Не все на свете нам предрешено –

Рассвет войны, бомбежки и потери,

Но воздавалось каждому по вере –

Случались чудеса в аду земном.

 

 

День угасал, солнце уставшими лучами касалось горизонта, накинув на край неба оранжево-бордовый газовый шарф. Легкий июньский ветерок овевал путников поневоле предвечерней прохладой.

Многочисленные колонны беженцев разнородной массой двигались по пока еще свободному щедрому украинскому краю с запада на восток.

Никто не предполагал, что уже через несколько недель богатые урожаи будут сожжены, плодородные поля засеяны свинцом и железом, а уникальные украинские черноземы эшелонами станут вывозиться в фашистскую Германию, и свою обильную жатву соберет единовластно хозяйничающая на захваченной территории смерть, питая особую склонность к обычным людям, единственной виной которых являлось то, что они имели неосторожность родиться евреями.

Полдня пути прошло в предощущении тревоги. Хаюня уже не восторгалась увиденным и все теснее прижималась к теплому боку матери. Не свойственное детскому пониманию чувство беспокойства овладело девочкой. Она даже отдала без пререканий свою любимую куклу Надю с облупившимся носом младшей сестре Нехаме и ловила каждое материнское слово, пытаясь хотя бы этим незамысловатым способом изменить серьезное выражение лица Рахели. В сознании девочки намечался перелом: Хаюня за какое-то неуловимое мгновение преодолела несколько этапов взросления. Она даже не поняла, что детство закончилось и теперь на ней, как и на маме и бабушке, лежит часть ответственности за младшеньких. И, в подтверждение этих новых ощущений девочка, оторвавшись от маминого бока, заботливо укутала старым латаным покрывалом дремавшего Сенечку, чем вызвала одобрительный кивок матери.

Возница, мужчина лет пятидесяти пяти – Петро Стеценко – толстый, обрюзгший с желтыми, редкими зубами, похожими на повалившийся тын, в застиранной, выцветшей домотканой сорочке, периодически прохаживался по спинам своих откормленных лошадей внушительного вида хозяйским кнутом. Его жена Степанида была под стать супругу – с крупным, в три ряда, красным монистом на пышной груди, розовощекая, она сидела, полуразвалясь, за широкой спиной мужа и яростно и немного нервно жевала шмат домашней колбасы с куском черного хлеба. Невзирая на ее недюжинный аппетит, Степанида слыла доброй и покладистой женщиной. Именно она уговорила мужа на эту поездку, посулив благоверному щедрый и надежный заработок.

На широкой платформе, укрепленной на тележном остове, ехало еще две семьи. Несмотря на многочисленных обитателей повозки, разговор не завязывался. Люди настолько углубились в переживания, что им было просто не до общения.

Вдруг, наднебесный гул содрогнул основы мироздания. пробрался своим бешеным ревом в людские сердца. Тысячезвучный свист, словно ужас, завибрировав в душах, вырвался из человеческих глоток неудержимыми воплями страха и отчаяния – немецкие самолеты с черными крестами на крыльях прервали дыхание дня. И словно врата ада, раскрылись их люки. Кромешная тьма заволокла небо…

Рахель не знала, кого из детей раньше схватить за руку. Одной она прижимала к груди четырехмесячного Эммануила, второй притянула того, кто был поближе – им оказалась маленькая Нехама, от испуга оцепеневшая на месте и едва не потерявшая способность передвигаться. Мать Рахели Слува взяла Сенечку, а Степанида схватила на руки Хаюню. Началась всеобщая паника. И над всем хаосом внезапно разверзшейся преисподней пронесся громогласный крик:

- Ложись!!! Все на землю!!! Подальше от дороги!!! Ложись!!!

Но Петро, как заправский куркуль, ринулся спасать свое добро. Он пробовал толстыми пальцами освободить из упряжи лошадей, слабо соображая, где их можно укрыть. Его руки дрожали, упряжь не поддавалась, обезумевшие от воя самолетных двигателей и человеческих криков кони рвались в разные стороны и пытались встать на дыбы.

Степанида, не выпуская из рук Хаюню, истерично заголосила:

- Пэтро-о-о! Тикай, мать твою, ты шо, зглузду зъихав?!!! Кидай до биса своих коней!!! Рятуй голову!!!

- Закрый халяву, дурэпа!!! Хто ж их будэ рятуваты?!!!

- Тоди и я зостанусь з тобою. Мы ляжемо тута пид платформою .

- Иды геть! З жидамы лягай! Не дай Бог кони здычавиють!

Степанида, весь свой век привыкшая подчиняться воле мужа, отыскав глазами своих, бросилась к ним. Но чья-то рука потянула ее за подол широченной юбки и она, не добежав до цели, легла на горячую землю, прикрыв собой девочку, оставаясь, при этом, в поле зрения Рахели.

Бабушка Слува, прижимая к себе Сенечку, тихо молилась. В сердце этой мужественной женщины не было страха за собственную жизнь – она просила небеса лишь о спасении детей. Молитва шевелила сухие губы. Вся ее душа, несмотря на творящееся вокруг, заклинала

В-евышнего… и ответ не замедлил явиться:

- Хаюня!!! Иди сюда!!! Немедленно иди сюда!!! – не своим голосом орала Рахель.

Неведомая сила толкала ее в грудь и требовала присутствия дочери рядом с ней. Она была не в состоянии сопротивляться внутреннему голосу, слепо подчиняясь его роковой воле.

Девочка приподняла голову и в слезах ответила матери:

- Не пойду! Боюсь! Я с тетей Степанидой останусь!

- Иди сюда, сволочь!!! Иди, кому говорят?!!!

- Не чипай дытыну! Хай тут буде! – отозвалась недоумевающая Степанида.

- Сюда-а-а!!! – вопила Рахель.

Хаюня, рыдая на ходу, стала пробираться к матери. И только она оказалась со своими, стали падать бомбы...

 

Тишина измерялась вечностью... Рахель обвела взглядом сгрудившихся около нее детей:

- Ну, как, цыплятки мои, живы? – спросила она, вместе с тем находя глазами мать и успокоившись, видя, как та поднимается, стряхивая с себя комья земли, ощупала руками головки родных существ.

- Все нормально, дочка, - сказала уверенно седовласая Слува и стала оглядываться по сторонам.

Рахель, глубоко и облегченно вздохнув, отдала маленького Эмму Хаюне, и принялась приводить в порядок Сенечку и Нехаму. Отряхивая одежду девочки, молодая женщина заметила неподвижную позу матери. Старая Слува словно оцепенела. Ветер трепал седые волосы и по окаменевшему лицу, смывая пыль и копоть, текла единственная черная слеза.

Рахель проследила направление взгляда матери и… онемела: в том месте, где лежала Степанида, зияла глубокая воронка…

- Хаюня, присмотри за детьми, - походя бросила она и, не сговариваясь, обе женщины направились к страшной могиле.

Пробираясь между телами земляков – живыми, ранеными и мертвыми, в нескольких шагах от воронки женщины увидели Петра - и не узнали своего возницу. Видимо от ужаса, жестокого и безжалостного удара судьбы зубы у него отбивали дробь, широко раскрытые глаза отражали смесь отчаяния и безумия. Наткнувшись взглядом на знакомые лица, беспомощно и судорожно заглатывая воздух, он, словно хватаясь за соломинку, вопрошал, держа на протянутой ладони каплями крови алевшие бусины из мониста Степаниды:

- Що ж цэ такэ?… Як же тэпэр житы?

 

Рахель верила в Б-га, но случившееся сегодня спасение дочери было настолько явным чудом и неоспоримым доказательством существования В-евышнего, что ее сердце дотронулось губ и слезами благодарной души вытекли слова молитвы: «Шма, Исраэль…»

 

Кто как мог перевязывали раненых. Мало у кого нашлись бинты и йод. В ход шел весь подручный материал, пропитанный самогоном – простыни, наволочки, полотенца, исподнее белье.

Петро потихоньку приходил в себя. Ехать дальше он наотрез отказался. Да и женщины не очень спорили с ним: все понимали, или вернее того, догадывались, что дорога к спасению была отрезана – большая часть Украины захвачена немцами.

Стеценко укладывал на телегу уцелевшие вещи и подсаживал детей своих попутчиков – все его действия были инертными, автоматическими. Ссутулившись и сразу став меньше ростом под грузом свалившейся на него потери, возница угрюмо перезапрягал лошадей и почти не реагировал на слова, и, казалось, не слышал обращенных к нему вопросов. Скорее почувствовав, чем увидев, что пассажиры уже в сборе, он уселся на привычное место и взмахнул кнутом. Кони тронулись.

Характер молчания обрел иной оттенок: если до налета черных крестов все были встревожены пугающей неизвестностью, то теперь эту неизвестность растопили, как лед на ладони, страдания и потери прошедшей бомбежки, превратившись в талые воды слез, омывшие фрагменты разорванных тел.

Несколько пожилых украинцев, потеряв родных во время фашистского налета, решили незамедлительно предать останки погибших земле, и вскоре вдоль дороги выросли курганы свеженасыпанных могил, цепляя просторы бескрайних подольских степей самодельными распятиями

Как бы ни было горько, но Рахель робко надеялась на скорую встречу с мужем, памятуя о его уверении, что «это все не надолго»: желание увидеться с Иосифом побеждало вопреки здравому смыслу.

- Мамочка, - теребила рукав материнского платья Нехама, - а папа уже дома и ждет нас? – вторя эху надежд Рахели, спросила девочка.

- Может быть, - грустно улыбнулась молодая женщина и поцеловав детскую щечку, погладила дочку по кудрявой головке.

 

Сюрчали цикады. Под их монотонное пение кружились небесные сеятели, щедро засыпая горние нивы мириадами звезд, тут же ярко вспыхивающими и освещающими путь оставшимся без работы ангелам-хранителям, возносящим души в райские сады под вечную защиту Небесного Отца.

Непривыкшая к подобному бестелесному состоянию душа Степаниды, осознав, что пребывает в непосредственной близости от земли последние мгновения, метнулась к мужу – единственно любимому человеку в ее бренной жизни. Но уже неведомая сила необратимо и настойчиво влекла ее вверх и она только успела крикнуть напоследок: «Прощай!».

Петр осадил коней и платформа остановилась. Возница встряхнул головой, тем самым пытаясь выйти из оцепенения. «Неужели я уснул?! – подумал он в испуге. – Совсем с ума сошел – я же детей везу! Хорошо, Степанида окликнула…» И вновь, при воспоминании о жене, волна горечи захлестнула все его существо. «Степанида… Степанида… люба моя, откуда ты кричала? Или мне просто приснилось? Сколько же я спал? Где же это мы, куда заехали?» Он стал оглядываться по сторонам, не узнавая ни дороги, ни ближайших околиц.........