__________ Отрицательным и положительным героям

__________ коммунальных квартир пою я любовную песню.

 

Криворотый Женька имел и другие физические недостатки. О них еще будет доложено. А сейчас, после столь негативного, но правдивого начала, позитивно подчеркну, что именно он в 10-летнем возрасте научил 5-летнего Семочку (70-летнего автора этих абсолютно правдивых строк) играть в шахматы. Рыскинша же (Мария Израилевна Рыскина, рыжая еврейка, жена Володьки Рыскина, зубного техника, тоже еврея и, предположительно, сексота, который, по одной из коридорных версий, воевал с немцами в санитарном вагоне и там же возил за собой немалые военные трофеи) уверяла соседок-слушательниц, в частности Вальку (Валентину Васильевну, маму Семочки), что Сундучиха (Сундукова Лариса Алексеевна), слегка гундосившая мать вышеупомянутого русско-украинского Женьки, в какую-то из мировых и гражданских войн путалась с японцами на Дальнем востоке. (А иначе, откуда гундосость?) Эти японцы, якобы, наградили ее венерическим заболеванием, которое аукнулось Женьке (Евгению Павловичу) не только ртом, но и искалеченным пальцем одной руки и укороченной ногой. А еще имела место лопоухость, которую бесчестно связывать с японцами. Тем не менее, по достижении половой зрелости, Женька частично устранил лопоухость путем пластической операции. У него была старшая сестра Люба, не имевшая наглядных физических недостатков. Она еще до рождения Семочки (для документальности: 27.06.1950) уехала в подмосковные Люберцы. Там Люба Сундукова вышла замуж и родила дочку Милену Шромко. Изредка они навещали маму-бабушку в коммунальной квартире. С мужем Люба вскоре рассталась и в дальнейшем в этом смысле не экспериментировала. А отцом Женьки, родившегося в 1945 году, был отнюдь не японец, а достаточно известный в УССР писатель по фамилии Кушер. У этого Кушера в Киеве была постоянная семья (Рыскинша знала все и обо всех), но свою фамилию (и имя для отчества) писатель для внебрачного сына не пожалел. Он несколько раз приезжал в коммунальную квартиру, что на улице Сумской (для документальности: в дом № 53, квартиру № 2, первый этаж). Он был крупным мужчиной с запомнившейся Семочке шевелюрой. К писателю у Рыжей (Рыскинши, если кто не догадался) по венерической части претензий не было. Сундучиха работала бухгалтером, ей и карты в руки. Этими руками она делала подушный расчет оплаты соседями коммунальных услуг. Счастливые времена — услуга электричества стоила 4 (четыре) копейки за один киловатт. Ну и все прочее — в тех же фантастических масштабах. Расчетный листок накалывался на гвоздик в кухне. А ванной не было. Она появится в указанной квартире в 1970 году. Этот год, если кто подзабыл, славен 25-летним юбилеем Победы. Ветеран санитарного вагона накатал в обком телегу об отсутствии ванной, и власти были настолько внимательны к защитнику Родины, что установили-таки для него вожделенное. Но времена на дворе уже были либеральные, и ванна эта стала гигиеническим объектом общего пользования с семейными днями мытья по расписанию. До этого эпохального свершения маленький Семочка со своими папой и мамой ходил купаться в элитную гостиницу «Харьков». (В старый корпус указанной гостиницы, поскольку нового корпуса еще и в проекте не было.) Мама противозаконно платила деньги дежурной администраторше этажа (забыл, сколько платила), и та запускала семью в пустующий номер с ванной. Когда Семочка подрос, он ходил с папой в культовую харьковскую баню, находившуюся на не самой близкой улице Лермонтовской, где белеет парус одинокий и Печорин путается с Бэлой в темных уголках Тамани... Однако не будем художественнолитературно отвлекаться. И вообще, Семочке, в будущем Семену Борисовичу, кандидату технических наук и доценту ВАК Украины, свойственна систематичность. Вот почему он (автор), не забывая о детском калейдоскопе, приступает к системному изложению, начиная, поговорочно говоря, от печки, а по факту— от парадной входной двери со звонками. Уточняю: звонок-устройство был один, а вариантов его использования изначально было пять.

Один звонок — к Губницким. Семочка — любимый единственный сынок чистокровной русачки Вали (1922 года рождения) и полукровного русака Боки (Бориса Сергеевича, 1911 года рождения). До замужества Валя работала в промбанке (в чеченском городе Грозном). Будучи перевезенной Борей, военпредом Южспецстроя (а потом работником отдела снабжения завода тракторных и самоходных шасси, а в предпенсионные и пенсионные годы — станочником того же завода) в Харьков, она устроилась работать в местный банк. Там на нее (красивую молодую женщину) сразу же положил глаз начальник, и Бокочка, природный тяжеловес и спортивный добряк, узнав об этом глазе, Валечку из банка немедленно забрал, но зубы начальнику, по указанной доброте, оставил. В дальнейшем Валя трудилась домохозяйкой и еще обшивала (без патента) своих подруг и знакомых (которые в полном удовлетворении качеством работы и ценой приводили к ней своих подруг и знакомых). Все примерки проходили в единственной комнатенке (15,7 кв. м), что не мешало Семочке быть школьным отличником. До поры до времени Семочка смотрел в тетрадку и на шахматную доску, а не на полураздетых теток. И институтским отличником Сема (бывший Семочка) тоже был, но «теток» (не Валиных клиенток) вниманием не обделял. Одной из клиенток указанной портнихи была Релина-мать. У этой матери был взрослый сын Изя, успешно работавший в торговле, и взрослая дочь Рая, которая нигде не работала в связи с весьма распространенной болячкой — шизофренией, проявлявшейся у нее в том, что она перманентно выдумывала себе различные болезни. Изя был любящим сыном и братом и имел достаточно денег, чтобы, потакая сестре, возить Раю не к тем врачам, что надо. Один раз он повез сестру к медицинским светилам (опять не к тем, что надо) в Москву, прихватив по настоянию Раи и портниху Валю. А та не могла не прихватить с собой маленького Семочку. В московской гостинице «Урал» Семочка впервые испытал на себе туалетную бумагу. На этой пикантной подробности категорически прерываем калейдоскоп клиенток Вали и из комфортабельной столичной гостиницы возвращаемся в отнюдь не аналогичную коммуналку. Борю часто командировали в указанную столицу, поскольку он был потрясающим снабженцем, способным добыть для завода фонды и лимиты там, где их добыть не смог бы никто другой. Возвращался он нагруженным и перегруженным лакомствами и дефицитными товарами народного (семейного) потребления. Проклятые 0,7 кв. м не позволяли ему стать в хвост квартирной очереди до той славной поры, пока он не стал Ветераном завода. Отбатрачив на промышленное предприятие 15 лет, Борис Сергеевич таки стал в эту мерзкую очередь, но, отстояв в ней еще полтора десятка лет и даже слегка продвинувшись (вперед), вожделенную изолированную квартиру для семьи так и не получил. Зато получил тубосиликоз — профессиональную болячку легких из-за окалины, которую он, уйдя от служащих отдела снабжения к пролетариям, много лет счищал с тракторных деталей. Между прочим, советские врачи из института профессиональных заболеваний пытались фальсифицировать его диагноз, а Семен Борисович (в ту пору руководитель группы программистов и преподаватель программирования) написал гневно-язвительное письмо в Президиум Верховного Совета СССР и получил ответ, что его письмо получено. Шесть последних лет своей жизни Борис Сергеевич проживал в двух комнатах (46 кв. м) той же коммунальной квартиры. Он перенес два инфаркта, а Валя выхаживала своего любимого Бокочку. В 1981 году у него случился тромб. Борис Сергеевич умер на операционном столе — не выдержали легкие, испорченные не признанным тубосиликозом...

Гипотетический ночной злоумышленник, крадущийся от парадной входной двери по коридорчику, огорченно упирался в дверь, отделяющую «предбанник» от остальной части коммуналки, поскольку осторожная жена состоятельного доктора Божницкого имела привычку запирать вечером эту дверь на швабру, эгоистично перекрывая молодой семье Губницких ночной доступ в место общих испражнений. Бока был неприхотлив, но какой-то рассерженной ночью 1952 года, вняв доводам жены, взял топор и, облегчая жизнь ночным злоумышленникам, перерубил засов. По-революционному, как при штурме Зимнего дворца. С той революционной ночи и до 1994 года указанная дверь была распахнута.

Два звонка — к Божницким. Ответственным квартиросъемщиком был Абрам Израилевич, зубной врач, работавший с патентом на дому. Будучи евреем, он владел двумя комнатами. В одной (небольшой, 20 кв. м) был его кабинет, где врач рвал людям зубы. Отзывы исцеленных были не самые лучшие: некоторые клиенты каламбурно обзывали его рвачом. Случалось, что шлимазлам (неудачникам) он закрывал постоянными пломбами не совсем долеченные зубы. О вэйзмир! (До сих пор не знаете, что это значит? Этого не может быть! Ну, ладно, помогу — то же, что и Oh mein Gott!) А еще он делал дела с ювелирами, поскольку вставлял, наряду с обычными, благородные зубы из желтого металла сомнительной пробы. Зубного техника Володьку Рыскина он, без скидки на национальность, презирал и никаких зубных дел с ним не имел, а последний первого за это ненавидел. Вторая комната Божницких была огромной (40 кв. м) и роскошной. Абрам Израилевич любил маленького Семочку, иногда приглашал в большую комнату, угощал сладостями. Жену его звали Музой (отчество, увы, автор забыл). Имелась у них дочка Эммочка. Конечно же, она училась играть на пианино. А хорошо играть в шахматы она не училась. Семочка был на несколько лет младше Эммочки, но в этом умении ее быстро превзошел. Превзошел не без косвенного содействия Абрама Израилевича. Дело в том, что Женька Кушер, сыграв с Семочкой Губницким несколько учебных партий, счел свою шахматную миссию выполненной. Но еще несколько лет он продолжал обучать автора многим другим детским играм, забавам и навыкам. Спасибо ему за все. А с шахматной практикой у Семочки дело обстояло вот как. Зубные страдальцы ожидали приема в маленьком ответвлении общего коридора. Валя шмыгала мимо них с детским горшком автора и кастрюлями. Общительный Семочка почти ежедневно заходил в это ответвление с шахматной доской и почти никогда не оставался без соперника. И как тут не вспомнить А. С. Пушкина, написавшего Семочке (и другим людям): «Благодарю, душа моя, за то, что в шахматы учишься». И добавил (ему же и другим людям): «Это непременно нужно во всяком благоустроенном семействе». Между прочим, семейство Семочки было в высшей мере благоустроенным, поскольку и папа, знавший в шахматах только правила перемещения шахматных фигур, и мама, не знавшая этих правил, обожали своего единственного сыночка. Когда Эммочка выросла, она вышла замуж за внешне приятного молодого человека с отнюдь не коммунальными манерами. Но что-то у молодоженов не сложилось, и они расстались. Соседки-женщины злословили, соседям-мужчинам это было по барабану. А за несколько лет до этого Божницких, предположительно, по доносу сексота (Володьки Рыскина, по квартирной кличке Земля) «уплотнили». В смысле: отобрали комнату-кабинет.

Два длинных звонка (которые не надо путать с двумя обычными звонками к Божницким) — к Рогинским. Семья Рогинских заселилась в бывший кабинет Божницкого. Рогинский-муж (Леонид с забытым отчеством) был рентгенологом. При уже забытых мной обстоятельствах он отморозил руки, и у него были ампутированы все десять пальцев. Он был сдержанным немногословным евреем. Его жену-еврейку звали Евгения (с тоже забытым отчеством), она была домохозяйкой. Дважды в год эта домохозяйка ездила в санатории на отдых и там наставляла мужу рога. Рыскинша, которая, повторяю, знала все, вела точный учет беременностей Евгении от ее хахаля и последующих абортов. (Поначалу неверная сама рассказывала соседкам о своих успехах на втором фронте; вот уж дурочка.) У четы Рогинских была дочь Сонечка. Она была всего на год старше Семочки. Сонечка рано обзавелась женским телом — в тринадцать лет у нее уже все было рельефно сформировано. Семочка, как предусмотрено природой, через неприметный узенький зазор между листами ватмана, застилавшими окно в ванную комнату (напомню, без ванной) несколько раз подглядывал за купанием Сонечки в тазу. Они не разговаривали уже три года, потому что, будучи в ссоре, не разговаривали их родители. А до этой ссоры они пару лет играли в коридоре в мяч. А опытный Женька в ту пору смущал Семочку: «А что Семочка делает с Сонечкой в темном уголочке?» В мяч играл — вот что! Стараниями Рыскинши (и других женщин тоже) любовные похождения мамы Сонечки были доведены до папы Сонечки. Возможно, Леонид-второй (а был еще и Леонид-первый) все знал и без соседей. Не исключено, что он знал часть всего, но мирился с этой частью. Но «узнать» (да еще и все) от соседей было ужасно. На всякий случай, сообщу банальное — соседи перманентно скандалили, воевали и мирились, образуя причудливые коалиции. Банально ли особо отметить, что каждая соседка, враждующая с Рогинскими, каламбурно напоминала Леониду-второму, что он рогоносец? В каком-то году количество напоминаний диалектически перешло в качество, и семья Рогинских обменяла свою комнату. Подзабылись волнующие нюансы, но и Божницкие (плюс-минус кратковременный муж Эммочки; ага, вспомнил: фамилия его — Терновский!) оказались втянутыми в этот обмен. Соседи ведь не только злословили, но и понудили (на законных основаниях какого-то справедливого постановления) выставить личный телефон Божницких в общий коридор для совместного использования. (Никогда не забуду номер: Г-7-55-15. Не правда ли, легко запомнить?)

А теперь, отдавая дань литературному модернизму, — пять звонков. К Марии Иосифовне Гоникман. Вот главная ее характеристика: она (полузаконно) жила в помещении кухни. За это соседи ее не любили, а она — их. А общая кухня логично находилась в другом месте — там, где по проекту должна была быть ванная комната. Сама же Гоникманиха была одинокой и нелюдимой еврейкой, где-то работала (в СССР не работать было нельзя). Во враждующие коалиции она вступала по необходимости. В каком-то году на законном основании какого-то нового справедливого постановления соседям удалось ее выселить. И редкие пятизвоночные трели прекратились полностью. Но цимес (знаете это слово?) был не в отсутствии трелей, а в том, что в самой дальней от «парадной» входной двери комнате, рядом с «черным ходом», разместилась законная кухня с четырьмя столами и двумя газовыми плитами. От этого оборудования освободилась ванная комната (напомню, до четвертьвекового юбилея Победы над фашизмом ванная комната была без ванной).

На смену Рогинским и Божницким пришли Комаровские. К ним — два обычных звонка. Поначалу Комаровских было двое: мать — Татьяна (остепенившаяся женщина-еврейка с пониженным уровнем социального поведения в молодости) и ее сын-подросток Юлик (учившийся плохо, но исправно посещающий модную секцию восточных единоборств). Он любил проверять крепость двери в уборную (ее несправедливо называть туалетом), попеременно тренируя маваши гери и удар с разворота в деревянную печень. Валентина Васильевна пару-тройку раз пересказывала своему неженатому сыну, который уже разменял тридцатник, что Танька на кухне (а где же еще?) похвалялась высоким мастерством в определенной области человеческих отношений, и что если бы Семка захотел убедиться, то... Но Танька была не в Семкином вкусе, а кроме того, он (достаточно знакомый с «высоким мастерством») старался избегать служебных и коммунальных романов. Примерно через год после заселения Танька вышла замуж за Вовку Фонарева, с которым Семка два года учился в одном классе (средней школы № 82). И никакая это не выдумка (можно проверить по классному журналу), а забавное переплетение судеб. В положенный срок у них родилась дочка. Со скидкой на сбоящую память автора — Лилечка. В поздние перестроечные годы Вовка, забросив инженерное ремесло, был перепродавцом воздуха. Он часами висел на общем телефоне Божницких (уже не «Г», а 47-55-15) и пытался перепродавать бензин, спички, колготки, сыр, танки и тому подобное. Типа брокер. Его приемный сын Юлик Комаровский безостановочно рос, и гормоны его вели себя все активнее. Они, как пресловутое Чеховское ружье, еще выстрелят.

Три звонка — к Рыскиным. В эту семью, кроме мужа и жены, входила престарелая баба Дина (мать Рыжей), целыми днями молча сидевшая в коридоре в старом, еще царских времен, но целом кожаном кресле, а также Леонид-первый — первый и единственный сын Рыжей и Земли. Этот Леонид (он же Ленька) был еще тот фрукт — образно говоря, грейпфрут. Но сначала о кожаном кресле. Как-то раз, когда ей было глубоко за 90, баба Дина умерла. Рыскины выставили кресло во двор (возле мусорника). Там его приметил молодой инженер-программист Семен и, продезинфицировав, отнес в полуподвал, арендуемый институтом «Южгипроцемент» для группы программистов, высланных из основного здания. (Возможно, когда-нибудь я расскажу прелюбопытнейшую историю — с участием КГБ — о том, почему была выслана указанная группа программистов.) По сравнению с четырьмя колченогими советскими стульями кресло бабы Дины было царским (седалищем, ха-ха). Сидя на (в) нем, молодой инженер творил программные коды и отлаживал программы для автоматизированной системы управления Балаклейским цементно-шиферным комбинатом. В 1976 году этот специалист перешел с повышением в должности и окладе в институт «Гипросталь». А кресло он передал в вечное пользование своему наставнику — руководителю группы программистов. След кресла затерялся в перестроечные 1980-е годы. Чтобы не забыть: кличку Земля Володька Рыскин получил за землистый цвет лица, который, по соседской легенде, был обусловлен закрытой формой туберкулеза. Как известно, дыма без огня не бывает. Одной из пружин, выпихнувших Рыскиных из коммуналки в изолированную квартиру в год славного 30-летнего юбилея Победы, была коллективная жалоба соседей на наличие туберкулезника в квартире, насыщенной маленькими детьми. Вернемся к грейпфруту. Ленька рос шпанистым пацаном. Своих родителей он, мягко говоря, презирал, а в подростковом возрасте выступил наводчиком на собственную хату. Серьезные люди, уверенно сказавшие, что они из ОБХСС, не сделав ни одной ошибки, открыли все тайники (в обеих комнатах) и забрали все хранившиеся там облигации, «рыжье» и несколько ювелирных изделий с камушками трофейного качества. А эти лопухи, растерявшись, даже ордера на обыск не спросили. Так сам Ленька не без гордости рассказывал Вале Губницкой, которую всегда уважал. Леняло был щедрым — вернувшись в квартиру после солдатской службы, подарил Семале, которого уважал за общительность и шахматное мастерство, шомпол. Через непродолжительное время этот замечательный шомпол ненадолго был взят Женькой Кушером, и на этом след шомпола затерялся. За месячишко Леняло отъелся у родителей. Надо признать, что Рыскинша прекрасно готовила кисло-сладкое жаркое, фаршированную рыбу и еще много замечательных национальных и интернациональных кушаний. Это умение она в перерыве между скандалами передала русачке Вале. А последняя кормила указанными яствами своих любимых — полукровку Бокочку и четвертькровку Семочку. А потом Ленька пустился по миру. Время от времени он сваливался в квартиру и отчитывался Вале о своей пестрой ленте, в которой и небольшой отсидке нашлось место. Семало запомнил, что одной из сфер деятельности импровизатора была организация концертов-шабашек на обширной периферии широкой страны. Леняло был, говоря современным языком, админом и держателем артистического общака. А где деньги, там и проблемы.

А вот и четыре звонка — к Сундуковой и Кушеру. Опираясь на новое справедливое постановление о расширении жилплощади, Губницкие заняли две комнаты Рыскиных (29 кв. м и 17 кв. м), а их комнату (напомню: 15,7 кв. м) занял взрослый Женька Кушер. Вскоре, невзирая на физические недостатки, он женился на красивой молодой женщине Нельке, имевшей дочку Вику. «И что она в нем нашла?» — риторически вопрошали «друг дружку» соседки. Правильный ответ они хорошо знали... Вскоре молодая пара, испытывая недостаток в деньгах, завербовалась в Воркуту, сохранив за собой обретенную комнату. Там с ними жила и Вика, приемная дочь Женьки, которая незаметно подросла до совершеннолетия. Раз в год все они приезжали в харьковскую комнату Кушера в отпуск. А потом у них случилось... Когда Евгений Павлович напивался, то становился очень агрессивным. А напивался он в Воркуте, имея материальную возможность, регулярно. И вот в один несчастливый (для него) выпивон Женька набросился с кулаками на свою жену, а та его взяла и зарезала. Кухонным ножом. Конечно, открыли уголовное дело, Нельке грозил срок, но следователь... влюбился в Вику. Он женился на ней, а дело против тещи закрыл. У совсем молодой Вики родился сынок Родиончик. И почти сразу же после этого следователь их оставил. На этом знойная Воркута себя исчерпала, и Неля, Вика и Родиончик вернулись в Харьков в квартиру № 2, поскольку имели на то юридически законное право.

А Семочка тоже не терял время даром — (поздновато) женился и содействовал рождению дочки Юлечки. Из роддома Юлечку привезли в квартиру № 2, где ее помогала растить счастливая бабушка Валя. Потом Семен, со своей женой (Галиной Павловной) и дочкой Юлечкой временно перешли в другой район города под опеку другой бабушки — Нины Сергеевны. После пяти лет жизни в браке, в самый разгар ГКЧП, Семен Борисович развелся с Галиной Павловной. С той поры Юлечка проживала со своей мамой, а Семен Борисович (в квартире № 2) — со своей. Примерно в это время гормоны Юлика Комаровского активно влекли его к молодой маме Родиончика. Несколько раз он пытался ногой проломить дверь в комнату к, надо признать, красивой и привлекательной Вике Марухиной, а его мать Татьяна и приемный отец Владимир Фонарев пытались удержать кикбоксера силой. Через несколько лет гормоны успокоились, и Юлик спокойно пошел по спортивной линии. По состоянию на 01.01.2021 он заслуженный тренер Украины по кикбоксингу, воспитавший плеяду хороших спортсменов. Забавно, что выросшая Юлечка, поступив в университет радиоэлектроники, выбрала себе вид спорта... Правильно, кикбоксинг. С тренером Юлием Комаровским она познакомилась на городских соревнованиях. А в Италии и Испании, где она становилась чемпионкой мира (среди любителей), Юлий Комаровский, возивший туда своих учеников, ее морально поддерживал и даже пару раз секундировал. А Леня Рыскин по старой памяти иногда заглядывал к Губницким. Родители его умерли, и он обменял их квартиру на частный дом на Шатиловке (в престижном районе Харькова, если кто не в теме). Вика Марухова произвела на него впечатление, и он пригласил Валю, Сему, Вику и Родиончика к себе на обед. Там Леонид-первый, в рамках экскурсии по жилым комнатам, хозяйственным помещениям и запущенному саду, показал гостям и пистолет. Сказал, что это важный фактор сдерживания агрессивных соседей — цыган-наркоманов. Через пару лет он собрался на ПМЖ (постоянное место жительства, если кто забыл эту распространенную аббревиатуру) в Германию. В последнюю перед отъездом ночь он был задушен и ограблен (или наоборот). Неизвестно, смог ли он воспользоваться сдерживающим фактором. Редкий случай, но убийц Леонида Рыскина нашли — это была соседская семья цыган-наркоманов. И еще более редкий случай — убийц осудили... Престарелую Сундучиху ее уже старая дочь Люба и уже немолодая внучка Милена забрали к себе в Люберцы. И в капитализм от квартиры № 2 вошли следующие прописанные лица: Губницкие (мать и сын), Комаровские (мать и сын), Фонаревы (отец и дочь), Маруховы (мать и сын). Всего, как не очень трудно подсчитать, восемь душ.

Эти души (в прописанных телах) расселили в 1994 году, и полувековой коммунальный ковчег (с кухней, уборной и ванной!) прекратил свое существование. Сначала на его прахе (после капитального ремонта с европейским окрасом) разместился офис фирмы «Пента». Потом у двух директоров этой фирмы возникли финансовые проблемы, и пришлось им козырное помещение с окнами на харьковский Бродвей срочно продать... И пошло помещение по коммерческим рукам. По состоянию на 01.04.2021, там находится магазин «Fashion». Это магазин модной одежды, загранично говоря, — бутик. Но вполне вероятно, что это лишь прикрытие какого-то настоящего бизнеса (торговля почками, бензином, живым товаром, оружием и т. п.), ибо посетителей в «Fashion» почти не бывает, а уж о том, чтобы купить там хоть что-нибудь, не может быть и речи.