У меня в грядке поселился шмель. Здоровый такой! Я об этом ещё в середине апреля узнал. Вышел как-то вечерком на закат полюбоваться. Тепло уже. Хорошо. Летом пахнет.

Вдруг слышу: «Ж-ж-ж». Басовито так, солидно. Почти как майский жук. Сразу слышно – тучный летун объявился. Ведь жужжание – это звук работающих крыльев, и чем быстрее они трепещутся, тем выше, тоньше звук. Поэтому комары пищат, как тщедушный солист группы «Даркнесс», а массивные бронированные жуки рокочут, словно насекомный вертолёт.

Но нет ещё майских жуков в середине апреля. Да и жужжат они по-другому: «П-ф-р, п-ф-р». А вот шмели уже оттаяли. Летают, ищут, чем поживиться. Только нечем. Нет цветов, даже листьев ещё нет, ведь земля в Сибири только-только на штык лопаты оттаяла. Поэтому не знаю, чем они там питаются, однако шмель худым не выглядел. Сделал пару кругов вокруг меня и опустился прямо на грядку. Затих. Вижу – копошится. В ботву, которой грядка с осени закидана, зарывается. Крыльями изредка помогает. «Б-з-з, б-з-з» получается. Муха в стакане похожие звуки издаёт.

Вот. И исчез. Спрятался, зарылся в берложку свою. Я листик-то приподнял, ба! А там нора шмелиная. Подивился, ну и пошёл в дом. А чего ещё? Всё, посмотрел закат. Можно теперь сериал посмотреть.

Я и забыл про шмеля, честно говоря. Но первого мая выдался чудесный, по-летнему жаркий день, и я решил эту грядку пере… это самое… Вот когда это делают лопатой, то говорят «перелопатить». Я делаю это вилами, но слова «перевилить» не существует. В общем, решил я грядку вилами взлохматить, для простоты будем считать, что перекопать.

Сказано – сделано. Взлохматил. А потом даже посадил свёклу и лук. И не вспомнил про шмеля. А его, видимо, дома не было. Я грядочку тщательно так, как полагается, полил и присел отдохнуть. И тут «ж-ж-ж». Деловито. Мне всегда кажется, что шмель жужжит деловито. Что он летает исключительно по своим важным шмелиным делам. Вот сейчас, например, он возвращается с неимоверно важного облёта подотчётной территории. И если присмотреться, то можно даже портфель под шмелиной мышкой разглядеть. Вернее, у шмеля подмышкой, конечно.

Шмель деловито прожужжал ко входу в своё жилище. И тут мне стало стыдно. Ведь входа-то нет, как и жилища самого. Я его вилами похоронил. Враги сожгли родную хату, и эти враги – я. А шмель недоумённо кружил точно над тем местом, где была нора. Как он запомнил? Я ботву всю убрал, грядку перерыхлил, граблями разровнял, свёклу и лук посадил, водой из лейки пролил. Ландшафт изменился коренным образом. Как, если бы вы пришли домой на улицу Ленина, а там теперь канал имени Ленина. Ленин-то тот же, а суть другая.

А шмель приземлился и стал ползать. Наверное, пощупать решил, а то бывает ещё оптический обман здрения. Ползал, тыкался носом своим, или что там у него, в каждую ямку. Даже портфель положил. Потом взлетел, пожужжал, опять сел поползать. Я прям мысли его слышал: «Блин, да чё за фигня-то! Ведь здесь же было!»

И тут мне стыдно перестало быть. В общем-то, это моя грядка. И никто ему здесь жилплощадь в аренду не сдавал. Между прочим. У меня на его жилище совсем другие планы. Здесь будет город-сад. В смысле, свёкла будет колоситься и лук пальцы зелёные в небо топорщить. И всё же жалко животину. Почему-то шмель мне кажется собакой. Он пушистый, деловитый, и его хочется погладить. Хотя не советую. Но всё равно чувство к шмелю какое-то тёплое, как к собаке. Не только к этому, а к любому. Хочется сразу косточку дать. А ещё он добрый. Почему-то мне так кажется. Вот осы злые. Это всем известно. К осе и приближаться-то не хочется, потому что она худая и полосатая. А шмель толстый и пушистый, как панда. Ещё на Карлсона смахивает, потому что крылышки маленькие и похожи на пропеллер.

И вот я отнял дом у этого доброго пушистого собаки… Однако шмель, собака, вовсе не собирался терять виды на незаконно приватизированную грядку. Он принялся копать новую норку. Принялся с энтузиазмом, и через пару минут из дыры торчала только деловитая шмелиная гузка. Шмелиная гузка похожа на мордочку ленивца. Точно! Такая серенькая, носик, тьфу ты, жалко чёрненькое, и выше (или ниже?) два невнятных пятнышка, будто подслеповатые глазки. Реально похоже! Однако копал шмель вовсе не лениво, а вполне деловито. Только и успевал землю рыхлую пятками наружу выпихивать. При этом подвзбзыкивал периодически: «Б-з-з!» Ну, как муха в стакане.

Минут через пять мордочка ленивца совсем потонула в пучине грядки. И шмель затих. Я понял! Он выкопал себе дом и решил передохнуть. Положил портфель на стол, сел в кресло напротив камина, вытянул усталые пятки. Все четыре. И начал строить планы. Деловито. «Так, здесь мы телевизор поставим, шторки зелёные повесим тут, а там портрет дедушки». И мне стало как-то не то стыдно, не то жалко. Не жалко грядки, жалко, дедушку. Сколько я ещё буду рыхлить, полоть, поливать? По любому портрет испортится. Надо что-то делать. И я налил в банку воды.

Шмель выполз из затопленного дома молча. Молча взобрался на невесть откуда взявшуюся на грядке персиковую косточку. Посидел, посушил крылья. Повздыхал. Сунул портфель подмышку. И улетел. Как мне показалось, обречённо. А я чувствовал себя лисой, выгнавшей зайчика из лубяной избушки. Но, шмель, послушай, ну почему тебе именно здесь приспичило поселиться? Мир велик. Однако из миллионов гектаров ничейной земли ты выбрал именно два квадратных метра моей грядки. Нет, мне не жалко, но для твоего же блага. Так думал я и шёл домой пить чай. А когда вернулся, обнаружил мордочку ленивца под персиковой косточкой. Пятки деловито выпинывали землю из новой норы. «Б-з-з».

И тут я подумал, что, может быть, он просто родился здесь. Может, норка с осени осталась. Может, это был дом большой и дружной шмелиной семьи и мой шмель отпрыск древнего и знатного шмелиного рода? И даже опять стыдно стало после таких дум. Стою с банкой в руках, и мне стыдно.

На этот раз шмель даже не стал сушить крылья. Улетел сразу и не оборачиваясь. И как будто навсегда. Я так думал. Но вечером обнаружил свежую норку в самом том месте, где была первая, апрельская. Я взял банку и унёс её в дом. Потому что нельзя отнимать у человека родину. И у панды нельзя, и у ленивца. Даже если он шмель.