– Мама, это памятник врачу?

 

Она ведёт в больницу сына. При входе памятник Ленину облеплен снегом, вождь вроде как в белой накидке. Это взрослые Ленина видят. А мальчика ведут в больницу, трепещет он. Хоть долго убеждали, что ничего плохого там и боли никакой, но чуял фальшь. И эта белая заметная фигура перед входом тревогу вызывает.

 

– Это же дедушка Ленин!

– Самый главный врач?

 

Возможно, этот строгий образ мелькал уже в сознании сыночка, влетая из картинок в детских книжках, но заслонён другими персонажами, каким-то печником и почтальоном Печкиным, а может, Айболитом – ведь в голове настрой сейчас сугубо про врачей.

 

Детская больница. Очень грустное учреждение, хоть стены и расписаны весёлыми картинками. Мамаши заморённые, как будто бы приросшие к кроватям, где возлежат попавшие в беду их чада; пацаны с конечностями, задранными на растяжках, напоминающих орудия пытки. Травматология. Вот малец по коридору на детских костылях кузнечиком пропрыгал, задорно вроде проскакал, но всё же диковато это, вот милая девчушка с шеей, вытянутой странно, зажатой в высокий жёсткий воротник, очень медленно, неуверенно проплыла в палату. Везут кого-то на каталке, вприпрыжку рядом мамочка. А в ожоговом отделении! Дети. Страдают.

 

Я – учитель, школа прикреплена к детской больнице. Хожу по палатам, стараюсь разумное сеять, сам себе напоминая миссионера в африканской деревушке, – отчётливо не до меня здесь людям. Но, как ни странно, занимаются охотно, даже те – на растяжках. За это лишь одно почти всегда пятёрки в табель ставлю. Совесть не мучает, хотя оценки обязательно перекочуют в классные журналы, где учителя, возможно, подивятся, но по-другому не могу. Для ребят занятия эти вроде развлечения, вернее – отвлечения от навалившейся напасти. Связь с привычным миром, внезапно ускользнувшим из их жизни. С лежачими прямо у кровати урок проходит, а с остальными – стараюсь где-то в коридоре примоститься, лучше всего в холле на диванчике.

 

Это самые уютные места, где от кошмаров всех чуть-чуть отвлечься можно, кусочки небольничной атмосферы, оазисы спокойствия. Диван, над ним всегда картина, цветочек в плошке у окна. Тут же, как правило, пост медсестры – закуток такой, как в гостинице. Но там, в гостинице, всегда сурово восседает и зорко бдит дежурная по этажу. Здесь же совсем не так – обычно пост бывает пуст. Лишь изредка впорхнёт изящная сестричка, по-деловому, но проворно что-то чиркнёт в каком-то документе, с места на место чего-то переложит и непонятно как, но вдруг исчезнет. Испарится. И долго кажется, что там она за стойкой, просто наклонилась, но приглядишься – никого и вправду нет. Виденье мимолётное, мираж. Пост опустеет вновь надолго.

 

По вечерам, когда больница затихает, когда тускнеют коридоры, здесь лампы загораются настольные, посты становятся особенно уютны. Здесь даже происходит какое-то подобье светской жизни. Тусовки вроде, ведь есть и старшеклассники, есть те счастливчики, кому выписываться скоро, есть просто пофигисты. Да, здесь случается и первый флирт, девчоночьи секретики, разборки пацанов. Меня не опасаются, ко мне привыкли, знают, что не потревожу.

 

Вот, дело к вечеру, сижу я на диване в холле с ученицей, втолковываю что-то, а напротив, на сестринском посту, уж потихоньку собираются ребята, почти всех знаю – мои ученики. Понятно, что играют в карты, запрятались за стойку, набились тесно, кто за столом сидит, а кто и на полу. Запрещено, конечно, строгие училки, воспитатели – такие персонажи в больнице тоже есть – давно бы разогнали, но я не понимаю вроде.

 

По коридору длинному идёт мамаша, к посту уже подходит. Эффект настольной лампы, манящее влиянье огонька! Ребята попритихли, поглубже спрятались под стойку. Но чувствует мамаша, что кто-то там сидит, и свет от лампы пространство оживляет. Ей высказаться надо, видно, что кипит негодованьем праведным.

 

– Так же нельзя! Я жаловаться буду!

 

К кому она взывает, непонятно. Но обращается туда, за стойку, где вроде и находится какая-то администрация. Да, так непросто разыскать того, кто разрешить насущные проблемы может, а к вечеру в больнице – тем более. Разгневанной, взволнованной мамаше мнится, что, наконец, она нашла ту именно инстанцию, где можно волю чувствам дать, где можно даже требовать. Ещё подогревает то, что ей не возражают, а слушают внимательно, она по-женски очень верно чует, что там за стойкой её боятся.

 

Что надо ей, понять нельзя. То ли не дали какой-то документ, то ли не разрешили что-то. Эмоции одни. Но вот, она уже весь выразила гнев и ждёт ответа. Там тишина, конечно.

 

И я уже хочу ей пояснить, где можно в это время отыскать медперсонал, хоть как-то облечённый властью, но из-за стойки вдруг раздался спокойный, твёрдый голос, вернее голосок:

 

– Вы не волнуйтесь! Мы постараемся всё сделать. Вы домой идите.

 

Да, это же один картёжник выдал, мой ученичок! И как похоже на голос медсестрички юной. Шутник! Но натурально как, способный очень парень, не зря ему пятёрки ставил!

 

Мамаша лишь промолвила:

 

– Спасибо! Я завтра к вам приду.

 

И успокоившись вполне, пошла больничным коридором.

 

Мы с ученицей вскоре тоже удалились, а юные картёжники на сестринском посту свой тайный вечер увлечённо продолжали.

 

Пусть отвлекутся!