Третий день не прекращаясь шёл дождь. Казалось, небрежный художник

опрокинул на город одну из своих акварелей, объединив все детали в

едином звучании — серо-унылом, немножечко сонном. Потемневшие от

сырости здания слабо поддерживали тему осеннего перерождения. Не о

приближении ярких и солнечных дней, сотканных из янтарной мозаики

светящихся бликов говорила картина — скупо и вязко она пыталась

навязать палитру депрессивного порядка. Мокрые фасады одиноких

зданий гротескно представляли картины утопающего города. Воображение

будоражили фантастические сцены из компьютерных игр. В динамику

происходящего они вносили авантюрно-романтический накал. Это были и

спасающиеся во время кораблекрушения герои-одиночки — также

одержимо перебегали затопленную улицу редкие прохожие; и не на шутку

разыгравшаяся водная стихия — такими же бурными потоками покрылась

некогда тихая мостовая; и, наконец, в бурлящих волнах утопающий

корабль — также обречённо выглядел стоящий в луже старый автомобиль,

его ещё три дня назад припарковал заботливый хозяин.

 

Неожиданным диссонансом в этот ряд вписалось рекламное освещённое

окно. Замедлив шаг, Дэн оглянулся. Витрина не отличалась оригинальным

оформлением — потёртый контрабас, труба и установка ударных. И тем не

менее сбой мрачной парадигмы намечался. Это была хорошая возможность

на пару часов забыть о дожде.

 

Сбежав по тёмной лестнице в полуподвал, Дэн оказался в сухом

помещении. Уютно потрескивали в камине поленья. Запах осины смешался

с дымом сигар. По разгорячённым лицам людей гуляли ободряющие блики

танцующего пламени. Слушать музыку стоя здесь приходилось многим. Не

нарушая целостности задуманного сценария, в ожидании свободного места

Дэн продолжал стоять. Когда же глаза привыкли к полутьме, детали

обстановки стали постепенно проявляться.

 

Похоже, рука художника так и не коснулась стен этого подвала. Довольно

неприспособленное для комфорта помещение было лишено малейшего

намёка на какое-либо решение. Некрашеный деревянный пол, такие же

столы и стулья, тяжёлый низкий потолок. Браво дизайнерам —

впечатление заброшенной нетронутости состоялось!

 

Дэн продвинулся ещё на несколько шагов и оказался рядом с

освободившимся местом. Накинув на спинку стула пиджак, он с

удовольствием вытянул под столом промокшие ноги.

 

В скупом полумраке дальних углов терялись обрывки происходящего

действия. Невидимые тени, затерявшиеся мысли — казалось, именно там

сосредоточилась вся недосказанность звучащего пространства.

Сдержанным речитативом контрабас деликатно напомнил о себе.

Представившись цепью нисходящих секвенций, он аккуратно перевёл

стрелки часов на не скоростной режим и густым бархатным голосом

предложил перейти на дружеские отношения.

 

Это не был традиционный новоорлеанский джаз. Скорее, soul-jazz с явным

предпочтением блюзовых интерпретаций. Сухой шёпот ударных.

Ощущение утопающих в песке ног. Тёплый вечер. Плотные сумерки.

Завораживающие блики на потолке от танцующего в камине огня...

 

Сцена представляла собой небольшое полукруглое возвышение.

Привилегии дополнительного освещения она была лишена. Под

освежающий бриз ударных над ней кружилась фортепианная

импровизация. Расплёскиваясь виртуозными пассажами, она расточительно

делилась вдохновением.

 

Дэн не заметил, как закрыл глаза... Что это? До головокружения знакомая

картинка — синий лоскут неба, пронзительно чистый воздух и едва

различимый островок улетающих птиц...

 

-- Свободно? - Молодой человек коснулся спинки стула.

 

Одна из сверкающих граней мелизма со звоном взорвалась в бокале вина.

 

— Присаживайся!

— Привет! Ну и погодка.

— Ничего не поделаешь... - Дэн приподнял кисть руки. — Привет!

 

Сняв кепку, парень присел. Крупные капли от дождя забавно стекали на

лоб с его мокрого чуба.

 

Звук приглушённых ударных соединял все независимые элементы

воедино: шарканье ног, звон стаканов, смешавшиеся разговоры людей.

Склонившиеся силуэты музыкантов пластикой своих движений

поддерживали изощрённый ритм. Создавалось навязчивое впечатление

остановившегося времени...

 

Дэн машинально взглянул на часы. Пожалуй, он действительно впервые за

долгие годы остановился. Забег на длинную дистанцию. Первая — М. Что

это — марафон? Школа с большими ожиданиями от будущего, университет

с твёрдой уверенностью перевернуть мир, карьера с непременным

условием стать первым. И всё же, если учесть возраст — пятьдесят пять...

ну, хорошо, несколько больше... — до финиша было ещё далеко.

 

Несправедливо было бы не упомянуть о кроссе — когда нет гаревой

дорожки, никак не предусмотрена погода. Забег по пересечённой

плоскости. Всё это больше о семье... Жена — успешная, амбициозная, с

набором комфортных, выработанных до него правил. Ей лучше удавался

спринт. Характер их преодолений резко отличался.

 

К сожалению, преодоление на долгие годы затянулось...

 

Громкие голоса за спиной заставили его оглянуться. Шлейф

неоформленных рассуждений скользнул под столом. В потускневшем

зеркале за барной стойкой отобразился разновеликий ряд бутылок.

Скривив улыбку, Дэн подмигнул. С такой же сдержанной иронией ему

ответило знакомое лицо. Он склонил голову набок и внимательно

присмотрелся — лёгкая волна поседевших волос всё ещё сохраняла следы

былой привлекательности.

 

Интересно, насколько время может измеряться расстоянием?..

 

Крепкими пальцами Дэн помассировал виски — в тёплой волне примирения

захлебнулись обрывки потерявшихся мыслей. Кстати, а где же тот

парень?.. Виртуозный пассаж диссонансов и неожиданная модуляция в

другую тональность... Парнишку нетрудно было найти в толпе стоящих

возле сцены ребят. Быстрый взгляд, беззаботно взлетающий чуб,

раскрасневшиеся, слегка оттопыренные уши. Покачиваясь, он ритмично

подхлопывал музыкантам.

 

Шипящее шкворчание тарелок”sizzle”сменилось более высоким звучанием

”splash”тарелок. Сквозь разбросанные на полу синкопы пробивался

одинокий росток-мотив. Соло трубы! — Лёгкий мазок одинокого парусника

на фоне посеребрённого горизонта воды. В густом облаке дыма почти

растворился низкий потолок. Обрастая многозвучьем гармоний, к нему

невесомо восходила выразительная тема. И в тот самый момент, когда

изысканную свежесть чувств никто ещё принять и оценить не мог, соло

трубы, пробившись сквозь плотный душный воздух, в едином порыве

разрушило потолок. В своей независимой простоте оно взорвало

устаревшую концепцию о времени...

 

Летом он любил просыпаться очень рано. Запах прохладного ночного сада

легко проникал в комнату через распахнутое окно. Не открывая глаз, он

подключался к жизни с помощью обоняния. Дегустируя первые порции

свежего воздуха, он наслаждался всеми его составляющими —терпким

запахом гвоздики, фруктово-мускатным ароматом розы, пронзительно-

тонкими флюидами ночной красавицы. Но особенно убедительны были

притаившиеся под плотной лиственной чешуёй плоды абрикосов — их

выдавал неповторимый, медово-солнечный аромат.

 

Другой частью просыпающегося сознания был резко обострившийся к

этому времени слух. Нежно и трогательно ворковали голуби под уютными

сводами высокой крыши. Ещё так рано, а они, постукивая коготками по

фанере, так хлопотно организовывают своё начало дня.

 

Нет, это неправда про огонь — не может бесконечно привлекать зрелище

пламени! Способность обжигать крылья убивает. Единственное, что может

вечно волновать — урчащее, раскатистое, грудное воркование голубей! Вы

только прислушайтесь — каким-то непостижимым образом оно уводит нас в

таинственную глубину веков.

 

Справа от хозяйского дома, у самого забора, находилась голубятня.

Поддерживаемая четырьмя устойчивыми столбами она с завидной

независимостью возвышалась над землёй. Данилке она представлялась

героической «Арабеллой» — ну конечно же, той самой, что принадлежала

его любимому герою Капитану Бладу. С обратной стороны голубятни — и в

этом Данилка был совершенно убеждён — выступал горизонтальный

наклонный бушприт. Заигрывая с ветром, ловили брызги треугольные

полотна косых кливеров. Светлыми, полупрозрачными мазками

обозначались паруса воздушного фрегата. Врезаясь в пышную пену волн-

облаков, они уносили его воображение в далёкие страны...

 

Раньше этой голубятней занимался старший брат. Окончив школу, он

поступил в университет и в скором времени собирался перебраться в

столицу. Забота о птицах по праву должна была перейти в руки младшего

брата, но торопить события Михаил особенно не спешил.

 

В день отъезда он был, как никогда прежде, молчалив. И только к вечеру,

когда все хлопоты в связи со сборами были закончены, он подозвал к себе

Данилку и тихим, слегка осипшим от волнения голосом произнёс:

 

— Главное... это... ты их люби!

 

На следующее утро Данилка пришёл кормить голубей уже сам. Ему не

сразу удалось приспособиться к руководству этим беспокойным

хозяйством. По совету Мишки он расстелил кусок синего полотна на пол и

присел рядом. Чтобы каким-то образом привлечь внимание птиц к себе, он

посвистывая небольшими порциями стал разбрасывать зерна по коврику.

Недоверие к пришедшему всё же одержало верх — насторожившись, птицы

продолжали топтаться в стороне; своим острым, внимательным глазом они

пытались оценить сложившуюся ситуацию.

 

Ну что ж, пришлось обратиться к другой уловке. Набрав полную горсть

корма в ладонь, он протянул её птицам. Самым смелым оказался Перс — он

первым нарушил дистанцию. Подёргивая круглой головой, он сделал

несколько осторожных шажков — волна зеленовато-фиолетового отлива

пробежала по его крепкой шее. Нашлись и другие смельчаки. Пафосно

демонстрируя вибрирующие мышцы спины, навстречу к Данилке

направился Сизый. За ним — Серый, Снежок, Лохмач, с его необыкновенно

густым оперением лапок. А вскоре над кормом копошилась уже вся стая

птиц — затоптанный тонкими лапками коврик, озолотившись сверкающей

пудрой от солнца, оживился многообразными оттенками шёлковых спинок.

 

Прошло пару недель, и появление Данилки уже не вызывало у птиц

беспокойства. Услышав знакомый свист, они шумно взлетали, громко

хлопали крыльями, и, не ожидая приглашения, садились на его голову,

руки, плечи.

 

К концу весны, когда учёба уже совсем тяготила, самым желанным для

Данилки был последний урок. Он срывался с места первым, вместе со

звонком. Вслед за портфелем летел через забор — это был самый короткий

путь домой.

 

Он никогда не смешивал две жизни. Одну делил с родными и друзьями.

Груз этих проблем был обеспечен скучными делами — уроки, школа... а

впрочем, всё не перечесть. Другую тщательно оберегал. Дважды в день он

поднимался по крутым и скрипучим ступенькам. Границу двух миров

определял портфель — оставленный в траве, он добросовестно дожидался

возвращения своего хозяина.

 

Стоя на последней ступеньке, Данилка не спешил переступать порог —

монотонно-урчащее «тур-туррр», «тур-тур-туррр» было обворожительной

прелюдией к предстоящей встрече. Но стоило ему сделать первый шаг, как

голубятня тут же оживала. Приветственный всплеск крыльев, суетливая

смена мест, и разноцветная взвесь из перьев взлетала в воздух. Она

зависала под потолком. В широком потоке света — он падал из высокого

окна — она превращалась в мерцающих эльфов. Белых, сизых,

серебристо-сиреневых. Мраморных. Жемчужно-оливковых... Меняя лики,

она в невесомом танце опускалась. А ещё через пару мгновений в уютной

атмосфере знакомого пространства сквозь расступающуюся перьевую мглу

проглядывались очертания его любимцев. Время с этого момента для него

теряло свою актуальность...

 

Выходные Данилка любил проводить на птичьем рынке. Часами простаивал

перед клетками с птицами, порой задерживался до темна. Накопленных

денег едва хватало корм. О покупке голубя оставалось только мечтать.

 

А вот мечтать он позволял себе сколько угодно.

 

Перед сном, лёжа в кровати он представлял, как в один прекрасный день в

его голубятне появится новый обитатель. Скорее всего, это будет

Белоснежный якобин. В своём предпочтении Данилка основывался

исключительно на внешней красоте. Его привлекала экзотическая

«розетка» из перьев вокруг шеи. Ну, в общем-то, и всё. Другое дело —

Мраморный чеграш. И от этой мечты он не мог отказаться. Одна за одной

рисовались картинки — бездонная глубина неба и завораживающий полёт

чеграша. Разве можно было оставаться равнодушным, глядя на его

блестящий вертикальный взлёт с последующими нисходящими кругами!..

 

Но постепенно цепь неосязаемых впечатлений теряла свою достоверность.

Вновь и вновь повторяясь, она позволяла сумеркам ослабить яркость

солнечного дня. Дыхание становилось глубже и глубже. Он почти понимал,

что, прихватив с собой соблазнительный вкус обладания, он погружается в

обворожительный и сладкий сон.

 

И всё же, приобретение однажды состоялась. Он хорошо запомнил тот

день.

С самого утра нудно накрапывал дождь. Весеннее солнце не радовало

своим постоянством. Постоянством в своих увлечениях отличался Данилка

— очередной выходной он собирался провести на птичьем рынке.

 

Распогодилось только часам к двум. К этому времени он уже успел изрядно

утомиться. Пора было возвращаться домой, но очередная пара

высоколётных заставила его задержаться у последней клетки.

 

— Ну что? Не хватило денег?

— Не хватило! - с сожалением выдохнув, Данилка тут же с

удивлением поднял глаза, - а откуда Вы знаете?

 

Он действительно видел этого старика впервые. Высокий лоб. Короткая

стрижка поредевших волос. Две глубокие морщины над переносицей.

 

— Я смотрю, ты здесь не впервые. А сегодня вообще простоял возле

моих птиц больше обычного. Как тебя зовут?

— Данилка.

— Очень приятно. Почти тёзка. А меня можешь называть Данилыч.

— Так эти Курские высоколётные Ваши?

— Точно, мои...

— Их ещё когда-то турманами называли.

— И это правда. Тогда они действительно ещё умели кувыркаться. А

как тебе мой якобин?

— Ничего не скажешь — красавец!.. Я вот только никак понять не

могу, почему ваш гривун... вон тот... с красным пятном на шее... всё время

робко стоит в стороне. Может он новенький?

— Ну что ты! Разве может голубь, долетающий до туч, чего-нибудь

бояться? Порой мне приходится дожидаться его с полёта по десять часов.

Просто он не любит менять обстановку.

— Пермяк-тучерез — это круто! О «бриллиантовых» летунах я много

слышал.

— Я вижу, ты настоящий голубятник.

— У меня с птицами доверительные отношения. Хотя, вашему

бельгийцу, похоже, я не пришёлся по душе. У него какой-то

настороженный вид. Такое впечатление, что он всё время ко мне

присматривается. Да и ходит он как-то особенно осторожно.

— Хороший голубь и должен быть всегда начеку. Но ты прав,

нервничать ему действительно никак не положено. Обычно настоящих

лидеров на голубятню приходится два или три. Знакомься — этот Сизый

бельгиец из их числа.

— Попробую угадать и другие его достоинства. Я ведь не ошибаюсь,

именно Бельгийские считаются лучшими почтальонами?

— А вот это мы с тобой и проверим. Завтра на рассвете я отправлю

тебе с ним записку — ты же постарайся не проспать.

 

Утренние поиски послания оказались безуспешны — его не было ни на

подоконнике, ни на крыше, ни во дворе. Данилка был готов уже забыть об

обещании старика, но перед тем, как открыть учебник по математике, всё

же решил проверить почтовый ящик. К большому удивлению, именно там

его и ожидал сюрприз. На аккуратно скрученном в плотную трубочку

листке мелкими буквами было выведено его имя.

 

Шутка? Розыгрыш? Шантаж? — Данилка перечитал записку несколько раз,

прежде чем смог окончательно поверить в происходящее: «Если ты ещё не

потерял интерес ко вчерашнему разговору, я хочу познакомить тебя с

остальной коллекцией моих птиц». И далее подробный адрес.

 

Данилыч встретил его за калиткой. По-дружески похлопав по плечу,

пригласил войти в дом. Такой же приветливой оказалась и хозяйка. Сразу

было видно, что к приходу гостя она готовилась основательно. Ещё у

порога его застал ароматный запах ватрушек, на столе же красовались

прозрачные креманки с вишнёвым вареньем и румяные маковые пироги.

 

Когда чаепитие подошло к концу, Данилка с нетерпением заглянул в

широкое окно. От долгожданной встречи с голубями его отделяла узкая

извилистая дорожка, с двух сторон она была по-хозяйски обложена

светло-коричневыми половинками кирпичей.

 

Первого обитателя голубятни Данилка приметил ещё издалека.

 

— Неужели карликовый дутыш?

— Как видишь. Голландский.

 

Нервно подёргивая головой, по вольеру расхаживал Чёрный голландец.

Приметив очаровательную подружку в смешных белых «штанишках», он с

достоинством подтянулся и важно раздул свой серебристо-фиолетовый

зоб. Ясное дело — устоять перед такой красотой было невозможно.

Кокетливо потоптавшись на месте, голубка слегка отступилась и

совершила деликатный поклон.

 

— Почему же вы их держите в одиночестве?

— Да потому что этот Чёрный у меня особенный забияка. Чуть что —

лезет в драку. Когда остепенится, вот тогда и посмотрим.

— И прогуливаются они тоже отдельно от стаи?

— Что касается полётов — это вообще не их тема. Уж больно они

ленивые. Ничего не поделаешь, с декоративными такое иногда случается.

— Теперь посмотри сюда. - Данилыч подошёл к очередному вольеру.

- Хочу похвастаться. Эти двое — моя особенная гордость.

 

Курчаво распустив кружевной хвост, на жёрдочке сидел павлиний голубь.

Временами он не спеша переминался с ноги на ногу и выполнял

показательный оборот вокруг себя. Он выпячивал грудку и,

сосредоточившись на своём величии, манерно утыкался клювиком в слегка

изогнутую шею. Единственная зрительница замысловатого танца,

молоденькая белая голубка, была польщена, ведь не каждому партнёру

удавалось с таким изяществом привстать на тоненькие пальчики.

 

— Поразительная чистота цвета — ни единого пятнышка.

 

Данилка давно подметил удивительное соединение в этом голубе красоты

двух птиц. Грациозно выгнутая и лежащая на надхвостье шея — ну чем не

лебедь? В то время, как пышный, необычайно привлекательный веер

хвоста говорил о том, что он ещё немножечко и павлин!

 

Активно жестикулируя, Данилыч указал и на другие достоинства этой пары

— маленькие, сверкающие жемчугом глазки, небольшой телесного цвета

клюв.

 

— Ну что, пойдём дальше?

 

А дальше их ожидала долгая и увлекательная прогулка по питомнику.

Данилка, забыв о времени, не переставал удивляться красоте и

многообразию представленных пород. Данилыч же старался как можно

подробнее рассказать о каждом голубе. В проблесках солнца красовалась

Богемская волшебная ласточка. Её визитной карточкой было шахматное

оперение. В изобилии красок купались Камышинские. Жёлтые, синие,

палевые — трудно было кому-то из них отдать предпочтение. Необычным

украшением отличались Бантастые — лохматые перья на зобе, ну чем не

бант? И, конечно же, Курчавые — название этой породы говорило само за

себя. Такими кокетливыми, будто накрахмаленными, завитками не могла

похвастаться ни одна из птиц.

 

Перед тем, как войти в последний вольер, Данилыч предложил перевести

дух. Данилка насторожился. Похоже, старик собирается предложить ему

купить хоть одного из своих питомцев. На этот случай ещё утром Данилка

предусмотрительно разбил фарфоровую кошку-копилку. Переместив её

содержимое в неглубокий карман, теперь он мучительно пытался оценить

свои перспективы.

 

Неутешительные размышления о собранном капитале прервал

торжественный голос хозяина:

 

— А теперь заходи!

 

Это была самая отдалённая часть голубятни. Солнце сюда почти не

попадало, и только центральная часть площадки была обласкана весенним

теплом. Именно там мальчишка и заметил мерцающие очертания

призрачной птицы. Что это — мираж? Неужели настолько устал? Данилка

протёр глаза. Видение повторилось. Расширяя представления о

реальности, воображение оживилось одной из самых привлекательных

картинок из его любимой книжки.

 

Перед ним стоял самый настоящий Серый московский турман. Вершина

творчества заводчиков голубей!

 

Поверить в это было невозможно. Идеальное сложение. Сухая гранная

голова, немного приподнятый дымчатый хвост, светло-серое с буроватым

оттенком оперение. В изящном развороте лебединой шеи таился вопрос:

«Вы что... ко мне?» На всякий случай большой тёмно-вишнёвый глаз

держал дистанцию: «Пока подробности не выясним, не смейте даже

подходить!»

 

Данилка и не смел. Боялся вспугнуть. Когда ещё представится возможность

полюбоваться уникальной птицей! Ему казалось, что в любой последующий

миг видение способно раствориться. Погаснет свет. Едва тяжёлый занавес

коснётся пола сцены, как голос грузного печального конферансье объявит

о конце спектакля.

 

— Нравится? - Данилыч перебил молчание.

— Откуда он у вас? Неужели... — пытаясь подобрать слова, Данилка

задохнулся.

— Ты прав, когда-то я действительно занимался разведением

голубей. И всё же, замахнуться на создание такого шедевра я никогда не

посмел бы.

— Но с вашим опытом...

— Дело не только в опыте. Одному космический корабль не создать!

Нужна целая команда не просто увлечённых людей, а настоящих

профессионалов.

— Так где же вы его взяли?

— Я получил его в наследство от своего старинного и верного друга.

Учёный, фанат, энтузиаст, а по большому счёту, просто хороший человек,

он был одним из тех, благодаря кому вид турманов вообще до сих пор

существуют. Кстати, назвал он своего любимца в честь знаменитого Алмаза

Стрекалова.

— Про стрекаловского я слышал. Кажется, это был конец

девятнадцатого столетия...

— Точно! Год тысяча восемьсот девяносто девятый. Голубь в то время

особенно ценился. Если корову или лошадь можно было купить за десять

рублей, то за голубя просили все сто. Был ещё такой знаменитый охотник

Уразов. Так он вообще умудрился купить двух турманов за восемьсот.

— Не представляю, сколько же может стоить ваш турман теперь?

— А сколько стоит воркование голубей?

 

Пропустив мальчишку перед собой, Данилыч вышел из вольера.

 

— Ты знаешь, прожив немало лет, я пришёл к удивительному выводу.

Сейчас ты, пожалуй, меня не поймёшь, но пройдёт ещё какое-то время, и

ты обязательно меня вспомнишь...

 

Он присел на траву и, понизив голос, продолжил:

 

— Как-то — это был один из последних дней осени — я довольно

поздно возвращался с работы. Было холодно и темно. Шёл дождь. На

обочине дороги я заметил девочку. Тоненькими дрожащими пальчиками

она отчаянно размазывала по щекам слёзы. Её промокшее и не по сезону

лёгкое платье было выпачкано грязью. Теперь я уже точно не помню её

лица, но хорошо помню её растрёпанные косички. И руки... Сбросив

тёплое пальтишко перед собой, она заботливо пыталась им укутать почти

бездыханное тело умирающей собаки. Очевидно, тормоза чьей-то машины

не успели сработать...

Так сколько же может стоить доброта?..

Или — «Реквием» Моцарта? Улыбка «Джоконды»? Да что там Джоконды —

детский смех! Звонкий, искренний, непосредственный... Или —

неповторимая пластика Майи Плисецкой... Может, кто-нибудь знает

сколько стоит рассвет, когда запах травы щекотит ноздри?.. А приходилось

ли тебе когда-нибудь слушать «Одиночество» в исполнении Эдди

Кэлверта?..

 

На этот единственный вопрос Данилка готов был ответить — он

действительно слышал эту композицию на одной из заигранных пластинок

старшего брата. Однако Данилыч, не ожидая ответа, тихим голосом

закончил:

 

— Сколько стоит? - и улыбнувшись, - этот голубь бесценный!..

Забирай турмана. Он — твой!..

 

На очередной весенний гон собрались все знакомые мальчишки. Раннее

утро. Пронзительно чистый воздух. На небе ни единого облачка.

 

Первую группу высоколётных Данилка подкинул с руки. Их тут же

подхватили восходящие потоки воздуха. Как только голуби достигли

определённой высоты, он подкинул других и, выдержав паузу, подкинул

последних. Начало многоуровнего полёта было поддержано

оглушительными хлопками крыльев.

 

Запрокинув голову, Данилка сощурил глаза — яркое солнце слепило.

Парящее облачко! Именно так виделись птицы вдалеке. Врезаясь в

солнечную паутину лучей, они серебристо поблескивали крыльями.

 

В прозрачной голубизне неба терялись знакомые голоса. Они почти

растворились в глубине, но не прошло и минуты, как из мерцающей

горстки точек возродилась говорливая стая птиц. Не разноголосие, а

гармоничный, слаженный хор слышался Данилке в их щебетании. Ему

казалось, что голос каждого из своих питомцев он различает даже

вдалеке. Впрочем, так ему только казалось.

 

С нарастающим гвалтом стая приближалась.

 

Когда же птицы оказались над головой, ему удалось рассмотреть и красиво

распущенный хвост, и строго вертикальное положение корпуса, и резкие,

энергичные взмахи крыльями. Данилка улыбнулся — это был настоящий

торцовый полёт. С такой грациозностью держать стойку могли только

Николаевские.

 

Удивительна мелодия полёта!

 

Необъятная синева неба. Отражённые в ней миражи. Ветки деревьев, они

цеплялись за облака, лица мальчишек, их застывший восторг,

перевёрнутые крыши домов. И, всё же — Данилка посмотрел на

отдаляющуюся стаю голубей, — самым важным и всепоглощающим

откровением для него было серебристо-сизое мерцание птиц.

 

Не нарушая гармонии красок, из стаи выделился солист. Встречный ветер

благосклонно распушил его перья. Данилка сразу его узнал — это был

Алмаз.

 

В плеске трепещущих крыльев тема трубы звучала особенно выразительно.

Данилка продолжительно присвистнул. Услышав знакомый сигнал, турман

тут же поджал под себя хвост и сделал глубокий затяжной кувырок.

Окунувшись в утреннюю свежесть акварелей, он раскрылся только над

самой крышей.

 

Виртуозный пассаж трубы его спас.

 

Тонкая нить горизонта. Опрокинутый океан неба над головой.

Импровизированная цепь восходящих секвенций и на ослепительном

форсаже взятая высота. Взлетев по намеченной траектории, Алмаз

оказался выше всех.

 

Разрушая устоявшееся представление о времени, турман парил!..

 

На улице было темно. Дождь почти прекратился. У дверей клуба шумно

толпилась молодёжь. В голове Дэна навязчиво продолжала кружиться

знакомая мелодия. Когда-то, преодолевая треск и шипение, эта тема

звучала на стареньком проигрывателе брата.

 

Дэн приподнял воротник куртки и не раскрывая зонтика ушёл...