Мне в ту пору было не более, или, около пяти лет. Отец, видимо, решил, что надёжнее будет взять меня с собой, нежели одного оставить дома или во дворе без присмотра, потому что, он вознамерился сходить на станцию, чтобы там попить пива; ходьбы до неё от нашего барака было не более десяти минут. Но поселковый буфет, куда он обычно ходил пить пиво, был ещё ближе, и был гораздо чище, просторней и светлей. Был построен позднее, имел больше окон и светильников, и снаружи был окрашен в какой-то бледно-розовый цвет, и, вообще, был более ухожен и пригож, – был многим более, привлекателен, нежели какой-то тёмный, мрачный станционный буфет, ещё довоенной постройки. Это может быть и потому, что в помещении поселкового буфета была ещё и столовая, что обязывало более строго присматривать там за чистотой и порядком, создавать там, ну, хоть какой-то уют. Где обычно обедали работники хлебной базы, построенной зеками ещё до войны, и рабочие, совсем недавно, открывшегося в посёлке, небольшого механического завода.

 

Однако в этот день, надо думать, туда было не завезено пиво, и поэтому, чтобы утолить мучившую отца жажду, а я тогда думал именно так, у него не было иного выхода, как только пойти по пиво в станционный буфет. Отец, в этот день, с утра деловито суетился, наспех что-то делал, и, в конце, концов, всё бросил, позвал меня, взял за руку и мы пошли на станцию.

 

Придя на станцию, отец посадил меня на скамейку в палисаднике и строго на строго, наказал мне, чтобы я не смел с этой скамейки, куда-либо уйти. Опасаться было чего: была рядом железная дорога с проходящими поездами. Он, уверил меня в том, что, как только он выпьет одну кружку пива и, сразу же, нисколько более, не задерживаясь там, он выйдет. Указав вытянутой рукой в сторону помещения станции, чтобы убедить и успокоить меня, что, мол, всё задуманное им, оно вот здесь рядом. И не стоит беспокоиться, нужно только совсем немного подождать. После чего, сказал он, мы не задерживаясь уже более нигде, сразу же пойдем домой. Сказав это, на всякий случай, погрозив ещё, и пальцем, чтобы я не посмел его ослушаться, отец гонимый жаждой, тут же, скрылся за обшарпанной дверью станционного буфета. Куда часто ныряли с озабоченными и мрачными лицами гонимые всё той же неутолимой жаждой мужики.

 

Далее, внутрь пивного буфета, отец не счёл нужным вести меня, его мрачное помещение сильно пропахло устойчивым, ничем неуничтожимым зловонием – смесью самых разных тошнотворных запахов пива, селёдки, сушёной и вяленой рыбы, винного и водочного перегара, давно немытых тел, и ко всему тому же, было сильно прокуренным. Всё помещение было заполнено тяжёлым, едва переносимым, выдыхаемым из нутра его обитателей, как из адовой топки, вино водочным и табачным духом – духом дьявола обитающего там. У человека не адаптированного, ещё не проникшегося таким духом дьявола, если бы такой, каким-то образом оказался там, непременно вызвало бы приступ тошноты и неприятия (отторжения) этого удушающего, дурманящего духа. В это обиталище, куда слетались мужики со всей ближайшей округи, словно мухи привлекаемые запахом дерьма, особенно в дни получек. Но и, немало собиралось их там страждущих по выходным, праздничным, и вечерам будничных дней, будто не сами они, а нечистая сила гнала их туда, в это святилище, чтобы поклониться всемогущему Бахусу и его духу. Многие из них участники недавней великой войны, заброшенные и никому ненужные теперь в большинстве своём. Будто ничего другого нет на этом свете более важного, вожделенного и желанного, что могло бы, наконец, заглушить (унять) ноющую, томящую их, изнутри, вечную тоску по какой-то лучшей доле.

 

Я остался сидеть на скамейке в палисаднике и ждать отца, рассматривая окружающее меня пространство, была поздняя весна, с цветущих яблонь облетали лепестки, всё кругом покрывал их белый цвет похожий, на свежевыпавший снег. Радостно щебетали птицы, утренняя прохлада сменялась дневным теплом и сидеть на месте мне никак не хотелось. Неожиданно, моё внимание привлекли стоящие, в обильно разросшейся зелени палисадника, среди цветущих яблонь и синевы ясного, весеннего неба, два скульптурных бюста, исполненные в гипсе изображения каких-то людей. В то время я не знал кто эти люди, просто было очень удивительно и чудно смотреть на эти белые скульптуры, помпезно стоящие, скрываемые густой зеленью палисадника, будто изображения богов в пантеоне. Своим строгим и торжественным видом, внушающие простым смертным незыблемость нашего бытия, надёжность и несокрушимость на многие века, всего сотворённого ими, и одним мгновением охватившими вечность, недоступную для всех остальных людей.

 

Что-то неземное, таинственное, сакральное было в этом, имело какой-то порядок, завершённую гармонию, совершенно не противоречащую здравому смыслу и находящееся в полном согласии с ним. Это внушало полный покой и умиротворение. Будто часть царствия небесного затерялась здесь на грешной земле, если б не пивной буфет, экое нелепое соседство, бесовское произведение царствия тьмы и зла несущее бессмысленную суету, и разрушающее всякую гармонию и целесообразность бытия, для того и разместившееся здесь же рядом, что бы скомпрометировать, наступить и уничтожить его, как своего супротивника.

 

Чуть позже, происходящее в этом палисаднике, было ещё более чудным и удивительным. Я увидел, как к этим, привлёкшим моё внимание скульптурным бюстам, будто посланники царствия тьмы, бездумные исполнители чьей-то злой воли, ленивой походкой подошли два здоровенных мужика. Степенно, деловито разложили они, принесённые ими на носилках строительные инструменты: лом, лопату, кувалду. И, с видом полного безразличия ко всему окружающему, ничего другого в их унылых лицах не выражалось, неспешно, будто ещё не совсем пробудились ото сна, они походили вокруг одного из скульптурных бюстов, изредка обмениваясь друг с другом короткими фразами, относящимися, видимо, к тому делу, ждавшему их исполнения. Вытянутой рукой, касаясь головы, было, похоже, что они, примеряли расстояние до неё. Просчитывали, наверное, чтобы ни одно их движение не было лишним. И вдруг! Как-то совсем неожиданно, после таких медленных, ленивых движений, один из них уверенно, с твёрдым намерением, что не передумает, берёт кувалду, и, с размаху шарахнул ею по голове одной из скульптур; отвалилась половина головы, не раздумывая ни секунды, ещё взмах кувалды, удар! И нет уже головы, ещё несколько сокрушительных ударов следующих один за другим и нет половины скульптурной груди. Похоже, что устал, круша божество – мужик бросает кувалду, отходит в сторону и неспешно закуривает. Завершает начатое дело второй мужик, ловко орудуя ломом, он в считанные минуты полностью освобождает постамент от скульптуры.

 

Я, с огромным удивлением, затаив дыхание, смотрел на происходящее. Теперь, думал я, сейчас, начнут крушить рядом стоящую скульптуру. Но вторая скульптура осталась не тронутой. Мне было непонятно, почему крушили именно эту скульптуру, а не рядом стоящую, или не обе, вместе, чем это им не понравилась именно эта скульптура. Чем провинилось это божество, что его с таким озлоблением, присланные исполнители чьей-то злой воли сокрушили и изгнали из пантеона?

 

Перекурив, мужики погрузили крупные обломки руками, мелкие лопатой в носилки и, сделав, несколько неспешных ходок, они вынесли всё, что осталось после сокрушённого ими скульптурного бюста и свалили в придорожную канаву, заровняв затем всё это землей и гравием. После чего, мастерски управившись с порученным им делом, они, не спеша собрали строительные инструменты: лом, лопату, кувалду и погрузили их в носилки. И, всё с тем же, видом полного безразличия ко всему, что вокруг них, выполнив задание особой важности, спущенное им сверху, они всё той же, ленивой походкой ушли из палисадника. Видимо, там где-то наверху, властвующие тёмные силы отрядили их низвергнуть и уничтожить ненавистное им божество, мешавшее тёмным силам царить в этом мире. И подбирали для этого мужиков по здоровее и половчее, чтобы сокрушить поскорее, ставшее ненавистным им это изображение. Проходящие мимо люди, большей частью мужики, спешащие по пиво в станционный буфет, не обращали ровно никакого внимания на происходящее в этом палисаднике.

 

После непродолжительного перерыва, пока совершался акт ниспровержения, почему-то ставшего ненужным божества, с новой силой защебетали птицы, перепуганные резкими движениями и сильными ударами лома и кувалды, вторгшимися в их пределы пришельцами.

 

Увиденное мною явление было не менее поразительным, чем какое-либо редкое и непонятное явление природы. Или, может быть, сравнимое с тем, что может только присниться в нелепом, кошмарном сне. Моему удивлению не было границ, я не мог, как ни старался, найти разумное объяснение увиденному. Оно противоречило обычному, нормальному ходу вещей в природе. Было не понятно, зачем ставят эти памятники-скульптуры, а если ставят, тогда зачем крушат их? Увековечивают, а затем, спохватившись, что это не то, безжалостно уничтожают.

 

Случившееся, осмыслению не поддавалось, будто свершился ритуал «свободных каменщиков», имеющий какой-то скрытый от непосвящённых смысл. Только по истечении многих лет стал понятен смысл того события.

 

Вышедший из станционного буфета, попивший пива отец, был доволен моим послушанием, потому что я продолжал сидеть на той же скамейке, где он наказал мне быть, прервал мои нелегкие размышления взял за руку, и мы пошли домой.

 

Отец действительно возвратился вскоре, потому, что не был злостным завсегдатаем этих заведений, не просиживал там многие часы. Так, в суете дней забегал туда, чаще, конечно, в поселковый буфет, чтобы перехватить кружку пива, больше всё же посвящал себя работе и дому.

 

Постепенно, после непродолжительных всё ещё размышлений, хорошее, какое-то благодушное настроение отца, как-то быстро передалось и мне, уже уходили прочь тревога и сомнения в несокрушимости нашего бытия.

 

Конечно же, в том возрасте был совершенно не понятен смысл происшедшего события. Ознаменовавшим тогда приход той самой пресловутой хрущёвской оттепели в наши края, вместе с весенним, особенно радостным по такому случаю, щебетанием птиц, цветением сирени, и лепестками, нет, не белых роз, а яблоневого цвета, обильно устлавших дорожки и тропинки палисадника и подходы к нему. Так, наверное, может быть устлана только дорога праведника в рай, доказавшего в страшном суде свою безграничную преданность Всевышнему. Постигшего великую истину, сакраментальную тайну бытия, и теперь она будет полнить смыслом его вечное пребывание там, в блажи и неги. Где уже не возможен из-за отсутствия сил зла никакой грех. Бережно и торжественно ведомого к вратам рая под руки его ангелами хранителями под звуки арф и труб, исполняемых серафимами мелодий и пения на небесах, как только могут петь чистые и безгрешные голоса, не достижимые на Земле такого совершенства и гармонии звучания. Наполняющих чувством величия и великой значимости прежних дел его, воздающих хвалу терпению, усердию и прочим трудам его угодных Господу. И вселявшим тогда в некоторые души оптимизм и надежды на лучший исход, после длительного оцепенения казавшегося на многие века, намертво вмороженного диктатором гнёта. К этому времени, совсем недавно, всего несколько лет тому назад отошедшему в мир иной. И теперь, отгоревавшие и отрыдавшие по нему души, оттаивали и приходили в себя, набирались новых сил перед надвигавшейся на них новой, всё той же беспросветной безнадёги заготовленной супостатами.

 

А произошло это, через год, после того известного съезда, на котором двуликий Янус, ловкий интриган и авантюрист, беспринципный карьерист, беспощадно громил своего предшественника, в бешеной злобе клевеща на него и очерняя его, перед которым многие годы униженно пресмыкался, боясь разоблачения им своей некомпетентности и привлечению к ответственности. Взобравшись на политический олимп, этот ничтожный политический авантюрист, с упоением рушил всякую память о своём великом предшественнике.

 

Эпилог

 

Сорок лет спустя был сокрушён и второй скульптурный бюст, люди как бы раздумывали всё это время, достойно ли это божество их поклонения, и, убедившись в обратном, яростно набросились, и сбросили его с постамента, посчитав видимо, и его, виновником своих многочисленных бед и поражений. И ко всему несбывшихся надежд в ожидании своей лучшей доли, когда его именем заклинали, что вот, вот оно наступит счастливое завтра для всех угнетённых, униженных и оскорблённых. Но не тут-то было осуществиться этому.

 

На этот раз, я уже не был свидетелем ниспровержения, все эти годы одиноко стоявшего божества, на которого в последнее время нахождения его на постаменте, смотрели уже не с благоговением, а всё с большим подозрением и недоверием. Воздвигнув и возвеличив в собственном сознании, с подачи, новоявленных пастырей, устроителей новой уже постсоветской жизни, не распознанных ещё до конца плутов и аферистов, новое божество, нового идола, новый объект поклонения, имя ему золотой телец и связав с ним теперь все свои чаяния и надежды на лучшую жизнь. С предшествующими идолами, потеряв многое, с этим, всё. Продолжается и далее, последующие уже десятилетия ленинапад в других странах и Землях. Тёмные силы всё больше гнетут, и всё дальше и дальше распространяют своё влияние в этом грешном мире.