По счастливому совпадению Вера и её муж Степан оба любили лес.

– Вот это нам повезло! – ликовала Вера, когда им удалось снять дачу в доме лесника. – Ну, Стёпа, ну, скажи, ведь повезло же?! Ты только посмотри вокруг!

На возвышенном берегу небольшого озерца стоял облюбованный ими дом, от восхода до заката он грелся на солнце и смотрел резными окнами на спокойную водную гладь. В окружающем лесу, где – чистом и духмяном, где – разлаписто-дремучем, а где и – болотисто-топком, можно было найти место на любой вкус и настроение. Имелась даже неизвестно когда и кем посаженная дубовая роща, чистая и ровная, походившая на часть большого ухоженного парка. Тенистый навес из фигурных листьев укрывал здесь от солнца журчащий меж камней прозрачный ручеёк. На уступе валуна, будто специально для этого выточенном, стояла перевёрнутая вверх дном алюминиевая кружка, и не могло быть ничего лучше, чем в жаркий день напиться из неё прохладной родниковой воды!

За рощей, на светлой поляне, паслись хозяйские козы, обычно привязанные длинными верёвками к вбитым в землю колышкам. По краям рос низкий земляничник с мелкими ягодами, а крупные, душистые да сладкие прятались по всей поляне, в высокой траве. Южную опушку заполняли заросли необузданного малинника, и однажды прямо перед Верой из гущи перепутавшихся веток дружно взметнулись вверх три голых тоненьких шейки с жадно раскрытыми клювами, похожими на тянущиеся к солнцу ярко-жёлтые цветки. Вера отпрянула в испуге и, зная, что из-за чужого прикосновения к гнезду птица может навсегда покинуть его, поспешила убраться подальше от нечаянно обнаруженного потаённого местечка. Но трогательно беззащитные птенцы, нетерпеливо принимающие любой шорох за появление корма, долго не выходили у неё из головы – слишком хрупким, легко уязвимым было их благополучие…

И совсем уж поразила её своей незащищённостью другая плетушка – в редком, хорошо просматриваемом сосняке она выглядела причудливой шляпой, нахлобученной на открытый пень, и в ней ютились тоже три птенца, также неоперившихся, но гораздо более крупных, чем в малиннике.

Словом, многое тут было Вере в новинку.

– Знаешь, – говорила она мужу, – у меня такое чудесное предвкушение лесных приключений! Точь-в-точь, как в детстве перед началом сказки…

Ей нравилось всё: и просторный бревенчатый дом с высоким крыльцом, и семья лесника Василия, состоявшая из жены Шуры и трёх сыновей. Самому младшему, Кеше, шёл третий год, а его братья, погодки Тима и Коля, были немногим старше него и вполне могли сойти за близнецов, если бы не разница в росте. Оба были похожи на Шуру, даже смеялись точно так же, как она – запрокинув голову, от души. А посмеяться Шура любила, и ей это, надо сказать, очень шло. Она вообще была необыкновенно привлекательна: гладко зачёсанные назад рыжеватые волосы, собранные гребёнкой в аккуратный пучок, открывали красивый лоб, небольшие серёжки с капельками нефрита как нельзя лучше сочетались с зелёными, смешливыми глазами. Сноровистая, опрятная, Шура в отсутствие мужа, отвечавшего за большой лесной участок, хорошо управлялась с хозяйством, хоть помимо коз в нём были ещё овцы и куры. И огород, пусть и небольшой, требовал заботы. По нему иногда любила походить с лейкой Вера. Истинное удовольствие ей доставляло наблюдать, как сморённая дневной жарой зелень не хуже героев из сказок о живой воде после полива распрямлялась и устремляла в небо каждый листик, каждую свою травинку.

Воду кроме озёрной брали ещё в старом колодце с деревенским «журавлём», оставившим Вере по себе память, выщерблину на переднем зубе. Как-то раз, смеясь вместе с Шурой, Вера нечаянно выпустила из рук пустое ведро и оно, тут же взмыв, нанесло надолго запомнившийся удар. Низкий сруб колодца всегда держали под плотной, тяжёлой крышкой из-за мальчишек, интересовавшихся таинственной и тёмной, холодной глубиной.

Ребята целыми днями возились в песочнице, плескались в оцинкованной ванне с нагретой солнцем водой, собирали сухие шишки для самовара. У старших братьев было ещё одно важное дело – приглядывать за непоседливым малышом. Шурино тревожное: «Тима, где Кешка? Коля, Кеша с вами?» – раздавалось с утра до вечера. Кеша, или, как его часто называл отец, Иннокентий, улыбчивый и со всеми приветливый, не мог не вызывать к себе нежного расположения. Бровки домиком над светло-голубыми глазами с рыжими ресничками делали его лицо всегда немного удивлённым, а густая желтоватая поросль на недавно остриженной головёнке обещала стать похожей на рыжие шевелюры Коли и Тимы.

– Рыжие головы, рыжий песок, рыжие птенцы… – Вера загибала пальцы, смеясь и любуясь ребятишками, насыпавшими зерно своим подопечным цыплятам. Громче других слышался Кешкин зазывный голосок, но понять, что он говорит, частенько бывало невозможно. И Вера звала на помощь старших братьев всякий раз, когда ощущала неловкость, оттого что не может сразу ответить доверчиво смотревшему на неё маленькому человечку. Коля и Тима с готовностью «переводили» и Кешу никогда не высмеивали. А вот над самой Верой кое-кто немного подтрунивал из-за появившейся у неё страсти к рыбной ловле.

Озерцо было хоть и небольшое, но довольно глубокое, у самого берега даже высокому Степану было «с головкой», поэтому Василий смастерил удобные деревянные мостки. С их оструганных гладких досок полоскали бельё и купались, но они же, мостки, прибавили беспокойства Шуре.

– Сделай ты, Христа ради, поскорее загородку на входе! Колодец закрываем, а здесь – что? Не ровён ведь час… – не переставала она теребить мужа.

На этом помосте, как на сцене театра одного актёра, и посиживала Вера с удочкой. Она отмахивалась от комаров, отфыркивалась от липких мошек и не спускала глаз с трепетного, непредсказуемого поплавка. Постоянным посетителем этого действа бывал кот Барсик, он пристально смотрел вдаль, якобы не интересуясь уловом, а чуткие, разворотливые уши внимательно следили за происходившим. Вера насаживала на крючок хлебный мякиш, забрасывала, и глупые маленькие карасики дружно шли на уловистую приманку.

– Они ещё не нагнали на тебя тоску? Может, будешь совершенствоваться, половишь на дальнем озере щук на живца? – подзадоривал Степан. И Вера загорелась.

В первый же отпускной день супруги отправились в путь. На заброшенной узкоколейке от горячего июльского солнца их слегка укрывал разросшийся по бокам кустарник.

– Уж не начнётся ли гроза раньше? Обещали к ночи, но такой спёртый воздух, что просто дышать нечем… – Вера сорвала папоротник и сделала опахало. Спасительную прохладу они надеялись найти в еловом бору, на последних подступах к озеру. Однако там жара оказалась ещё изнурительней. Густой пряный воздух по самые макушки окутал деревья, сковал их своей неподвижностью. Мох был гладок и нетронут, как новый длинноворсовый ковёр, по которому никогда не ходили.

– И тропа какая-то ненатоптанная, – Вера на ходу удивлённо осматривалась.

– Сюда ж машинам не подъехать, а то тут такое творилось бы...

– Знаешь, я среди этих еловых исполинов чувствую себя лилипутом.

Степан демонстративно оценивающе оглядел невысокую фигурку жены и слегка щёлкнул её по носу. В кроссовках, бриджах, с забранными под кепку волосами и удочкой через плечо, она с первого взгляда была похожа на подростка, но стоило ей мягким движением поправить выбившиеся пряди вьющихся волос и улыбнуться, мальчишка превращался в милую девушку с очаровательной улыбкой и ямочками на щеках. И надо было видеть, как исказилось это милое лицо, когда громыхнуло. Гроза!

Внезапно нависшая над лесом тень стремительно сгущалась, поверху промчался ветер, вздохнули, закачались ели… И хлынул дождь! Степан схватил за руку жену и вместе с ней кинулся под густые еловые лапы, но она возмущённо вырвалась:

– Нет! Ни за что! Я лучше в канаву лягу! Как ты не понимаешь? Молния любит ели! Отойди от дерева! – кепка свалилась, волосы рассыпались, но она исступлённо толкала и толкала мужа, твердя об опасности, о глупом поведении, пока не вывела его из себя:

– Вера, ты что, с ума сошла?! Делай, что хочешь, а от меня отстань!

– Нет, это ты сошёл с ума! Настоящий идиотизм – стоять под елью…

Вконец отчаявшись, она присела на корточки, обхватила руками колени и пригнула к ним голову. Вспышки молний проникали сквозь сжатые веки, одновременно раздавался гром, оглушительный, с дробными раскатами, и не успевали они затихнуть, как сверкало вновь… Земля содрогалась, и Вере нестерпимо хотелось вжаться в неё, забраться в глухую-преглухую нору, чтобы только ничего не видеть и не слышать…

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Засверкали на солнце капли, заболтали птицы, словно и не было только что пронесшегося светопреставления. Заметно парило, земля и воздух жадно поглощали долгожданную влагу. Вера сидела в прежней позе, с волос стекала вода, футболка прилипла к спине. Степан опустился рядом, обнял её и заглянул в глаза:

– Идём? Озеро близко.

– Стёпа, извини меня, но ты же знаешь, как я боюсь грозы, да ещё в лесу… Но! Ты вёл себя глупейше! Да и где логика – бояться промокнуть, когда идёшь купаться и кругом вообще жара?!

– Вера, не начинай… – попросил муж примиряюще. – Слушай, ты от страха придумала, что молния любит ели? А, трус?

– Ну, дубы она, конечно, любит больше, но их же здесь нет, значит, ели… Вообще-то, вставать лучше под рябину, в неё никогда не ударяет молния.

– Откуда ты это взяла?

– Да я давно знаю… народная мудрость, – Вера пожала плечами.

Когда они вышли к озеру, на чистом небе сияло солнце, лишь далеко-далеко, за лесом на той стороне, громоздились тучи, и их прорезали редкие молнии. Зной сменился ровным обволакивающим теплом. Как и ожидалось, людей на берегу не было, хозяйничали глазастые стрекозы. Переливаясь всеми цветами радуги, эти представители стрекозиного рода стремительно и хищно носились над сушей, плавно парили над водой и резко пикировали к её поверхности. А озеро было безмятежно.

– Как красиво! – глаза Веры, вобравшие всю синеву воды и неба, обратились к Степану, приглашая разделить восторг. – Ты знаешь, как называется это озеро?

– Глухое.

– Василий сказал – Суоярви, но и Глухое тоже.

– Суоярви я знаю в Карелии.

– Озёр с таким названием, наверное, полно, потому что с финского это – болотистое озеро, но на болотистое оно что-то не очень похоже, во всяком случае, на этой стороне...

Она прошлась неспешно по берегу, и босым ногам было приятно ступать по влажной, нагретой земле.

– Что-то мне ловить расхотелось... Эх, зря удочку тащили!

Вера вошла в воду, где молниеносные зигзаги прочерчивали юркие мальки. Постояла наблюдая и выпустила к ним из бидона живцов-карасей. Потом они искупались и разложили небольшой костерок для просушки одежды.

– Стёп, давай никуда не поедем, проведём здесь весь отпуск, а? Ну, если только куда-нибудь совсем-совсем ненадолышко, развеяться.

– Посмотрим… – лениво отозвался Степан, улёгшийся на упавшем стволе.

Вера же устроилась под кружевным лиственным зонтом, на широком низком чурбане, и ей тоже не хотелось ни двигаться, ни говорить. Около неё, в траве, жило скрытой жизнью мелкое лесное население. Букашки, гусеницы, муравьи спешили, сталкивались, разлетались и выполняли только им ведомую работу. Полуприкрыв глаза, она сквозь тонкое марево догоравшего костра рассматривала акварельные брызги ярких палаток на зелёном поясе противоположного берега... Несмотря на пережитое в лесу, а скорее – благодаря ему, Вера ощущала блаженство умиротворения. Впереди был целый отпуск, полный беззаботности и свободы…

Солнце ушло за кроны и подсвечивало края волнистого облака, когда они двинулись домой. Везде валялись обломанные ветки; где раньше было сухо, теперь текли ручьи. На узкоколейке Вера разулась и пустилась босиком по отмытым, почти просохшим шпалам. Шли налегке, удочку Степан припрятал в бору с тем, чтобы не позднее послезавтрашнего дня вернуться к помилованным на этот раз щукам.

– Тревожно мне что-то… О нас уже, наверно, беспокоятся. Как это нас угораздило забыть телефон?

– Не уверен, что он мог бы здесь пригодиться.

– Говорю же, беспокоятся! Вон твоя мама уже встречает нас, – у родника на них вихрем налетел Кузьма, хозяйский пёс, и показалась Ольга Петровна, приехавшая на выходные. Свекровь тяжело ступала, и не по погоде её плечи были укрыты шалью. Чем ближе они подходили, тем отчётливее Вера понимала, что случилось что-то плохое.

– Что?! – вырвалось у неё, как только они поравнялись.

– Кеша… Кеша упал с мостков… в воду…

– Он жив?!

– Не знаю, – устало ответила Ольга Петровна, – его увезли на скорой.

Степан, обняв мать за плечи, мягко развернул её в сторону дома…

От Ольги Петровны узнали, что после грозы Коля и Тима, шлёпая по лужам, вдруг хватились брата. Василий бросился к озеру и там обнаружил Кешу – на дне, у мостков. До прихода скорой помощи сам, как умел, откачивал сына.

Ребят Вера нашла в комнате, за занавеской, на большой родительской кровати. Они сидели среди ситцевых подушек, прижавшись друг к другу, напуганные и зарёванные. При её появлении Коля начал опять всхлипывать, тихонько причитая, а Тимка расплакался горько, во весь голос:

– Мы… мы… не успели… мы… – их горе было так велико, что Вера обняла обоих, крепко прижала к себе рыжие головы, стала уговаривать и помимо воли обещать, что папа и мама скоро приедут и привезут Кешу. Она и сама этим утешалась и начинала верить…

Василий вернулся один. Из машины он выбирался медленно, ни на кого не глядя. Затем, подобравшись, подошёл к ожидавшим домочадцам. Его лицо, с такими же, как у Кеши, глазами, стало будто меньше и темнее, под кожей ходили желваки, и весь он, всегда крепкий и живой, ссутулился и постарел.

– Состояние… – голос Василия дрогнул и, отвернув голову в сторону, он добавил: – А насчёт надежды… так врачи говорят, надежда есть всегда…

Ночью Вера проснулась внезапно, как от толчка. В комнате было жарко. За стенкой плакал кто-то из мальчиков и монотонно бубнил успокаивающий голос отца. Она потихоньку, чтобы не разбудить мужа, сползла с кровати и, не нащупав ногой тапки, босиком прошла к окну, открыла раму, жадно вдохнула освежающую озерную прохладу. Смотрела в ночь, но не видела ни блеска воды, ни волнующе-жуткой черноты близкого леса, ни беззвучно полыхавших над ним далёких зарниц. Она думала о Кешке, о том, как порою даже самая малая оплошность, случайность может привести к непоправимому… Её глаза искали притаившиеся в темноте мостки. Могли ли они рассказать, как всё было? Поскользнулся ли Кеша на мокрых, гладких досках? Улёгся ли на живот и потянулся к отражению в воде?..

«Господи, не дай ему погибнуть, не дай же ему погибнуть, сохрани его живым и здоровым…» – молила и молила Вера. Она представляла, как Кешка смеётся, забавно лопочет, как хмурит рыжие бровки, когда старается что-то понять, только не могла представить, что его может не быть...

Небо прикрыло солнце тусклой, серой пеленой. Тягостно было в доме. Обязанности по хозяйству, лежавшие раньше на одной Шуре, теперь разделили на всех. Василий взял отпуск, и притихшие мальчишки, куда бы он ни направлялся, бродили за ним по пятам. Из дубовой рощи кроме собранных веток они принесли новость: в дуб, стоявший на отшибе, попала молния, и хоть это не имело последствий, выглядело всё равно зловеще...

Общее настроение передавалось и животным. А, может быть, Вере это казалось? То, что вдруг притих неисправимый петух-задира или то, что овцы сами шли в загон, могло на самом деле объясняться просто пасмурной, сонливой погодой. Но не было никакого объяснения тому, что Кузьма не облаял лося, пришедшего к дому во вторую ночь после несчастья. Обнаружилось это только по помёту, оставленному возле гамака.

– Хорошая примета, – уверенно заявила Ольга Петровна, и всем хотелось верить, что лось – к добру.

Звонков из больницы ждали с надеждой и страхом одновременно. Вести от Шуры были неутешительны. Двое суток прошли без перемен. На третий день она позвонила раньше, в начале завтрака. Домочадцы, замерев, неотрывно смотрели на Василия… Говорить он не смог, горло перехватило судорогой, губы скривились, он мотнул головой и быстро пошёл к двери. Общее оцепенение было прервано взревевшим мотором и оглушительным рёвом мальчишек…

Весь отпуск Вера и Степан провели в доме лесника. Они сроднились с Василием и его семьёй, разделив их неутешное горе. Вера не ловила рыбу, но не обходила стороной мостки. Порою, отрешившись от всего сиюминутного, она приходила сюда одна и подолгу всматривалась в просвеченную солнцем глубину…