Где-то конец мая – начало июня. Мне четырнадцать лет. Я

поливаю деревья, которые весной посадил за нашим бараком. Тополь,

клён и карагач. В нашем посёлке принято было в те далёкие времена

сажать деревья. И поэтому он был непривычно зелёным среди сухих

казахстанских степей.

 

В трёх больших бараках жили первые поселенцы Растсовхоза, как

назывался посёлок. Потом ссыльные немцы, молдаване, татары

потихоньку отстраивались, переселялись в свои дома. И появлялись новые

улицы, вдоль которых обязательно высаживались ряды клёнов, тополей и

карагачей – они хорошо приживались в нашей местности. Если, конечно,

за ними ухаживать.

 

Я тоже сажал деревья. Ещё три – это возле погреба и сарая.

 

И каждый вечер вёдрами носил воду от колонки, поливал, представляя,

какие красавцы у меня вырастут.

 

И вот вечер.

 

Я, как обычно, отнёс под каждое дерево по два ведра воды и там же,

возле погреба, под будущей сенью, остановился передохнуть. И не только.

В этот момент услышал звонкий голос мамы:

 

- Саша!..

 

Далековато было. Я крикнул в ответ:

 

- Чего?..

 

- А что ты сейчас делаешь?!..

 

У меня от мамы секретов не было:

 

- Писяю!..

 

- А, смотри, кто к тебе приехал!..

 

Я направился к бараку.

 

У дома стояла Кира, моя бывшая одноклассница.

 

Когда-то она жила в нашем совхозе, и мы учились вместе в начальной

школе. И мы дружили. Потом Кира с мамой переехали в город. И Кира

стала писать мне письма. Которые меня радовали, я отвечал на них. На

письмах Киры появлялись разные «городские» надписи: «Жду ответа, как

соловей лета», «Лети с приветом, вернись с ответом», цветочки, сердечки.

 

Наш «почтовый роман» тянулся на протяжении нескольких лет. Чувства,

которые я испытывал к симпатичной своей однокласснице, постепенно

охладели. Я бессовестным образом, уже в пятом классе, влюбился в

рыжую Нинку Варлашину. Продолжал от Киры получать письма с

голубками и цветочками, отвечал на них, а сам бледнел и краснел,

встречаясь в классе с серыми глазами Нинки. Любил я Нинку все четыре

года, пока она после восьмого класса не ушла в кооперативный техникум.

В своих чувствах к ней я так и не признался. Да, и зачем? На тот момент

этих моих чувств мне вполне хватало.

 

И вот я заканчиваю восьмой класс. Впереди первые экзамены. Вечер.

Поливаю деревья. И – ко мне в гости приезжает Кира.

 

Мы переговаривались в письмах по поводу возможной нашей встречи. Но

переговоры эти не шли дальше всяких рукописных мечтаний. За несколько

лет переписки эти мечты вообще перешли в разряд чего-то несбыточного

и тут: – Саша, а посмотри, кто к нам приехал!..

 

Ну, некоторую неловкость я, конечно, испытал. Нужно было сделать вид,

что я ничего такого на весь двор не кричал, ну, я его и сделал.

 

Как улыбалась мне Кира! Как сияли у неё глаза!.. Лёгкое ситцевое платье

с коленками настоящей уже девушки.

 

Чувства же внутри меня были непонятные.

 

Я уже любил Нинку Варлашину. И то, что я всегда был однолюбом – это у

меня уже наблюдалось прямо с детства. До третьего класса любил

Наташку Ильичёву, потом Киру, потом – Нинку. И никогда – чтобы сразу

двоих, или троих.

 

И – вот приехала Кира, а у меня и радость, и чувство вины, неловкости.

 

Кира осталась у нас ночевать.

 

А на другое утро мы купаться с ней поехали на речку. Кира сказала, что

очень хочет на речку, потому что жара, и она захватила купальник.

 

Поехали на велосипеде.

 

Я вёз Киру на рамке. Вдыхал запах её волос и слегка волновался. В пойме

нашего Илека по узкой тропинке мы шли пешком. Лето только начиналось.

Одуряющий аромат цветущих волчьих ягод, курошатника, бесчисленных

полевых цветов. Зной. Мелкие капельки пота на лбу и верхней губе Киры.

 

У реки она быстро сбросила платье и кинулась в воду. Я успел заметить –

раздельный, довольно открытый, купальник. Зелёные листочки на белом….

 

Купались. Разговаривали ни о чём. В своем восьмом классе я уже понимал,

что у Киры ко мне что-то серьёзное. Такое, как у меня к Нинке. Или ещё

сильнее. Такое, которое требует к себе осторожного, уважительного

отношения. Где словом, движением можно навредить, поранить.

 

И я ничего такого и не говорил. Купались. Загорали. Кира захватила с

собой полотенце, расстелила его на песке, лежала на нём. Ни о чём

разговаривали. Про школу, про погоду. Есть ли у меня девочка? – Нет

говорил я. Потому что это было правдой. Как я мог сказать, что у меня

есть Нинка, если она об этом даже не знала?

 

Я не спрашивал Киру, есть ли у неё мальчик.

 

Я к тому времени уже довольно подробно представлял, что может

происходить между мальчишками и девчонками. Ну – как у взрослых. И

вот со мной, передо мной была девушка Кира в мокром тонком,

облепившем стройную фигурку, купальнике. И внутренний голос

подсказывал мне, что, наверное, может у нас с ней что-то произойти… Ну,

как у взрослых… Что Кира, которая помнила обо мне много лет, писала

письма и, наконец, приехала, может позволить мне, простить любую

глупость…

 

Но… у меня были впереди экзамены… Мама мне давала пить сладкий чай,

чтобы лучше работали мозги. А ещё я читал в медицинских брошюрках,

что близость с женщиной на какое-то время обессиливает мозги.

 

Вот сейчас пристану к Кире, совершу близость, а потом и не сдам

экзамена.

 

Зря пил сладкий чай.

 

А я в школе отличником был…

 

Ну, нет, конечно, дело тут было не только в экзаменах… Когда у девушки к

тебе так серьёзно – нельзя… нехорошо… Это будет обман… предательство…

 

Но бес, который постоянно сидит в нас и никогда не дремлет, стал

подсказывать мне, что есть ведь и варианты.

 

И не обязательно – близость.

 

Девчонок у меня никогда, чтобы до них дотронуться, не было. И я

подумал, что просто дотронуться до Киры можно. Ну – совершенно без

всяких претензий. Например, как моя мама, фельдшер, делает в своём

медпункте массаж.

 

Лежит человек на кушетке, а ему пальцами нужно кожу на голой спине то

бугорками, то складочками делать.

 

Кира лежала на своём полотенце, как раз, как мамин пациент – на груди,

положив голову на ладони впереди себя.

 

И – да, конечно, можно ей делать массаж. – А ты умеешь?

 

И я начал ей гладить, трогать спину. И Кира сказала, что ей это приятно.

Было жарко. У неё опять выступили капельки пота на лбу и на верхней

губе.

 

Я гладил девушке спину и… трудно передать, что со мной происходило…

Сердце – то начинало часто-часто биться, то вдруг замедляло свои толчки,

как будто хотело остановиться совсем.

 

Лифчик мешал делать полноценный мой массаж: - Я расстегну? – можно?

– Да, конечно, отвечает мне Кира. И я вижу впервые в жизни голую – от

головы и до трусиков спину девушки… И – продолжаю гладить, гладить… -

Перевернись, пожалуйста, Кира, - говорю я каким-то чужим голосом, - и

она послушно переворачивается, прикрываясь, придерживая на груди

расстёгнутый лифчик… Но ведь он мне… уже… нам… мешает делать

«массаж»… и я осторожно за лямочки стягиваю, убираю его в сторону. На

маленьких грудках Киры остаются ещё ладошки, но я их тоже сдвигаю,

отвожу в сторону, и она закрывает глаза…

 

- Александр Иванович!.. Всё! Всё! Всё! Достаточно!!!... Дальше уже всё

понятно!.. – Валентина Дмитриевна Смирнова, председатель нашего

литературного объединения, прервала моё чтение на самом интересном

месте. – Ну, нельзя же так, Александр Иванович! Опять вы ПРО ЭТО!..

 

И была за меня искренне огорчена Валентина Дмитриевна.

 

А с ней и многие члены нашего разнообразного творческого содружества.

 

И я ещё услышал, что «сексуально озабочен», «эротоман». Кто-то по-

доброму пошутил – «сексуальный маньяк». Были высказывания, что на

мои рассказы обязательно нужно ставить значок +18, потому что – «а,

если это всё прочитают дети?..».

 

Поэтесса Светлана Белогорцева сидела за столом как раз напротив меня и

смотрела с добрым участием, как смотрит психиатр на безнадёжного

больного: - Ничего, Александр Иванович, это у вас скоро пройдёт, -

сказала она, философски намекая на то, что мне уже за шестьдесят и

писать на эротические темы мне уже недолго осталось.

 

А сатирик Москвин весело и ядовито предложил открыть у нас в

объединении отдел эротики и посадить меня там начальником.

 

А, если ребёнок вдруг зайдёт в Государственную Думу?.. А то, что дети с

утра до вечера могут смотреть телевизор, где показывают, как убивают,

пытают, унижают людей? Где в праймтайм – трансляция непрерывных

семейных скандалов. А в новостях с утра – катастрофы, грабежи,

убийства. Трупы, разбитые автомобили, разрушенные дома. Почему тут

никто не думает о детях? Почему для нас катастрофа – увидеть

обнажённую девушку?..

 

Всё. Не буду здесь больше ничего такого читать. Только – со значком +12.

Или, чтобы уже наверняка избежать всяких конфликтных ситуаций - +6.

 

А в своём рассказе, возможно, я и вправду увлёкся? Могло ли вообще

такое быть? Четырнадцатилетний подросток ведёт себя, как хитрый,

изощрённый, матёрый соблазнитель…

 

Вообще-то, действительно, всё было не так. Не было у нас на речке с

Кирой никакого массажа.

 

Мы искупались, позагорали. Поговорили про школу, погоду, про то, что

вода сразу, когда в неё заходишь, кажется холодной, а потом ничего.

 

Потом мы стояли на берегу, чтобы обсохнуть.

 

На песке лежало полосатое - синее с белым - полотенце, которое Кира

принесла с собой и на котором загорала. Кира стояла лицом к солнцу,

подставляя под его лучи мокрый, из тонкой материи, прилипший к телу,

купальник. Причёска, как у Мирей Матье. Вообще – она симпатичная.

 

Я стоял чуть поодаль. Тоже сушился. Думал, что, наверное, можно было

бы подойти к девушке и… Я же очень её нравлюсь… А пацаны

рассказывали, как это делается. И – как это хорошо…

 

Но впереди был экзамен. У меня, как говорилось в книжках, из-за этого

мозги могли дать осечку. От онанизма мальчики слепнут. А от ранних

половых связей – становятся дебилами.

 

Нет, конечно, не это меня сдерживало. Это я пытался найти причину, по

которой я не могу просто взять и подойти к своей подружке. Я старался о

ней, о главной причине, не думать.

 

Я же не любил Киру.

 

Нельзя к ней подходить. Нельзя обманывать.

 

Так мы и стояли. Среди зноя и густых прибрежных запахов травы,

водорослей и кустарников. Сохли.

 

И тут я увидел, что Кира плачет. Тихо так, почти не заметно. Слёзы

вытекали у неё из глаз, катились по щекам и падали в горячий песок.

Горячие, наверное, слёзы.

 

Я… Что мне было делать? Я подошёл, да, обнял… Прижал её к себе… Стал

какими-то словами успокаивать…

 

У меня – может кому-то это покажется странным – встал в трусах пенис.

Жёстко и целеустремлённо. А трусы – семейные, просторные. Поэтому он в

них встал совершенно свободно, почти без помех и через сатин уткнулся

прямо Кире в живот. Чем меня смутил. Мы же с ним были не одни. И

посторонний человек, девушка, могла заметить эти мои мальчишеские

особенности. И, пожалуй, уже заметила. Может, ещё не успела? Она же

плачет…

 

Продолжая обнимать Киру, я повернулся так, чтобы она не могла слышать

внезапной агрессии молодого моего организма.

 

И вообще – у человека горе, а у меня тут такое в трусах…

 

Я обнимал Киру, вдыхал запах её волос и… она дотронулась до НЕГО…

Вначале кончиками пальцев, через трусы, потом осторожно взяла в руку,

чуть подержала, а потом сжала, будто поздоровалась…

 

Там, на песке, у речки, на полотенце всё случилось быстро, чуть ли не в

беспамятстве, на автопилоте. Сами собой отлетели в сторону, уже почти

высохшие, Кирины трусики. Я ткнулся в Киру несколько раз. У неё было

очень мелко… Всё закончилось очень быстро.

 

И ещё я увидел, что мы оба в крови…

 

Мы потом сидели на полосатом полотенце и молчали. Кира мне казалась

некрасивой, неинтересной. Я и так не испытывал к ней никаких чувств, а

теперь даже возникло какое-то чувство неприязни. В сторону Киры даже

не хотелось смотреть.

 

От моего поступка мне было неловко, даже противно. Случилось то, чего

не должно было случиться, и во всём был виноват я. И только я.

 

Кира… любила… Да… она меня любила и поэтому ей можно было всё. Мне

– нет.

 

И ничего тут уже не исправишь, назад не повернёшь…

 

Возвращались домой пешком. Велосипед я вёл в руках. Та же тропинка,

цветущие вокруг кусты курошатника. Небо с весёлыми тёплыми облаками.

«…Тот же лес, тот же воздух и та же вода, только…»… Мы почти не

разговаривали. Или – опять про школу, экзамены. Про то, что вода в

речке была тёплой.

 

Кира вечером уехала к себе в город на последнем автобусе. Я её

проводил. И думал, что уже никогда мы не встретимся. Что она не будет

писать мне писем. А я – просто её забуду. Забуду про всё, как будто

ничего не было. Каких-то три минуты слабости с девчонкой на речке.

Конечно, можно об этом забыть. Ничего не было!..

 

Ага!... Что мы о себе знаем в четырнадцать лет… Я сначала эпизодически,

потом всё чаще и чаще стал вспоминать Киру. Речку, её мокрый

купальник, через который заметно проступали бугорки сосочков её

маленьких грудок. Запах волос. И… те три минуты сумасшествия, которые

случились там, на песке…

 

Эти воспоминания постепенно завладели всеми моими мыслями.

 

Я смирненько кушал супчик за столом с родителями, носил вёдра с водой

к своим деревьям, ходил с друзьями в кино, которое по вечерам крутили в

соседнем пионерлагере и всё время думал о ней, о Кире.

 

Вспоминал, как она до меня дотронулась, и мне хотелось влезть на крышу

и спрыгнуть оттуда от невыносимого желания. А ещё больше мне

хотелось… опять…

 

В то лето жизнь у меня протекала совсем по-взрослому. Воспитанием моим

в основном занималась мама. Мама любила книги, очень им верила. А в

наших советских книжках много писалось про то, что нужно, как можно

больше, трудиться. Потому что труд сделал из обезьяны человека.

Экзамены в школе я сдал на пятёрки. И следующим этапом в моём

совершенствовании была работа на полях нашего родного совхоза.

Умственный труд нужно чередовать с физическим. Это тоже было

написано во всех умных книжках.

 

И мама на время летних каникул устроила меня на работу. Вообще, ко

всему прочему, труд ещё и облагораживает человека. Вот сразу была

обезьяна, потом стала трудиться – стала человеком, а потом стала

трудиться ещё дальше – и стала благородным человеком. Где-то в

промежутках на этих этапах у неё отпал хвост.

 

Когда-нибудь археологи докопаются до такого пласта земли, где ровным

слоем будут лежать хвосты обезьян. Тогда можно будет установить точную

дату превращения обезьяны в человека. Не тогда, когда она встала на

задние лапы – на задних лапах и медведь ходит – а, когда у неё отвалился

хвост.

 

Приняли меня в совхозе на работу поливщиком. Я был

несовершеннолетним, поэтому поливал картофель излишками воды,

которая оставалась от других рабочих. Мерой количества воды была

«тяпка». Одна «тяпка» - на одного поливщика. Насос качал воду с Илека

на две с половиной «тяпки». Ну, вот эти «полтяпки» мне и направляли.

 

Смена начиналась с шести утра и до часу дня. На следующий день – с часу

дня и до восьми вечера. Кроме того, что воды мне шло на «полтяпки», в

остальном всё было, как у взрослых. Во-первых – сама «тяпка» - тяжёлая

железная мотыга, которой с одного-двух ударов по земле можно было

быстро перегородить воду в арыке и направить в нужном направлении.

Ну, и – солнце, жара, семичасовой рабочий день.

 

Я потому рассказываю это всё в подробностях, что – вот жара, тяпка эта

тяжелая, утром, когда прохладно - ещё комары, а у меня в голове всё

мысли о Кире. И время от времени вспыхивающее жгучее желание

женщины. Такое, что очень неудобно было ходить между рядков

картошки.

 

Я же не в армии был. Мне бром в кашу не сыпали…

 

И наступил момент, когда мои мужские страдания в мальчишеском теле

сделались невыносимыми. Я уже не вспоминал, не думал о том, что не

люблю Киру. Что пережил минуты, когда мне было неловко и стыдно. Я

обо всём этом забыл. Мне нужно было опять к ней. Опять… Опять…

 

И однажды я не выдержал – после смены, которая заканчивалась в час

дня, я побежал в город, к ней, к Кире…

 

Участок, где я работал, находился прямо у речки. Если перейти через

висячий мостик, то можно было сесть на заводской автобус, который ехал

в город. Как у меня в тот момент работали мозги для выбора оптимального

варианта встречи с Кирой!..

 

Я трясся в пыльном ЛИАЗе, сидя у окна, потом ходил по улицам частного

сектора, где должен был находиться дом Киры, и всё это время у меня в

штанах торчал член…

 

Я уже совсем не думал о том, как относится ко мне девушка, что я сам

испытываю к ней в действительности – мне нужно было скорее её увидеть,

мне нужно было…

 

А вот и дом… Обыкновенный частный дом. Снайперская, 58. Зелёные

ворота с облупившейся краской. Толкаю калитку. Кира… Она мыла

крыльцо, наклонившись, подоткнув для удобства выцветшее короткое

платье. И я опять увидел её ноги, от которых не мог уснуть, сходил с ума

уже несколько недель…

 

Как мучительно, как долго мы с Кирой здоровались… Кира, конечно, не

ожидала моего появления. Она так и села на мокрое крыльцо, продолжая

держать в руках половую тряпку. С тряпки стекала вода… Кира

расправила платье и, насколько могла, постаралась натянуть, прикрыть им

коленки. А платье было коротким, всё равно… Я на них смотрел…

 

Я делал вид, что ничего не произошло. Что это и не я себя вёл так по-

свински. А Кира не хотела узнавать во мне меня прежнего, того, кому

писала письма с весёлыми легкомысленными надписями: «Жду ответа, как

соловей лета!...». Она уже не ждала от меня ответа.

 

Я топтался у крыльца, чувствовал себя по-идиотски. Понимал, что, если

меня сейчас попрут со двора, то будут совершенно правы. Если ещё и

тряпкой вслед – всё по заслугам.

 

Но Кира не прогоняла.

 

Будто и не о чём было говорить, но мы так и находились в этом странном

положении – Кира – сидя в луже воды на крыльце, я – напротив. Солнце

печёт. Всё будто замерло.

 

- Мне нужно кроликов покормить, - сказала Кира.

 

- Можно мне с тобой?

 

Она не ответила. Встала, пошла через двор в сарай.

 

Я пошёл следом. За Кирой следом, через двор. От ворот и до самого сарая

по земле тянулась стальная проволока. Наверное, для собаки. Сейчас –

как выскочит волкодавище… Не выскочил…

 

В сарае полумрак. Прохлада. В мешке у клеток стояла свежая трава.

 

– Это ты за травой ходишь?

 

-Да, а кому же? Мама работает.

 

Я взялся помогать. Доставал из мешка пучки травы, передавал их Кире.

Она раскладывала их по клеткам.

 

Руки наши раз-другой соприкоснулись.

 

Потом я обхватил Киру за талию… Она держала в руке клочок травы,

отвернув от меня лицо. А я уже вдыхал запах её волос, тела: - Кира!!!..

 

Опять… Всё случилось, повторилось опять…

 

Почему у неё так мелко? Или – так вообще должно быть?..

 

Лежали рядом на сене, переводили дыхание.

 

Что я опять наделал? Зачем?..

 

Когда всё закончилось, мне опять стало всё противно. И Кира, и этот её

сарай с кроликами…

 

Зачем я тащился сюда по жаре, через речку, на автобусе? Шёл, как будто

было у меня главное в жизни дело. Что – если не совершу – погибну

нафик.

 

И вот не погиб. Спасся.

 

Опять пришёл и будто бы попользовался. Теперь вот – не нужна. Противно

смотреть. И ноги – открытые сейчас совершенно – на них и смотреть не

хочется. Ноги, как ноги.

 

- Ты хочешь чаю? – спросила меня Кира.

 

- - Нет, - я ответил, - мне домой пора…

 

По душной и пыльной Снайперской улице я уходил обратно к автобусу и

твердил себе многократно: «…никогда, никогда, никогда не приходи

больше сюда! Это нечестно, подло. Ты унижаешь её, губишь! За что?!!..».

 

А через несколько дней опять забывал про все свои переживания и

клятвы. И снова бросал тяпку среди картофельного поля и бежал через

поля и реки на Снайперскую улицу.

 

Мама Киры работала в киоске «Союзпечать». И днём её дома не бывало. И

мы, конечно, использовали замечательную возможность пообниматься и

всё остальное на широком диван-кровати.

 

Я и не заметил, когда у Киры уже стало всё не мелко, а как раз под

размер. А в самом конце оставался будто бы какой-то мячик, который мне

всегда хотелось жёстко пинать…

 

Мы не целовались… Мне почему-то не приходило в голову, что с девушкой

ещё нужно и целоваться. А, когда всё заканчивалось, вообще рядом с ней

находиться становилось неинтересно. Но однажды…

 

У нас опять всё случилось. У Киры в доме. На кровати. Мы лежали, слегка

обнявшись, и я уже привычно подумывал о том, что нужно вот как-то

сказать, намекнуть, что у меня дела, уже мне пора, идти далеко – может

быть поздно, вечер… Знал – Кира опять расстроится, может – плакать

будет и потому всё оттягивал момент объявления о моих планах на

ближайшие минуты.

 

Ну, - думаю, - сейчас вот немного поглажу её, чмокну в щёчку, покажу,

что не такой уж я Кай с холодным сердцем, - и скажу.

 

Перевернулся и голый лёг на голое тело Киры. Она вопросительно, с

тревогой посмотрела мне в глаза. Я тихо коснулся губами её щеки. Потом

– шеи… А потом – случайно, наверное – встретились наши губы.

Приоткрытые губы Киры – с моими. И… Я ещё не знал таких ощущений!

Мои губы купались в горячей влаге Кириных губ, встречались с языком…

Во мне опять пробудилось бешеное желание!

 

Так вот почему на советских фильмах с поцелуями ставили гриф «до 16

лет не допускается»! Цензоры и партийные блюстители нравственности

знали, что поцелуй – это не игрушки. Что при поцелуе у мужчины

обязательно встаёт пенис, а с женщиной тоже наверняка происходит что-

то подобное. И сцены, в которых поясным планом показывают

целующихся киногероев, могут растлительно действовать на молодёжь,

потому что совсем легко представить, что творится в трусах героев там, в

нижней части экрана!..

 

Поцелуй – это, по сути, такой маленький предварительный половой акт.

Вполне иллюстративный в ощущениях.

Поцелуй – это трейлер возможного полового акта.

 

…Ноги Киры сами раздвинулись, и я вошёл в неё резко, грубо, будто

вонзил по самую рукоять кинжал…

 

У нас ещё никогда не было два раза. Обычно я, совершив очередной свой,

безнравственный во всех отношениях, поступок, быстренько собирался и

уходил. А тут…

 

Я безжалостно пинал её упругий, трепетный – там, внутри – мячик и –

целовал, целовал, целовал!.. Губы Киры, как будто давали мне

дополнительную мужскую энергию, я не мог остановиться…

 

А потом она закричала…

 

Забилась в судорогах, захватывая, комкая в ладонях простыни, целуя,

обнимая меня и опять комкая всё, что попадалось под руки…

 

Мы обессилели и обмякли оба… Вместе…

 

Как после всего такого я мог перестать приходить на Снайперскую улицу?

 

Не мог.

 

Только, когда я уходил от Киры, у меня просыпались стыд и совесть.

Которые до того вообще не подавали никаких признаков жизни.

 

А вообще, любовь это не детские игры. В каком бы возрасте она ни

возникла. И ей без разницы – взаимное ли чувство, или нет?

 

Во время моего очередного визита, когда я опять мысленно готовил свою

речь для расставания, Кира, надевая трусики и поправляя причёску,

сказала, что у неё нет месячных.

 

Мне эта информация ничего не говорила. Ну и что? Может, это даже и

хорошо? Хлопот меньше. Я подумал, что на эту, вполне нейтральную,

фразу, я могу сказать свою, почти такую же. И сказал: - Я, наверное,

пойду… Поздно уже…

 

- Саша, я, наверное, беременна…

 

- Пойду я… Что? Как… беременна?..

 

- У меня уже пятый день нет месячных…

 

- Ну и что?..

 

К своим годам я уже про половое воспитание прочитал книжек достаточно

много. Но я их просматривал как-то избирательно. Места, где про всякие

там овуляции, роды и месячные я пропускал.

 

При чём тут месячные, если самое интересное – это как соединяться с

девушками и - картинки.

 

В общем, вид перед Кирой у меня сделался весьма глупый. IQ упал до

плинтуса. Ну, у всех мужиков, которым в четырнадцать лет говорят, что

они стали отцами, вид приблизительно одинаковый.

 

Редко кто из молодых парней ведёт себя в подобной ситуации достойно.

 

Новость выглядела не просто фантастической, она была невозможной.

Потому что дети родятся у взрослых, а мы с Кирой ещё школу не кончили.

Какие могут быть дети? Я вообще собирался стать музыкантом и

непременно великим. Слава, гастроли… В плотный график моих мечт дети

никак не вписывались.

 

А ещё у меня ещё и воспитание было такое, что дети в семье мне

представлялись докучливым сопровождением интересной и вполне

самодостаточной жизни взрослых. Ну, вот живёшь ты – и всё у тебя есть.

И работа интересная, творческая. И жена. И собака. И куда тут ещё

ребёнка?.. Он кричит. У него пелёнки.

 

Моя мама к существующему вокруг деторождению не то, чтобы относилась

отрицательно, но наличие в семьях больше одного ребёнка уже считала

некоей аномалией. В нашем совхозе в соседнем бараке у Греца было

целых шесть детей. Мама говорила, что он их «настругал».

 

Я так этого Греца и представлял: ходит он по совхозу со своим рубанком

навыпуск и присматривает себе очередную жертву, чтобы обрюхатить.

 

В общем – дети – это сопли, стирка, крики. Лишние хлопоты. Которые

люди, неизвестно зачем, принимают на себя, когда становятся взрослыми.

 

Но, причём тут я?..

 

Домой я от Киры добирался, не чуя ног.

 

Беременная?.. Ребёнок?.. Мой активный словарь сразу пополнился

несколькими словами, которые сразу заняли всю голову.

 

Пелёнки?.. Горшки?.. А как же школа?.. Моя карьера музыканта?..

 

Да, и ребёнок – это, наверное, не самое страшное. Мне ведь с Кирой…

Мне же с ней противно… потом, после всего… Я её… не люблю… Буду

просыпаться каждое утро и видеть её лицо… Не хочу я каждое утро видеть

её лицо!..

 

Это нужно будет обо всём рассказать папе с мамой… Потом – жениться?..

Волосы дыбом! Женятся уже совсем старики, те, кому по восемнадцать-

двадцать лет! Ходят на работу, женятся. Стругают детей…

 

А я - только чуть двинул своим махоньким детским рубаночком… Что – так

всё просто?..

 

Вечером кушать дома собрались, а на мне лица никакого нет. – Что с

тобой, Саша? - мама поинтересовалась.

 

Ага, так я сразу и сказал!

 

Так прям сейчас и брякну, мол: - Мама, ты уже не мама, а бабуся!..

 

- Ничего, мама. Что-то аппетита нету… - и спать пошёл.

 

А – какой тут сон?

 

Конечно – крепкий.

 

Отработал на участке, сбегал в Жилгородок, порезвился с девчонкой.

Потом услышал новость, прошёлся опять из города в свой посёлок.

Насыщенный был день.

 

Уснул я сразу, как убитый, только до кровати дошёл.

 

Совесть и всякие размышления должны были всё-таки подождать меня до

завтра, пока высплюсь…

 

Выспался – и сразу навалилось на меня со всех сторон моё несчастье.

Вспомнил, что буду отцом, что нужно, наверное, жениться…

 

Что скажет бедная моя мама!..

 

И планы у меня в связи с открывшимися обстоятельствами возникали

самые разные.

 

Ну – главное – жизнь кончена. Нужно или пойти, утопиться. Или прыгнуть

с конторы и убиться. Там под конторой ступеньки крутые, из цемента.

Долго не буду мучиться.

 

Оно ведь уже без разницы – что жениться, что убиться.

 

А других планов как-то особенно и не было.

 

Бегать в Жилгородок уже не хотелось.

 

Все бесстыдные мои желания враз умерли – как бабка пошептала.

Осталась только совесть, которая получила, наконец, доступ к моей душе

и телу и могла меня теперь мучить без всякого с моей стороны

сопротивления.

 

Недели две я ходил потерянный, безжалостно травмируя себя мыслями о

разных самоубийствах.

 

И, как-то после обеда, когда я пришёл с работы и прилёг спать на

чердаке, мама весёленьким голосом позвала меня: - Саша, а кто к нам

приехал!..

 

Я как-то сразу догадался, кто приехал.

 

Ну… Всё… Утопиться не успел, теперь придётся, наверное, жениться…

 

Выглянул из чердака. Внизу, под лестницей, в ситцевом своём платьице

стояла моя невеста…

 

Живот… Нет… Ничего ещё не заметно… Пока…

 

Спустился вниз. Привет-привет…

 

Пошли гулять в кленовую рощицу, что прорастала прямо в окраину нашего

посёлка. Проходили мимо бараков – и стар и мал пялили на нас глаза. «К

Сашке врачихину Кирка приехала! Ну, те, что жили тут в третьем

бараке…»…

 

Кира сказала, что никакого ребёнка у нас не будет.

 

Ложная тревога.

 

Она знает, что я переживаю, и приехала меня успокоить.

 

- Не будет? Да? – Я опять тормозил в понимании информации, которую

сообщила мне Кира.

 

Как? Не будет?..

 

Я уже в мыслях своих настолько свыкся с положением отца и мужа, что

смысла слов Киры до конца не понимал…

 

Не будет… Не женюсь…

 

Не надо… Жениться…

 

В нашем тёплом радостном семейном кругу мы попили чай. Я уже что-то

даже шутил, не боялся встретиться глазами ни с мамой, ни с папой. Не

будут они пока дедушками-бабушками.

 

Я боялся встретиться глазами с ней, с Кирой…

 

Я посадил её на вечерний, последний автобус. Просто – посадил. Никаких

слов особенных мы друг другу не говорили. Её ноги ещё раз мелькнули

передо мной, когда девушка поднималась по ступенькам в автобус. Потом

двери за ней сомкнулись.

 

Но я больше никогда не появился в Жилгородке на Снайперской улице.

 

Я как-то быстро постарел за это лето.

 

Я стал мужчиной. Я узнал, как люди женятся и как становятся родителями.

Я узнал, что переживают мужчина и женщина, когда у них появляется это

непонятное чудо – ребёнок. Не то, что для них это обязательно, как у

меня, трагедия, но - важная, главная веха в жизни. Которую нужно

осмысливать, к ней привыкать… Без разницы – шестнадцать, двадцать

тебе лет, или уже сорок…

 

Нет…

 

Не так всё, конечно было…

 

Ярко светило июньское солнце и мы с моей подругой Кирой, искупавшись

в реке, стояли на песке и обсыхали. Уже пора было идти домой.

 

Я смотрел на девушку Киру и думал, что, наверное, если сейчас к ней

подойти, если… то она не скажет мне «нет». Потому что я нравился ей. И,

наверное, даже больше. Настолько, что она и не скажет мне «нет».

 

А мы в компании мальчишек сколько раз обсуждали эти возможные

встречи с девчонками. И, казалось, главная проблема – это, чтобы

девчонка согласилась, «дала».

Я был уверен, что Кира «даст».

 

Но у меня впереди ещё были экзамены. Нельзя перед экзаменами вступать

в близость - говорили популярные книжки.

 

Но, всё-таки, главное… я Киру не любил…

 

Я очень-очень-очень хорошо к ней относился, но – не любил… Поэтому не

мог переступить черту, за которой – я это предчувствовал – будет не

просто близость, а, с моей стороны – предательство…

 

И мы с Кирой оделись и пошли ко мне домой. Вначале пешком – я вёл

велосипед сбоку.

 

Потом, когда дорога стала ровнее, я посадил её на рамку, и мы поехали.

 

Весь этот день мне запомнился, как грустный, болезненный. Кира, с

которой мы дружили, переписывались ещё со второго класса, хотела, она

надеялась услышать от меня какие-то слова… Дорогие. Особенные. Новые.

 

А я их так и не сказал.

 

Я любил тогда Нинку Варлашину…

 

После этого мы с Кирой обменялись ещё несколькими письмами. Ведь мы

не поругались. Расстались друзьями. Я узнавал, как дела у Киры.

Рассказывал, как у меня.

В одном из писем я написал ей, что раз и на всю жизнь влюбился в одну

девушку. Что не могу больше переписываться с ней, Кирой. Что она, Кира,

очень хорошая, но переписываться с ней я больше не могу.

 

И правда, я вдруг встретил девушку, с которой забыл все свои юношеские

влюблённости и увлечения. Хотя мне было ещё семнадцать, но я готов был

на ней жениться сразу и стругать с ней, стругать, стругать детей!..

 

Но это уже другая история.

 

Киру я встретил ещё раз в городе. Случайно. Покупал газету в киоске,

смотрю – Кира. Продаёт газеты и журналы.

 

Вышла замуж. Замуж?.. Уже?.. Так рано?..

 

А несколько лет спустя кто-то из бывших односельчан сказал, что Кира

умерла. Тоже на улице как-то встретились, на автобусной остановке,

разговорились.

 

Жители деревни – как одна семья. Они – даже когда разъезжаются по

разным городам, всегда помнят друг о друге. И вот кто-то мне сказал, что

Киры, которая жила с матерью когда-то в совхозе, что Киры… не стало…

Как? Почему?.. Подробности для меня остались неизвестными…

 

* * *

 

Декабрь 2013-го. Последние дни старого года. В телевизоре все, как с ума

посходили: - Год Деревянной Лошади! Синей Деревянной Лошади! Один за

другим, как чёртики из табакерки, выскакивают экстрасенсы, колдуны,

шаманы – советуют, что на Новый год съесть, куда лечь спать, что надеть.

 

На работе у нас во Дворце пионеров утренники с ёлками, Снегурочкой,

Дедом Морозом. Я с коллегами дежурю, смотрю за порядком.

 

Виктор Николаевич Рачков, наш автомоделист, подходит ко мне и

Геннадию Александровичу, руководителю секции шашек: - Вот я свинья

по году, а вы кто?

 

- А я не китаец, - хихикнул в ответ Геннадий Александрович.

 

- Свинья – хороший знак, - как-то неуверенно продолжил Рачков…

 

Я не китаец, но по гороскопу кот. Мне нравится. Люблю котов.

 

К Новому году решил приодеться. Джинсовый какой-нибудь костюмчик,

чтобы с карманами. Мобильник спрятать, очки, ручку, записную книжку.

Чтобы не таскать всё это в руках. В консультантах у меня по одежде сын

Витя. Сам я ничего не понимаю в одеждах. Что на меня наденут – то и

хорошо. Уже через полчаса я забываю про свою тканевую оболочку. И это

неправильно. Потому что поговорку «встречают по одёжке» никто не

отменял.

 

Пока Витя приедет с работы – пройдусь в магазин сам, поприсматриваюсь.

На Васнецова у нас большой универмаг. К Новому году весь в огнях,

блёстках. Внутри полно света, все продавцы – Снегурки, зайчики, мишки.

Под ногами – крупная белая напольная плитка. Всё сияет и кричит: -

Купи! Купи! Купи!

 

Прохожу туда, где джинсовые одежды. Вот они, ряды, где на плечиках

развешано дерюжное изобилие.

 

Что-то все эти куртки мне на одно лицо. Не разберусь я без Вити…

 

Трогаю одежды, щупаю… И тут, словно ветерок пробежал поверх одёжных

стоек и вешалок. И кто-то сказал мне тихо, будто окликнул: - Саша!..

 

Я оглянулся – никого. Может, из Слюдяного кто, из посёлка, откуда уехал

я два года назад?.. Нет… Один я тут копаюсь… Народу в этой части

магазина почти нет. Все по продуктовым магазинам перед праздником

сосредоточились…

 

А голос знакомый… Где? Где я слышал его?.. Женский голос… Скорее,

даже девичий… – Саша, - раздалось ещё раз, но уже глуше. Как будто

голос отдалился от меня, скрылся среди джинсовых рядов…

 

Я двинулся туда, в ту сторону, где затерялся этот мой оклик. Разыгрывает

меня кто?.. Посмотрел дальше, в конец ряда и увидел… Нет… Этого не

может быть!.. Нет!.. Мне просто показалось!.. Кира… В общем – слева и

справа от меня – ряды с одеждой, а там, в конце прохода, в ярком

световом пятне на полу, на полосатом полотенце, сидела… Кира… В

раздельном купальнике. Зелёные листочки на белом. Кира не смотрела на

меня. Она сидела, как Алёнушка на берегу пруда, склонив на колени

голову… Причёска, как у Мирей Матье…

 

Нет… Тут что-то не так…

 

Я себя ущипнул – больно. Значит, не сплю.

 

Вернулся назад, там девушка-консультант. Спрашиваю: - А у вас точно

такие куртки есть, но с красными пуговицами? – Нет, - отвечает. И

посмотрела, как на дурака. Нормальные вокруг реакции. Правда, не сплю.

Почудилось просто. Конечно, почудилось.

На всякий случай, чтобы рассеять всякие сомнения, удостовериться,

прохожу опять туда, где мне всё померещилось. Бегло так взглядываю в

конец прохода… Сидит!.. В ярком солнечном освещении, на полосатом

махровом полотенце сидит Кира, моя одноклассница, моя… В купальнике…

 

На обмякших ногах я пошёл туда, к ней… Подошёл… Да… Она, Кира… Та

же самая, из юности, из восьмых наших классов… На меня ноль внимания..

 

Коленки поджала, положила на них ладошки и склонила голову. Грустно

ей…

 

Ну, всё… Приехали…

 

Я медленно опустился, присел, потом и совсем сел рядом с Кирой. На наше

с ней полотенце. Полосы на нём голубые…

 

- Эй, дед!

 

Я не сразу понял, что это ко мне.

 

- Гражданин, встаньте, пожалуйста! Выйдите, пожалуйста, из кадра!..

 

Я огляделся по сторонам. Кому говорят? Где этот гражданин?

 

Ко мне подбежал молодой человек в пиджачке, с галстуком: - Выйдите,

пожалуйста, из кадра, мы тут работаем!.. Давайте я вам помогу!.. И он

осторожно, но сильно схватил меня под руку, помог встать и вывел меня

из круга света в сторону.

 

Кира сидела на полотенце. Вокруг неё были расставлены светильники,

отражатели. За ней был фон с изображением серпа и молота, всякие

совковые надписи: «ГОСТ», «Народ и партия едины!», голубая этикетка

из-под сгущённого молока. Над всем этим сверху большими буквами:

«РЕТРО».

 

Напротив собралась целая группа людей, которые, видимо, всё это

организовали.

 

Обычное дело – снималась очередная реклама.

 

Конечно – модное сейчас «ретро». При Советском Союзе было много всего

одинакового: костюмы, купальники, полотенца. А многие девчонки тогда,

в конце 60-х, носили причёски, как у Мирей Матье…

 

У меня как бы отлегло… Всё нормально. Я с ума не сошёл. Нормальный

ещё дед! Мы ещё повоюем!

 

И колени, кажется, пришли в своё нормальное состояние. Поскрипывают

слегка, но ходить можно вполне.

 

Я и пошёл. И должно было бы у меня возникнуть чувство какого-то

облегчения. Но его не случилось. Почему-то мне стало жаль, что встреча

с Кирой не оказалась настоящей.

 

Хотя, как и тогда, сорок с лишним лет назад, я ничего бы не смог ей

сказать…

 

Да. Странная история. Но всё разъяснилось.

 

И как во всяком хорошем фокусе – никаких чудес.

 

Никаких…

 

Но… кто тогда в этом сияющем предновогоднем универмаге сказал мне

«Саша!..»?..

 

Кто голосом, запрятанным в самые глубокие тайники моего подсознания,

окликнул меня, позвал?..