, в тягость.

— А что сам Ванюша не приехал? — спросил он, когда они перешли к чаепитию с душистым липовым мёдом. Нотки недоверия всё же пробудились в его голосе.

Девочка торопливо достала из ридикюля бумаги:

— Это свидетельство нашего бракосочетания. Это мой паспорт, фотография, правда, не очень удачная, я там ещё совсем молодая. А это единственная наша совместная фотография.

Антон Семёнович нацепил на нос очки и взял фотографию. Ванюшку он узнал сразу, хотя тот сильно изменился, повзрослел, возмужал, раздался в плечах.

— Настоящий мужик. А в армию уходил дитя дитём. За удочку мог спрятаться. Так что ты говоришь, почему он сам не приехал? — повторил он вопрос более настойчиво.

Светлана старательно прятала глаза, но старик ждал ответа. Сейчас, немедленно.

— Ну?

— Он умер, — прошептала девушка, и её глаза мгновенно наполнились слезами, и покатились крупными каплями.

— Как? — вскрикнул старик.

Смерть всегда приходит внезапно и несправедливо. Если человек умирает в преклонном возрасте, то и кончина его воспринимается как естественное, как должное, и не столь болезненно. Но если смерть забирает молодого человека, то душа буквально вскипает от негодования, и возмущению предела нет. Тем более, когда умирает близкий человек. Руки старика мелко задрожали. Фотография, словно осенний лист, медленно спланировал на пол. Слезинки скатились по впалым щекам, застряли в седой бороде.

— Как? — тихо спросил он.

И пришлось старику услышать страшную историю жизни своего внука. Иван часто вспоминал деда и бабку, всё собирался накопить денег и приехать в село на шикарной машине, с кучей подарков. Строил радужные планы, мечтал. Но два года назад всё резко изменилось. Иван «подсел на иглу». И сгорел. За два года он будто прожил целую жизнь. От молодого, энергичного, полного сил мужчины до немощного, с кучей хронических заболеваний, старика. Успел продать всё, что заработал, накопил. Машину и гараж, мебель и бытовую технику. И однажды он просто умер от передозировки. Света, грешным делом, даже вздохнула облегчённо. Потому, как безмерно устала от такой жизни. Но, как оказалось, она поторопилась. Спустя неделю после похорон, к ней в квартиру вломились какие-то люди, нотариус, полиция с кучей документов, из которых следовало, что Иван продал эту квартиру. Оставил Свету без крыши над головой.

— Только вы не подумайте, Антон Семёнович, что я виню Ивана. Я прекрасно понимаю, что наркомания – это страшная и неизлечимая болезнь. Он несколько раз бросал, «слезал с иглы». Он лечился в клиниках, по разным методикам. Но всё равно срывался. Это был просто какой-то кошмар. Но всё равно я до сих пор жалею его. И люблю. — Она вздохнула тяжело и обречённо. — И вряд смогу еще кого-то, когда-то полюбить.

— Ты это брось, внучка. Даже мысли такие не допускай. Ты слишком молода, чтобы жить одними воспоминаниями. Жить только для себя – это неправильно и глупо. Надо жить для кого-то, ради кого-то. А застрянешь в прошлом, так и не почувствуешь настоящее, и не увидишь будущее. Воспоминания оставь нам, старикам. Вот, — Антон Семёнович вытолкнул на центр стола коробку с разной мелочевкой.

— Что это?

— Память. Или, как говорила моя покойная супруга, это фрагменты счастья. Вот, например, карманный календарик за 1971 год. Видишь, тут красной пастой отмечено полторы недели в июле? Мы тогда с женой стали победителями в соцсоревновании, и нас наградили путёвками в Евпаторию. Ох, какими хорошими были те денёчки, да горячими те ночки. Море, солнце, горячий песок и чайки.

— А я никогда не видела море. — Девочка хоть и говорила о грустном, голос начал немного теплеть, наполняться жизнью.

— Увидишь, какие твои годы. А вот это шайба от детского настольного хоккея. Долгими зимними вечерами мы тут с сыном устраивали настоящие хоккейные баталии. Даже соседи, солидные и серьёзные мужики, приходили погонять шайбу. Очередь выстраивалась. Шутили, смеялись, проигрывали споры на желания. Весело было.

— А это что? — поинтересовалась Света, доставая из коробки кусочек фарфора. Лёгкая, едва заметная, улыбка коснулась её губ.

— Статуэтка у нас была. Казаки – музыканты. Как сейчас помню, казак в зелёных шароварах играл на гармошке, а его товарищ, в красных штанах, бил в бубен. Вот этот бубен и остался. Статуэтка разбилась. Жалко. Жена тогда полдня в очереди простояла. Чуть ноги не отморозила, а купили. Радость тогда дом наполнила на много дней вперёд.

Света, дослушав очередные воспоминания старика, с любопытством заглянула в коробку.

— Много тут у вас фрагментов.

— Вот из таких маленьких частиц и складывается большое счастье, — Антон Семёнович достал с большой осторожностью сложенный вчетверо пожелтевший лист из обыкновенной школьной тетради. — Посмотри на это.

Девочка аккуратно развернула лист, и … покраснела. На весь оборот было написано единственное слово, самое популярное ругательное слово их трёх букв, часто «красующееся» на заборах.

— Что это?

— Сыночку тогда шесть лет минуло. Прибегает он как-то с улицы, весь такой раскрасневшийся, запыхавшийся. И кричит с порога: «мама, мама, я писать научился, дай быстрее ручку». Жена торопливо подаёт ему новую тетрадь. А сын открывает её прямо посередине, и, от усердия высунув язычок, выводит нам вот эту красоту.

Светла рассмеялась в голос. И как-то сразу стало светлее в комнате, уютнее. И боль в пояснице совсем утихомирилась, отступила.

— Вот так-то, внученька, надо жить. Чтобы к старости накопить большую коробку с такими фрагментами счастья.

— А ведь у вас есть правнук, — вдруг сообщила Света.

Смысл услышанной новости не сразу дошел до старика.

— Как? — не понял Антон Семёнович. — Правнук?

— Да, у нас с Ванечкой сын растёт. Антошкой зовут.

— Антошка, — старик слова прослезился, но то были слёзы радости. — А где он?

— Ему пять лет. Смышлёным растёт, любознательным. Сейчас он у моей матери. Она согласилась взять его на пару недель, пока я буду работу и жильё искать. У неё, к сожалению, я остаться не могу. Характеры у нас слишком разные. Да и она в очередной раз занимается устройством своей личной жизни. Она у меня вечно молодая. Вот я к вам и приехала на разведку. Можно ли тут на работу устроиться и домик небольшой снять?

— И правильно сделала, что приехала, — радостно ответил старик. — Зачем дом искать. Живите у меня. Изба хоть и не большая, но места всем хватит. Во второй половине избы я вообще не живу. Вот там и разместитесь с сыном. Там всё есть, телевизор только перенесём. Я его всё одно не смотрю, он только тишину распугивает. Да и глаза у меня быстро устают. И с работой, думаю, у тебя всё получится. Тут у нас и свиноводство, и комбинат, где консервируют овощи и фрукты, и теплицы круглый год работают. Школа имеется, даже из соседних деревень учеников привозят. И медпункт, и библиотека. Так что всё у тебя получится. Всё будет хорошо.

— Спасибо, дедушка.

— Это тебе огромное спасибо, — искренне ответил старик.

 

Он долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок на тёплой печи, да слушал, как на улице разбушевалась непогода. Ветер стучал голыми ветвями берёз, и завывал в печной трубе. Старик то прошлое вспоминал, то думал о правнуке, стараясь заглянуть в завтрашний день.

— Обманул я тебя, внученька, со своими фрагментами счастья. Жена, перебирая те вещички, может и чувствовала приливы счастья. Я же вспоминаю лишь свои ошибки, свои не замолённые грехи. И радость моя получается с горчинкой. В Евпатории были не только море и чайки, но и дешёвое вино на каждом перекрёстке. Не просыхал я. Да, играя в хоккей, мы резвились и смеялись. Мы, мужики. А жена в это время сидела в углу вон того дивана и перебирала овечью шерсть. Мне бы помочь ей. Так нет! Играл я! А фарфоровая статуэтка? Это я её разбил в гневе. В приступе глупой ревности. Возомнил себе невесть, что на пустом месте. Эх, жизнь! Вернуть бы всё. Исправить. А лучше бы и не грешить. Надо было жить так, чтобы сейчас ни о чём не сожалеть, не каяться, не мучатся угрызеньями совести. Чтобы не было тех слов, что с губ срывались неуёмно, тех поступков, совершённых на эмоциях, на нервах.

И почему мудрость приходит так поздно? Наверное, в этом и заключается смысл жизни. Вот поделюсь я опытом и знаниями с Антошкой. Поведаю ему про свои ошибки. Открою все секреты человеческих взаимоотношений. И быть может тогда он будет счастливее меня. Ведь жизнь – это не прямая дорога, а кривое бездорожье. И главное оставаться на этом пути человеком с достоинством и честью.