НЕ ПОСРАМИТЬ ГАГАРИНА!

 

Если бы Таньке Латыповой предложили сменить фамилию на

«Гагарину», она бы, не раздумывая, согласилась. И для этого найдётся

немало причин: и родились они в один день, 9 марта, и лоб у Таньки такой

же чистый, округлый, и взгляд – открытый и весёлый – ну точно, как у

космонавта!

И все бы в классе обзавидовались, если бы её, ученицу второго класса,

вызывали к доске не иначе как: «Татьяна Павловна Гагарина, повторите

пройденный материал».

Даже подружка Зауреш восхищённо поцокала бы языком, откинула назад

две чёрные, извивающиеся, точно змеи, косы и спросила:

- Ты что, родня Юрию Гагарину?

И ещё раз внимательно посмотрела на портрет известного космонавта,

висящего напротив окна.

Танька бы немного помедлила с ответом, а потом, растягивая слова,

ответила Зауреш:

- Да-аа, мы с Гагариным – родня…

 

Но сейчас Танька хочет только одного: чтобы мать, прихватив подойник и

чистую марлю, ушла доить козу Машку. Мать у Таньки проворная! Пока

отец на работе, всё успевает: шерсть спрясть, плов приготовить, компот из

сухофруктов сварить. Танька придёт из школы, не снимая формы,

зачерпнёт из кастрюли ароматную жидкость кружкой, выпьет залпом –

вкуснот-а-а! Компот пахнет то алычой с яблоками, то вишней с

абрикосами.

Мать говорит: «Это отец посадил саженцы возле дома. Давным-давно,

когда мы переехали из Поволжья в Казахстан - поднимать целину, и когда

тебя, дочка, на свете ещё не было». Но сколько бы мать ни просила –

«Павлуша, помоги урожай собрать», отец неизменно отвечал – «Не могу,

Наталья, дела! Надо на зернохранилище заглянуть, а потом в

мастерскую».

Мать обречённо махнёт рукой, вздохнёт: «Незавидная у меня должность –

быть женой председателя колхоза»…

 

Дверь чуть скрипнула – это мать ушла доить козу, а отец отправился в

правление ещё ни свет, ни заря. Младший брат Колька спит под стёганым

лоскутным одеялом, сладко посапывая… Пора! Танька осторожно, чтобы не

разбудить братишку, открыла дверь шифоньера…

Вот оно! Подарок родителей ко Дню рождения – новое пальто… Мать

обещала, что разрешит сегодня надеть обнову в школу.

Танька прижимается щекой к рукаву пальто и вдыхает ни с чем

несравнимый аромат: новой ткани, цигейкового воротника, фабричной

краски. Аромат праздника и хорошего настроения!

Танька представляет, как удивится Бекнур - сосед и просто хороший

товарищ по совместным играм, походам в степь за первыми тюльпанами

или к прозрачной, как горный хрусталь, речушке, что протекает в ложбине

между холмов недалеко от села…

 

Отец привёз пальто из города три дня назад.

- Это тебе, дочка!

Танька приняла из рук отца пакет так, будто внутри спрятана

драгоценность, не имеющая цены. Подарок, завёрнутый в жёлтую

вощёную бумагу и перевязанный крест-на-крест бечевой, к тому же

оказался довольно тяжёлым... Танька нерешительно потянула за кончик

бечевы, заглянула внутрь и ахнула…

- Примеряй! – Мать подтолкнула дочку к зеркалу.

Танька взглянула на себя и не узнала: из зазеркалья, чью амальгаму

слегка подпортила ржа, на Таньку смотрела худенькая, слегка испуганная

девочка. Коричневое, в крапину, пальто доставало чуть ли не до

щиколоток Танькиных ног. Худые, в мелких веснушках, руки полностью

скрылись в рукавах обновки. Цигейковый серый воротник оказался под

цвет Танькиных глаз…

Несмотря на казусы, Танька необыкновенно счастлива!

- Ничего страшного, рукава можно подвернуть. Года два проносишь, а

может даже три.

- Мам, а можно я завтра пальто в школу надену?

- На день рождения наденешь. Так будет правильно, - строго сказал отец.

– Что забыла сказать?

Танька так обрадовалась, что забыла даже поблагодарить. Ещё бы не

обрадоваться!.. Её старое демисезонное пальто больше напоминало

ветошь для уборки дома.

- Спасибо! – Счастливая улыбка озарила Танькино лицо.

- Носи аккуратно, а то я тебя знаю.

- Я буду очень аккуратной, - заверила родителей Танька Латыпова,

которая почти что родня Гагарину…

 

Танька погладила рукой пальто, осторожно прикрыла дверцу шкафа и

пошла умываться. Она не любит опаздывать в школу, потому что её так

приучили – всегда и везде приходить вовремя, будь то школа, ужин или

игра в салки.

 

Танька подставляет ладони под рукомойник, набирает пригоршню воды и

ополаскивает лицо, едва удержавшись от того, чтобы не запеть. Сегодня –

чудесный день! День рождения Юрия Гагарина, день рождения Таньки

Латыповой, которая спустя полчаса, выпьет стакан козьего молока

вприкуску с ломтём домашнего хлеба, заплетёт две тугие косы, наденет

новое приталенное, с двумя карманами, пальто, и отправится в школу.

Танька знает наверняка: одноклассники Вовка и Ержан будут смотреть на

неё робко и восхищённо, потому что Танька им нравится. А вот кто из них

нравится Таньке, она пока ещё не решила…

 

Жёлтый кожаный портфель щёлкает металлической застёжкой, словно

изголодавшийся зверь – пора бежать за новыми знаниями. Пора, пора!

Танька слышит этот призыв и выбегает на крыльцо.

Свежий мартовский ветер, такой привычный в казахских степях, гонит по

небу низкие влажные тучи, шумит ветвями кряжистой алычи, готовой вот-

вот выстрелить белыми соцветиями, раскачивает провисшие нити

электропроводов… Ветер завывает так громко, словно муэдзин – в местной

мечети, и Таньке становится немного не по себе.

Девочка накидывает на столбушок калитки верёвочку, и нерешительно

оглядывается по сторонам. Сейчас из соседнего дома выбежит Катька,

которая хоть и учится с двойки на тройку, но зато хорошо прыгает на

скакалке и участвует во всех мероприятиях. Из другого дома степенно

выйдет Бекнур, и втроём они неспешно побредут по сельской улице в

школу, считая ворон и обсуждая вчерашнее домашнее задание…

 

Мокрая глина под Танькиным резиновым сапогом громко чавкнула,

обнажив более светлый, с вкраплениями песка, пласт. Танька замечает,

что арык вдоль дороги полнёхонек воды. Утренний воздух влажен и свеж,

но Танька знает, что после обеда, когда в школе прозвенит последний

звонок, на улице заметно потеплеет, и можно будет не застёгивать пальто

и даже снять с головы платок, а возле самого дома снова надеть, чтоб

мамка не заругалась.

Танька запрокидывает голову: в прогалах между серыми бегущими

облаками виднеются осколки чистого синего неба. В самой вышине, едва

заметной точкой, расправив крылья, парит какая-то хищная птица,

высматривая добычу… А где-то там, ещё выше, в запредельных высотах

космоса, недавно парил Гагарин!

Танька даже на минуточку не может себе представить, как можно летать

так высоко и не падать! И ничего не бояться! Танька бы умерла от страха,

едва оторвавшись от земли… Конечно, ей интересно взглянуть на своё

родное село с высоты птичьего полёта, а ещё лучше – с высоты летящей

ракеты… Вон там, слева – небольшой редкий лесок, а справа – степь,

такая манящая и такая разная, убегающая за горизонт.

Танька знает про степь всё и даже больше: усеянная сусличьими норами,

колючками, верблюжьими и конскими лепёхами, степь каждую весну дарит

людям настоящее чудо – крупные «бокалы» тюльпанов всевозможных

цветов и оттенков, от белого до ярко-красного…

Танька чувствует какое-то необъяснимое родство со степью, с её жарким

дыханием летом, и ледяным веянием – зимой.

Она не раз видела, как горячий воздух, преломляясь, отражал небо и

тогда казалось, будто среди степи плещется голубое бескрайнее озеро.

Отец говорит, что там, где кончается степь, начинаются солончаки… А ещё

Танька любит смотреть, как пастухи перегоняют большие отары овец с

одного пастбища на другое; слушать, как перекликаются в небе орлы, как

разносит суховей лошадиное ржанье по округе…

 

- Сыр хочешь? – Бекнур протягивает Таньке кусочек сыра. Танька кладёт

угощение в карман пальто. Она знает, что мать Бекнура делает настоящий

казахский сыр – сухой, как корка чёрствого хлеба и солёный, как селёдка

из местного Продмага.

- Катьку подождём?

Танька выжидательно молчит… Бекнур, видимо, не замечает нового

Танькиного пальто. Даже обидно!

- Подождём немного.

Танька оглядывает мальчишку: тюбетейка, торчащие в стороны крупные

«музыкальные» уши, широкие тёплые штаны, короткое добротное пальто.

В хозяйстве Бекнура – самое крупное поголовье овец, так говорит Танькин

отец.

- Моя мама сегодня бешбармак готовит.

- А моя – плов.

- Выйдешь на улицу после уроков?

- Не знаю, - щурится Танька. – Если мамка не заставит с братишкой

нянчиться.

- Пошли, Катька догонит.

Танька с Бекнуром медленно бредут по улице, постоянно оглядываясь.

Катька догоняет их у самого оврага – запыхавшаяся, растрёпанная, с

ярким румянцем на щеках.

- Проспала? – Бекнур исподлобья смотрит на одноклассницу.

- Ага! – Весело отвечает Катька. – Надо бежать, а то в школу опоздаем.

Давайте через овраг – так ближе!

 

Катька вдруг резко, с размаху бросает на землю потрёпанный, видавший

виды, портфель, садится на него верхом и, крикнув «ух-ты!» съезжает по

глинистому склону оврага, оставляя за собой гладкий бурый след.

Танька и Бекнур глядят друг на друга так, словно видят впервые.

Танька пятится назад, подальше от края оврага, нерешительно

перекладывает портфель из одной руки в другую.

- Ты что? – удивлённо кричит Бекнур.

- Не бойтесь! – Снизу отвечает Катька. – Так не опоздаем.

- Мы и не боимся, - рассудительно отвечает мальчишка. – Только

испачкаемся, апа ругаться будет.

- Не будет! – убедительно отвечает Катька. – Вжик! – и вы уже тут.

Бекнур внимательно смотрит на Таньку, словно ища поддержки, а Танька

внимательно смотрит на своё новое пальто, переминаясь с ноги на ногу…

- Трусы! – Раззадоривая, кричит Катька.

- Чур, я после тебя, - Танька слегка подталкивает Бекнура в спину. – Ты –

первый.

Мальчишка вздыхает, аккуратно кладёт на землю портфель и,

оттолкнувшись, скользит по глине, словно на санках – с ледяной горы…

Танька остаётся наверху совсем одна…

Ею вдруг овладело сразу несколько противоречивых чувств: не хотелось

показаться трусихой, не хотелось испачкать новое пальто, не хотелось

огорчать родителей, не хотелось разочаровывать друзей, не хотелось

опоздать в школу… Но главное - не хотелось посрамить фамилию

«Гагарина»!

Это он, Юрий Гагарин, не побоялся оторваться от земли и улететь в

неизвестный космос; это он, сидя в тесной ракете, не переставал

улыбаться землянам и слать им пламенный привет; это он, Юрий Гагарин,

остался верен своему слову и не подвёл товарищей в последний момент…

Танька вздохнула, крикнула тоненько «я щ-а-ас!», зачем-то отряхнула

пальто, подвернула длинный подол, чтоб не испачкать, взмахнула рукой

точно так же, как Гагарин, тихо сказала «поехали!» и полетела вниз…

 

Удивительно быстро забылась школа, новое пальто, и угрозы совести...

Сначала с горы катались по очереди, потом - «кто быстрей», потом – «кто

проедет дальше»… С переменным успехом побеждал то Бекнур, то Катька,

то Таня. Глина оставила неизгладимые впечатления и отпечатки на лице,

руках, одежде каждого. Портфели обросли толстым слоем суглинка,

одежда стояла колом, а на лицах светились улыбки и крупные бурые

веснушки…

 

Теперь Танька стоит в углу, окончательно потеряв счёт времени.

Глаза слипаются, коленки горят огнём…

Отец заранее позаботился о том, чтобы наказание оказалось как можно

более суровым и перед тем, как поставить дочку в угол, заботливо

рассыпал на полу две пригоршни зерна. Поэтому Танька, отвернувшись

лицом к стене, ощущает коленями каждое зёрнышко, впившееся в тонкую

нежную кожу…

 

Однажды учительница рассказала, что Юрий Гагарин, перед тем, как

полететь в космос, много тренировался. Он крутился в центрифуге,

поднимал гантели и каждый день делал зарядку. Таньке вдруг стало

грустно и досадно: и за испорченное пальто, и за прогул в школе, и за то,

что не сдержала обещание, данное родителям.

Но главное, сегодня Танька поняла: никакая она не Гагарина, а

обыкновенная девочка, Таня Латыпова. Потому что из таких, как она,

космонавты не получаются! А Гагарины – тем более…

Таньке стало совсем невмоготу, и чтобы не разреветься и хоть чем-то себя

занять, лизнула стену. Известковая побелка оказалась неожиданно

вкусной, поэтому Танька лизнула ещё разок, потом ещё разок… Боль в

коленях отступила, слёзы замерли где-то на самых подступах - в районе

груди.

 

- Павел, отпусти ребёнка, не то я за себя не ручаюсь! – С угрозой в голосе

крикнула Танькина мать.

- Отпущу, конечно… Только пусть сначала прощения попросит.

- Ты же знаешь – не попросит. Вся в тебя!

- Значит, будет стоять в углу до утра.

- Вот ведь порода Латыповская! Упрямые и настырные.

- Зато в нас есть стержень, характер и сила воли.

- Ну, конечно! Как же…

- Именно так! Благодаря таким, как мы, делаются открытия, осваивается

целина, а в космос запускают ракеты.

- Ну, прямо не муж, а Гагарин какой-то!

Танька улыбнулась, услышав знакомую фамилию и, прежде чем

окончательно провалиться в сон, почувствовала, как чьи-то сильные

заботливые руки оторвали её от пола и куда-то понесли.

И Таньке показалось, что находится она не на земле, а где-то в

космической невесомости. И высоко над нею мерцают звёзды, а внизу

простирается такая многоликая, такая манящая, бескрайняя, в цветущих

тюльпанах, степь! И предчувствие новых открытий, чего-то важного и

прекрасного поселяется в её душе, накрывая горячей волной, как будто

ласковый чиликский ветер, дующий с гор и несущий долгожданное тепло.

 

ГОРКИ

 

Стакан в подстаканнике дребезжит так, что заглушает жужжание мухи,

непрошенной гостьей проникшей в душную, как газовая камера, комнату.

- Товарняк. Вагонов шестьдесят-семьдесят.

Фёдор отодвинул занавеску: весна запаздывала как минимум на неделю.

Снег местами сошёл, обнажив кучу угля, ладно сложенный дровяник,

участок ещё по осени вспаханного огорода. Кое-где успела проклюнуться

первая зелень травы, а вдоль насыпи, сквозь щебень и песок, засветились

первые цветы мать-и-мачехи.

Стакан выбивал беспокойную трель… Муха перебралась с подоконника на

стол, но, не обнаружив ничего, достойного внимания, вновь устремилась к

окну.

- Пора.

Фёдор накинул ватник, захватил жёлтый флажок и вышел на свежий

весенний воздух.

 

Товарняк громыхал колёсами так, словно первая гроза, выпуская при этом

клубы дыма, запах смазки и раскалённого железа. Чуть помедлив, снова

набрал обороты и исчез за лесным массивом.

Фёдор вздохнул, бросил взгляд на наручные часы – до прибытия

пассажирского поезда оставался час и сорок восемь минут. Расписание

Фёдор за эти годы выучил наизусть, как «Отче наш».

А годов, проведённых в доме у железнодорожного разъезда под названием

«Горки», пролетело немало – почти шесть!

- В слове «Горки» надо «мягкий знак» и букву «О» дописать, - размышлял

Фёдор, - так будет правильней. Потому что «Горько» - самое подходящее

название, определяющее суть моего бытия.

 

У Фёдора в характере имелось две слабости, которые многое объясняли в

его поведении. Во-первых, он всё делал основательно и скрупулёзно, как

будто на века. Во-вторых, им часто владело желание - дать каждому

предмету и каждому явлению своё, оригинальное название. Например,

совковую лопату Фёдор называл «дурындой», шлагбаум – «дрыном», а

семафор – «циклопом».

 

Фёдору кажется, что так, как сейчас, серо и тоскливо, он жил всегда, с

незапамятных времён. Он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что исчезни

он с лица земли, поезда всё также будут отсчитывать километры, а в

пассажирских вагонах всё также будут мелькать лица пассажиров,

слившихся в один нескончаемый поток. Сколько таких лиц пронеслось в

его жизни, Фёдор не помнит, как не любит вспоминать ту, прежнюю жизнь.

От той, прежней жизни Фёдора отделяет не шлагбаум, а железобетонная

стена, поэтому путь в прошлое заказан навсегда. Там, в прошлом,

осталась пёстрая суетная жизнь, квартира в двухэтажке и погоны

милиционера в Отделении номер «104». Всё это (квартира, жена, работа)

остались не в десяти километрах от разъезда, а, кажется, в миллионе

световых лет от сторожки, ютившейся между железнодорожной насыпью -

с одной стороны, и смешанным лесом - с другой.

 

После развала Советского Союза в его родном городе полетели в

тартарары и молокозавод, и хлебопекарня, и Сельхозтехника. Жизнь в

родном городишке встала на новые рельсы, следуя новым курсом –

«Вперёд, к разрухе и беспределу!» Местные жители, словно стая

перелётных птиц, косяком потянулась в областной центр – зарабатывать

на жизнь. Но и в области особо ловить было нечего – половина страны

жила по карточкам и довольствовалась случайными заработками.

Глядя на то, как всё вокруг разваливается на куски, а жизнь, точно

гружёный состав, катится под откос, Фёдор не выдержал и однажды

напрочь слетел с катушек. Душа его оказалась не готова к случившимся

метаморфозам, когда на смену стабильности пришли разорение,

обнищание, бандитизм, а из щелей повылезала всякая шелупонь.

Привычный жить по совести, ценить и считать каждый рубль, Фёдор с

удивлением наблюдал за тем, как с молотка, за бесценок, уходят не только

заводы и фабрики, но целые города. Как на винтики и шпунтики мордатые

дяди растаскивают народное достояние. Как деньги в народной казне

испаряются быстрее, чем лужи – под лучами яркого летнего солнца.

 

Фёдор уволился с работы и запил…

Вернее, сначала запил, а потом его уволили, за несоответствие

моральному облику российского милиционера. Жена его, Ленка, оказалась

не столь терпеливой, как хотелось бы. Ленка на удивление быстро

продала квартиру, деньги от продажи честно разделила пополам и уехала

к матери в Краснодарский край.

И сгинул бы Фёдор в перестроечном омуте, как тысячи других

неприкаянных и несчастных соотечественников, таких же бедолаг,

потерявших под ногами почву, если бы не одноклассник Колька. Вернее,

Николай Елизарович Куприянов, работавший в конторе на

Железнодорожной станции.

Он-то и определил дальнейшую судьбу Фёдора, предложив должность

стрелочника, торжественно вручив ему сигнальный фонарь и два флажка

– жёлтый и красный. А по сути, дав Фёдору последний шанс… Правда,

вручил с одним условием – не пить «горькую».

 

- «Горки», «горькая», «горько» - бубнит Фёдор себе под нос. –

Однокоренные слова, как ни крути.

Фёдор вздыхает, достаёт из холодильника банку кильки в томатном соусе,

консервный ключ.

- Надо бы картохи отварить, - вспоминает запоздало, но лениво машет

рукой, – и так сойдёт.

Хлеб почти закончился, и Фёдор подумал, что если с утра хлеб не завезут,

то придётся топать в город. В такие моменты старенький мотоцикл охотно

выручает Фёдора в сухую погоду, когда грунтовая дорога не размокает от

дождя или снега, не превращается в непролазное месиво.

 

Шесть лет назад сторожка стала для Фёдора настоящим спасением,

своеобразным скитом, молельней, отправной точкой, после которой не

остаётся «или-или».

Удивительно, но оказавшись в полной изоляции и относительном

одиночестве (коза, куры и собака – не в счёт!) Фёдор ощутил, как устал от

ежедневного лицемерия и вранья по радио и телевидению. Как устал от

сильных мира сего, приходящих и просящих то от Ивана Ивановича, то от

Петра Петровича. И только обретя одиночество и свободу, Фёдор бросил

пить, раз и навсегда, как будто никогда не пил раньше, как будто не

помирал с похмелья, как последняя собака под забором.

 

Память услужливо подкинула Фёдору воспоминания из детства: вот он,

держась за руку отца, стоит на перроне, с наслаждением вдыхая запах

дыма и солярки, с упоением слушая гудки тепловоза, стук колёс и

прощальные крики пассажиров. А ещё Фёдор припомнил свою давнюю

мечту – стать машинистом поезда, чтобы крепко держать в руках штурвал

этой огромной машины!

Не довелось, не случилось… За штурвалом «его» поезда сидит сейчас

незнакомый человек, и маршрут жизни Фёдора лежит не где-нибудь между

Сочи и Москвой, а между Горками и Новыми Выселками…

 

Фёдор макнул кусок хлеба в красную, напоминавшую кисель, томатную

смесь, со скрежетом захлопнул опустевшую консервную банку и бросил в

мусорное ведро.

До прибытия пассажирского поезда оставалось всего – ничего. Фёдор

надел на голову малахай и толкнул дверь избы.

Далёкий гул нарастал стремительно, будто летящий к земле снаряд. Фёдор

привычно встал к составу в пол оборота и поднял свёрнутый в жёлтую

трубочку флажок.

Фёдор знал: сейчас зелёная махина притормозит, и он сможет вдоволь

насладиться кадрами пролетающей мимо жизни. Чужой жизни…

Как же любил Фёдор эти мгновения! Вот знакомая проводница из десятого

вагона приветливо машет рукой… Пожилая женщина задумчиво смотрит в

окно… Мальчуган лет восьми с любопытством глазеет на Фёдора и его

нехитрое хозяйство – погребицу, небольшой сарай и кучу песка возле

насыпи…

Фёдор поправил на голове малахай, отвлёкся на секунду… И вдруг увидел

Её!

Она ничуть не изменилась – всё тот же печальный и беззащитный взгляд

голубых глаз, та же родинка на правой щеке, чуть выше верхней губы…

Нет, она совсем не изменилась!

 

Фёдору впервые за эти годы стало стыдно: и за брюки с обвисшими

коленями, и замызганный пиджак, и нелепый малахай на голове. Но самое

страшное оказалось в том, что Она его узнала! Фёдор понял это по тому,

как подалась Она вперёд, как взлетели вверх её брови, как удивлённо

разомкнулась линия губ…

Он мгновенно вспомнил всё!

Когда-то Ирина уехала из родного города в областной центр – продолжить

образование.

- Хочу получить высшее педагогическое!

- А как же я? – Фёдор крепко сжал девушку в объятиях, поцеловал в

родинку. – Мы же расписаться хотели.

- Обязательно распишемся, Федя, только чуть позже. Я же не на совсем

уезжаю!

 

Ирина пропала на несколько месяцев. Писала, что очень трудно, и что

приехать пока не может.

Фёдор мучился от ревности, но виду не подавал… А спустя несколько

месяцев загулял с Ленкой, подвернувшейся под руку в качестве подруги

на один день. Вернее, на одну ночь…

Скрыть в провинциальном городе новость от посторонних глаз весьма

трудно.

- Счастья тебе, Федя, - написала Ирина в последнем письме, и больше

Фёдор о ней ничего не знал…

И вот теперь, спустя столько лет, униженный и раздавленный, Фёдор стоит

напротив Ёе глаз, крепко сжимая в руке жёлтый флажок. Жёлтый цвет –

цвет измены?

 

Машинист дал гудок, и состав плавно тронулся с места. Последнее, что

успел заметить Фёдор – как Ирина, будто спохватившись, бросилась к

выходу.

Состав прибавил скорость, и спустя несколько минут, скрылся за

поворотом.

Фёдор так и остался стоять недвижимо, в последних клубах дыма

убежавшего поезда…

Из-за туч неожиданно показалось неяркое мартовское солнце, и мир

вокруг, сонный и неприглядный, вдруг преобразился, заиграл новыми

красками! Но Фёдор этого не заметил. Он метнулся в дом, схватил со стены

«мелкашку», отпустил пса по кличке «Гудок» с привязи, и быстрыми

шагами двинул в сторону леса.

Гудок, полупородистая овчарка, чувствуя настроение хозяина, не путался

под ногами, а бежал впереди, изредка оглядываясь. И Фёдор читал в

собачьих глазах немой вопрос: «Ты как? Нормально?»

 

Оставляя в последних сугробах размытые следы, Фёдор дошёл до опушки

леса, бессильно опустился на поваленное дерево и беззвучно заплакал.

Гудок будто только этого и ждал - примостился у ног хозяина, положив

тяжёлую, в тёмных подпалинах, морду на мощные лапы.

- Гудок, домой! – придя в себя, Фёдор таким же быстрым шагом двинулся

обратно. Привязав пса, вошёл в дом, выпил кружку воды, в полном

смятении побросал в старый чемодан нехитрые пожитки – свитер, две

рубашки, пачку денег, перехваченных резинкой… И вдруг словно

опомнился – тяжело опустился на стул, будто разом протрезвев.

- Дурень, - сказал сам себе, охолонул лицо ледяной водой, взглянул на

себя в зеркало, прошёлся по непослушным волосам мокрым гребнем.

- Совсем ополоумел!

 

Фёдор вышел во двор, огляделся: невдалеке, привязанная к колышку –

коза Зойка. В будке, жадно следя за хозяином глазами – пёс Гудок. На

яблоне – шумная стайка воробьёв…

И Фёдор вдруг ясно осознал, что ехать ему некуда, и рельсы его

жизненного пути почему-то сошлись именно здесь, у переезда «Горки». И

тот маршрут, что проложил он когда-то, уже не изменить, не исправить. И

поезд его давным-давно ушёл, моргнув на прощание сигнальными огнями…

Фёдор громко свистнул, и воробьи испуганно взмыли ввысь.

Со стороны дороги, лентой тянущейся вдоль полотна, послышался неясный

шум. Фёдор прищурился и увидел грузовик, еле ползущий вдоль

железнодорожного пути со стороны Новых Выселок.

И чем более приближался грузовик, чем сильнее слышался рёв его

двигателя, тем отчётливей Фёдор понимал – он, наконец, прощён! Он,

предавший самое дорогое - родинку на правой щеке, прощён!

 

Фёдор сорвался с места, замахал руками, закричал так громко, словно

дикий лесной зверь, попавший в расставленный капкан, но чудом

сумевший освободиться и избежать смерти.

Гудок вылез из будки, неистово лая, стал рваться с цепи.

- Спокойно, Гудок! Это - свои! – крикнул Фёдор, и, утопая в весенней

распутице, побежал навстречу счастью.