Ехал как-то вечерней электричкой в Москву. Людей, в вагоне было немного. Недалеко, напротив, сидел сильно

выпивший, довольно крупный мужчина лет тридцати пяти. Он находился в глубоко бессознательном состоянии, и его

туловище, в положении полулёжа, немного сдвинулось в проход, а голова безжизненно повисла в этом проходе между

сидениями, едва, не доставая, пола. Входящие, и выходящие на станциях пассажиры, следуя далее по вагону, замедляли

ход, потому что свисавшая, оказавшаяся на их пути голова, наполовину сузила и без того не широкий проход между

сиденьями. Пассажиры осторожно, некоторые полу боком проходили то место, между головой и сиденьем. Они бережно, с

сочувствием и может быть, с состраданием относились к свисавшей в проходе между сиденьями голове, не дай бог,

зашибить её, ненароком, ногой или сумкой.

 

Возможно, такой скучный и однообразный спектакль продолжился бы всё время, моего следования, если бы в него не были

введены другие действующие лица. Будто для того, чтобы их участием внести какое-то разнообразие и хоть немного

потешить пассажиров в дороге.

 

По вагону проходили два милиционера с гордо поднятой головой, словно ясны соколы, вылетели на поиск добычи.

Строгим и очень сердитым взглядом, они окинули вагон, будто искали кого-то, своего обидчика или нарушителя, и

стремительным шагом двинулись дальше. Их стремительное шествие притормозила свисшая между сиденьями голова,

закрывшая собой часть прохода. И без того суровые лица милиционеров, ещё более посуровели. Шедший впереди

милиционер, чуть замедлив свой ход, резким движением ноги, коленом, зачем-то толкнул голову. Так, как будто это какой-

то сторонний легко устранимый с прохода предмет, не требующий какого-то особого внимания к себе. Голова, получив

довольно сильный толчок, мотнулась в сторону и, описав круг относительно туловища, вернулась в прежнее положение.

Нисколько более не задерживаясь возле головы, первый милиционер, всё тем же, стремительным шагом прошёл в

следующий вагон. Видимо, совсем не хотелось ему растрачивать своё время на раздумье над тем, зачем здесь не у места

голова, и что она мешает свободному проходу.

 

Второй милиционер, похоже, был более сердитым, нежели первый, он остановился, озлобленно разглядывая голову,

будто она нанесла ему какой-то серьёзный моральный урон. Непродолжительное время он стоял возле головы, и казалось,

мучительно раздумывает, откуда она взялась здесь, и что надо с ней делать. Голова, так неожиданно оказавшаяся на его

пути, никак не позволила ему мирно пройти мимо неё, и с миром проследовать в другой вагон вслед за своим товарищем, и

ничем более, не тревожа покой головы. Но, таким необычным появлением своим, она почему-то вызвала приступ злобы и

ярости у милиционера, видимо тем, что не соизволила убраться с прохода, чем сильно возмутила милиционера, бросила ему

вызов, слишком большой уверенностью в себе, своей силе и своём превосходстве, ущемив тем самым его достоинство. И,

пройти мирно, мимо неё, признав превосходство головы над собой, ему никак не было возможным, и он принял этот вызов

головы, решил не пройти мимо, и вступить в бой с этой головой, чтобы сорвать с неё, глубоко ущемляющее его, выражение

спокойствия и силы, и чрезмерной уверенности в себе. Внятно разъяснить и указать ей – кто здесь главный. Но, может

быть, всего лишь, он просто поразмяться от мучительного безделья и скуки, очень захотел, тоже может быть. Или, ещё что-

то, из возможных версий, до конца понятных только ему.

 

А, может быть, вспомнил он сказочный персонаж, вдохновивший и подвигший его на бой с головой, и решил быть не хуже

его. Так ничего другого, не надумав, после короткого времени наблюдения и изучения противной стороны, он решительно,

намереваясь быстро победить её, начал бой с головой. Начал с того, что сильным и резким движением руки, поддел её

снизу, так же, как это делают волейболисты с летящим у самой земли мячом, и резко толкнул её в сторону от прохода,

предполагая, будто, что этим действием, он освободит проход от этой ставшей ненавистной ему головы. Голова мотнулась в

сторону и вновь оказалась на прежнем месте. Ещё, более озлобившись, он возобновил атаку на неё всякими

беспорядочными охватами, захватами, толчками, да так, будто и впрямь с плеч сорвать её хотел. Но голова, какими бы

сильными не были рывки, толчки, захваты – всё, что так безжалостно творил с ней милиционер, ещё сильнее была

прикреплена к остальным частям своего тела и потому, согласно законам природы и здравого смысла, немедленно

возвращалась в прежнее положение и оставалась там до следующего нападения на неё. Выражение лица, да, да, это была

не просто голова, у неё было ещё и лицо, с отсутствующим взглядом закрытых глаз на нём, было безмерно спокойным,

будто ничего вовсе, с головой не происходит. Первый раунд боя милиционера с головой, был проигран им.

 

Чего же он хотел от головы, её пробуждения что ли? Чуть, помедлив, по внимательнее, оглядев голову, предполагая

видимо, не отыщется ли, ещё какой-нибудь более простой способ стащить голову с прохода, и, не обнаружив ничего более

подходящего, что позволило бы ему быстро одержать победу, он начал второй раунд боя с головой. С ещё большим

ожесточением и яростью он возобновил атаку на неё. Рывки, толчки, охваты, удары следовали непрерывно один за

другим, как будто голова это отдельный предмет вроде мяча, поэтому непременно должен отлететь прочь с этого места и

освободить проход. Но, голова, в силу каких-то причин, неизвестных, наверное, этому милиционеру, зависла здесь, похоже,

что всерьёз и надолго, и весьма успешно противостояла враждебным ей силам, описывая круговые и поступательные

движения, она упорно возвращалась, как, ни в чём не бывало, на прежнее место, всё больше и больше выводя из себя

милиционера. Голова, наверное, подумала, сполна ощутив на себе всю ярость нападения – почему это вдруг ни откуда, ни

отсюда взявшаяся, явно нечистая сила с таким ожесточением и упорством так люто нападает на неё, уж не погубить ли

собирается вовсе, и за что? Всё, то же и на этот раз, безмерно спокойное, невозмутимое выражение лица у головы, с

отсутствующим взглядом на нём, только стали гораздо более взъерошенными светлые волосы на ней. Итак, был проигран, и

второй раунд боя с головой.

 

Постояв ещё несколько секунд возле, так и не покорившейся ему головы, всё так же, озлобленно рассматривая её,

удивляясь вроде бы на то, что она всё ещё на том же месте, и не веря в то, что невозможно сорвать её с плеч, и отбросить

с прохода, милиционер сдаваться не собирался. Он готовился к следующему раунду боя с головой. Стоя возле головы, он

внимательно высматривал что-то в ней, что позволило бы в бою с ней, нанести поражение ей, и освободить проход от неё.

Намеревался, при внимательном осмотре, обнаружить что-то на голове или в голове уязвимое, старательно вглядываясь

своим злобным, ястребиным взглядом в неё, он изучал её, чтобы непременно найти что-то, что принесло бы ему в

решающем бою успех, и поставленная перед ним столь сложная и важная задача была бы выполнена. Но ничего такого,

способного привести его к победе, на голове и в голове им не усматривалось и не обнаруживалось. Тогда, убедившись, что,

какими бы яростными не были атаки на неё, голова вопреки всему, всё ещё прочно сидит на своём месте и мешает

проходу, несколько поколебали его воинственный дух. Но не остановили его намерений и упорства в достижении

поставленной задачи. Он готовился к следующей, ещё более яростной атаке на голову.

 

Он, ещё с минуту, или поменьше, постоял, отдохнул, переведя дух, и поднабравшись больше сил от земли матушки,

и не теряя надежды на успех, начал третий раунд боя с головой; атака на неё была ещё более яростной, нежели

предыдущие. Голова, уже в который раз, металась и рвалась в разные стороны, крутилась, поворачиваясь то в одну, то в

другую сторону, как будто и впрямь намеревалась оторваться прочь от своего туловища. А размётанные по лицу волосы,

будто скрывали какие-то тайные намерения головы, что вот сейчас, одним только своим дуновением она отбросит от себя

своего врага. Но вражина от неё никак не отступал, в отчаянии, с ещё большим озлоблением, он обхватил её так, будто был

в порыве любовной страсти, только, как оказалось, не затем, чтобы в порыве этой страсти и «радости» зацеловать её, нет,

он яростно рвал её и на себя и от себя. Похоже, что расшатать её и вырвать хотел, как рвут расшатавшийся больной зуб. С

ещё большим остервенением и злобой он зачем-то гнул её к плечам, к одному и другому, затем к груди, и обратно

откидывал её к спине. Как будто пробовал её на прочность. Наверное, думал, таким образом отломить или оторвать её от

туловища. Но, все эти усилия успеха не имели, голова, несмотря, ни на что, всё ещё оставалась на своём месте. В яростном

порыве достижения цели, милиционер будто забыл, что голова, ну никак не может быть без туловища – остальной части

тела.

 

Пока были в нём ещё силы, не иссякли полностью, от ведения трудного боя, он вновь перешёл к прежним, более простым,

уже испытанным в предыдущих раундах, способам ведения этой нелёгкой борьбы. И на этот раз, продолжая яростно

атаковать голову, он применял и в этом бою, всё те же, приёмы, вкладывая в них уже, последние остатки своих сил –

рывки, толчки и удары. Он как злой пёс, натравленный на голову, беспощадно трепал и рвал её. Твёрдо, решив видимо, не

считаясь ни с какими затраченными на это силами, всё же, во чтобы то, ни стало, сорвать её с плеч. Это всё меньше

походило на действия разумного человека, рассудок будто покидал его, было похоже, что это, в автоматическом режиме

какой-то киборг осуществляет все эти действия по заданной программе. Казалось, ну вот, вот голова не выдержит

очередного, такого стремительного, бешеного натиска, и в испуге сорвётся с плеч долой, и отлетит куда-то в сторону, но всё

же, вопреки усилиям, внезапно налетевшей на неё стихии, и на этот раз она устояла, удержалась на плечах, на

предназначенном ей месте. Когда всё закончилось, уставший супостат прекратил атаки на неё, голова тяжело вздохнула, но

дух не испустила. По лицу у головы, выражавшему безмерное спокойствие, на этот раз прошлась какая-то кривая гримаса,

выразившая своё снисходительно-ироничное неудовольствие напавшему на неё супостату. Голова, будто, хотела сказать

ему – опомнись изверг, и прекрати нападать. Нет, голова не молила, ни о какой пощаде изверга, она стойко переносила все

тяготы и лишения от вражеского нападения на неё. И третий раунд боя с головой был проигран.

 

В неистовой схватке с головой милиционер, всё же, потерпел поражение и отступил. В борьбу с туловищем, где

крепилась злополучная голова и со всеми остальными частями тела, он не вступал, видимо считал, что все остальные части

этого тела не мешают движению пассажиров, поэтому все претензии у милиционера были к одной только голове. Такое

обстоятельство и вынудило его так жёстко разбираться с головой. Ну, возможно ещё, и потому, что много сил

израсходовал он на бой с головой, что их уже не стало, чтобы вступать в борьбу с его совсем не хилым, не обещавшим

лёгкой победы, туловищем. Закончив схватку с головой и не совладав с нею, ничего не добившись от неё, ни её

пробуждения, ни её отрыва с плеч долой. Раздосадованный и огорчённый своим поражением милиционер, тем, что так и не

смог одержать убедительной победы над головой – отбросить её с прохода; оставил её в покое, там же, где она находилась

до него. На прощание, окинув её злобным, негодующим взглядом, едва удерживаясь от нового нападения на неё, чуть не

надорвавшись от неё, он стремительным шагом пошёл догонять своего товарища. А может быть, всего лишь, от скуки, он

решил поразмяться и взбодриться так.

 

Так голова отстояла своё превосходство в силе и своё предназначение быть на том месте, где она есть, оставаться, не

смотря ни на что, на плечах, а напавший на неё супостат ничего не добившись, был вынужден отступить. Ну, нельзя же, на

самом деле, отбросить с прохода голову, без органически прочно связанного с ней, остальной плоти – тела. Никто, из

малочисленных пассажиров, с недоумением посматривающих на происходящее, не решался вмешиваться в этот процесс и

подсказать рассвирепевшему милиционеру очевидную истину, уведомить его, что, дескать, не гуманно так обращаться с

головой, тем самым избавить голову от яростного нападения на неё. Они боялись, возможно, попасть под горячую руку

супостата, и оказаться на месте этой головы.

 

А голова и далее, так и продолжала свой путь куда-то в неизвестность, безжизненно, без выражения на лице свисать

между сидениями, как, ни в чём не бывало. Хотя с ней обошлись на этот раз не так бережно, как до этого обходились с ней

проходящие по вагону пассажиры, будто не глумились над ней вовсе.