Петр Межин в степи

 

Было ему тогда лет около двадцати. Самарчанин коренной решил переселиться в Зуевку. Отец про это село много рассказывал, бывал видно Павел Ионович в Зуевке, ежели так подробно все знал об этом крупном степном поселении юга Заволжья. А может заезжие ему о Зуевке подробности сообщили. Но, вот не стало стариков в живых, и Петр надумал пройтись пешком по тем дорожкам степным. Их село посмотреть, на их житье сельчан полюбоваться, к Субботину Михаилу Евстафьевичу в гости заглянуть. Друзья с отцом они большие были раньше, по службе, что ли в Красно – Самарской крепости, как припоминается.

С этого у них дружба начиналась, а потом уже и Петр привязался к дяде Мише Субботину и к тетке Дарье. Как заезжали они к ним, то обязательно с подарками какими-то. А то и целого барана на пеньке разрубят с отцом и Петра отправят в погреб с мясом. Там рассол в кадушке, положи мол. А сами тут же по приезду застолье в их доме устраивают. Тут же и сырец откуда-то появится, закуски разные, соленья. А ежели артелью понаедут из села, то тут Павел Ионович Межин уже не знает, как сельчанам угодить. Полюбил он их очень, да и его жена Татьяна не меньше уважала приезжих сельчан. Вот и Петр в них пошел, наверно. Загрустил один без сельчан заезжих. Не едут долго что-то Зуевцы. Дай думает, схожу я сам к ним, да пешочком по степи. По природе матушке идет, а кругом, насколько позволяет горизонт - обруч, мерцает степь дымкой. До горизонта простираются холмистые степные луга, буйно поросшие белокосой ковылью, вечно не кошеной и не стравленной скотом.

Вокруг видны порой светло-зеленые островки, поросшие остролистой осокою с пятнами белоголовника. Встречаются и темно-зеленые заросли травы пырея в низинах и ложбинах. И где бы ни остановился наш путник, везде цветущая и благоухающая заволжская степь. И только редко встречающиеся перелески да заросли высокого кустарника нарушали закономерность степной картины.

А солнце палит и палит неистово и нещадно. На синем небе ни единого облачка. Межин, уставший от жажды и длительной ходьбы, остановился в тени за редким перелеском, присел на тугую ковыльную кочку, чтобы перемотать в ботинке сбившуюся обмотку. «И, правда, в них удобно ноге, перемотаешь другим концом и опять на время нога в ботинке сухая, - подумал Пётр. - Идти становится легко и удобно».

Об этом он не раз слышал рассказы от старых солдат, сослуживцев отца и дяди Матвея. Не будь удобной обуви, не дотянул бы пешком до третьего дня ходьбы, который вот тоже к вечерку склоняется. А степная дорога, протоптанная подводами, все идет по степи вперед и идет. Две тропинки – ленточки, поросшие в средине густым ковром подорожника, вели путника все дальше и дальше на юг. По мягкой дорожке шагать было уютно в не красивых на вид башмаках. Потянуло прохладным ласкающим ветерком в тенечке на Межина. Степной вольный ветер вдруг зашелестел листвою лесин, скрывающих от палящего солнца Петра, лесин. Ветерок вдруг переметнулся на траву, зашелестел ее листвою. Обрадованные прохладой застрекотали рядом кузнечики, цикадки и другая божья тварь. Петр внимательно пригляделся на траву где сидел.

- Ба, сколько мошек там, козявок всяких ползает! Иш, все спешат куда-то, по былинкам кверху лезут. - Сорвав стебель, он стал им как перекидным мостиком пользоваться, укладывал впереди бегущих насекомых. Те вползали быстренько на него и лезли выше, выше, до макушки самой. А Межин в это время перевертывал стебелёк верхом вниз, и все повторялось.

- Оказывается тут целый мир свой в травке», - с довольной улыбкой проговорил Межин, положив былинку-мостик с одной ветки ковыльного куста на куст пырея. Наблюдал еще минутку за васюрками, за кузнечиками, копошащимися, в траве. Оглядевшись вокруг - поднялся, взял дорожный посох и пошел дальше по круто спускающемуся склону.

- Овраг-то, какой широченный и кажись проточный. «Святой Лог», неужто? - удивился Петр, вспомнив множество рассказов о нем. Он слышал их не раз от заезжающих Зуевцев. - Али и взаправду он? Вот этот проточный великан! – Петр поспешал добраться до его русла.

Его мучила жажда, мечта испить воды родниковой, для него была мечтою наивысшей.

- Да – а, водица-то чистая, холодная. – Межин отойдя несколько метров в сторону от дорожной ленты, очутился у звонкого ручья, вытекающего из дубового желоба, уложенного под проезжей дорогой. Петр, спустился к ручью, снял с себя рубаху, по пояс умылся, ощутив на вспотевшем теле свежесть родниковой прохлады.

- Поблизости родники, похоже, не успела водица даже толком согреться. - Набрав полные пригоршни, Петр попробовал её на вкус. Вода в ручье по вкусу схожая с колодезьной.

Осмотревшись, он обратил внимание на пригорок, где были видны зеленеющие делянки. Они шли по всему склону сверху вниз, и с межами. Между ними как раз и стекал в низину звонко журчащий ручей. Межин, как и Сашка Батурин, его друг, к природным явлениям был всегда неравнодушен. Он сразу же направился вверх, откуда по его предположениям и берет начало ручей.

- Ба, красотища тут какая! – восхищался он, - жаворонок заливается, на небесах ни облачка. А тишина-то! Былка не шелохнет. Тут и радуется птаха солнцу, ручью и соловьем разливается. И как это я раньше тут не побывал. Не раз сельчане звали погостить. Привык бы, глядишь, к приволью этому, к проселкам степным, к родникам. Там волжская силища, а тут ручеек всего-то, а душу ласкает, теребит уму непостижимо. Старицы прошлогодней вон тут сколько, ноги не продерешь. Поэтому и дичи тут много.

Петр всему удивлялся. Птицам удивлялся, почему они такие не пугливые в степи.

- Вон хоть тот же суслик на пригорке. Стоит как колышек, посвистывает. И заяц окосел, меня совсем не видит косой. Заповедник тут для них будто. - Пётр, пройдя еще саженей полсотни, спугнул с ручья доселе неизвестных птиц. Они поначалу, будто отяжелев от собственной туши, ни за что не хотели в воздух подниматься. А потом, изрядно от него отбежав, лениво поднялись и, чуть отлетев на поле, на всходах посевов опять сели и важно пошагали прочь от Петра.

- Уж, не индейки ли дикие? - подумал Петр и пошагал по краю ручья вверх к истоку. Ручей в некоторых местах то сильно растекался в пологих берегах, то сужался до Петрова шага. Разбежавшись, Межин в этом месте прыгнул и увяз в камышовых зарослях на той стороне. Из них со свистящим шумом выпорхнула испуганная кряква. Она как подранка тут же и в камышах опустилась.

- Ишь ты, отвлекать решила от гнездовья путника. Иди, порхай к гнезду опять, а я пойду своей дорогой. – Петр увидел её притаившуюся, - извини, что напугал ненароком. Но утка поднялась и полетела. Обогнув непрошеного гостя, утка опять возвратилась в свои заросли к насиженным яйцам. Интуиция птичья ей подсказывает, что нельзя будущих птенцов остужать.

- Ишь хитро как придумала, чтоб вывести птенцов и сразу с ними в воду. Ловко. - Уходя все дальше вверх по ручью, размышлял, улыбаясь Межин.

Пройдя еще шагов несколько, Петр уперся в низкую плетневую изгородь. Заросшая травой она преградила ему путь. По ту сторону плетня, чуть левее, кем-то заботливо была выкопана неглубокая яма в камышах. Она была аккуратно обложена с краев диким валуном-булыжником. Присмотревшись внимательно, Петр и с другой стороны заметил плетень.

«Охранная зона тут, стало быть, от крупного зверья это», - Подумал Пётр, думая о заботливых людях. Перешагнув к роднику, опустился к истоку и присел на выступающий булыжник. Он пригоршнями стал жадно пить и плескать родниковую водицу на лицо и тело.

«Ишь как все тянутся к твоим истокам милый мой родничок, - декламировал стихами Пётр. - И с меня зной палящий сняло как рукой водицей родниковой. К валуну и я прилип.

- А ты не нашенский тут видать родимый? Ай, впервой тут, коль в диковинку тебе все, я погляжу? - Подойдя незаметно сзади, у плетня заговорил кто-то.

Петр, от неожиданности оглянулся. Перед ним стоял, Опершись руками о плетень, перед ним стоял бородатый, заросший шевелюрой мужчина. Он был в самотканых штанах и в рубахе перепоясанной у бедер плетеным пояском. У босого мужчины средних лет в загорелых руках напрягших от вечного труда ладно размещалась коса-литовка. Она была со свежим черенком и новой ручкой. Мужик держал косу так, словно позировал кошение сочных трав.

- Уж, не косить ли собрался дед? - полушутя спросил Петр. - Луг испортишь - и плетень.

- Акуга одна, какой тут луг? Пошел бы он к лешему. Усё ручей Толька, и портя нам. И поотбивал нам пашню как леший. Чево мы с ним только не делали. И куга одна дуить тут знаеть. Обкосить немного надыть ее по краям.

- А птицу с гнезд спугнешь дед, как тогда? Зовут-то как вас, величают зуевцы?

- Откуда догадалси што я зуевский? - спросил Петра пришелец с косой. - Ай, у меня на лбу чево написано. Ай, по тому - гутарю как ты узнаешь?

- По разговору твоему дед ясно, что ты зуевский.

- А сам-то ты, чей будишь и отколь пришелец, из каких местов?

- Из Самары, Межин я, узнал теперь-то дед?

- Заладил одно дед, ды дед. Чай имя я имею и фамилию. Ище какую, не простую фамилию-то. Зуевы мы были, спокон веку. Зуевы-ы! Понял? А зовуть мене, стало быть, Нефодием. А по отцу Захарьев сын я буду. Теперь уразумил сынок ты, али нет ище?

- Теперь уразумил дедуля, что с первым бог свиданье дал мне - с Нефедом Захаровичем Зуевым. Из Зуевки, стало быть. Это от вас село так было названо, а дядь Нефед, не знаешь?

- Нет, не от нас, но предками им мы будим, ежели Бориса об этим послухать. И ежели в Алёнкины архивы заглянуть.

- Какой ещё Борис? Аленка чья, Нефед Захарыч?

- Аль, не слыхал ты? Они испокон веку пишуть, пишуть о Зуевых? Буровють видать тама чево, на бумагах-то. И у сундучок кладуть все это, и хранять для потомков своих. Иш закурлыкали, опять сюды летять, к нам на гнездовье.

- О ком ты это, Нефед Захарыч?

- О ком, о журавлях, о ком еще-то толковать мне. Птица сильно добрая и жалостливая. Щас поглядишь как сюды сядуть они. - Заметил и Петр под облаками парящих и кружащих и вытянутых в струнку серых птиц. О чем-то урча и перекликаясь между собой, они с каждым кругом спускались и спускались все ниже и ниже. - Тут гнезда усякие птицы насвивали у траве Святова Лога. И кормежка вволю им, и вода под боком. И нихто их не тревожить тут. Ни дроф тут не пугають, ни чибисов, ни журавлей.

- А дрофа тоже разве степная птица, не болотная? - спросил с сомнением Межин.

- Не-е, это тебе не цапля, паря. Это она как страус на ногах длиннющих на мели ветлянской приютится, и стоить себе часами целыми, рыбешку-мелочь сторожить и ловить. А дрофы, птицы серые, степные - с индюшек крупные. Шагають они важно тоже по степям ковыльным, по хлебам парами ходють набольше. Гляди, гляди! Садятся журавли-то с нами рядом. А ну, пригнись. Штоб не спужнуть с поляны их.

Межин подчиняясь примеру деда, тоже присел рядом. Тот не по стариковски проворно отбросил косу в сторону, сам схоронился за плетень. Они вдвоем стали наблюдать за брачными ухаживаниями самцов - журавлей за красавицами самками. Выгнув длинные шеи и нахохлив перья. На тоненьких ножках стали они важно, кругами выхаживать вокруг подруг, о чего-то с ними урча и разговаривая. - Природа тут округ хорошая и завсегда богатая дичью всякой, - тихо и с гордостью особенной, с трепетом души говорил дед Нефед Межину. - И вить находются людишки против этова, однако. И поговаривають ликвидирують все тут. Дескать, не топтали бы поля зверьем. И штобы болоты на поле не разводить. Загубить тут им родники - и баста. А хто противится этому - грозять, мол, помалкивай. А как смолчишь, коли на душе кошки скребуть. И думали, гадали - как тут быть? Они хозяева земли, толкують, што аренду платють за нас. Пошли к Неклюдину, а тот нам: «разберусь». Притихли малость с родником. Гляжу с усадьбы - ты тут майначишь. Вот я и приперся, думал халдеи пруть супротив родника. Мешаить он кому этот ручей? Истопчуть все посевы, говорять, зверье. Вот и рептують люди против ручья. Увидють лось пришел напиться, аль косуля, аль барсук, ну и притопчуть они траву малость. Тут погляди подымуть гвалт, какой. Вот закопаем, говорять, ручей совсем и перепашем осенью. И то, говорять, пользы больше будеть от нево.

- А Неклюдин как на это смотрит? Управляющий делами все же. Ему доложить бы на сельском сходе или на другом собрании. Раз сказал: разберусь, значит непременно и должен разобраться. Я знаю, человек он слова, благородный и толковый господин.

- А вы с ним знакомы были? - удивился дед Нефед. И подумал про удобного пришельца, которого видать сам бог послал в эти края. «Он-то и взаправду не допустить, штоб родник у Святом Логе хто-то запахал и ручей с землей сравнял». - Подумал Зуев и уцепился за идею. - А што, мил человек, ежели мы и тебе впрегем в это делишко. И штоб ты помочь оказал нам. Ты городской видать, смышленый будишь. Межин ты ежели, и в Ионыча пошел, я знакомый был с Ионычкм. Он завсегда всем советами помогал. Бывалыча заедем к вам на ночлежку, а он нас обо всем расспросить. Ух, и любознательный он, и большой грамотей батя твой. И ты, видать, в нево толковый. Пришел-то ты к кому сынок? Вить так-то село тебе знать должно по отцу-то с матушкой, по квартире заезжей.

Пётр с ответом замешкался, неудобно признаться, что о родителях он и сам толком ничего не знает с тех пор как они уехали работать в бывшее имение Льва Толстова.

- Как у них дела, какое здоровье – сказал бы я вам дядя Нефодий, но не в Самаре проживают теперь родители мои. А сюда, а как же - приглашали. И Субботины приглашали, и Неклюдин был бы не прочь поговорить со мной. С ним и с семьей его мы всегда дружны были. Отучился я теперь, свободен, один в дому как перст. Вот и надумал к вам переехать, волжскую округу поглядеть, с людьми хорошими повидаться и себя миру показать.

- И добиралси с кем? Пешком, али приехал с кем?

- В основном на своих двоих рысачил по проселкам. Третьи сутки, посчитай в степи. - Поговорив еще немного со словоохотливым зуевцем, Петр Межин перешагнул опять низенький плетеньчик, пристроил на плечо дорожный мешок, сказал деду Нефеду:

- Веди, дядя Нефед в село меня теперь. Знакомить будешь с людом зуевским, с округой. Тут мне понравилось, в Святом логу бы жить - вот где. - Нефёд заразительно рассмеялся:

- Эт чево же, как старцы выходить тут жил бы, как Кузьма и Тихон? И теперь ты. А как тады быть с девицами крестьянскими? Пока, небось, холост? Оне и ушли, Кузьма с Тихоном-то от скандалу, у пустынь крутеньскую отсюдова подались.

- Ды я пошутил насчёт житья тут, дядя Нефёд. А вообще, говоришь, есть у вас красивые невесты тут? Или уже всех засватать парни зуевские успели?

- Остались и тебе красавицы. Хоть та же Машенька Субботина - красавица. А можеть и Настехе, вдовушке приглянешься. Ох, востра на язык шельма. Но красавица, право слово, она.

После отдыха около святого родника Петр Межин набрался свежих сил и легкости в ногах. Шел легко, не отставая и не опережая проводника. Шли протоптанной межою вдоль чьих-то посевов конопли. Она все время шла теперь на крутой подъем. Дул все время теплый ветер юго-западного направления.

- Это наш губан дуить, он испокон веку дуить с Большой Глушицы. Эдак дуить тут суховей наш. Он обыкновенно и дожди сюды приносить. Теплые дожди, обильные, с грозой и сильным громом. А ежели подуить оттудова наш губан, из угла казахстанского, то он исстари с ураганом, али с вихрем дождь принесеть. Вот так завсегда у нас и бываеть с погодой. Она буря-то казахстанская для мельницы только и в пору.

- А мельниц много у вас? - Петр прибавлял шаг, чтобы догнать быстрого Нефеда.

- А вон крылья показались. То Субботина и есть мельница, - Зуев указывал пальцем левой руки куда-то за горизонт. Межин, как ни всматривался, но ничего там не увидел. - Вот ежели бы она вертелась, то увидел бы и ты сразки. А то щит один стоить Толька вон на горизонте. И хто его знаить - от мельницы крыло или от чево ище. Никак тут сразки и не поймешь. Сычас, вот как массивы с коноплей закончутся, то сразки влево мы и пойдем к мельнице. На горе она видна как на ладоньки будить.

И правда, пройдя ещё саженей полсотни, тропинка стала накатанней и шире, а посевы конопли сменились светло-зелеными, почти выколосившимися ячменными массивами.

- Дождички прошли утпрушь, и, видал, как радуют глаз хлеба сычас, - объяснял Зуев. - А то в мае и хлебушек маилси. Позавострился ячменек-то анадысь, глаза бы не глядели. Сильно жалко его было. Думали весь труд зазря наш пропадеть. Отлил дождик, гляди, как подправил. Никак пудов на девяноста вытянеть ячмень. А там просцо на склоне распустилось, ей штоб дождики перпадали тоже утупрушь. И попозже ей тоже дождик поможеть.

Нефодий так бы и продолжал выкладывать Петру крестьянскую академию, но их тропинка уже упиралась в деревянное здание мельницы с широченными и высоченными крыльями. Крыльев четыре, расположенные прямым крестом. Ворота были на замке.

- Уж не усех ли обмолол Евстафьевич? - удивился Нефед Захарович, - эт в ветер-та такой для помолу. Такова прежде с ним не было.

- А может нынче праздник, грех работать всем? - подсказал Петр.

- Можеть. Павел-та Ионович ваш бывало про весь церковный календарь, от корки до корки нам расскажеть. Какой, к примеру, нынча, какой завтра праздник. Вот как. А вы, небось, про науки только и толкуете, а о религии не знаете, поди, ничуть.

- Ну, почему же не знаю. О религии нам в школе говорили. И много от родителей узнал. По праздникам я в церковь с ними хаживал, а как же. У вас тут службы бывают.

- Ходють-то все туда ходють, но поглазеють больше по картинкам молодие там. На куполе поглазеють картинки и друг на дружки у толпе поглазеють. Девки на парней, а те на девок. И отправятся домой все восвояси. Так молодежь у бога нынче веруеть. И старших так же, почитаеть она нынче. Увидишь их сам и убедишьси в этим. А глянь, видна как на ладони церковь отовсюду. И часовня вон. Ко мне пойдешь? Ай, как? – спросил дядя Нефед.

Они остановились у раздвоения тропы. Одна поворачивала вправо, а другая уходила влево - низом в село. По обе стороны тропы выстроились колонны белоголовых ромашек, в их зарослях изредка просвечивались синеглазые васильки-одиночки. Межин впервые попал в ласковые объятья благоухающей заволжской степи. Петр до восторга был охвачен неописуемой красотой и запахом. То тут, то там встречали его свистом и колышками суслики. Зуев по пути, объяснял: которые крупнее - «старики», а мельче - «свистуны». Свистят они чаще и сильнее стариков.

- Пойду-ка я к Субботиным сразу, сказал Пётр, - а потом приду и к вам с позволения. Залюбовавшийся природой он опять помолчал. - А то получится неудобно, мол, приехал в Зуевку и к ним не зашел. Так ведь, да, Дядя Нефед?

- Да, так-то оно так, но к нам хоть в празднички с Михаилом Евстафьевичем загляните. Будем рады мы вам с Просковьей обои. А Миша нехай приходить со своей Дарьей, ладно? Там у деда и успросишь ево записи о Зуевых. О том, отколе появилися они сюды, как и када сюды пахать кавыли поприехали они, узнаешь. Поклон им и досвиданьице, пойду я к дому.

И Зуев легко, чуть ли не вприпрыжку направился вниз по тропинке. Петр пошел влево.

Уже разминувшись, Петр услышал с подветренной стороны слова удаляющего старика:

- И не сворачивай, по тропинке иди до моста через Ветлянку. А куда дальше итить - успросишь. Знають все там Субботина Михаила Евстафьевича, мельника.

- Ладно, не Москва чай, знают все тут, кто чей есть, - успокоил своего благодарного попутчика Петр. Душа его ликовала сейчас. И в голову лезли рифмованные стихи. Он попытался их воспроизвести: «И как это я раньше не подумал встретиться с тобой, распрекрасный край степной, отныне и навеки я с тобой».

Подбадриваемый мыслями Пётр прибавил еще шагу. «Душа моя, надо-то тебе не много. Приволья только, солнечного тепла, теплого ветерка».

Петр пожалел, что в дорогу не взял старую скрипку, памятный от деда Иона подарок. Тот его учил играть в детстве, когда они с ним на лошадях-тяжеловозах бревна с поволжской пристани волоком таскали и складывали в бурт. И пока маленький Петя, сидя на дрогах, рулил лошадьми, в это время дедушка Ион водил смычком по струнам скрипки, звучали старинные мелодии. Кое-какие вещи потом исполнял на скрипке и Петр в часы вдохновения.

С горы Петру была хорошо видна предвечерняя панорама Зуевки, лежащей вдоль речки Ветлянки. Он, прежде всего на церкви увидел самый высокий крест, потом весь купол засиял в солнечных лучах. Потом появились еще два церковных купола. Они меньших размеров и с меньшими крестами. А теперь церковь и деревня с речкой, с мостами деревянными видны были четко. Речка до берегов была заполнена голубизной лазурных вод. В левой стороне села к Ветлянке примыкал ее приток, по виду не глубокого, но тоже со светлой водой. По правому берегу среди зеленого ковра разнотравья видно было множество озер. Над ними постоянно кружилось и в них плавало большое количество водоплавающей птицы. Стайки диких уток летали над водной гладью. Они, видать, высматривали мелкую рыбешку и другую съедобную тварь. Много на озёрах было чаек, нырков-рыболовов, и сторожащих округу степных цапель. Вдоль речки в два ряда расположились саманные избы крытые потемневшей от времени и дождей соломой. Сзади них расположились зеленые грядки картофельных и овощных огородов. Большинство дворов и огородов обнесены плетнёвыми изгородями. На кольях просушивались глиняные горшки, корчаги, кувшины, махотки. Чуть ли не в каждом дворе были видны колодцы для питья и полива. Цыбором и висячей бадьей кое-где сельчане доставали воду из колодца. Петру показалось, что он уже когда-то видел эту деревенскую картину.

Вокруг стояла звенящая тишина. В светлом небе над логом завис хищный ястреб - гроза грызунов и мелких видов степных птиц. А над селом, над дворами кружил коршун, зорко вглядываясь вниз. Этот хищник старался утащить зазевавшихся цыплят. До Петра доходили крики: «Шугу, шугу». А коршуны кружат себе спокойно, им до шума хозяюшек и дела нет.

Спускаясь ниже к реке, Межин почувствовал свежесть и прохладу. От задворок и задов потянуло запахом горящего кизяка. Петру вспомнилось, как рассказывали сельчане о кулеше, сваренном на таганке летним вечером. Ели они его прямо на подорожнике раскинув дежник. «Небось, и теперь они ужинают так же, побывать бы с ними на задах, поужинать лежа на травке. Говорят, ужин будто бы очень вкусный».

«А что, и жить по моему здесь можно, не только гостевать. Взять в аренду землицы и живи себе. Женись, расти детей, хлеба».

Женщину, укладывающую кизяки в кучу, Пётр спросил о Субботиных. Она с недоверием спросила: «На кой они тебе?». Получив ответ, только тогда объяснила, указала, где живёт.

Петр пошел к кладкам, дорожка к ним была утоптана. Так что с маршрута нельзя было сбиться. Кладки сделаны добротно - из брусков ветловых, уложеных рядочком на крепких поперечинах и укреплены дубовыми сваями. Со стороны течения берега от размыва укреплены откосами из крепких щитов. На средних сваях с той и другой стороны закреплены кованные ледоколы. Их было столько же, что и свай. По такому мосту свободно может проходить целая рота солдат шагающих вногу. Проедет свободно по нему и груженая подвода. Пройдёт и фургон, запряженный парой тяжеловесов.

Полюбовавшись добротным изобретением, Петр от речки вышел в гору на чьи-то зады. В деревне к тому времени успело уже стемнеть.

 

У С У Б Б О Т И Н Ы Х

 

Межин, общаясь в Самаре с заезжими, знал, как быстро распространяются в деревнях слухи. Но чтобы у показанной калитке увидеть встречающего человека - это его удивило.

И всё же, Михаил Евстафьевич и Дарья Дмитриевна Субботины сдобродушной улыбаясь, его встречали. Обратил внимание Пётр на хозяина. В холщёвой рубахе с засученными по локоть рукавами, не отряхнувшись от муки, стоял кряжистый мужик. Видать, предупреждённые посыльными Нефеда Захаровича и глядя на взъерошенного пса, хозяева поняли, что с задов гость пришел. Так оно и было. У калитки, переминаясь с ноги на ногу, стоял Петр. Подхватив его с обеих сторон, Субботины провели Петра в горницу и стали хлопотать с повторным ужином:

- Давай, бабк, крепенького чего-нибудь для гостечка - то, - пробасил хозяин. И добавил, - Для Петра Павловича надо. У его бати без этова штобы? Никада. Без стопки сырца он из дому не выпустить. Да! было. Как-то засиделись с ним за полночь. Толкуем с ним. А он и говорить о тебе. Смышленый парень растеть. Ему бы делом посурьезнее, говорить, заняться. Времена-то погляди, какие нынче. Ищуть все чего-то и не знають, што ищуть. Последи, говорить, штоб он не сбилси, ежели случись со мною. А матушки уже не было твоей. Она не знаю, куда уезжала.

- Куда? Да всё в ту же усадьбу Толстовскую. Уехала мать, он за неё переживал и сам туда подался. – Петр, было, хотел сказать, что съездить собирается к ним. Дарья опередила:

- Вот, отец опять ты раскудахтался. Челэк-то с дороги, полагается за стол ему, а ты заладил о своем. Не время песню эту слухать.

Зайдя в переднюю, Дарья позвала ласково:

- Машенька! Погляди, хто к нам пришел, гость желанный. Проходи сюды Петя, за стол садись. Не стесняйси, не у чужих теперь. Мы как родни с вами.

Михаил Евстафьевич пропустив Петра вперед, сам тоже сел. Закуска уже стояла на столе - в основном холодная. Куски свежей баранины полная тарелка, хлеб домашний в горке крупных ломтей, окрошка в эмалированной чашке, заправленная сметаной и луком, вареные яйца. В плетеной вазочке редис свежий, розовый. На четверых приготовлены деревянные ложки в рисунках, стаканчики. Вилок не было подано.

Петр с хозяевами не сидел так близко раньше. И не видел их черты.

Хотя крупных мужиков, как дядя Миша он встречал не раз, они приезжали в город из села. Рубаха его была расстегнута на две верхние пуговицы и обнажила широкую грудь, поросшую черной с проседью шерстью. Петру он казался сказочным богатырем с пышными завитками на усах, с окладистой бородой. Волосы его были чрезмерно растрепаны, виски его тронула седина. У порога он оставил валяные обрезки и теперь сидел за столом босым.

Петр слышал от отца много хороших впечатлений и одобрений в адрес Субботиных. Он сыну о сослуживце Михаиле посвящал все рассказы. Служили они в пограничном укрепрайоне сначала. Потом переведены были в Красно - Самарскую крепость, которую охраняли стоя с подзорной трубой в дозоре. Чуть ли не семь лет они там отбухали вместе, вот и сжились.

- Нас сызмальства учили, узнай сначала челэка, а потом другом посчитай, - начал первым разговор дядя Миша. - К примеру, я узнал вот хорошенько твово батьку у царской армии. Знамо и мене он узнал. И жили мы все годы с ним. Он городской, а я деревенский. А вот, поди, сговорились ведь. Не разлей вода, потом стали.

- А с чего дядь Миш дружить с отцом вы начали, и разные? - осмелев после горячительного, спросил Межин.

- Карахтерами мы сошлись с Ионычем, не иначе. Он был простой - отец Павел. Но письмённый очень. Все бывало объяснить, расскажеть мне - када лежим на нарах. Письмецо домой и мне напишеть. А другие свысока к крестьянам относились. И начальники глядять на тебе как на волка степнова.

- Миша, и што ты заладил все одно и тоже с парнем. Тебе интерес в этом есть, а што от этого Петру? Спроси ево, не женилси ли на ком, на примете девка какая? Один-та бобылем теперь и дня не проживешь. Об этим думать ему надыть, - с рассуждением наставляла мужа Дарья Дмитриевна. Она после большого перерыва как увидела его таким взрослым да красивым, так и обомлела как мать, у которой на выданье своя дочка есть.

- Дык оно и есть все про жисть с ним гутарим. И мы с батей ево узнали, в общем интересе жили. Мукомолы оба. Я деревенский мельник, а Павел на мельзаводе помол считал на счётах. И он заинтересовалси, стало быть, мною.

- Маша, долго как ты собиралась к нам, - ласково упрекнула мать дочку.

- Спать уж собралась я мама. Гость у вас тут видно. Што-то я ево знаю и незнаю.

- Петр это Маша. Виш успел, как вымахать теперь. Тада за Проран на барже плавали с ними в лес на отдых, помнишь?

- Помню, мама, как же. – Она аклонила головку и призакрыла глаза когда здоровалась с гостем. А села за столом напротив Петра, там приготовлено ей место.

- Выпейте Маша по полстаканчику с Петей. Нам уж со старухой, хватить. А вы молодые, вам не помешаеть. Опять все и вспомните, - наставительно советовал Михаил Евстафьевич молодым. - Уехали у нево родители. Он один и загрустил, приехал.

- Решил вот постранствовать по белу свету. Людей поглядеть. К вам подался, как к знакомым добрым. Понравились мне ваши степи. И тут дышится легко. Шагал пешком и не устал, - поглядывая искоса на Машеньку, рассказывал Петр.

- И как же вы пешком решились? - спросила Маша, глаза их встретились. Внутри у неё прошло чего-то теплое, приятное, незнакомое доселе. Она отметила для себя, что Петр это уже не тот Петя из детства, которого она знала. Этот Петр ей понравился сразу, как вошла она в чулан и увидела его. Широкое смугловатое лицо, добрые глаза, правильный тонкий нос и упрямый подбородок. Невысокий зачес густых немного вьющихся черных волос украшал его образ. Одежда простая: рубашка синеватая с чуть засученными рукавами, шаровары на резинках вместо брюк.

«Оделси будто тада на купанье, только без полотенца», - отметила Маша. Разговаривали, чуть ли не за полночь по быстротечному летнему времени. Машенька встала, попрощалась, ушла к себе в комнату. Следом за Машей вышла из спальни Дарья Дмитриевна. Прибрав немного лишнее со стола пошла спать, в комнату к Маше. «Пусть Миша с ним ляжеть, с гостем», - решила она про себя, заведомо зная правила своего мужа в этом деле. - Он ничево, степенный. Машеньке бы у мужья такова», - обнимая дочку и придвигаясь к ней, думала мать. Она еще долго лежала не заснувши, мешал доносившийся в комнату через две перегородки приглушенный голос мужа. Она думала обо всем: как сама девчонкой увидела впервые вернувшегося со службы на побывку Мишу. «Бравый был служака. И не надеялась, што он мене заметить среди других деревенских девчат, игравших с ребятами на лугу в лапту. А я оказались в игре с ним рядом. Мяч свысока поймала первой. Ловко поймала, руки обожгла от удара, а не уронила, держала».

«Иш ты девка ловченая, какая. Хоть будешь-то чья?» - спросил он, подойдя и взяв за обе руки. Стал их разглядывать.

«Дмитрия - мельника, слыхал, небось, у соседнем селе? Вот я и буду ево дочка Даша».

«Красиво зовуть тебе -Даша... А я Михаил Субботин», - представился он.

«И все на этом. Он опять уехал служить еще на два года. А мене чуть ли отец не отдал замуж за парня другого. Появился Миша уже тогда, когда я по нему море слез пролила. Пошла на отказ к Федору. И чево с ним говорила, не помню. Но он пришел к нам в дом вроде бы на отказ. Ладно, не успели зимой свадьбу изделать». Дарья с этими мыслями заснула.

А хозяин ещё долго разговаривал с понравившимся ему гостем.

- Не знаю я планов своих в селе, - говорил Пётр, - я слышал как-то на одной маевке, про Столыпина шла речь. Реформатор села он - по аграрным вопросам. У вас, к примеру, крестьян нет не довольных по земле. Видал, когда шел, вон ей, сколько не распахано. А на Украине, к примеру, землицы маловато. И крестьяне роптуют поэтому.

- Из-под Полтавы к нам хохлы сюды не так давно приехали. Они там были безземельные, тут отруба им выдали в аренду. На избы денег царь им выдал, - продолжал разговор Михаил Евстафьевич. Он по реформам поверхностно, но кое-чего знал. - Поселочек на логу Дольном заложили приезжие. А к ним и наши крестьяне на жительство потянулись.

- А из чего они жилье строили так быстро? - заинтересовался Петр.

- У нас избы из самана так и делають. Помочами кирпичи сготовять и избы делають, - разъяснил дядя Миша.

Петр припомнил, как с Сашкой Батуриным заседание кружковцев в гимназии посещал. Какой-то представитель от народовольцев там говорил. От него они впервые услышали и о реформах Столыпина. Это вроде бы ширма на глаза крестьян, которые плачут от царских поборов. Ругал этот оратор недальновидную политику царя Николая II. Мол, Россией правит не он, а его жена и её любовник Гришка Распутин. А потом они там вспоминали семью Ульяновых. Дворяне, говорили, а с лютой ненавистью к царю относятся. Покушение на него пытаются опять организовать, как на предидущего царя.

- Видишь, народ-то из глубинок в центр России тронулся. Изменения какие-то в законодательстве земельном есть, - рассуждал Петр. - А вы, Михаил Евстафьевич, о Столыпинских реформах мнения слышали тут от местных мужиков, они-то как о них толкуют?

- Они? как тебе сказать-то. Реформа, она и есть реформа. Назови ее и так и сяк. А мужику землица нужна, к ней инвентарь всякий и лошадь. И он на ней работать будить. И хлеб выращивать, и кормить семью, будить. Не знаю тут чево плохова. Сумленья они есть конешно, как и в другом всяком деле. А так вон и Чех Андрон и Леус Семен обзавелись землицей тут. Подъемные им волость выдала, штоб техникой обзавелись, аль лошаденкой какой. А там, глядишь сообча и молотилку купють. Поговаривають и об дельце этим они. А Неклюдин, наш управляющий этими делами править. И Безгин тут есть – помещик, Лебедев. Ежели што, то это к ним все обращаються. А Трифон Митрофаныч мне знакомый, ежели што. - Субботин все намекал Петру о заступе, если тот вдруг захочет и себе оформить землю через управляющего Неклюдина.

Межин с отцом был в самарском доме этого помещика. В Зуевку и в окрестные села, Трифон Митрофанович пока выезжал и знал поименно почти всех местных жителей, особенно жителей старшего поколения. Отзывались хорошо и о нем приезжающие к Межиным зуевцы. Помнил Петр и разговор Субботина с отцом о том, что Михаилу Евстафьевичу и его брату Косте Неклюдин капиталишком помог для строительства двух ветряков.

- Айда-ка, Петя, мы во дворе покурим, а то Дарья дым не переносить с Машей.

На дворе ночное небо черным покрывалом совсем низко завесило притихшую во сне деревню. Видно не было на нем в это время ни единого облачка, оно так ярко вызвездило над селом. Где-то внизу у речки какая-то птица напоминала им: «спать пора, спать пора». - Перепелка вон спать село укладываеть, слышишь? – засмеялся Субботин, дымя цыгаркой.

Петр не торопился разжигать цыгарку, так как не серьезно ещё курил. Он вслушивался в ночные звуки и с завидной жадностью вдыхал полной грудью чистый воздух, с запахом мяты и еще какого-то разнотравья. Замурлыкала рядом кошка, загремел цепью пес на привязи и ласково заскулил хозяину. Субботин потрепал его за загривок, называя странным именем «Крот». Он был черным, невысокого роста, плотный. «Правда, как крот». Субботин натянул скрутку, оторвал от нее слюнявый кончик и горящую передал Петру. Тот зажог отнеё свою.

На северном небосводе чиркнула падающая звезда и потухла. Говорили Петру в детстве, что это душа умершего человека на небо прилетела. Сколько звезд на небе и столько душь. «Как все умрем, так все звезды на небе и погаснут». И это он слышал в детстве.

На кровать спальни Субботин вел Межина без огня за руку. Уснул Петр не сразу. Мешал сопящий и храпящий Субботин. Шумела и голова от выпитого спиртного. Он попытался отгонять навязчивые мысли и ни о чем не думать. Расслабил все мышцы тела и как бы заснул. Заснул или забредил, но оказался в Самаре у Сашки Батурина. Стол им накрывает красивая девушка. Машей называет ее Батурин.

- Почему я впервые эту девушку вижу? - допытывается Петр.

Она ласково смотрит на него, улыбается милыми ямочками на румяных щёчках. Ее губы влажные и темно алые, как две спелые вишни. И белые зубки: мелкие, ровные, словно из гипса мастером высокого класса слитые. Он смотрит на Машу не отрываясь, улыбается ей. «Так это же Наташа, наша однокурсница. А я то ее и не узнал сразу. Как она хороша». - Межин удивляется своему открытию. А Наташа обходит его сзади. Шаловливо смеется, обнимая за шею обнаженными по плечи руками. Нежно вороша его кудри. Он хочет поймать ее за руки и прижаться к ладоням, но они быстро выпархивают из его рук, как два крыла неуловимой птицы. Межин проваливаелся в люк пола, Наташа смотрит сверху на него, смеётся. Он просит её руку, она подаёт, но он до пальцев только касается. Обидно, что Сашки сверху не видно, он бы его вытащил. От безисходности Пётр потеет, злится, а Наташа смеётся, уходит от люка и опять появляется.

Проснувшись, Пётр не может сразу понять: «Сон это или явь?» За окном светало. Силуэт стоящей рядом девушки он не сразу заметил. Она улыбалась ему. В яви улыбалась, не во сне. Он протянул руки появившейся феи, шепнул: «Иди сюда, Наташа».

- И никакая я вам не Наташа вовсе, а Маша. Забыть уже успели, налакталси што ли дюже учерась с батяней?

«Какие у нее черные и ясные глаза, сверкают, словно два луча на зорьке».

- Извини Маша, забылся во сне.

- Спите тут, а я пока мамане помогу скотину выгнать из двора у стаду, - не проговорила, а пропела ему Маша.

босыми ножками прошаркала из комнаты к порогу передней. Там скрипнув дверью, скрылась в сенях.

В открытое окно повеяло утренней прохладой. Загудел призывно рожок пастуха, будя проспавших хозяев.

- Мать, а мать, слыхала? Играеть Степан-то? Не проспи, - но Субботина никто не слышал. Голова тяжелая с похмелья перекатилась по подушке на другое ухо. Не слушая пастуха, он опять заснул, даже не вспомнив о госте.

Межин, приподнялся на локте, оглядел комнату, увидел на табурете шаровары с рубашкой. Спустился на прохладный пол босыми ногами, поддернул подштаники. Не разбудив Субботина, одел одежду.

«Выходит, они ничего и не знают о родителях-то моих, - подумал Петр. - А они вот объявились. Сколько лет вестей не подавали никому. Если только Неклюдину было известно, Митрофану Степанычу, деду управляющего». - Петр однажды с его племянницей знакомился, теперь случай тот вспомнил. - Или внучка она ему. Но не важно. Мы пришли тогда к нему, и он сказал, мол, не горюй, отец еще объявится. Значит, знал родители мои где. И вот купец какой-то из Землянки вызывает по важному делу. Отцовым давним сослуживцем себя называет. Неклюдин-старший о нем ничего не сообщил, но он поведал ему причину исчезновения родителей из старой Самары. Они вроде бы отбыли в южные губернии, где сёла охватил страшный голод.

Поехали с благотворительной целью - помочь умирающим крестьянам хлебом. Задействован в благотворительности был и Лев Алексеевич Толстой. Старый граф, писатель, любимец бедного люда и вовлёк мать и отца в это дело. Но почему тогда исчезли они бесследно? Узнать придется ли мне это когда-нибудь или нет».

Петр, какими дверями выходила Маша - вышел во двор.

- Пошли сюды к колодезю, - позвал милый голосок Маши. - Освежися хыть от хмелья и пыли дорожной. Прошелси много ты как, протопал.

Межин в огороде увидел Машу. Она стояла на тропинке. Направился, было, к ней, Крот преградил путь. Рванулся навстречу, загремев цепью, зарычал сердито на Петра.

- Ну, рванулся чево? Крот непутевый. Свои мы, - упрекнула Маша. Она ловко затолкнула собаку в конуру, прихлопнула и заперла двёрцу на щеколду. Крот повизгивал, царапал дверцу изнутри лапами.

- Пробежишь, потом ево выпущу, - как бы оправдывалась, Маша.

На крышке колодца стояла деревянная бадья с водой. Рядом литровая кружка-корец, посуда, кованная из меди.

Маша зачерпнула в него студёной водицы, скомандовала:

- А ну, мужик самарский! Это тебе похлеще, чем из Волги, похолоднее душ-то будить. Снимай рубаху, и я по пояс окачу тебя.

Петр, повиновался этой очаровательно-смелой девушке.

- А говорили, в деревне девчата скромные, - фыркал и разбрасывал брызги Пётр. - А эта, иш командует и назначает водную процедуру по утрам.

- А как ты хотел? Побегу и я на речку - окупнусь там после сна. Я тоже утро каждое купаюсь на мостюльке, и сон сниметь как рукой.

- Ух, студеная водица, как родниковая!

- А она и есть родниковая. На, полотенец штоль, или утирку. Обтирайси тут и жди, я к речке сбегаю. - Маша повернулась и с холщовым полотенцем на плече, с распустившейся черной косой, отправилась вниз вдоль коноплевых посевов к речке.

- Спасибо за заботу Маша! - крикнул он ей вдогонку.

- На здоровьице! Это я к вам потому заботу проявляю, што и мамка моя и папка уши мне прожужжали о тебе. Увидишь, какой он добрый, говорять, красивый какой. Вот и стараюсь тоже доброй быть.

«Это они меня родителям ценят. Дружил Михаил Евстафьевич с батяней».

Межин попытался пройти мимо Крота, но тот сердито зарычал.

- Ну, што же ты опять не признаешь. Вчера курили с твоим хозяином , а щас что же? - Межин присел на корточки перед псом и пристально вгляделся в открытые глаза пса. Тот тоже присел на задние лапы, но взгляда не выдержал, отвел глаза всторону.

- Значит мир, да? - Петр попытался погладить Крота по гладкой шерсти широкого лба. Пес прижмурил глаза, облизываясь мирно, позволил себя погладиться. Отцепив пса от ошейника, Петр последовал за обрадованной собакой по тропинке к речке.

- Подожди меня-то, песик. Одна убежала и ты. Заблужусь я тут.

Конопля к тропинке подступала густой стеной, щекотала приятно нос. Он чуть ли не бежал за собакой, но отстал все равно. Шел по следам росы на траве туда же, что и собака. За ветлами показалась вода в речке. Вётла сплошной изгородью обступили берега. Тропинка круто повернула вправо к деревянному мостку. От воды шел густой туман, веяло утренней прохладой и свежестью. Рядом с мостком лежало что-тонарядное. Собака остановилась, прилегла, сложила голову на передние лапки.

«Это ее одежда. Купается, не спугнуть бы». - Петр осторожно подкрался к месту, где лежал Крот. Тот мирно помахивал хвостом. Петр увидел Машу. Она стояла по пояс в воде у камыша. Намылив лицо, она не могла его увидеть. Он наслаждался грациями ее тела.

- Ух, холодная по утру водица, какая! - восклицала она.

«А я-то забыл речушку, вспомнил по вётлам, – Ветлянка! Красиво названа, и оправданно».

Маша нырнула с головкою. Вынырнула, огляделась, увидела Крота и закрыла румяные соски грудей ладонями. Зашла глубже в воду, спросила Кроту:

- Один што ли пришел, аль отцепил хто?

Межин необнаруживался. Ему нравилось ее округлое тело. Он ждал, когда Маша опять выйдет на мель и покажет себя всю раздетой.

«Это не то, как скажем, девушка в купальнике на пляже. Наташа тоже хороша собой, но то на пляже, там привычно. А Маша неописуема, как неописуема и первозданная природа вокруг нее. Иш, как соловьи поют призывно, как кукушка кукует рядом. Телята вон на привязи. Как они траву щиплют смачно сочную, все как-то необычно тут, непривычно для меня».

Ступив на сухой сук, Межин спугнул вокруг все живое присутствие. Настороженно прислушалась и Машенька в воде к этому звуку, на всякий случай подальше отплыла от берега.

- А ну показывайси, хто тама хоронится за ветлами? - сердито спросила она. - Хто там Крот с тобою, говори?

- Это я, Маша, не бойся. Я не вижу тебя и подглядывать не буду. Я за ветлами подожду.

- Тада отвернись и не подходи, я из воды вылезу! Договорились? – наигранно сердито крикнула она. Пётр согласился с ней, боясь обидеть. Он присел на кочку в траве и отвернулся от мостульки. Маша шумно, по-бабьи поплыла на этот берег, поднимая над речкой сверкающие брызги.

- Иди, оделась! – через какое-то время позвала Маша. - Че как пень сидишь тама.

Маша пошагала к плетню опять той же тропинкой. Крот послушно шагал за ней. За Кротом шагал и счастливый Петр.

На Маше была надета простенькая юбка в крупных цветах и сиреневая кофта с широкими рукавами на резинках. Воротничок-стойка туго обтягивал ей аккуратненькую шейку. Кофта в талии плотно облегала девичий стан. При движении ее тело и груди чуть подрагивали в такт шага. Шла Маша стройно и вызывающе прямо. На ее стройных ножках были надеты легкие сандалии самодельной работы. Черные волосы Маша собрала кукошом и приколола гребенкой. «Маша вся хорошая, красивая, добрая и голос певучий».

Пётр был ослеплен ее красотой, лаской, ловкостью и смелостью.

- И што же мы, так и будем итить гуськом? А ну-ка Крот ступай упереди. А ты благодетель ему объявилси, отвязал ево, - Маша шагнула вправо к конопле, Крот помчался вперед. Петр приблизился к ней. Остановились.

- Хоть бы рассказал чево о себе, - попросила Маша. – Айда, чево стали? Небось, думаешь: какая девка смелая. А я понарошки и анадысь тут с землемером себя вела. Он тоже из Самары. У нас ночевал. Везеть мне на людей постоялых. Он по делам каким-то приезжал, все по лугам тут шастал с саженью, колышки какие-то расставлял. На подводе развозила их и я с ним, увидишь, в поле будишь. Говорить, усю пастьбу надо на загонки разбивать. И чередовать пастьбу поденно, штоб не затоптать усю сразки. Грамотей, видать, а молодой ишо совсем. А мне быть и гутарить интересно с городскими вами.

- У вас Неклюдин управляющим работает? – Пётр разговор хоть с чего-то решил начинать. - С его отцом и дедом мои родители были знакомы. Не далеко от нас они проживают.

Пётр не хотел быть перед ней стеснительным подростком. Уж как, а за первую четверть века-то ему уже перевалило. И пора с девицами, как Маша, о чем-то и жизненном думать. Другое дело там были девчонки гимназистки беспечные, порхающие. Красивая Наташа, умная, но очень уж благородная, не такая раскрепощенная, как Маша. «Не девка, а кровь с молоком», - вспомнил слова Петр какого-то мужика сельского.

Но Маша не хотела о Неклюдине ничего говорить. «Узнаеть и без меня, как тот ухлыстываеть за мной, как мне Трифон ройти шагу не даеть».

- Живеть на Дольном поселке, управляеть хозяйством, говорять, не плохо. Ище што? Не женатый - сказать вам. Вот я што о нем знаю. И што экономкою Настя у нево приезжая работаеть, по дому управляеть. С ним ты незнакомый што ли?

- Знаком немного. Учился с его родственницей и попал к их деду.

Петр дом в Самаре вспомнил, огромный, на Стародворянской улице, там все богатеи Самарские живут. Помещики, чьи имения и земли у окружных волостей. Там живут и Неклюдины старшие. А сыновья, закончив сельхозшколы, управляют теперь имениями, сбирают с крестьян арендную плату и отправляют в казну своим престарелым родителям. И у Неклюдиных дети работают на периферии. Межин не из тех сынков, он из служащих.

 

В непогоду

 

К полудню подул сильный ветер с юго-запада: «Из ореховского угла прёть, значить дождь пойдеть», - убеждены сельчане. А он часто оттуда дует, почти каждый день, но дожди свое время знают. Межин как раз и приехал в пору летних дождей. Вот-вот пойдут они скоро. Крестьяне уже их заждались. Вот и теперь небо начало заволакивать черными, как лес дремучий тучами. Они словно половодье гигантское мутными нагромождениями плыли по небу на деревню. Стало темно в деревне и вокруг. Это предвещало бурю или дождь.

Субботин пошел к пчелам, поглядеть их лет. «Ежели они все в улей залетають, то через малое время дождь будеть». Так и есть. Неся тяжелую ношу пыльцы на лапках, они торопились быстрее забраться в леток улика.

- А вон и лесины на деревьях не знають, куда ахнуть, - наблюдая за погодой, проговорил Михаил Евстафьевич. - Акаянный, больше кабы не разбушевалси, сычас тово и гляди сорветь крышу.

А так и выходило:очерневшая солома с крыши сарая улетала за правый угол к соседям с вихрем как пушинка.

- До самих страпилов оголить акаянный можить. - Субботин взял большую полену и пытается удержать крышу.

- Иди у дом! Сычас вить дождь хлыстанеть, и ты до нитки вымокнишь! - крикнула из сеней Дарья. - Обедать пора, молодые заждались, а ты с поленом по двору стребуняешь. Гляди, и Крот у конуру затискалси.

А Субботину хотелось предотвратить ущерба от стихии. Он видел как наседка с цыплятами забиралась под перевернутую колоду, как чёрная кошка пронеслась в кладовую. А напуганные ей цыплята врассыпную разбежались от наседки. Она квокает, нахохлилась, дождя не боится, не уходит. Попрятался, наконец, цыплячий хоровод и в это время уже не капли дождя, а струи полились на землю. Поднимая высоко шпоры, нырнул под колоду и запоздалый петух с хохлом и красным гребнем. Петух сердитый, он ни с чего сзади нападает на ребятишек.

«Зарубить ево акаяннова. А то скандал с соседями выйдеть».

Ветер утих, а дождь усиливался. Субботин с промокшей рубахой бросил держать крышу и трусцой побежал в сени.

- Намокнуть успел, как пес, - ругалась Дарья. - И чево ты за нее уцепилси. Унесеть тык унесеть, не удержишь. Вон губан (ветер) как теперь рветь и мечеть.

- Теперь-то уже не так мечеть. Дождалися дождичка. Давно пора.

- Ходили по Сашиновой горе отпевали, - сообщила Дарья. – Просили дождь имолилися.

Ослепительно сверкнула молния, прорезала весь западный небосвод с низко нависшими тучами. Сверкнуло, и гром резанул пушечным звуком.

- Господи, Исуса Христа! Спаси и сохрани нас грешных от разящева удара, - запричитала Дарья, крестясь и сжимаясь от страха.

- Не боись, пронесло теперь. Эт молонью бояться надо, не гром. Звук он. Вон молонья на Николу цибор у Сазона в щепки разнесла.

- Ну-у, - удивилась Дарья, - у цибор угодила? А у дом бы? И спалила усадьбу.

- О чем сгорюнилась. Он таких усадеб с десяток можеть выстроить.

А меж тем косые струи дождя с неба сыпали ливнем, образуя лужи во дворе.

- Гляди и трава в степи опять полезеть и корм скоту будить до осени глубокой. А то стёрли до Троицы. И скот ходить не будить голодный, - радовалась Дарья.

- Не умреть теперь твой скот. Ты бы хоть о деле радовалась, о хлебе. А она вон об чем, о лебеде. Она нам лебеда твоя што была, и што ее нет. Эт тебе не пырьи, Дарья.

И, правда, загоревали деревенские мужики и бабы, глядя как у них на отрубах весь хлеб от засухи завострился. Одна рожь только и терпела такую жарищу длительную. «Увесь май бедняжки хлеба маились», - думал про пожелтевший ячмень Субботин.

- Попреть и хлебец теперь, Дарья, не горюй. Уцепится за сырмость, успееть раскуститься и ячмень.

- Ай, отольеть, ты думаешь хлеба, Миша?

- А как жик, видала льеть как из ведра.

А дождичек и правда с дымом лить стал, сплошной стеной поливает Субботин двор.

- Хыть бы везде он прошел, родимец, - крестилась на небо, попросила господа Дарья.

- И конопля попреть твоя, Дарья. На зиму делов хватить, то мочить, то мять, то прясть ее. А ткать ее надо. Када?

- Када, када? Заладил. К покосу вон лучше готовьси. Косы отбей, и грабли почини, - в обиде на мужа выговаривалась Дарья.

Но пока Субботины старшие завтракали да спорили, обсуждая долгожданную погоду, дождик успел закончиться. Все поспешили из дома выйти от духоты на улицу. Озон уже в сенях чувствовался. Межин с наслаждением потянул его ноздрями, закрыв от удовольствия глаза. Испуганная Маша увидя это, вскрикнула:

- Што с тобой, Межин, плохо?

- Наоборот хорошо. Дыши Маша и ты азон и наслаждайся.

- Это какой ещё азон? - спросила она.

- Это газ производный, который во время грозы в воздухе появляется. Полезный для здоровья, но держится не долго. Дыши Маша, пока он есть.

И Маша смшно подняв кверху курносенький носик, стала глубоко тянуть им воздух к себе. По примеру Петра она нюхала воздух, закрыв от удовольствия глаза густыми ресницами.

Присев у плетня на старой скамейке, Дарья с Михаилом Евстафьевичем с затаенной надеждой наблюдали за молодыми. К ним подошли две соседки. По рассказам, их тоже сильно гром напугал:

- Я кума как раз яйца из гнезда в подол сложила, иду. И он с треском тут как громонеть, я с яйцами так и присела. А он ище как граманеть, на мне поджилки и затряслися. Бегу к себе, а дождик уже лить начал. И с яйцами я пока бежала, только три от двух десятков и осталось. - Аграфену не интересовало, слушает ее кто, нет ли. Её главная задача новость соседям сообщить. И она скороговоркой ее выпалила.

- А слыхали, бабку-то Копаниху еле отходили от молоньи? – Встряла в разговор другая соседка. - Ушибло молоньей и мою куму Фроську. И говорили што ее муженёк Федор на огороде у борозду зарывал.

И Проса оказалась азартным рассказчиком, Она, рассказывая необычный случай чуть ли не захлёбывалась от удовольствия.

- А вы, тетя, грома не боитесь, молнии только одной, - с улыбкою остановила ее Маша. - Молния, она и крышу сможеть запалить или корову вашу убить.

- Ды, ну тебе ище, чево надумала, - косясь недовольно то на нее, то на Петра, замахала та руками, отпугивая как бы беду. Проска суеверной теткой была.

- А этот твой знакомый тебе, ай как? – спросила Просковья Машу.

- Неуж не узнала ево, тетка? Межин Петр это, Самарский.

- Иш он повымахал, как. Родителей ево я знала. И Павла, и Екатерину.

Уже давно в деревне стало традицией собираться всем соседям у одного у плетня на скамейке или на завалинке. Собирался народ на беседу и к Субботиным. Потянутся туда, где сидят на задушевную беседу, на новости, к которым уж больно охочи деревенские бабы, и молодые и старые. Интересовались больше Петром Межиным: пришел на сколько дней. Для лучшего знакомства он рассказывал им все без утайки о своей жизни, о дальнейших намерениях. Не говорил только о том, что родители его канули, даже могут быть отсюда они недалеко, в Герасимовке или в Гавриловке. А почему они молчали, до сей поры, он и сам не знает. Видимо, была у них на то причина. Из разговоров у плетня Межин понял, что Трифон Митрофанович Неклюдин тут всеми делами управляет и ведает всем. Он холост еще, но вскоре норовит себе невесту для жизни подыскать. При этих словах Маша заметно смутилась. А Михаил Евстафьевич умело перевел разговор на другую тему.

Федор с Игнатом сообщили о сенокосных планах Неклюдина. Велел всем мужикам у дальнего колодца собраться, сенокос делить будут на делянки. Петр собрался с ними пойти. Маша не перечила, собралась тоже пойти с ним, но потом передумала.

- Лучше я все свои мордочки проверю, - сказала она, - а как ты возвратишься, то ухою угощу и жареными карасями. И штоб там больно то не засиживался.

 

На сенокосе.

 

Встал Петр до света - так с мужиками договаривались. Еще солнце не взошло, но когда он вышел на зады к речке, уже распевали невидимые соловьи. Доносились с выгонов и звуки просыпающихся жаворонков. Бойкие воробьи стайками атаковали субботинский двор. И сорока доклевывала остатки завтрака мирно спящей в конуре дворовой собаки. Заметив крадущуюся кошку, воробьи с шумом поднялись на освещенные ветви березы и там звонко зачирикали. Говорят, луга сенокосные давно подошли, но не косили, ждали традиционного дождя. Он прошел, теперь за недельку надо будет убраться с травами. Это объяснялось тем, что успеть надо за окно между этим и следующим дождем. Межин достал полную бадью воды из колодца, окатил себя ее прохладой, приятно вздрагивая и пофыркивая. Тело его загорело на южном солнце, теперь больше от холодной воды порозовело. И освежилось и сразу же есть захотелось.

«Нет, голубчик, это тебе не дома, чтоб сначала еда, а потом дела. Тут, наоборот, с делами поначалу, а с едой подождем».

Межин вспомнил рассказ Субботина о тайных связях Насти (так, кажется, ее зовут) с Неклюдиным. Она своя вроде бы ему, хотя и дальняя родственница. «Чего только не наслушаешься тут в деревне. А в Самаре по соседству жил, может с ней, знакомый был. Мало ли у них бывало там подростков всяких. - Пётр собирался познакомиться поближе с хозяином, по сути дела хозяином этих земель и деревень. - А вдруг я тут и место себе найду?».

Меж тем и Трифон Митрофанович Неклюдин тоже спозаранку встал. Он взял себе за правило пить по утрам молоко парное. И много, когда на опохмелье. Бабка Ксения эту привычку хорошо изучилала, спрашивая у Насти: «Оставила, што ли молока-то, всю не пропускала?» - А та смеется: «Полведра оставила, пил учерась».

«Не столько бы выпил, дело-то лучше бы получилось с Настей, - просыпаясь и потягиваясь сладко, начал вспоминать Неклюдин вечер вчерашний. - А все же хороша шельмовка. А там какая-то Варька еще была. Пойду, зайду к ней, разузнаю. Только осторожно, по задам, а то вдруг до Субботиных сейчас дойдет. Не хорошо. Поди, тогда к ним со сватами».

Он направился к Насте через Безгинов сад. За ним на пригорке у оврага кухонька ее саманная, побеленная на хохлацкий лад кухонька. Дворик, обнесенный вокруг плетнем.

«Погрешила шельма она при муже еще, а управляет делами по дому добром. Не в жены ли метит она ко мне. Но до Машеньки красотою она не дойдет. И дед говорил, што там она какая-то родственница дальняя. Вот бы умер дед, и глядишь Неклюдинские хутора отошли бы мне. С домом ей надо что-то решать». - Вспомнил и этот наказ деда Трифон.

Это началось еще давно, с приезда её Семена. Они с Настей приехали в поселок Дольный, где жил и Трифон, управляя дедовым именьем. Семён скот Трифонов кормил, она по дому экономкой числилась. Опять же по наказу старшего Неклюдина. Она, бывало сепарирует молоко в сенцах, а груди пышные. Кофточку как нарочно Настя оставит расстегнутой, сама манит его улыбкой к себе. Ему это так тогда казалось. Прельстила, приласкала его сразу. И чуть-чуть к ней он однажды дотронулся. А потом пошло-поехало. И все украдкой от Семена и от людей. А когда уже Семена-то не стало, тут и сам бог велел в любовь играться им. Придет она вроде бы по его дому убраться, когда он еще с постели не вставал. Заглянет с тряпкою в его комнату и чем-то понарошку погремит.

«Поди, Настеха, хоть подушки мне поправь, - скажет он ей. А как подойдет, притянет ее - и на койку. - Ах, какая девка горячая, а детей и с Семеном, и со мной вот не бывает». - Бабы-то разное толковали про Настю с Семеном. Вроде бы он богу душу отдал не по воле своей. Хотя всем видно было – чахоточный. А Настя, как умер ее Семен, и намеки на женитьбу Трифону стала давать: «Ну, как со своею-то?» - Отвечал: «Хорошо». А сам так и тянул с женитьбой. – «А гусь ты тоже хорош, - обижалась Настя, - о себе помнишь, что жениться на родне нельзя, а вожжаться по ночам украдкою можно, что ли»?

« Как вот сейчас за этим крадусь опять задами» - думал Трифон.

Настя, как он и предполагал, спала еще. Своего скота она не держала, жила и питалась за счет его двора. Вот и отсыпалась после уборки по его дому и хозяйству. Только и держала она одну птицу. Куры на дворике выпущенные из курятника за плетнем ходили. Красновато-серый петух со свалившимся на бок гребнем важно расхаживал по чистому дворику, поросшему густой травой-муравой. Он как взводный командир вел с десяток хохлаток в калитку за плетень на кучу мусора, но на встречу появился Неклюдин Трифон.

«Ко-ко-ко», - приветствовал его важный красавец-петух и, захлопав крыльями, призывно загорланил на всю округу, а куры наперебой стали кудахтать около него. Трифон улыбнулся им и побрел к окошечку отстукивать условный сигнал Насте, воровато оглядываясь вокруг.

За околицей, уже далеко от поселка, Трифон опять стал осуждать себя за то, что к ней зашел. Кажись, соседка его видела, как выходил и шел по прогону. Уводил он его в сторону Соленого лога на сенокос. Хоть и лето выдалось жаркое, а травы в низинах неплохие вымахали. Особенно Дольные луга богаты были травами.

«Тут надо сразу косить, а не у дальнего колодца. Хорошо, что обулся в сапоги, росища какая на траве, только времечко для косарей: «Коси коса, пока роса». Разобью на делянки, составлю список косарей и срок установлю, пусть косят. - размышлял Неклюдин. - Нерадивых, что ли, парочку лишить наделами. Для других это пристрастка»

«Тяв, тяв», - откуда-то донеслось слева, совсем с Трифоном рядом.

- А, хорь! Ты тут голубчик, поселился? Живи, живи, не ленись только, мышей только лови, да сусликов. А то от них отмолу нынче нет, поразвелось их кишмя. - Хорь потявкал, взъерошившись, но при приближении человека стремглав нырнул в винтовую нору, блеснув черно-рыжею шубкой и распушенным хвостиком. - Иш чево понастругал тут акаянный. И птичек наловил. Задушил синичек с десятов, мигалок. Птицу-то ты зря сожрал, все остальное - для посевов лучше.

Тропинки резко повернули влево к низине, Трифон пошагал туда. «Чай, сообщат им, что собираемся здесь? - думал он. - Кажется уже гутарят мужички».

- Оно, право слово, можеть и не выгодно, а куды ж ты опричь Митрофаныча-то подашси? - услышал управ. «Про меня калякают, не выгодно вам, отдам другим, год-то вон какой сухой, их не поправить, травы-то и ливнем теперь». - Мужики притихли сразу же, как только его увидели. Они лениво встали с тюфяков расстеленных на сырой траве и картузы перед хозяином поснимали. Утупили взоры в траву, опираясь на косы. Приготовились слушать. Что хозяин им предложит на сенокосе? Среди собравшихся мужиков Трифон сразу заметил незнакомца плотно слаженного красивого парня.

- Здоровы ли мужички будете? - поприветствовал он мужиков.

- Здоров, Митрофаныч! - вразнобой ответили они. - У парня-новичка ничего в руках не было: ни косы, ни картуза. «Зачем тогда тут появился?» - подумал про него управ. Тот не приветствовал управляющего и поклоном. Это задевало самолюбие Трифона.

- Кто таков у нас незнакомец? - указывая на парня, спросил мужиков Трифон.

- Здравствуйте, хозяин, - Петр шагнул Неклюдину навстречу, подавая руку.

Одет он в ладно сидящую спецовку. Межин прихватил ее в дорогу специально. Всякое в дороге дело придется делать, не в выходном наряде всегда только быть. И сапоги по росе пришлись теперь кстати. Субботины подсказали, в частности Маша: «Вымокнешь, как цуцик, в Соляном». И она права, угадала, как в воду глядела.

- Петр я, Павла Ионыча сын, отца помещик этих мест знавал. Дед он ваш, не так ли?

- Он у нашева соседа Субботина остановилси, - пояснил мужичок щупленького вида, но говорливый и рассудительный. – Ево мы Митрофаныч подучим тут малость, смахнеть и он свою делянку, коль возметь у вас свой надел.

- А это мы поглядим. Из Самары не травы косить, небось приехал? - ответил Трифон. –Парень интересуется делом, стало быть. Пускай поглядит, послушает. Давайте о делах теперь поговорим, - властно продолжал Трифон. - Ты вот Кавешников ево-то смело представляешь, мол, у соседа остановился. А в году в позапрошлом кажись, делянку ты так мне исщипал, как хреновский парикмахер какой. Отбил хоть косу-то свою нынче, аль нет?

- Отбил, а как же.

- И всем это касается, не одного его.

- Нам бы восьмую долю, а то чижело трава косится, - заговорил опять Кавешников.

- У хреновского плясуна завсегда чего-то мешает, - грубо ответил ему Трифон и вынул заготовленный список косарей с пометками. Начал список зачитывать. А, зачитав, он подозвал к себе Межина, сказал:

- Ты, видать, не плохой грамотей, айда ко мне в помощники, я сажень вручу тебе. Так и быть за землемера временно мне послужишь. – Поговорить они направились к уже сметанному стогу сена, стоявшему на пригорке.

- До дождей для себя похлопотал, застоговал и сохранил, а то копны сгнили бы к чертовой матери, - похвастался Трифон. - Стог сена такой свежий аромат пахучих трав источал, чтопахло саженей за десять не доходя, Петр это почувствовал.

и говорит первый. Но Трифон перевел разговор на другую тему: - Какая у вас прелесть тут, сколько цветов вокруг, лугов богатых, - похвалил Пётр.

- Мужики тебя солодкою еще не угощали?

- Нет, но говорили, что Соленой лог ею богатый.

- Он и травами, и зверьем, и птицами богатый. Это не овраг, а заповедник природный какой-то. А там, наверху пруд построен еще нашими предками. Он тоже Соляной. Говорят, тут дорога проходила Соляная. На лошадях по ней с Соль-Илецка в глубь России соль переправляли возчики. Сейчас дорога зарастает. Места известные со старины. Говоришь, приехал к Субботиным, родной им што ли будешь?

- Нет. Просто по заездам к нам я Михаила Евстафьевича давно знаю.

- Видал у них какая дочка красивая? - улыбнулся Трифон. - Нравится тебе семья, девка?

- Да, семья приветливая, гостеприимная. Тут не поспоришь. - О Маше Петр ничего не сказал. Пусть сам чего хочет, думает о ней.

- Толковые люди нужны везде. Хочешь сходу узнать мое мнение по тебе?

- И какое же мнение? – насторожился Петр.

- У меня писаря нет в управлении. Не хотел бы ты им стать? Подумай, оглядись и решай. - Говоря это, Трифон загадочно улыбался. Он встал, раскопал с угла стога дырку, достал оттуда деревянную двухметровку-сажень. - На вот. Я буду зачитывать - кому сколько, а ты отмеряй им надел трав. И никто тогда на нас в обиде не будет.

«Уж не умысел, ли тут какой», - подумал Петр о предложении стать ему писарем. - Не зная человека и - на тебе должность. Ладно, поживем-увидим».

- Гавриловка отсюда далеко, видать? - Петру не терпелось узнать чего-то о своих родителях. Как в воду те канули, вот уже третий годок пошел, как из дому уехали.

- Али туда тоже хочешь податься? - опять с улыбкою, спросил Трифон.

- Прислал купец Иголкин письмишко загадочное. Приезжай, мол, так-то так, по делу ваших родителей. И все на этом объяснения. А местечко-то вон, не ближний свет оказалось.

- Да, до этого села верст эдак тридцать отсюда будет. Гляди, уж ежели так важно, с возчиком моим доскочишь - после сенозаготовок разрешу. Там об этом и договоримся

- Вот спасибо вам за щедрость и на добром слове, - обрадовался Петр.

В это время к ним подошли косари, Трифон стал их фамилии называть. Записывать в черную тетрадь они стали делянки, где шагал с саженью и сколько кому отмерять Пётр.

- Трифон Митрофаныч, а можно кому и два пая узять, штобы сенца хыть уволю-то накосить? Иш как ее подпалило, бедняжку. На сдвоенном валке и то травы чуть собирается. А в одиночном ряду он и вовсе жиденький, как хвостик лисий.

- Тебе, Кавешников, всегда все мало, большекромый ты какой. - Но Трифон все же прибавить Петру велел к его делянке десять саженей вширь. Тот долго кланялся управляющему и благодарил его всячески, и усердно.

Расставив косарей по делянкам, Межин и Трифон отправились теперь в холодок к омету. Подсчитали, сколько лугов всего роздано и сколько примерно будет арендной платы.

- Теперь айда ко мне, там возчик меня поджидает, в контору с ним покатим. Там заодно узнаешь и с кем в Гавриловку поедешь.

- Э, мил ты мой хозяюшко, однако ждал я долго вас, - Дядя Борис испытующе уставился взором в Петра.

- Не узнаешь, старина? А я вот видел вас однажды у нас, - сказал Петр.

- Иде это у нас? - переспросил возчик.

- Иде, иде, - передразнил конюха Петр. - Забыл, как ночевал у нас зимой. Мясом торговал, когда на рынке?

- Эх, брат! Межин значить будешь ты, тада?- догадался дядя Борис, в бороду ухмыляясь.

Он вспомнил, как в трактир они вниз к Волге однажды ходили с отцом этого парня. «Вины там заморские усякие и рыбина закопченная на заборах висить. И цена-то ерундовая».

- Ай? Чё сказал, хозяин? - опомнился он, понял, что его тот спрашивают.

- Он говорит, подбросил бы ты его к купцу какому-то, До Гавриловки там кажись.

- Ай, прям, сычас и поедем? - уточнял дед, правя вожжи и играя рыжим жеребцом.

- Мы не туда поедем, а ко мне. Сюда вот садись Петр Павлович, - Неклюдин указал на правую сторону тарантаса, - а я вот тут, усядемся? - Поехали.

Кучер стал выруливать в противоположную сторону от зуевского направления. Пподпрыгивая по старым ковыльным кочкам, по прогону скотскому они поехал в сторону поселка Дольного к управляющему.

 

У Трифона Неклюдина

 

Дело по времени шло уже за первую половину дня, Петр, предвкушая предстоящие угощения, был настроен к ним положительно. Но Маша-то его поторапливала быстрее вернуться назад. А тут вот ему и сюрприз. И тучки как по команде невидимой силы все небо вокруг заволокли. Притихло опять, припарило. Вот-вот с неба закапает, а то и ливнем польет.

- Кажись, опять на дождичек припарило, - первым заговорил о погоде Борис Горлов.

- И чижи к земле прильнули, - напомнил приметй Трифон.

- Да, мошкара опустилась и стрижи за нею, - отвечал Горлов.

- А я еще по пчелам узнаю, дождик будет или нет.

- А как по пчелам? - спросил Трифона Петр. Хотя сам эту примету знал.

- Вот подойди сейчас к улью и погляди, куда они летят? Все в леток вот-вот из облаков дождь польется. Чувствуют они природу.

- И рыба вся под коряжник лезеть пред грозою, - метеорологические знания проявил опять конюх, Борис Горлов. - Я ишо у Крымскую погоду познавать научился. А на войне без этого не можно победить.

- Иш, стратег нашелся - в лице конюха, - съязвил управ.

- Стартех не я, а этим наш прапорщик занималси. Он выщитывал и полёт у ядрах, штоб летели она, куда надыть. Умный прапорщик. А я только ветфебель. Но случись, ево убили, то командовать стану я. Он мене и учил уму-разуму.

А дождичек между тем уже посыпал на землю словно из сита. На колеса грязь стала наворачиваться и при быстрой езде забрасывала комьями телегу, налипая на грядки и одежду людей.

- Ты, дядя Борис, не спеши очень-то, но поторапливайся, проголодались мы все уже.

- Ды хозяин, он сычас отстанет от колес на ковыле, - успокоил извозчик.

- Давай задами по вдоль речки к саду Безгину держись, - советовал ему Трифон.

- А к Насте заезжать будим? – осторожно спросил Горлов.

- Ты нас-то к дому довези, и штоб она тут была.

- Понял, не впервой с гостями, - извозчик, задами подкатывал к огороженой плетнем широкой усадьбе.

- Вот мы и дома, слезаем, Петр Павлович. Сушиться будем, насквозь промокли. Пошли бы дожди раньше, урожай несвозной был бы, весной-то сеяно всё во-время.

- А как понять, что вовремя прошел дождь ай не вовремя.

- На это Межин есть крестьянская наука. Посеяли - дождичек подавай хороший. Потом один на выходе стеблей, потом на колошении и на наливе. Земля-то у нас плодородием богатая. Иш, какая она черная, как смоль вон грязь-то на штанах. И не грязь это, а кормилица. - Трифон так увлекся рассказами, что и не заметил, как извозчик с Настей к ним на тарантасе с задов подкатил. У Насти, как заметил Петр, был смелый взгляд, даже озорной. Она была чертовски хороша. Аккуратная фигурка, упругие маняще - крупные груди. Головка с кукошем волос сзади. Одев на себя наспех какой-то походный зипун, не покрыв ничем голову, она так и появилась перед ними промокшая до корней волос. Маленькими ручками в коротких рукавах она стряхивала с головы и шеи густые капли дождя, проворно опускала их к подолу длинной юбки, поднимала подол, обнажая их, стряхивая бусинки дождевых росинок.

- Звали мене, Трихвон Митрофанович? - спросила приехавшая Настя ласковым украинским говорком.

- Отпирай Настеха, веди нас с гостем в горницу. Чертовски мы проголодались с Петром Палычем. Знакомься ты сам с ней. Вижу, глаз ты с неё уже не сводишь. – Управ, улыбаясь подталкивал Настю на крыльцо к замку, стаскивая с ног сапоги, опираясь о ее колено. Петр заметил, что Настя и не пыталась от него отстраниться. Она позвала Петра проходить:

- Наклонитесь толька, штоб не ушибиться. Иш повымахал ведметь какой, - она азартно захохотала. Взяла его за руку и повела в низкие сенцы через крылечко и высокий порог. Там Настя подвела Петра к двери обитой войлоком. Открыла ее за медную ручку и впустила вперед.

- Раздевайтесь тута, посидите на диване. Почитайте газетки.

Но Петр углубился просмотром бумаг написанных красивым почерком. Настя, зайдя в чулан и закрыв легкую дверь, загремела посудой и стеклом.

- У погреб што ль ушел, - вслух размышляла Настя за легкой дверью.

Петр прислушивался к размышлениям, сравнивал ее с Машей Субботиной: «Красивая Настя, но Маша нежнее её чем-то». Он еще не понял чем Маша привлекательней Насти.

Дверь приоткрылась, Настя в фартуке с кухонной доской выглянула, позвала Петра:

- Иди у кухню Петр Павлыч, Трихвона нету, столик передвинем.

Петру нравилась ее простота обращения.

- Одново-то я вот тут Трихвона кормлю завсегда, а сычас-то вы удвоем пришли. А можеть и дядю Бориса он пригласить обедать? Развернем сычас стол так вот. - Настя ловко обошла Петра сзади, взявшись за края стола, легко приподняла его, указывая глазами, куда Петру его край заносить.

- К лавке поставьте и сядите к лежанке. А он у окошка садиться и двор разглядываеть. А када я у печки, он сзади глазееть на мене, ненасытный.

- Стало быть, вы нравитесь ему, - улыбнулся Петр.

- Усем штоли нравлюсь, кого бы не привел. Вот вам я безразличная.

- Ну почему безразличная, вовсе нет.

- Тады обглядел бы, чево-то и подумалось. Я слышала, хозяюшку искать приехал, так?

- Жизнь план покажет... - Пётр не договорил, вошел хозяин.

- Помогал извозчику. К тебе на ночлег отправил.

- Избу только, а клетка на цепочке. Не впервой чай, пусть отдыхаеть.

Трифон, пройдя в чулан, стал под рукомойником умываться. Петр последовал его примеру. Настя сняла с задорги полотенец, подала им его и пошла в сенцы. Возвратилась с бутылью оплетенной розовой лозою и с ручкой.

- Эту, подавать ай есть другая? - уточняла Настя.

- Пойдет и эта, крепкая зараза. Землемеру пришлась по вкусу. Там есть и в плетёнке. Видала?

- Ту вы с землемером и начинали, позабыл?

- Как же, он про землю тут всё балакал.

У Петра после первого же бакала вина появилось головокружение и желание с Трифоном, с Настей, которая тоже с ними выпила. Она часто уходила от стола в сенцы, неся то холодные закуски, то бегала в переднюю за рушничками.

- Угощайтесь всем, што бог послал, - любезно ворковала она, обращаясь больше к Петру. – Трихвон, и про ту плетенку помни, што стоить подле тебе.

- Настя, ты не забудь прибавлять закуски, што бы не спьянились. А то анадысь я отвлёкся, а землемер с тобой уже за задоргой.

- И што я подданная тебе? Работаю на тебя, а ещё чево? - рассердилась Настя. Пётр поспешил ее шуткой отвлечь:

- Настеха, пусть хоть он ко мне тебя приложит. Ничево зазорного, дело молодое.

- Э-э, нет, Петро, не в этом дело. Я рад был бы, и тебе нравится Настя. Умер ее Семен и что? На этом жизнь кончается? Не чужая мне она. Дед мне шкуру за неё снимет.

Петр слышал от Субботиных, что овдовела Настя, схоронила Семена. Плешко из малороссов. Захирел, как женился на ней. Детей с Настей они не нажили. Умер от чахотки, люди рассказывали. А злые языки чего только не предполагали на этот счет. Винили в смерти Настю и хозяина: «Вожжаются, в могилу парня загоняють».

Так ли это? Но Петр казалось, у них что-то было или есть. Решил присмотреться.

- Мне вот давеча слова твои и предложение запали в душу, - сказал он, обращаясь к управляющему, - нравится природа тут мне, люди. А жить где поначалу?

Он слышал о принцыпе управляющего, размещать своих гостей на ночлег у своей экономки. Петр во хмелю на это и рассчитывал. Настя угадала его мысли и непреминула ими воспользоваться:

- У мене на ночлег хозяин размещал своих гостей прежде. Может и вас направить, я согласная.

В окно застучали дождевые капли, потекли ручьями к наличнику.

- Вот бы на всю ноченьку бог дал нам его, - Трифон глядел через окно в ночную темень, не слыша о желании Насти. Но, как окажется, Неклюдину и был прямой смысл соединить этих людей. Он предполагал, Субботины не прочь были Машеньку за приезжего пристроить замуж. А Маша и ему до этого надежду вселяла.

«Не попутал этот бы мне карты», - думал он. А вслух проговорил:

- Вот как обглядишься, Пётр, так с тобой и вернемся к разговору о работе. - Я Насть тебе не как бабе уличной о задумке говорю. Не чужая ты и другим Неклюдиным.

- О чем ты это, Трифон? Пообещал ему чево-нибудь? - спросила Настя, глядя то на хозяина, то на Петра.

«А девка она завидная», - мелькнуло у Петра в мыслях.

- Мне уж сколько раз ты говорил о планах своих на таких вот молодцов. Пойду, открою окно в передней, а то жарко стало всем уж.

- Разжарилась. Не обращай Петро на девку внимание. От наливки это. Как Пётр, еще по фужерику? - Трифон заполнил их и, не дожидаясь его ответа перевернул в рот свой фужер.

«Крепок, как дуб, - подумал Петр. - И я не слабже». Выпил то же.

- За согласие, - сказал потом управляющий. - Идет?

- Идет.

- Чево у вас идеть? - зайдя к ним, спросила Настя.

- Вино идет, - ответил Трифон, закусывая вареником в сметане.

- И вам идеть тоже? - спросила Настя Петра.

- Не так уж очень аппетитно, но пошло.

- И мне, што ли, можно? – кокетничая, взяла она маленькую рюмочку.

- Дождь, Настеха, идет, спросил Трифон, когда та возвратилась?

- Идеть, Триша, идеть, - озорно ответила она.

- То-то в сон меня все тянет - к дивану. Насть, не обессудь, а помогла бы раздеться.

Настя поглядела на Петра, будто спрашивая разрешения. Трифон, не дожидаясь ее, поднялся. Его качнуло, он не ожидал, что вино ударит в ноги. Найдя равновесие, подошел к Петру. Он взял его под мышки, спросил Настю: «Куда его?» Та пошла в переднюю. Петр следом.

- Ну, и чево нам-то теперь делать? - потом задавала Настя Петру вопрос.

- Я тут тебе Настенька не советчик, давай за двоих решай что делать.

Настя, убирала со стола и решала.

«Вот поведу к себе ево, а Трифон тоже приплететься туда. И што я?» - Э-э, будь чево будеть, - проговорила она, приподняла чудную головку от посуды, маняще улыбнулась.

У Петра стало на душе хорошо:

- Будь, что будет, - услышала Настя. – Петр подошел к ней взял ее за упругую талию и крепко притянул к себе, легонько приподнял. Настя размякла. Отбросив руки назад и запрокинув головку, она словно приготовилась к следующему объятию. Петр прильнул к ее губам. Опомнившись, что они у Трифона, так же быстро отстранил от себя Настю.

- Испужалси, што ли чево? - захохотала Настя, - не бойси, уйдем ко мне, вот только уберу тут у чулане. - Разрумянившаяся Настя теперь проворно все прибирала и расставляла по своим местам. Петр любовался ее ловкостью.

- Хозяюшка хорошая. Одна давно живешь?

- Да уж порядочно, пора бы и прибиться к бережочку какому. А разве сладишь с вами.

- Не прибедняйся Настя, вон какого короля укрутила, на село и поселков всех хозяин.

- Он-то хозяин, мне хозяйкой быть бы. Уж дедушка и то и это разобещал. Он, говорить, усе знаить и тереби ево. Потереби. - Она замолчала, к двери подошла, прикрыла её плотнее. - А то подслухаеть еще. Айда у сенцы, там плащи висели, задуй мне спичку, темнота-то какая.

Дождь звонко шелестел о доски крыши и ручьями из желобов стекал в подставленные бочки. Бочки до краев наполнились, вода разливалась теперь лужей по двору.

Настя уцепила Петра за рукав плаща, потащила в сторону сарая.

- По задам пойдем по стеночке, удоль нее держись. Петр Палыч, куль только натяни, намокнишь. - Настя и в дождь всё тараторила безумолку своим хохлацким говорком. Не понять, то ли она по зуевски говорит, то ли зуевцы равняются по ней. Переплелось в их речах.

- О Семене слышал. Это муж был твой, умер который?

- Эх, Сеня – был, ды сплыл. Сгорел как свеча на подсвечнике. Он работал тоже у нево. За скотом ухаживал. Потом прилипла к нему чехотка. Начил таить на глазах. А я молодая была.

- И сейчас ты не старуха, - Петр, чтобы подбодрить ее и отвлечь от воспоминаний привлек к себе, просунул руку между пуговиц в плащ. Ладонь легла точно на грудь Насти, а сосок груди напрягся и оказался между его пальцев. Настя остановилась, повернулась к нему. Петр расстегнул пуговицы ее плаща.

- Тада и свой расстегни, и будем, как у балагане спрятаны. - Настя обняла его под плащом за теплую талию и скрестила пальцы у него за спиной. Он сделал то же самое. В длительном поцелуе обоим было в этот миг так сладко и тепло, что забыли они и про дождь.

- И будем так стоять, и целоваться, што ли? - оторвавшись от его губ, прошептала Настя. Сама еще сильнее прижалась к нему. Петр, разгоряченный её телом и порывом нахлынувшей страсти, тискал её, кружил, поднимал и опускал, жадно ощущая ей упругие груди. Он брал в ладонь то правую, то левую грудь, обнимал ее и беспрерывно целовал.

- Иш, какой ты Петь. От тебе пышить как от голландки топленой. - Настя выскользнула из его объятий и пошла вперед. нащупывая сапогами знакомую дорожку. В темени остановилась. Петр даже натолкнулся на нее. - Вот так-то по чужим задам ходить с чужой бабой-то, - хихикнула Настя. - Там, у себе, небось, не шастал в темноте такой. И задов там, небось, нету.

- А мне не страшно тут, а очень даже интересно. Тем более с такой женщиной. - Он опять попытался ее поймать, захватить в свои сильные объятья.

- Не много ещё потерпи. И не гутарим извозчика разбудим, хатка вот моя.

- И он у тебя, - Петр, было, разочаровался в планах с Настей.

- Не пужайси, он у клети спить как убитый. - Петр обратил внимание на лошадь, на торантас, на котором ехали. Прошли они через заднюю калитку в дворик.

- Боюсь окаяннова, ды дядь Бориса-то, - прошептала Настя. – Ух, и наплететь не знай чево завтра. Сюда айда Петя.

Прошли еще одну калитку и очутились около низенькой сенной двери. С соломенной крыши капли дождя стекали уже не струйками, а беспорядочно. Поднакопив в себя дождевую влагу, она как губка до поры до времени ее удерживает, а потом где-то вдруг выплескивает ее как из ведра. Отсюда и поговорка: дождичек льет как из ведра. Это с соломенных деревенских крыш дождевая вода льет как из ведра при сильном дождичке. Зайдя в хатку, они очутились в теплой комнатушке. Настя, не зажигая света, усадила Петра на широкую лавку, стала своими юбками и шалями на ощупь занавешивать окна.

- Штоб посторонние на окна не глазели. А то увидють свет горить у Насти и слякоти не испужаются к окошкам припруться. - Вместо лампы с пузырем Настя почему-то зажгла маленький фитилек, опущенный в низенький синий сосуд из стекла. В сосуде тоже был керосин налит. Фитилек вначале сильно коптил. Настя удавила его бугавкой.

- Хватить нам и каптушки, не вышивать авось. Чаёк поставить, или кваску принесть?

- Ты хозяйка, тебе видней.

Она забрала плащ и у Петра, повесила рядом на задоргу, распростала для сушки. Подойдя вплотную, положила ему на лоб тыльной стороной теплую ладонь:

- Голова, не болить што ли от наливки? От сырмости не протыл?

- Болит, полечи, - он привлек на колени тепленькую Настю.

Она, окарачила его ногами, обвила шею, влилась в его губы поцелуем.

Петр не мог бесконечно так сидеть с женщиной. Инстинкт природы подсказывал ему, пока Настя не остыла надо действовать. Петр поднял ее, придерживая под зад, понес в переднюю, перед входом стоял диванчик.

- Не надо, Петенька, не надо, - зашептала Настя.

- Нет надо Настя и тебе и мне. - Он опустил ее, попытался расстегивать пуговицы на ее кофте, но руки дрожали. Настя помогать ему, в то время как Петр уже лихорадочно стаскивал запутавшуюся в ее ногах юбку. Обнажилось ее тело. Ослепленный ее грацией Петр как сумасшедший обнажал и себя.

Вцепившись за его плечи, Настя часто дышала и приглушенно стонала, нашептывая ласково что-то бессвязное. А, пройдя вершины любовной страсти немного успокоившись – говорила:

- Затискалси акаянный, стыда у тебе нету. И каптушку не задул. А то и подглядеть хто можеть. А бабы толкують при свету детей не делають. А мне Петь страсть родить, как хочется. Петя миленький, потуши, говорю. - Настя опять притянула его тело к животу. - Миленький, хорошенький. - В такте движений играли ягодицы, ее ножки Пётр крепко держал у себя на плечах.

Наконец, достигнув и во второй раз апогея, их тела ослабели, сделались ватными. Настя, сладко вытянула ножки, благодарно улыбнулась ему. Она опять говорила о ребенке. И хвалила Петра, называла его сильным: «А я думала, што нету мужиков, которые бы любили мене так, как ты сычас».

- Дюже я любила Сеню и он мене. Но бог убрал ево от мене, - печально костатировала она. - Худущий под конец стал, еле ноги волочил, бывало. По ночам согреться никак не мог, какая уж тут со мной любовь. Вот и пригляделси, поначалу к нему, а потом и на мене позыркивать стал хозяин-то наш - Трифон Митрофаныч. А я-то глупенькая девка, нет хитрости у мене, ничего нету. Он и айда при случае ощупывать мене.

 

Межин с Настей на природе

 

Они долго еще разговаривали. Петр несколько раз засыпал, лежа у нее на руке. И, то ли отлеживал ее, или она начнет её вытаскивать, он опять проснется. Потом Настя встала, разнавесила окна, чтобы утром не проспать. Взяла лежавшую на полу рубашку. «У чем мать родила бесстыжая расхаживаюсь». - Настя разбросала по плечам богатую косу, встряхнула резво головкой, взяла с затылка гребенку, начала ею расчесываться, приколку забрала себе в зубы. Петр последовал ее примеру - одел подштаники. В домике и после дождя было душно.

- Форточек Насть в окнах нету? - спросил он, подход к Насте. Она махнула отрицательно. Ему понравилась ее стойка, он обнял её спереди и поцеловал в шею. Она не отстранялась. Закончив с косою, указала ему на постель. Сама загасила каптушку легла к Петру под бочок, как когда-то ныряла под одеяло к своему Семену. А дождичек уже не стучал об окна, тучки на небе раздвинулись, в окно заглянула полная луна. Она осветила их и опять спряталась за тучку. Вскоре они заснули крепким и спокойным сном.

Утром раньше их проснулся Трифон. Он привык рано вставать. Особенно летом, когда в селе работ полевых невпроворот. За дворовым хозяйством Настя следит зорко и ухаживает ловко. А всё имение - попробуй его проконтролируй, особенно эти арендные поборы сокрушили. И без писаря грамотного дело усложняется. Мысли всякие роились у него и в хмельной голове: «Межин подойдет на это дело. Не допустить, чтобы он с Субботиными породнился. Машенька-красавица и мне для жизни пригодится. Хотел притвориться, что напился, а получилось взаправду. Так получается, хотел Настю экономкой устроить после смерти мамы и дед был доволен, родственница устроена к делу. И Семен у скота. А он возьми и заболей. И пошло баловство Настей. Оттянулось сватовство Маши. Надо сватать ее срочно. А я чего тяну? К ней липнут, девка она видная и не бедная. И Межин видать глаз на нее положил. Пусть теперь кидает. Оставим их в покое, а с дедом к ним срочно умчимся. Успеть бы, до рассвета». - С задов Трифон увидел - лошадь стоит не впряженная.

- Ах, хрыч старый - дрыхнет шельма. - Подкравшись к двери клетки, попробовал ее отпереть. - Слава богу, не заперся. - В темени пробрался к топчану. - Дядь Борис, че дрыхнешь? Вставай, проспишь царствие небесное!

- Эх, тит твою мать, ай рассвело?

- Рассвело, рассвело, тогда поздно уже, собирайся - быстро. Пойду пока, запрягать.

- Вы што, хозяин, не можно вам-то. Иду я, иду!

- Вы, вы, сразу. На вы перешел, понял, что спрокудился. Эх, хоть не говори и не приказывай старому хрычу. Обычно другим старикам не спится, а этот…

- Дык, Трихвон Митрохваныч, при добром-то здравии и подрыхнуть можно.

- Вот уволю и тогда дрыхни себе вволю и сколько захочешь, - пригрозил управляющий.

Трифон, хоть и разносил своего возчика за его выходки, но другого конюха не хотел. Сомневался - сможет ли. Очень хитрый старик и находчивый.

Вдвоем они впрягли в тарантас застоявшего конька, дали водицы попить.

- А даш больше, мышки коня схватють. – С знанием дела рассудил дядя Борис. Это он усвоил, когда одного коня загнал насмерть после водопоя. Рассказывает теперь. - Тит твою мать, думаю: загнал, конец коню. Он тада оглоблю сломал, када навзничь хлопнулси…

- Потише, поселок разбудишь, - поругал деда Трифон.

- Понял. Ехать лучше иде теперь? Ище пастух Данилыч и тот дрыхнить, - зашептал конюх. - Он бы так-то завсегда усех раньше должон уставать.

- Должон, но не обязан, вот как ты сегодня.

- Не серчай, хозяин, исправлюсь. Выправим с тобою положеньице. Грязь-то, какая, а. Хорошо пролил. Глянь на ковыле, на колесы грязь липнеть.

- А Данилыч твой вчера на чатушку денег брал От тебя я шел. Он дождичек обмывал - и дрыхнет теперь до восхода.

- Ему не впервой. Тит твою мать, и щас не увовремя гонить. А будить усех баб поселоцких, у рожок свистить, аж в ушах звенить. А то и заореть на них благим матом: «Эг-г-ей! - Дуняша! или Маняша! Уста – вай! Прижалася к Данилу-то! – на них зеваеть.

- Слышал, не рассказывай. Он из Зуевки, а я здешний, и он еще толкует, тут чего есть.

- Дык, к слову я, Митрохваныч. А с тем-то господином вы чуток позволили? - осторожно осведомился возчик.

- Не пьет он, дед. Сидит, как красна девица, - соврал хозяин.

- А ночуеть он, небось, у Насти?

Трифон не ответил сразу, Подумал: говорить или промолчать?

Решил сказать, зная, что это у деда не задержится. Вся Зуевка и Маша завтра об этом узнает. - Утащила его Настя. Я, ложись, мол, вон на диван. А она: «Чёй-то, Трифон, всех ко мне гостей, а этот всех што ли хуже?» - Я говорю: клетка-то конюхом занята. Найдется если местечко - приглашай. А она ему: «Айда, найдется». И ушли.

- А я лампу (свет) не видал.- Дед обернулся на 180 градусов, - када было-то?

- Счастливые люди времени не наблюдают и света не зажигают. Я заснул сразу.

Уже рассвело, когда подъезжали они к полю. Сев на нём первым начинался. Хозяин поля рачительным крестьянином в имении считается. Лебедев его фамилия. О нем поговаривают, мол, этот разбогатеет скоро и сам станет помещиком. За землю он сполна скоро стоимость оплатит Неклюдину. Поэтому на его образцовые посевы Трифон с Горловым постоянно заезжают. Вот и сейчас управляющий напомнил об этом возчику Горлову:

- Не забыл?

- Заехать, што ли? Нет, после дождичка-то - боже упаси. Айда, поторапливайси, - пошумливал он на коня, уставшего тащить тарантас по грязи. - Тпр-у-у! Остановился.

Трифон проворно спрыгнул с тарантаса. Первые лучи солнца только появились над ячменными всходами. После дождика всходы выглядели весёлыми.

- А ну старина, покапай-ка кнутовищем вот тут.

- Знаю, еще при Степаныче наблюдение вели, - обиделся возчик и начал копать в междурядье ямку с видом знатока-исследователя.

Подкопав растения примерно до трех сантиметров в глубину, он воскликнул:

- Вот они родимые! Пошли, зацепилися за влагу сразки корешки-то.

Трифон тоже увидел много белых нитей вторичных корешков. Они веером отходили от пояска стебля (Узел кущения) залегавшего на глубине двух сантиметров.

- Поехали, урожай на половину уже состоялся, - уверенно проговорил управляющий.

- Э, не спеши хозяин говорить гоп - покуда не пересигниш. Мы только одно с тобою полюшко-то проглядели. А дождь окладной ли был везде, ай нет, он где и как пролил?

- Объедим завтра вплоть до голубца и с той стороны. К Соленому пруду вдоль по логу проедим. Там поглядим заодно. С сеном в волках как теперь поступать?

- У копнах ище хуже, Митрохваныч, хотя и скосили самую малость.

- Хитрый старый хрыч, подсказал, знал наперед, что дождь пойдет.

- А как жить? - гордо улыбаясь, отвечал дед Борис. - Науку усякую, хозяин, надобно изучать. Первое, када я попал на турецкий фронт, то к военному делу ко мне интерес пришел. А сражались русские на Крымской ой-е-ей как рьяно. Ветфебель особенно. Детина здоровенный. Два креста Георгиевских имел. И за Крымскую ево Павел, царь батюшка орденом наградил. И по ево повелению у нас форма в армии сменилася. Служивых смелых, как он сам, к себе ветфебель усех собрал. Попал и я к нему. Бывалыча на зорьке самой, как пошли мы на турок. Они ничуть не ждали нас. И тут на них мы со штыками в рукопашную пошли, што они не выдержали, с укреплений своих сбежали.

- Опять ты о турках и о своей войне начал рассказывать.

- А как же, дюже жутко было воевать там.

- Ну, мы, допустим, едим не на фронт, - усмехнулся Трифон. - У нас Василич задачка предстоит более благородная и мне приятная.

- Уж не жениться ли задумал ты? - удивился возчик.

Трифон молчал, улыбаясь.

- Это, Митрофаныч, очень даже ты утупруш наумал. После дождичка-то и с утра спозаранку. Небось усе они сидять у своем доме. А ехать-то к кому прикажете?

- А ну поехали, да побыстрей к Субботиным, Василич! - хлопнув себе по голенищу сапога ладонью, весело вскрикнул Трифон.

- Ну, как же, к Дарье Дмитриевне и к Михаилу Евстафьевичу за Машенькой? Понятно, молодец. Они ище с роднинькой дальней и мне щитаются.

- И это, кстати, ты за свата старшего и будешь у них прямо сейчас, Василич.

- Дык, есть грешок и в этим деле, Трифон Митрофанович. Справимся. Сваталси раньше я за баб других. С тобой-то проще, ты хозяин усем нам. И им тоже. А та не соглашалась долго анадысь. Ну, я возьми ды отзови ее одну. Погутарю - думаю, с глазу на глаз с ней. Гутарю, а она как заплачеть. И говорить мне: «Он - жених-то акаянный прежде все с подружкою моей вожжалси. Как в глаза глядеть ей буду». Я тады ево сюды. Ты што же - говорю, шельмец девкам голову морочишь? Иди, говорю, и веди ее сюды, мол, так и так, я пошутил с тобою. Ушел мой жених. Долго не было. Приводить и ее сюды. Она говорить: я забеременила. Эх, думаю, дела. Ну, моя девка: извини, пожалуйста, ежели вышло так. И тут же спрашиваю ево-то. Любя, мол, вышло, али как. Любя, говорить. И она махаить головою. Тада пошли мы к энтой девке-то, и давай ломать родителей ее. А куда теперь-то они денутся. Они ему-то отказали – не знавши их положения. Вот он и послал мене усватать другую, ее подругу.

- Уж не специально ли ты дед мне эту историю придумал? - возмутился Трифон. - Да ты знаешь, что мое сватовство за Машу это давняя моя мечта. Это цель номер один в моей жизни.

- Али ище какая цель ниже этой есть, - сразу отпарировал ему дед.

- Ну, допустим, на втором плане моя мечта рабочая. Это только што с тобой мы на поле глядели. Штоб научить по Лебедеву работать всех, кто землю арендует. Он же платит одну треть дохода в казну моего деда. А ежели все бы землю обрабатывали так, и урожай получали как он. Сеяли бы во - время, жали бы и молотили как он, мышам и совам бы не травили гумна.

- Э-э-э, мил человек, куды ты загибаешь. Он и Кавешников сумел бы землю так обделывать - када бы ему дали сеялки и молотилки усякие.

- А вот он вначале отдачу от земли пусть научится получать хорошую, не ленится пусть. И купит себе все, что надо. Я лодырей виню. И добьюсь, чтоб у меня в имении хлебороб-крестьянин был каждый деловой, смекалистый и работящий. Такие вот задумки мои.

- Мы к куму Безгину ай не будим заезжать нынча?

- Эт чево ты о нем вдруг вспомнил? – Неклюдин не привыкнет никак к его неожиданным поворотам в речи.

- А я ай давеча тебе не сказывал? Он мне верблюда в обмен на корову даеть. А я колодец ему ишё должон отремонтировать и почистить. Вот они, какие у мене к нему дела-то.

Хорошие твои тоже дела Василич. Уж, не на верблюде ли мы должны будем с тобой на свадьбу подкатывать, - рассмеялся хозяин. А Горлов как ехал, так и ехал, будто не слышал:

- Ехать тут прямо по пруду, али с задов заехать - по проулку?

Субботины не на этом порядке от гумнов жили, а на другой стороне Кармыша. Туда надо попасть - либо переезжая пруд, либо минуя Федяниных. Там с задов можно заехать.

- Айда прямо через пруд, коли казачка у плетня на нас вон зыркаеть.

- Какая казачка еще? – возчик завертел по сторонам головой.

- Артемова жена, казака-то. Забыл?

- Успомнил. Откуда только они узялися у нас, один бог об этим знаеть. Он один жил, старик-то, - Горлов рассказом завёлся. - Говорять, оренбургский тракт када-то охранял. С Урала по нему скот у Самару прогоняли, обозы с рыбой продавать тут ехали. А дальше заглянуть, то тракт,говорять, еще и соляной дорогою служил. Соль по нему из Соль-Илецка у Самару обозами везли, а там она уходила паровозами. Поселок-то ваш Дольный, на чем стоить, на тракте? На краю дола Солянова посёлочик стоить. А вверх по логу итить, то на Соляной пруд набредешь. Лошадей обозники в нем поили и купали. Говорять, и расширяться село стало из осёдлости приезжих. Ай, не слыхал? Целый чемоданчик у Козьмы об этим записей имеется. От Зуева деда ему у наследство осталось.

- Слыхал, давай рули, в пруд не заехай, - Неклюдин в душе радовался предстоящему сватовству, а для виду бурдел. - Нашли наследство тоже, ежели с деньгами этот ящик-то был.

- Вот возьмуть ево и у печку забросють. И вся недолга с их историей закончится, - согласился Горлов. - Ему самому и бабке Аленке, сколька жить-то осталось? Как и мне.

- А я вот и не слыхал про ящик, Василич. Ты о нём этому Межину расскажи, про те бумаги дедовы. Он грамотный, кому-нибудь в Самаре о них и намекнёт. Как поедешь с ним в Землянку к его родителям и по дороге расскажешь.

- А отец-то, чей там проживаеть?

- Ево наверно, чей же, лошадь просит он в дорогу, и чтобы кто его сопроводил.

- Ево тоже умер отец, я слыхал.

- Не знаю, не знаю, - недовольно ответил Трифон. – Открой ворота и во двор заедешь. – Им бывать тут не впервой. Они бывали у Субботиных даже с ночевой. «Кто узнает, с чем на этот раз мы приехали? Скажут, погуляет хозяин в очередной раз у Субботиных и увезет его дед Борис восвояси. - Так думал Трифон, слезая на подорожник с тарантаса и по травке пробираясь к калитке. - Во двор идём к будущим: тестю и теще, к жинке будущей, к девке не засиделой и самой красивой из села. Этого пришельца хоть опережу».

И Настя в приподнятом настроении нынче встала. Она накинула платье, какое постарше, прикрыла своего жениха легким покрывалом и отправилась будить в клетке дядю Бориса. Глянула во двор, где стояла телега с отпряженной лошадью, но там только и осталась куча лошадиного навоза и объедья от зеленого сена.

- Это куда же делись-то они окаянные уже? – проворковала Настя. Подобрала лошадиный помет в совок, пошла открывать курятник. Отделалась, пошла задами к хозяину выгонять скот. Найдя ключ в условленном месте, оттолкнула дверь в сенцы, обулась в рабочие сапоги. Шла по уложенной жженым кирпичом дорожке на калду. Там стала отделываться со скотиной и поправлять стойло. Отделываться она нынче спешила не потому, что пастух уже пошумливал, ее теперь подгоняло желание быстрее возвратиться в свою хатку и посмотреть: в глазах увидешь свое отражение. Будет оно, то он ее любит.

А Петр проснулся без нее, подумал, что ушла она завтрак Трифону готовить.

«Собираться надо и мне, а то заедут, а я тут у Настехи дрыхну полуголый. И пойдет молва по поселку опять про Настю. Не дай бог еще и дойдет молва до Субботиных».

Во дворе, налив из бадьи колодезной воды в таз, он ледяной водой окатил себя.

Возвращаясь, домой, Настя ненароком наткнулась на бабку Сафрониху, на язык острую по характеру болтливую и вредную. Бабка остановилась, поджидала её с пустым ведром.

«Телка, видно, ходила поить», - подумала Настя и повернула в обход ей.

- И Чево это убегаешь ты девка от меня, ай пужливая такая стала?

- А ты тетка ай от зависти да от злости уся и высохла ажни? - отпарировала Настя.

- Нет уж, погоди не убегай девка. Это чё твой Трихвон-то задумал? Уж не замуж ли тебя отдать за ково, а самому быть чистеньким? Иш он повадилси с ночевою у Зуевки оставаться, а ты тут дуреха давай нагребывай, ходи за ево скотом и хозяйством.

- А мне-то што, оплачиваеть он хорошо. Ну и пусть себе шастает, куда захочеть. - Настя успокоилась, когда поняла, что Сафрониха о Петре ничего не знает. И не слушала, что ей вслед шумит злющая Сафрониха. Достигнула плетня, где на кольях вчера развесила на сушку всевозможную посуду: корчашки, горшки, мохотки из обожженной и облицованной глины. У колодца она увидела Петра с полотенцем в руках. Обрадовалась, помахала ему рукой. Увидел и он ее, замахал в ответ полотенцем. Пошел ей навстречу.

- Ты зря тут умываешься, пошли бы к водопаду, искупались бы там, - Настя пристально вглядывалась в Межины глаза, но отражения в них никакого не видела. «Иш опять как парить. Ай, опять к дождю?» - Айда к улью. Там узнаю я по полету, будить, не будить дождь. – Не совпадали нынче приметы у Насти. И пчелы уже летали во всю с пыльцой спокойно.

Настя уцепила Петра за полотенец, повела за калитку к конопляной постати. Кучерявые растения конопли укрыли плотно всю поверхность выровненной пашни огорода.

- Айда сюды у дол. А то опять Сафрониха разбрешить по поселку че ни будь. Тут вот на пригорке зайцы земляные завсегда живуть. Хочешь поглядеть их норку?

- Хочу, но зайцы в лежках живут, а не в норках.

- Это те, што зимою бегають, они летом серые, а зимой белые. Эти зайцы земляные, они круглый год серые. Тушканчики у вас их зовуть, а тут - земляные зайцы. Вот ево нора. - Настя раскопала пятачок рыхлой землицы и сразу же появилась норка у их ног. - Он выбегаеть только ночью на кормежку и тут бегаеть щипаеть травку. А заскочить в норку только утром, вход за собою засыплеть изнутри.

- Какой хитрый, поглядеть бы на него, - с улыбкой слушал Настю Петр.

- Вот ведро не захватили, щас бы вылили ево, увидел бы. - Дойдя до обрывистой кручи, огибающее большое озеро, они услышали шум воды падающей с высоты.

- Это наш водопад, он у Круглое озеро и впадаеть. А красота какая там.

- Озеро красивое. Мелко, что ли, дно видать? – Петр жмурил на солнце глаза.

- Нет, вода тут не замутненная. Мы всегда тут купаемся. А там рыбу прямо марлей ребятишки ловють. Она туда у мелкоту сбирается, у колдыбажины. - Настя, отыскала знакомый спуск к воде, провела по нему Петра. Берег озерного полукруга теперь перед ними резко уменьшился, не такой стал, как виден сверху. Но зато природной красоты, растительности цветущей здесь необозримо прибавилось.

- Куда же тут идти, Настя? - высоко поднимая ноги над травой, взмолился Петр.- В какие-то степные джунгли привела ты меня.

- Сычас мы на песочек скоро выйдим, там вон - за ветлой песочек есть.

По речке, то ли от испарения земли после дождя, то ли ещё от чего густой белой пеленой поднимался туман. Его прохладу Петр ощутил, спускаясь с кручи. Там туман, поравнявшись с берегом реки и выйдя на равнину луга, расстилался по равнине и плыл над низиной, освежая прохладой её и поверхность земли. А тут прохлада пронизывала их до ног.

- А ты купаться привела меня, тут холод-то, какой. Мы сразу стали мокрые.

- А это не надолго Петя. Пока мы туды-сюды пройдем, у водопада постоим, поглядим, туман рассеется от солнца. Вот увидишь. – И, правда, прохладу стало вытеснять надвигающимся зноем. Внизу действительно скоро стало здесь и душно.

- Я отойду за куст, а ты тут и раздевайси, - распорядилась Настя. И не дождавшись его согласия, нырнула за ветлу. Петр на противоположной стороне увидел стадо, к реке стадо коровдвигалось. Впереди них, еле переставляя ноги плелся пастух в плаще и с длинным кнутом, перекинутым через плечо. За ним по правую и по левую сторону тоже медленно шагали две крупные собаки. Они, изредка лаяли, давая знать, чтобы коровы не торопились.

- Настя, стадо идет, - крикнул Петр, подумав, что коровы взмутят им воду.

- Нет, они в сторонке, ближе к Зуевке у пруда стойлують. - Петр услыхал, как Настя плюхнулась всем телом в воду. Брызги от ее падения поднялись вверх выше ветлы. На середине озера по зеркальной глади пошли круги. Он пытался пробраться к месту, где она разделась, но запутался в плети, попытался освободиться руками, но, получил ожиги.

- Айда Петя и ты тоже у воду, - позвала его Настя.

Петр пробрался с другой стороны ветлы, увидел ее стоящую в воде по самую шейку. Взгляды их встретились. Она улыбалась, махала поднятыми руками. Где-то куковала кукушка: «Раз, два, три», - считала Настя. Пока она отвлеклась на кукушку, Петр пробрался к её берегу, быстро снял одежду и с обрыва винтом прыгнул в воду. По-мужицки махая руками, поплыл к Насте. Настя поплыла к водопаду, струи которого с оглушительным шумом падали к ним с трехметровой высоты. Она что-то кричала ему, смеялась, ударяя ногами и руками по водной лазури, поднимая высоко вверх крупные, сверкающие на солнце брызги. Остановилась Настя, на песчаной мели. Встала, но застеснялась показать обнаженное тело. Нася опустилась в воду, в этом месте она была теплой и прозрачной. Лежать в такой воде, да ещё на песочке, перемешанном галькой, тоже теплой и чистой, даже приятнее, чем на городском пляже.

И шумный водопад, и синь прозрачного неба, и солнце, одаривающее их теплом и загаром, на Петра всё это свалилось сказочным даром. И эта фея с ним тоже сказочная и необыкновенная. Скоро природа заворожит и приласкает их надолго в водной купели. Уже далеко будет за полдень, а им отсюда уходить было неохота.

Настя и Петр, оказавшись под сенью природы, являлись теперь и сами ее неразделимой частицей. Они успели даже свыкнуться со своей наготой, с разнополым происхождением. Они давно не прятали себя под водное покрывало, а обнимались и влюблялись, как в медовый месяц обвенчанная парочка. И накупавшись вволю, из озера они никуда не отлучались. В посёлок уходили, когда Настя пожаловалась Петру, что озноб стал ее брать. Взявшись за руки, они, счастливые, пошли по соляному логу. Там Настя знала место с богатыми зарослями дикого лука и чеснока, есть там и лекарственный корень солодки.

- Солодка, говорять у нас - дюже полезная для здоровья. Телу мужицкому будто бы корень полезный. Вот ево поедим и никада не ралюбим друг дружки и не заболеем. – Настя говорила и при этом вся светилась от счастья.

 

Сватовство Маши Субботиной

 

Не плохо и у Трифона получилось со сватовством у Субботиных. Управляющего, когда спросили о Межине, он не задумываясь, все о нем и рассказал. Особое удивление на лице он заметил у Маши. Она побледнела и ушла в чулан.

«Она догадалась о чем-то своем, што я и не предполагаю», - думал Трифон.

- Эх, и задал бы ему отец за проделки, будь он тут, - проговорил с сердцем Субботин. - И чево он нашел у ней хорошева? Осталси даже ночевать и не явилси даже к нам нынче.

- Эх, дык, тит твою мать-то, Евстахвич, родной ты мой, оно и в самом деле, сел бы...

- И я ему утром тоже это говорю. А он - ни в какую, - перебил извозчика Трифон.

- Ну, как говорять у нас: че бог не делаеть и то к лучшему. - Дядя Борис забрал, было, свой старенький картуз. Но вышла Дарья Дмитриевна и объявила решение семейного совета:

- Гостёчки дорогие: сват, и ты Триша! Машенька колебалась дать согласие замуж итить, а тут как ее подменили. Согласная, говорить, я. А личико у ней так и пылаеть, пужается она, видать. Уж, ты Триша миленький, уставай и пожалей ее иди. А мы со сватом поговорим тут.

Трифон, довольный своим ходом действий поспешил удалиться в чулан к своей невесте. О чем они говорили, знают только они и Машин ангел-хранитель, которому верила.

Пришли Трифон с Машей, держась за руки, поклонились, объявили о решении пожениться. В ответ и все им поклонились, поочередно их перекрестили и расцеловали перед образами. Дали молодым напутственное и родительское благословение.

И запой после этого был устроен. Трифон после помолвки осмелел: «Как же, теперь она моя!». И он решил отправить своего извозчика одного, а сам с ней остаться ночевать. Но Машенька, сильно покраснев от такого стыда, запротестовала. Уехали домой и сват, и Трифон вместе. Машенька не выдержала душевного напряжения - разрыдалась, прислонив свою головку горькую к материному плечу.

- Што ты дочка миленькая испужалась судьбы своей так дюже. Аж уся лепесточкоь дрожишь. Отец, ты-то че молчишь? Скажи ей хоть че-нибудь, успокой свою дочку.

 

Свадьбы может не быть

 

Но Машенька тут же взяла себя в руки, вытерла слезы платочком и на удивление им сказала новость, которая чуть в шок родителей не ввела:

- А я маманя Трифона этого вот нисколечко, ни на копеечку не люблю. Пусть вожжался бы он со своею Настей, а меня бы не трогал. - Поднялась с лавки и ушла в чулан.

А родители сидели за столом, молчали, глядя друг на друга, каждый из них думал о своем. Ошарашила дочка их. Они что ли виноваты в чем? Не так может чего сделали или не то говорили? «Поди, разберись теперь с молодыми». Но вскоре из спальни появилась опять их дочка и объявила, что пойдет, погуляет по степи. Со Степаном ей нужно посоветоваться.

- Ты только дочка там долго не задерживайся, а то мы с отцом в сумлении будем тут.

- Я маманя быстренько, только до стойла дойду и обратно. - Ее план был по-детски прост и наивен. Пойти к стойлу, там теперь с коровами Степан. Узнать, не видал ли он в поселке Межина, которого он знает по заезду в Самару и по детским играм-шалостям.

«Он не забыл, как день-деньской закупывались до онемения в Ветлянке. Помнить, если кто-то вздумает прекратить купание, замерзнеть, ево Степан мазал илом «солямой» и тот вынужден опять нырять, окупываться. Мазал солямой он и городского парнишку Петю, который где-то и блукаеть с Настей. Не можеть оговорить его Трифон ни с чего. Чево-то у них было с Настей. А што, я ай али ревную? Это еще к чему?» - так подумала Маша. И хотела уже вернуться, дойдя до переезда. Но что-то толкало её идти в степь.

«Пойду, а то засиделась я дома, по озерам, по кручам полазаю. Раков у Степана наемся». - Она вспомнила, как в детстве его пышками кормила. Степан всегда голодовал, с матерью вдвоем жил, бедствовали они постоянно. А у Машиных родителей мука никогда в ларю не переводилась. Двух коров Субботины держали, две лошади у них было овцы, свиньи, гуси.

По ковыльным пастбищам идти легко, твёрдо как по дороге. Скот до дождя всю траву съел. На пастбищах дорожки протоптались. Только у воды в русле речки всякого разнотравья пока было много. Там гнездились и разные пернатые птицы.

Маша прошлась над кручей, заглянула в каждый куст чилиги и куровника, одно гнездышко ей попалось. «Соловьиное гнёздышко-то», - догадалась Маша.

А на пригорке в старой норке она определила: «Мигалка живеть». - Тихо подкралась по логу к озеру, залитому вешней водой, подняла стаю уток, маленьких и больших. Они, свистя крыльями, пролетели над ее головой. Только смелые лысухи так и остались плавать вдали от берегов. «Утята и лысята скоро выведутся, малюсенькие желторотики, а какие они бывають проворные, шустрые. Вон трава уже пробивает в воде. Скоро мамы их сюды на кормежку приведуть». Маша вспомнила, как в детстве они пытались поймать хоть одного утенка и не смогли. Все они поныряли в камыши, и только носики около травинки высунут, сами в воде за травку держатся и дышат. «Эх, детство, как давно оно было, как скоро оно пролетело».

Идти до старого пруда, где размещалось коровье стойло, было не слишком далеко, но от палящего после дождя зноя Маша разомлела, изрядно устала. Ей не терпелось быстрее дойти до родничка, расположение которого она хорошо знала. «Но што это? Кажись собаки на мене прямо бегуть» - Маше стало страшно одной в степи. А собаки с лаем к ней бегут.

«Хорошо, палку захватила», - подумала она и приготовилась к отражению собачьей атаки. Но они с ней ласкаются и вместо сердитого лая и приподнятой холки, кажется, узнали её. «Так это же Степкины собаки-то», - радостно воскликнула Маша. А серыеволкодавы уже вились у её ног, ласково терлись о ее колени и виновато помахивали хвостами.

Маша потрепала холки собакам, погладила им шерсть и, сопровождаемая ими пошла к подножию насыпной плотины моста. Там давным-давно какие-то пастухи устроили родничок-копанец. Как она и предполагала, там для жаждущих путников всегда висел на колышке глиняный черпак. Маша с удовольствием зачерпнула черпачок студеной водицы и, жадно глотая, выпила ковш до дна. Собаки, почуяв близость своего хозяина, помчались вверх через плотину. Взглянув им вслед, Маша увидела Степана, который стоял на самой вершине.

- Степа – а- -а! Родимый! Помогай мне иди, не могу добраться до тебя.

Степа огромными шагами не сбежал, а спрыгнул к Маше. Он обнял ее. взял за ручку и почти вынес на плотину, почти потащил и ее за собой.

- Есть, небось, хочешь Маша? Проголодалась, пока сюды шла. А у мене кулеш молошный сварился на таганке. Кизяками варил. Попросил у баб немного молока в обед, они коров доили. А ты-то как сюды попала? - засыпал Степан вопросами Машу и не знал от радости, куда ее усадить и чем угостить. - На, Маш вот ище яичек вареных попробуй как они пойдуть с зеленым чесноком?

- Ух, ты, а я-то про куриные яйцы подумала, а ты...

- Дык, кур-то у мене нету. А я пошел по стойлу и набрал вот этих. Едять их тоже.

Маша знала о том, что яйца дикой птицы, которую по-местному называют пигус, едят ище как. Особенно пастухи и дети. Ела и она их в детстве. А искать их очень просто, так как гнездо эта птица делает на открытом месте у пруда и на стойле. И когда сидит чибис на гнезде, то всей округе виден. А ежели его спугнут, то чибис долго будет летать вокруг своего гнезда и звонко с обидой кричать «пиу-пиу». Отсюда и прозвали эту птицу «пигус».

- Спасибо тебе, Степан, за кулеш и пигушные яйца, я давно их не ела. А пришла я к тебе Степа повидаться с тобой и природой, её здорово подпалила засуха, я даже опечалилась.

- Теперь вот дождичек ее исправить, - успокоил Машу Степа.

- Дай то бог, будем надеяться. Тут с тобой мы одни, поэтому как с другом детства и поговорим сычас. Отец и мать говорять, штоб замуж я выходила. А я вот сумлеваюсь за кого. И думаю: с тобой посоветуюсь. - Маша посмотрела на Степана, но тот опустил обросшую голову, утупился в землю и молчит.

- А знаешь, сватають-то за ково мене? - спросила его Маша.

- За ково? - Степан теперь поднял голову и глядел ожидающе.

- За Трифона, вот за ково, - теперь Маша смотрела на него и ждала, чего он ей скажет.

Она хорошо знала, что именно Степан ее по-настоящему любит. Но вот беда, что в селе его с детства считают каким-то недотепой. Он и с виду неуклюжый, вроде неразвитой. А вот Маша в нем души не чает. Уважает за его доброту и бескорыстие и Маша его за то, что всем он помогает и ни на кого не сердится и зла не имеет. Степан подрос чуть-чуть, пошел стеречь скот. Вначале пас овец с отцом, а когда тот умер, стерег коров. Плату не просил, сколько дадут и кормежка. С утра ему сумку по очереди сельчане собирали и на весь день питание. Сейчас Степан живет один в поселке Дольном. Скот на луга берет он в Неклюдинском поселке, потом Луговом и Дольном. Он-то должен знать, где остановился на ночлег Межин.

Не дождавшись от Степана ни словечка, а только хмурый натупившийся взгляд, Маша решила разговаривать с ним по-другому:

- Ты, небось, Степочка подумал, што я сама за нево хочу замуж пойтить, да?

- А хто же, я што ли? Как знаешь, так и поступай. Он злой какой-то. Анадысь как припустилси со двора за мной. Он и тебе ударить. А так-то он хозяин, в округе ево боятся.

- А может уважають, мои вот родители ево уважають.

- Ну, твои. Отец твой ему ровня, он тоже мельник.

- Мельник не хозяин, - грустно заключила Маша.

Из короткого разговора со Степаном она поняла, что Трифон как человек ему не нравится, а ценит он его как хозяина всей округи.

- А ты не забыл Степа Петьку-то Межина? Как солямою ево мазал. Помнишь, не забыл? Он иде живеть-та? Он теперь тут хочет жить? Уехал, говорять, на поселок какой-то. Не к Насте ли? – прорвало Степана с вопросами. - А я Настю видал утром. Отделывалась у хозяина. Выгнала коров, иш улыбнулась мне. А потом я удоль лога Соляного иду с коровами, гляжу, она купается с кем-то.

- С девкой ай с парнем? - Маша теперь испугалась, что Трифон ей сказал правду.

- Они обои раздетые, кажись парень с ней. Далеко купаются, оттуда вон - и как до озера. - Степан указал Маше кнутовищем на озеро, которое от пруда не очень было далеко.

- К ним мы еще с папой заезжал и у Самаре ночевали. Он мене расспрашивал и о тебе. Мы тушки продали и уехали. Он книги показывал. А ты ево не видала после? - спросил Степан, видя, что Маша завидует ему, что он видал Петьку раньше.

- Он заночевал у нас с дороги и ушел у контору насчет работы. А теперь маманя сумлевается. Отец с отцом ево сослуживцами были, - объяснила Маша Степану.

- Айда, сычас жарко, коровы вон в воду залезли. Зык у них. Постоять, а мы сходим.

- Я дюже уморилась пока шла, - не согласилась Маша. - Как я приду разыскивать Петра у Насти? Чево она обо мне подумаеть. Ты сам пойди к Насте, ежели он там - позови. Субботины, мол, обиделись на нево? А я тут погляжу за коровами твоими.

- Тады пойди у шалаш и там поглядывай. Может там и заснешь.

- Спасибо Степа, ступай. Только обо мне што я тут ему ни-ни.

- Ладно, пошли со мною дружки, - позвал он собак и ушел.

Маша забралась в Степанов шалаш, улеглась на его плащ, под которым была расстелена полынь. Маша догадалась, зачем полынь. Она знала с детства, что полынный запах разгоняет всю мошкару. Запах полыни и сейчас остро щекотал ей ноздри. Она разлеглась на нем, прикрыла лицо платочком. Она вспоминала, как однажды Петя Межин в очередной раз в Зуевку приехал погостить к Лебедевым. Они в селе уже считались богачами. И им не составляло труда кого-то временно содержать у себя.

Петр учился тогда, на нем форма была необычная. За эту форму мальчики и прозвали Межина «Попик», то есть служитель церкви. Он вначале не знал, за что его так называют. А когда узнал, сразу же сменил лицейский костюм со стоячим воротничком и блестящими пуговицами на деревенскую рубашку и штаны. А Маше он понравился в этом костюме. И он опять приезжает в село в том костюме, но пуговиц на нем не один ряд, а два. И он уже не тот юнец, а повзрослевший парень. И смотрит на Машу не по-детски, а с лукавинкой, с хитрецою. Маша такая же, как и в ту их встречу, зарделась вся, застеснялась. Уходит, за угол прячется. И он за ней идет за избу. Степка вышел наперерез. И он из-за него через плечо глядит на Машу все так же насмешливо…

- Никак тебе не добудилси Маш. Иди, пришел твой Межин-то, - услышала Маша, проснувшись. Она поняла, это наяву. Межин стоял и виновато улыбался.

- Крепко спишь девица, - проговорил он, обойдя Степана, к ней присаживаясь.

«И рубаху, и штаны ево во сне што ли я видала?» - подумала Маша.

А Петр глядел на нее грустновато, не говоря теперь ни слова, ни ей, ни Степану. Чтобы как-то разрушить эту сцену, Маша нашлась что сделать, как поступить:

- Степа, поди нам водицы холодненькой принеси в манерке.

Ушел Степан, взяв манерку, а они все продолжали молчать. Маша в это время думала: «А слыхал ли Петр про их помолвку с Трифоном?». И Петр думал: «Дошло ли до нее известие, как ухаживал он за Настей? Знает или нет, а спросить-то о чем-нибудь надо ее». - И решился:

- Трифон Митрофанович умчался по делам с утра пораньше, а меня не разбудил.

- У Насти не разбудил, да? - рассердилась Маша. - А маманя и папаня верили в вас Петр Павлович. - Петру ее официальное обращение не сулило ничего доброго в отношениях. Это он предвидел и не надеялся, что она его встретит радушно.

- А мне не сказал о тебе Степан. Видал, говорить, голых каких-то. Ты бы не пришел, не сходи за тобой Степан, остался бы с ней до вечера на речке, да?

- Да, деревня так деревня, каждый шаг в ней известен, - ответил Пётр.

- А Трифон хитрее тебе, он к маменьке и папеньке со старой песней тут как тут подсыпалси, мол, девка ваша засиделая. А я, мол, парень вроде и не лыком шитый, чево ей ждать-то? А тут ево извозчик со сватовством, давай согласья добиваться моево.

- Маша, да разве можно решаться сразу, не дружа с ним, не проверив? - удивился Петр.

- Ну, как не дружа? В наш дом он постоянно вхожий. Только о сватовстве он никада не говорил. Он о тебе, мол, вон парень ветреный, приехал только и к Насте подалси. А ты, говорить, ее ко мне прикладываешь. Отозвала от них мене маманя, и будто корнями опутала: «Он молодой, усем хозяин, не дурён собою. Будеть ли еще такой». И просить: «Не молодые мы с отцом, соглашайси». Я тут и растерялась. И ты тоже выходить хлюст хороший.

- И дала ему согласие? - Петр был не в себе в этот миг. Он сейчас только понял, какую девку упустил. С детства нравилась она ему. Но почему-то сказать ей об этом постоянно откладывал. «Дооткладывался». Разозлившись на себя, он уже не слышал, когда она сказала, что ей еще есть время окончательно обдумать свое решение. Хотя запили их помолвку с Трифоном после того, как Маша им надежду по согласию дала. Петра, пока она это говорила, как затмило. Он вышел из шалаша, встретив там Степана, взял у него манерку с родниковой водой и чуть ли не до дна её выпил.

- Оставил вам чуть-чуть, - проговорил он, заглядывая в манерку. Хотел, было, идти к роднику, но Маша подошла к нему, забрала манерку из его рук и допила то, что осталось.

- Говорять, кто допиваеть - зло забираеть. Эх вы, мужики! Непутная ваша душа, - грустно улыбнувшись и потрепав сзади Степана за космы, давным-давно не расчесанные и немытые, проговорилаМаша. - Спасибо Степа, што пропадущего сыскал, и за водицу спасибо. Друг ты мой ненаглядный, преданный друг, не чета другим. На свадьбе в вышках сидеть нам с тобою и ни с кем больше. Да, Степа? - она приблизилась к нему вплотную, взяла его за руки и дружески потрясла их, преданно заглядывая ему в глаза. Степана это смутило.

- А теперь прощевай, итить нам надыть, а то тебе Сёпа коров уже со стойла выгонять.

- Прощевай и кланяйси родным, Мария, - Степан помахал ей вслед пустой манеркой.

 

К СУББОТИНЫМ ВОЗВРАТИЛИСЬ

 

Крот сразу почуял за воротами кого-то, залаял, вызывая хозяев. Обычно на его лай спешил выйти или выглянуть в окно Субботин. Но он ушел на мельницу и должен был скоро возвратиться. Выглянула Дарья Дмитриевна, увидела Петра и Машу, обрадованно в форточку шумнула, что заждалась одна их тут. И поспешила в сенцы им на встречу.

- И куда же ты запропастился-то, Петруша? У сумление нас ввел всех.

- Извините, пожалуйста, Дарья Дмитриевна, так уж получилось, бес попутал с этой работой, - оправдывался Пётр. - Трифон Митрофанович мне должность писаря предлогает, обмыли ее малость. Он встал утром и уехал, а я проспал, пока Степан мне не сообщил о вас.

- А вот и сам хозяин пришел, - в колитку входил мучной Субботин. – Маша ступай на стол все подавай. Я тут к вашему приходу кое-что вкусненькое приготовила. Лапши с курятиной наварила, курник состряпала и вареников напекла. Трифон заезжал, я курником его тоже угостила. Он признавалси, што любит ево очень.

- Мама, я же сказала ухожу, а зачем же курником ево кормить в мое отсутствие?

- Он же не чужой теперь.

- Это кто еще не чужой, - услышав разговор жены с дочерью, спросил Субботин. Он всегда напоминал Дарье о случае, где объявили до свадьбы жениха зятем, а он другую за это время невесту нашел, от пропитой невесты отказался. Получился большой конфуз.

- Зять будущий, хто же еще, - ответила Дарья Дмитриевна.

- Он вам не зять пока, - закричала так сильно впервые Маша и испугалась сама себя.

«А штой-то это я. Они родители, их дело уговаривать, добра мне желать. А я-то сама ай вообще без головы? Поспешила, сказала согласная. Теперь виню, сама не знаю ково».

- Заезжал, дочк, он и ко мне на мельницу, говорил, завтра после обеда к нам заедет. Обглядели мы жернова, – уже примирительно говорил отец. - Говорить, полопались, надо бы заменить. И досок на крылья завтра обещал привезти.

«А то я жених. Чего я-то им предложу взамен на такую красавицу. Если свою несерьезность, с которой выступил?» - подумал Петр, слушая их семейную беседу.

- Садитесь ладно за стол, а то обед не получился и ужин простынеть. Маша приглашай за стол Петю и отца. Все, небось, проголодалися, - приказала Дарья Дмитриевна.

- Не волнуйси за Межина мама, он у заботливых хозяев гостевал. Айда, Петя, сделай милость, ужин хоть прими у нас, - с язвинкой проговорила Маша.

- И што ты все с какими-то шуточками да прибауточками разговор ведешь, Маша, - упрекнул дочку отец. - А знаешь ли ты, что мы с его покойным отцом, когда службу царскую отбывали и как родными быть обещали. И говорили: как отслужимси, обзаведемси семьями, то и семьями дружить будем. Се-мь-я-ми! – выразительно подчеркнул он это слово он. - И чтоб дети наши меж собою дружили. Мы так с ним жить договаривались.

Уселись за столом, Субботин и тут продолжал свое сказание. Потом взял на столе бутылку пшеничной водки, предусмотрительно выставленной хозяйкой, стал по рюмкам разливать. Случаев выпить было больше чем достаточно, поэтому он не удивился, что она так поступила. Разлил по четырем рюмкам и предложил всем выпить за встречу, за семейную прочность, за дружбу Маши и Петра. Выпил сам за это первым. Все последовали его примеру.

- Крепка она шельмовка, по кишкам кипятком так и пошла вниз, - Субботин с хрустом зажевал колечком соленого огурчика и сделал выразительное движение рукой с вилкой от самого рта и вниз по пищеводу к желудку. Взял ножик с деревянной ручкой и круговым надрезом открыл подрумянившую корочку пирога-курника. Открыл её и ровными ломтями порезал пирог. Взял первым самый большой ломоть ещё парящего пирога и понёс ко рту.

Похлебали потом белёный квас со стюднем, поговорили. И только теперь хозяин предложил всем выпить еще по рюмочке. После чего по просьбе Маши - Дарья Дмитриевна спела старинную песенку, которую подпевала и она.

Севодня воскресение

Мой милый не пришел.

Наверно рассердился

С другой гулять ушел

Второй куплет уже сама Маша запела, поглядывая сбоку на Петра.

Заходить милый в спальню

Растрепаны усы.

- Ну и пусть гуляить, купец молодец, - с улыбкой пошутила Дарья Дмитриевна.

- А дальше, дочка, как? Она у нас певунья, поеть с измальству.

И опять с улыбкой запевать стала Маша, довольная похвалой.

Межину, правда, ее голос казался дивным. Когда они повторяли, он тоже им подпевал.

Заходить милой в спальню

Растрепаны усы

Снимаеть милой фуражку…

- Не милой, а мил, - теперь поправила дочку уже мать и продолжила песню.

Снимаеть мил фуражку

Сам смотрить на часы.

- Давай, пап, и ты подтягивай нам.

Смотри, смотри мой милой

Который теперь час,

Наверно мой хороший

Сидим в последний раз.

- То-то и есть не в последний раз, а в остальный, - поправилась Маша, разрумянившаяся то ли от пшеничной водочки, то ли от песни любимой.

Посмотрев ласково на Петра, она склонила головку к матушке и мелодичным голоском:

Подруга, ты подруга,

Соперница моя,

Зачем отбила друга,

Отбила у меня.

- Помню, мама:

Нюжели ты подруга

в Любови не жила,

Огонь горить пылаеть

Любовь жарчей огня.

А потом уже одна Маша завершила такими словами:

Огонь зальешь водою

Любовь залить нельзя!

- Вот так-то, гостечик наш дорогой как раньше-то певали наши бабушки, поем теперь и мы, – молвила грустно Дарья Дмитриевна. - Жисть-то одинаковая была у них, што и у нас.

Маша встала, начала прибирать со стола и выставлять чашки чайные и сахарницу.

- Седня служба идеть у церкви, можеть сходите, молодежь? – спросила матушка.

- Из-за гостечка ежели, церковь ему показать? - глядя на Петра, спросила Маша.

- Я согласен Машенька, ежели это вас не затруднит, - обрадовался Петр.

- А чево же не сходить, сходите, - подхватил мысль Михаил Евстафьевич. Он и сейчас все также продолжал раздваиваться в желаниях: выдавать Машу замуж за человека богатого и властного или за парня, который Машеньке люб будет.

- А от ково из них толку-то больше? - заговорил он вслух, как Петр и Маша вышли.

- Чей-то, Миша, ай сам с собою заговариваться стал ты?

- О них я все толкую и думаю. О детях. Гляжу на них вон и думаю.

- Че же теперь думать, коли, девка пропита, - грустно молвила Дарья.

- Эхе-хе-хе, пропита, так пропита. Это я так просто, глядя в окно на них. А так-то - чё бог не делаеть, все к лучшему. Жизнь у нас с тобой вить получилась, слюбились мы вить. Хоть видел один раз тебе, как под венец-то нам итить. Отец сказал, как отрубил. Женись, говорить, на Дарье. Сказал - и баста. По нему любовь наша и вышла.

- Тады другие были времена, а нынче не прикажешь им, - убирая со стола посуду и самовар, ответила Дарья. Она тоже еще не разобралась, как лучше поступать им. Немного отказать бы надо Трифону. А то возьми он и передумай, и засиделась бы их девка.

- Миш, а этот Петр, парень все же дюже смирный. Я так думаю.

- Но гол, как сокол. Чево с такова узять. – Субботин продолжал глядеть им в след. - Ну, бог с ними теперь Дарья. Вот только добром бы свадьбу им справить с Трифоном. А так и у нас с тестем ни мельницы не было, ничево. Сами потом с тобой всё и наживали.

- У Павловых-то наших землицы хоть много было. И сбруя к лошадям была, - вспоминала Дарья, тоже глядя в окно вслед уходящим молодым.

- Гляди, маманя нас сквозь стекло разглядываеть, - Маша дернула за рубаху Петра.

- Просто она благословляет нас материнским взглядом, - улыбнулся Петр.

- Мене што ли она не видала. Небось, подумала: увидють люди, понабрешуть Трифону. И пускай себе брешуть. - Маша назло взяла Петра под руку. Петр наклонился к ней:

- Тебе-то што Маша, а на меня скажут: «Этот, чей прилепился ещё».

- Угадають, Межиных штоль забыли. А так-то иде они видели-то тебе? Училси ты и училси. Сюды пошли, на кладки, Кулевкой там и пройдем, - Маша потянула его на зады за руку. - Вот иде бывають полыньи зимою. Тут глубина и не замерзаеть. Ключи тут бьють?

- А как заросло, как в тайге, какой, - удивился Петр зарослям Ветлянки. С горы Сашиновой рассматривал Зуевку, их за кручами не видно было.

- На решетник мы с папаней тут лес рубили осенью. И колья на плетень он набирал, и хворост тут брал. Приехал бы зимой и поглядел, как рыба душится у проруби вот тут. Усе приходют к проруби и корцом ее вылавливають. Один из нас светить фонарем, остальные ловють рыбу или пурину жгуть на берегу. Рыбу этим освещають и покойнику ноги греють под рождество. Када крещенские морозы стоять лед уже толстый, под водой рыбе воздуха не хватаеть. Пурину пожгем, рыбки наловим и на коляду по селу пойдем всей гурьбою.

- Это я помню. Тоже как-то с вами ходил колядить и рождествить. Помню и тебя, какой ты была маленькой, - Петру вспомнилось, как однажды на речке она подошла к нему близко, близко. Тогда в ее огромных глазах он увидел как в зеркале свое отражение. Взял ее тогда за обе руки и все приставал к ней: «Нука Маша еще раскрой шире глаза и погляди пристальней на меня». А Маша вырывается и кричит: «Не хочу глядеть на тебя, не буду!».

- Замолчал-то че, оглох што ли?

- О чем Маша? О том, как поколотили ребятишки меня однажды?

- Поколотили? Мало поколотили. За учерашний поступок тебе поколотить? Убить бы надо тебе. Эх ты! Парень непутёвый, а ещё городской - Маша кулачком намирнулась.

- Извини меня Машенька, так вот вышло. Выпили наливку у Трифона, я и заночевал.

- У них или у нее?

- Отправил он нас с дядей Борисом к ней, когда я уже спьянился.

«А может, у них ничево и не было? А я к ней ево уже приложила, - подумала она. - И чё я все дознаюсь? Накой он мне - такой вот чуносый». - Она поглядела на него, улыбнулась.

Крупное телосложение, ходит тяжело, вразвалку. Лицом не сказать бы, что дурной. Хотя глаза сидят где-то в глубине. Но большие. Часто ими моргает, низкие, широкие брови, почти сросшиеся у переносицы. Голова крупная, округлая поросшая густыми вьющимися волосами каштанового цвета. Широкоплечий, чуть ли не на голову выше Машеньки. Разговаривает глухо и редко, как бы обдумывая каждое слово.

«Такой он неказистый, а почему-то мне все больше и больше нравится»

- Вот я размышляю все о тебе, Петр Павлович Межин. Ну, скажем, зачем ты наперво к нам заехал? Лишь толька потому, што отцы наши давние друзья или как? Мог же ты и у Зуевых так же переночевать, а потом поехал бы и к Трифону в гости. И не морочила бы я себе голову.

- Ежели честно Машенька, то да, к вам я заехал по причине давней дружбы наших отцов. Они служили вместе, а потом долгие годы дружили. Но потом, увидев тебя такую взрослую и очень красивую, я понял, что приехал именно туда, куда надо было приехать.

- А хитрец ты оказывается Петр. Все в Самаре парни што ли такие? Льстить умеють девчатам даже первым попавшим. - Петр как когда-то в детстве поймал ее за руки, повернул к себе, стал глядеть ей прямо в глаза и говорить. Что она единственная, она влечет его к себе, нравится ему больше всех: «Больше даже тех барышень, которые учились со мной многие годы. Больше Насти ты нравишся мне, с которой случайно встретился у Трифона».

- Я люблю тебя Маша, пойми и поверь, - заключил он свое порывистое движение. - Вот сейчас зайдем с тобой в церковь, и я всем объявлю, если захочешь. Приехал, мол, к вам я из-за Маши. И ежели не Трифон бы со сватовством своим, то я уже попросил бы твоей руки.

- Айда ладно, охолонись Петруша. Вон Алехин колодезь с цыбором и с бадьею, у бодьи и охолонись. Отведай студеной водицы, и пойдем тады дальше. А то я вижу, пышить от тебе очень даже. Того и гляди рубаха льняная на тебе успыхнеть. - Маша высвободила маленькие ладошки из его крепких рук и весело рассмеялась. - Айда Петя! На вечерню-то опоздаем.

 

У Зуевых в гостях

 

Вечерняя служба и правда шла к концу. Прихожан в церкви мало, на вход Петра с Машей многие из них обернулись и стали разглядывать. Служитель церкви, стоя на полуметровом возвышении и помахивая кадилом, призвал всех к вниманию господню и к молитве. Все стали кланяться и креститься. Маша тоже перекрестилась. А Петр так заинтересовался росписями на высоких церковных сводах и стенах, что пропустил положенный момент крещения. Огромные иконы Божьей матери, Иисуса Христа, святых старцев, летающих ангелочков по сводам очаровали Петра и заворожили неведомой и неподвластной человеческому разуму тайной. Он не заметил, как к ним подошла маленькая старушка с кротким лицом. Обернулся, когда почувствовал, что Маша дергает его за рубаху.

- Это бабушка Алена, нашей матушке родственница, - сказала она тихо.

Бабушка Алена поклонилась им, прежде чем спросить:

- А чей он будить-та Маша?

- А вы Межина из Самары, Павла Ионовича небось знали бабушка? - та задумалась. – А, это и есть ево сын Петр? Это к ним все зуевские базарники заезжають завсегда.

- Во-о-н ты хто! – прошептала старуха. - Как же, я сама к ним заезжала. Эт када помоложе с Козьмой на базар ездила. Он-то был тада ище маленький. Усё стали забывать, дочка, эхе-хе. Времечко идеть, не остановишь ее, времечко-то. Мы таперь уже стареем. А ваше дело молодое. Када-то и мы с Козьмою такими были. Кума-то, Дарья, как тама, не болееть?

Маша тихо ответила, что с родителями её всё в порядке: «Не болеють».

- Тады привет им с кумом Мишей передавай. У гости может с ним-то, и придете прям после службы хоть. Небось, и ему с Козьмой-то будеть, о чем поговорить. А мы с тобою тоже по - бабьи погутарим. Он, дед-то мой, об этих записях-то и отцу Евгению рассказывал. Там говорится и про церковь, и про волость нашу сказано, строилась када. - А этот, Петр-то твой али уже женатый? - шепотом, чтоб ему не слышно было спросила Машу бабка Аленка.

- Нет, не женатый. Некогда ему, училси всё это время.

- Вон как, грамоте ево учили значить, - уже громко проговорила она, как и Маша.

Все теперь пели молитву, подпевая, кто вразнобой, а кто подлаживал отцу Евгению.

Бабка Алена повернулась от них в сторону алтаря – крестилась и кланялась.

Отец - Евгений Кроткий, закончив службу, объявил, что утренняя служба завтра начнется в девять часов и завершится в одиннадцать: «Будем чтить именитых святых и прославленных воинов отечества Российского. Всех родственников убиенных и ныне представленных вспомянем. У всех должны быть именитые списки на этих людей».

- Дюже уморились ноженьки мои, - пожаловалась им бабка, - и вить раньше-то как: хыть подряд две службы отстоишь и хыть бы што. А щас усю до косточки разломило.

- Ничево бабуля, мы с Межиным вас прямо до дедушки Козьмы и сопроводим, - обещала Маша. - Ты ведь не против, Петь? - «Не против», - ответил Петр, заранее предвкушая счастье с Машенькой целый вечер побывать и познакомиться с Зуевыми. А Маша, словно читая его мысли, добавила:

- Можеть и ты заинтересуешься дедушкиным архивом о Зуевке. Он, как я к ним приду, так наказ о грамотеях даваеть. Говорить: дочка, хыть бы хто грамотку-то читать умееть, ты привела бы ево ко мне. Говорю: приведу дедушка, када-нибудь приведу. Вот и привела, скажу.

- А дед-та мой и правда несказанно рад вам будить, - заключила разговор Алёнка.

Козьма Зуев и есть тот самый потомок братьев Зуевых, переселенцев из Воронежской губернии. Он хранитель дневников, которые из поколения в поколение передавались от людей пожилых - к молодым. Начиная от Афанасия (кличка Зотка) и Дмитрия (кличка Митюря) и до наших дней записи дошли. К этому человеку и привела бабка Алёнка Машу и Петра Межина.

Дед Козьма предстал перед ними низеньким старикашкашкой в распущенной холщёвой рубахе, в грубых самотканых портках, обтягивающие ноги до колен, обросшей сальной проседью головой и бороды. Встретил Козьма нового гостя настороженно, которого долго узнавал острым испытующим взглядом и безмолвными вопросами.

Находился Козьма в это время в столярной мастерской, где что-то строгал рубанком. Петр удивился разнообразием инструментов, находящихся здесь. Он и не предполагал такое разнообразие инструментов в столярном деле. Рубанок, пилу – двуручку, ножовку, стамеску, топор он знал, а тут чего только у деда не увидишь.

Поздоровавшись с ним и осведомившись о его здоровье, Петр назвал себя.

- Дык мил человек у нас завсегда гостю рады и прошеному, и не прошеному. Отпертые им двери. – Он широко развёл при этом руками. - А давеча-то Маша я вас и не признал, извиняюсь. Гляжу, вроде ты, а када такая повымахала? И ты повымахал, - обратился он к Петру, - был мальцом вроде бы недавно. Ионыч жив, али умер? Ево и матушку твою давно не видывал, не ездим мы с Алёнкой на базар теперь. Иде теперь увидишь их.

- Может, и вовсе не увидите, - грустно ответил Петр. Отец еще в позапрошлом году писал, что болеет сильно наша матушка. Теперь вот полгода прошло, как замолчал и сам. Известие пришло из Землянки от купца Иголкина. Он просит меня приехать к нему непременно. Думаю, вопрос моих родителей касается. Собираюсь ехать.

- Так вот ты, по какому вопросу у Трифона бывал! – высказала догадку Маша.

- И об этом мы беседовали и о работе писарем. Я рассказывал, он мне предложение такое выдал. Как Маша думаешь - соглашаться? - Маша рассмеялась, хитро посмотрела:

- А поладите? Делить с ним никово не будите?

- Эх-хе-хе, бабка, из ума совсем выжила што ли? У мастерской гостей держать до селе – видано нам ли? – бросая в переносной ящик рубанок и отряхиваясь от стружек, спохватился Козьма. – Тьфу ты, - сплюнул он,- а я, старый хрен чево же соловья-то баснями кормлю. Нука пошли у дом. Хыть закусим чево там, погутарим, аль чайку выпьем. - Растопырив руки, он стал выпроваживать всех за дверь, взял фонарь, повел по двору в избу. Успело стемнеть к тому времени. Фонарь освещал дорожку к сеням. Шли гуськом.

- Так-то усе у нас с Алёнкой в хозяйстве есть: две лошадки вон, верблюд, лошадь и сбруя для них, рыдван с подводой, сеялка конная, плужок. А там вон сарай для скотины всякой. Косилку приобрели в сажень захватом. А куды теперь это девать-то? Ить сынок бы унаследовал все это. Ушел служить на действительную у Крым и в одночасье там сгинул.

-Коньстентин кажись город-то их, - подсказывала Алёнка.

- Во-во, город по ево имени и значилси, - подтверждает дед Козьма.

- Константинополь, - догадался Петр.

- Эдак - кажись. Не поделили наши ево с супостатами. И они за нево дрались. Там, сказывали, лю-ду – у по-ко-ло-ти-или!

- Теперь опять завелси, буки забьеть с этим Констентинополем проклятым. Штоб ему места там не было, - сердилась бабка. – Убили турки там сыночка.

- Констентин Козьмич был бы, времени-то прошло сколько уже.

В сенях Пётр пробирался за хозяевами к входной двери.

- Иди, иди Петя не пужайси, - подбадривала Маша. Она его то на «Ты», то на «Вы» называла. Петр как ни старался нагнуться, а ударился лбом о притолоку во вторых сенях. Дальше Маша обогнала его и пошла впереди. Она бывала у Зуевых часто.

В избе чувствовался спертый воздух, присутствовал запах мышей и теста кислого.

«Не открывают старики ни окна, ни двери и летом», - подумал Петр.

- Вы уж не обессудьте нас, не прибрано у нас, - темно с каптушкой и разбросано, засуетилась бабка. – Он черт старый чево только не выдумываеть в избе делать. Полы я подмету, подмету, а он насорить на них или расковыряеть. Жить так вот с плотником-то.

Петр, после того как свет зажегся, заметил, что пол у Зуев глиняный. «Субботины молодцы, они в деревне, а с полом деревянным живут. Как в Самаре». - Петр обглядывался, ходил по избе и любопытствовал.

- Чё, Петр Павлович, интересно тут, не как у нас? – улыбалась Маша. – Вот повожу тебе по старикам, и всю старинушку тут узнаешь. Голландка у них квадратная, у нас округлая. А зимой одинаково тепло. Проулок у них за палатями? Дверца видишь – кроношная? Туда телка они зимой заводють. Ему тама тепло от печки жить, как и курям под печкой. Овца двоих окотить, то и ее хозяева в избу загоняють.

- И живи тут в общем табуне со скотиной, - засмеялся Петр.- Не мудрено со временем и самому в скотину превратиться.

- А как им быть-та? Када морозы трескучие на крешенскую стоять. Поди, на двор высуни свой нос. – Маша при этих словах весело рассмеялась.

- И говорю я тады своей Алёнке, мол, наживали, зачем с тобой это всё? Костя ежели живой бы был - хорошо. А сычас случись с нами чево, и усё тут прахом пойдёть. Алёнке говорю: нам водицы подать некому. Держись за мене, а я за тебе, говорю. Коль сыночка сово родимого не уберегли.

- Ты сказки-то им не рассказывай, а вот сахарку лучше им из глудок наколи, – посоветовала старуха. - У сахарницу наложи кусочков горкою, а я самовар углями заправлю, закипить он када– я усех ко столу и кликну. Машенька! Ко мне приди голубушка, - позвала она.

- Чево тёть Алён, может помочь вам чево? – Но старуха передумала:

- Нет, мы с дедом тут сами управимся, а ты ящичек знаешь стоить иде? Возьми ево, и Пётр пускай ево проглядить. И аккуратнее, а то бумаги от времени в нём истлели, где по краям и порвалися. Он, мой-то кому-нибудь, а показываеть. Один придёть - хорош, а другой и того лучше. А с Петей вы нам свои.

А Петр в это время на стенах киотки с карточками разглядывал. На одной заснят Козьма ещё в военной форме. С правого боку по голенищу у него спускалась шашка в чехле. В киоточке рядом с грустными глазами размещён мальчик лет 12.

- Это и есть Костя? – предположил Петр. Козьма стоявший сзади утвердительно кивал головой. Он снял с головы картуз и вытер повлажневшие глаза. Подошла Маша с крашеным сундучком размером со шкатулку швеи. С начекалочкой сундучек, её открыла Маша. В сундучке было наложено до верха пожелтевших бумаг.

- Усё у них заприметил? – ласково спросила Маша. - И карточки... У них икон старинных много, их погляди. Вот, как и у нас, святые старцы. – Она подала Петру ящичек. – Не читала я, не знаю чево там. Думали о чём они, о том, небось, и написали.

Петр заинтересовался старцем, которого художник запечатлел во время кормления медведя куском хлеба. Маша подтвердила, что старец этот - Серафим Саровский. Рядом другой старец в странном облачении. В нем Пётр признал Златоуста. Он слышал еще в Самаре о нем. Златоустом его прихожанка нарекла. Она как-то послушала его складную речь на проповеди и молвила: «Золотые уста у этого человека». Сказала, да так и нарекла именем: «Златоуст».

Они стояли у столика святого угла. Он накрыт чистенькой скатёркой с длинными бахромами, в углу богатый иконостас. К потолку в трёх вершках от божницы цепочками крепилась лампада. Под ней на столе черепушка с пшеницей, свечами, рядом солонка и хлеб свежей выпечки. Это общепринятый ритуал деревенских изб того времени. Петр к нему привык. Ящичек Петр поставил на край стола, накрыл ладонью. Маша принесла два легких табурета, посадила Петра, сама рядом села. Положила ладошку на его ладонь, спросила:

- Чё, Пётр Павлович, не терпится, небось, тебе в ящичек заглянуть? – Пётр утвердительно кивнул головой. - А бабуля разрешила нам ево вскрывать, покуда они там с самоваром возются. И только осторожно заглядывай, берегаеть дедушка свой ящичек.

Межин редко так близко видел Машу. Тут они в маленькой комнатушке, в одежде домашней, она здесь прелесть. Сказочная царица, румяная, коса распущена, в простеньком сарафанчике, аккуратно облегающем тело. Она здесь домашняя. Ему она сейчас показалась почти доступной. Он смотрел на нее с любовью, радовался ею и улыбался.

- Маша! Ты мне нравишься сейчасочень! – прошептал он ей, положив ладонь в ладонь.

- А почему сычас, а вчера?

- Сейчас ты более красивая и домашняя. А я люблю девушек домашних.

- Ну, уж, я чё тута тебе али доступная?

- Ну, хватить вам, шептаться тута. Айдате за стол, чай попьем, а перед ним и перекусим чуток. – К позднему ужину их приглашала гостеприимная бабка Алёнка.

Чулан от передней был отгорожен хорошо выструганными досточками. А щель между голландкой и забором служила дверью. Петр еле протиснулся в чулан через нее. Хозяева по себе видимо её рассчитывали. Чай пили в прикуску с сахаром и пирогами, заправленными на выбор и по вкусу: с капустой, со щавелем и с морковью.

- Еште пироги гостечки дорогие, - советовала Петру и Маше гостеприимная тетка Аленка, - а к завтраку напекутся пироги другие. Отведаете пироги и с луком, и с капустою. Испечь можно и с яйцами? Укусные они. Да вить Козьма?

- Очень вкусные у вас пироги тётушка Алена, - похвалил Петр. – Не ел никогда я таких. Правда. Спасибо вам и за чай, и за них, за удивительнейшие пироги ваши.

- Вот и Маша анадысь туда же в похвалу ударилась, - хмыкнул в бороду дед Козьма. – Это вот ему хвалить, он впервой у нас - и приезжий. А ей пора и привыкнуть к пирогам-та.

- Ну, как же, дядя Козьма. А если пироги и, правда, у вас хорошие. Их еш, еш и не наешся никак. И как такие пироги не похвалить.

- Пироги как пироги, - не соглашался дед Козьма, - такие и у Дарьи Димитриевны.

- Так и анадысь хто-то мене хвалить, а Козьма и давай ему перечить и мене корить, – обижалась Аленка. – Из таких он мужиков. У- ух! Акаянная твоя душа - намахнулась она. Гости рассмеялись. – Зато каши ему подавай. Сварю хоть какую, он есть и мене хвалить.

- Вот как! – удивился Пётр, - другие мужики хлёбово любят, а он каши. Дядя Козьма, а вам кем тот человек доводился, который сундучек с реликвиями историческими оставил?

- Эт вон энтот штоль? – переспросил он.

- Да. Откуда те бумаги появились у вас?

- Дык эт сын наш Костя их принес, будучи еще мальчёнком. И вот с тех пор стоять они. У дяди ево они сначала побыли, почитал он листики. Брат вон её – Алёнкин на хранение нам их передал. Я сам вроди по фамилии Зуев и писал их Зуев. Стало быть, по адресу они пошли. А ты чево ими али дюже заинтересовалси?

- Заинтересовался, поглядеть на архив Зуевых нужно, - ответил серьезно Петр. – А дядя отдавал их на хранение когда с Костей вашим, он чего сказал? Ведь не будь они для Зуевых ценными, он не принес бы к вам сундучек на сохранение. Значит, там и вас касается.

- Тади проглядишь их када, у другой раз как заявитесь, за чаем с пирогами нас и уведомите. - Козьма видать и сам теперь к этому ящичку проникся интересом. Он принёс ящичек из переднейпошел, поставил на видное место, чтобы гостям не забыть. - Эдак тады. У Машы ты ночуешь-то паря? – поинтересовался дед.

- У них, у Субботиных я остановился, - уклонился от прямого ответа Пётр.

- Тады у вас они нехай, бумаги-то энти до молотьбы и побудуть, - решился дед Козьма.

 

ВДВОЕМ В НОЧИ

 

Уходили Петр и Маша от Зуевых уже за полночь. Яшичек нёс Петр за ремённую ручку. Темнота была кромешной, места для Петра незнакомые, поэтому Маша вела Петра за руку. Не далеко слышался смех и голоса молодёжи. По обрывкам фраз Петр понял, что молодёжь видела их, когда подходили они с Машей к Зуевым, или когда выходили.

- Шляются тута полуношники какие-то? – всё доносились их голоса до Пётра.

- Айда Петя сюды, - увлекла его куда-то в сторону Маша. – Тут тропинка в траве должна быть. По ней пойдём и прямо выйдем на кладки, - Маша хорошо теперь обгляделась и ориентировалась. - Сычас тут мостик должен быть через Ветлянский спуск, потом плотинка и там будуть кладки. Тут не оступись, гляди на кочки - пока плотина не облеглася.

- Вижу теперь и я это, Маша. И край плотины вижу тут, а вот и её средина.

- Тс-с-с, Петь. Тут не дюже бубни. А то услышат ище, увяжутся за нами. - Пётр знал повадки деревенских ребят. Они и побьют парня постороннего за девку. Подумают, украл он у них Машеньку. Он засмеялся. Притянул её к себе, сказал ей об этом. Она не отстранилась:

- Украл у Трифона - не у них. Увидал бы он – убил и мене, и тебе.

- Неужто он сердитый такой?

- Он ревнивый дюже стал. В церкви редко бываеть, а я часто церковь посещаю. И рас - на пасху туда приходить. Как раз христосовались все. И чей-то парень поцелуй мене. Чево он вытворял! Ревновал ужасно как. А я хто ему была? Нихто. А щас…, - Маша замолчала.

- Ну, щас-то нас никто не приревнует, - Петр приостановился и опять ласково привлёк её к себе. Маша легонечко отстранилась, сказала:

- От стыда и совести человек никуда не скроиться, мне говорили. Так и пойдем с тобою тут по выгону. Через овраг перейдём, а там и наши гумны за могилками будуть. - Спустились на самое дно большого лога, сразу повеяло свежестью и прохладой. - Ой, кажись застёжка на сандалике у мене порвалась, - Маша нагнулась и стала шарить руками в траве. Поставив ящичек, Петр тоже нагнулся и ощупью определял, что с застёжкой.

- Нет, Маша, расстегнулась твоя застёжка, - успокоил её Петр. А, выпрямляясь, как бы невзначай обнял её за талию, привлек к себе. От волнения Маша часто и глубоко задышала ему в лицо. Он нашел ее губы и крепко впился в них ртом. Жадно прижался к ее талии и целовал, целовал. Маше понравилась его смелость, сила и ласки, она теперь висела на нем, находясь в объятиях. Оторвавшись от его рта, с волнением зашептала:

- Отстань от мене ведьметь. Зябко дюже у низу, айда на верх.

Петр нащупал в траве ящичек. Попытался опять взять её за руку, но она отстранилась.

- Ты обиделась на меня Маша, да?

- Раньше надо было мене лапать, а теперь опоздал.

С этих обидных и не до конца понятных слов Петр тоже замолчал, думая о присшедшем:

«Не складно и тут опять вышло, - подумал Петр. – Но она права. Уехал к Трифону вроди, а очутился у Насти. Это нормальная девушка никому делать не дозволит. Думал, не догадается, не захватит. А о хитростях Трифона ты и не знал. Теперь за деяния свои и расхлёбываешься. Хотел синичку поймать в небе, а упустил журавушку».

- Как сандалии Маша? – спросил он осторожно. – Не расстегнулись опять, сандалик не потеряла? – Он и не надеялся, что она ответил. Больше невыносимо ыло молчать.

- Не потеряла. С тобою мне вот голову не потерять бы, сердито ответила Маша.

- Машенька извини! Еще и еще раз прошу тебя, коли, в чём я тебя обидел.

- Не в этом дело Петя, а в том, што до твоего приезду он в гости к нам приходил.

- Это ты о Трифоне речь опять ведёшь?

- Да. Придеть, поговорить, бывало, с нами за самоваром посидить. Када и с пол-литром приедеть. Отец мой, Трифон и дядя Борис выпьють её, поговорять сядуть и уедуть. А тут ни с чего под матицу сели и стали мене за нево сватать. А я-то злющая на тебе. Они четверо на мене наседали. Папка со сватовством согласилси када, а следом и мамка. Он по капиталу не чета тебе - богатый. Насели, я и согласилась. А не по душе мне Трифон.

- И скажи ему об этом, и родителям, - Петр был рад развязки в их отношениях. – Зачем жизнь-то портить и себе и ему, - осторожно советовал он. – Выходит - не приедь я к вам день другой и - тю-тю моя невеста. Да Маша, выходит так?

- Сычас не от мене, от нево это зависить и от тебе. Выручай, я при чём теперь тута?

К примеру, он к другой уйдеть, до свадьбы дело не доведеть, откажется. Я согласная.

«Может, откажется Трифон, - подумал Петр. – Эх, и слепоту же я проявил. Семья уважаемая, она не чета Насти - тоже уважаемая. Такое допустить нельзя. Нет и нет!»

- А давай я повод ему дам, - уцепился за Машины слова Пётр.

- Тада тебе тут не жить и не работать. Он тебе не то у писари, у землекопы не возьметь, - засмеялась Маша. - На это не решимси. На нём одном свет клином не сошелси.

– Соглашайся Маша на время в Самару со мной уехать. Там есть квартира. А хочешь, к купцу Иголкину в Землянку уедем? Отец видать партнёром ему был по имению, или подельник. С тобой обсудим и этот вариант. – Петр даже приостановился, чтобы обсудить этот вопрос.

- Пока не горячись! Иш нашолси парень самарский. Никуда с тобой я не поеду. Утро вечера мудренее. Обглядимси, съездиешь у Землянку, там удеть чево, тады и решим.

Не удовлетворило Петра Машино решение, но ничего не поделаешь. Он понимал: сам свою судьбу с проблемами связал: «Сам кашу сливную заварил, сам слив от неё и расхлёбывай». – Они подходилили к свежевыкопаним канавам. За ними утрамбованные площадки:

- Кармышовские гумна это, на них ведуть молотьбу снопов» - пояснила Маша. - Наши гумны тут и соседские. На них хлеб молотют хто цепами, хто молотилками. А Федянины лошадьми приспособились снопы молотить. А до этого стога у них стоять и стоять бывалчик. Совы в них до весны зимують. Вот их и прозвали: «Совухины». И служил Федяня в царской армии долго, ево и призвали: «Содат Совухин», - Маша тихо рассмеялась.

- Интересно! Маша напмнишь потом мне и про это. Запишу в грамотку и в ящичек этот вложим. – Петр уже обдумывал заняться записями событий этих мест.

- Петь глянь, не спять наши? - заволновалась Маша. Они шли уже по плотинке старого прудика. который зарос кустарником и был почти без воды. – И накосмыляеть мне теперь мама. Скажеть: иде она до полуночи шлялась. Чё ей скажем-то?

- В конторе были, мол, к Трифону на счёт работы моей заезжали, - нашелся Пётр.

Они уже с задов входили во двор, в избе у окна при фитильке коптилки стоял стол.

- Нету там мамы, - заглянув в окно, шепнула Маша. - Ужин видать нам приготовила, а сама спить - хохотнула Маша. На столе в чашке стояло что-то под полотенцем. Раздели пиджаки, Маша пригласила Петра к столу, хотя тот не был голодным.

Маша в домашнем халатике была красивой. Он аккуратно облегал ее фигуру и груди.

Петр, ссылаясь на сытость, поглаживал живот, от ужина вежливо отказался.

- Тады их штобы не булгатить - ты тут на полатях и переспишь, – предложила Маша. Улыбнувшись, вспомнила чего-то, добавила: - привыкай к жизни деревенской. Зима подойдёть када - на печь к папане залезешь. У трубе вой домовова слухать будешь.

- А я и на печке и на палатях усну быстро. Приучился в Сызрани, практику, когда проходил. Городишко так себе, захолустный, домишки деревянные, низенькие. В передней курсистки жили, а мы с Сашкой Батуриным - в задней. Столовались там и ночевали.

- А курсистки-то, небось, красивше девок деревенских? - расстилая на полатях шерстяной ложник, поинтересовалась Маша. Она не раз о них слышала. Когда она слезала, он подошел сбоку к ней и нежно обвил руками за талию, ответил:

- Нет, Маша, курсистки они и есть курсистки. Грамотные они – да, а такой привлекательной и красивой как ты у нас курсисток во всем училище не было. – Маша вежливо от него отстранилась, отвела в сторону его руки:

- Так уж и не было? – засомневалась она и тихо рассмеялась. - Межин, а ну погляди мне в глаза. – Вставилась ему в глаза своими глазищями. Петр отвел взгляд: - Правду тебе говорю, - перекрестил себя. – Одну барышну Леной звали, мне она была близким другом. Это создание родом тоже из дворянской семьи. Трифон её знает хорошо. Лена у его деда Прохора Неклюдина секретарскими делами и теперь ведает.

- Вот и женись на ней, на Лене своей, на курсистке – Маша отталкнула Петра обиженно – А я пошла спать. Устраивайся тут сам как знаешь. И свет потом погаси.

- Спокойного сна тебе Маша.

- Спокойной ночи, - Маша оглянулась, но не улыбнулась Петру.

«Опять обидел девку, - укладываясь удобнее на палатях, подумал он. – Высовываться с языком тебе было зачем?» Но ночь брала свое, мысли ушли, Петр куда-то провалился, скоро заснул глубоким сном. Зато Маша долго не спала, думала, сравнивала Петра с Трифоном и как заснула, не помнит.

 

Петр в новой должности

 

Прошло лето. Время для крестьян самое хлопотное, насыщенное делами в огороде, в поле, на подворье. Главная забота сельчан - за лето вырастить и убрать урожай. И у Межина - писаря дел невпроворот. Он и домой папку с бумагами прихватывал, по вечерам с документами занимался. А днем, пока управляющий до обеда посетителей принимает, Петр сидит рядом и записывает их просьбы, жалобы, пожелания. В Зуевке 230 хозяйств, все имеют земельные наделы, большая часть неклюдинские. Арендную плату надо каждому правильно учесть. Для этого надо урожай правильно на его участке определить. Надо кадастр земли найти, посмотреть. После обеда Петр уходил в поле, навещал арендаторов. Раздроблена на клочки земля у Неклюдина, это и прибавляет хлопот. Крупных землевладельцев - раз-два и обчёлся: Безгин, Лебедев, Пономарев.

Лодыри не хотят на земле самостоятельно работать, у них богатеи и выкупили землю за бесценок. Теперь не поймёшь, кто кого учит работы на земле. К Безгину или к Лебедеву не ушли бы сельчане с арендой – эта забота беспокоит Трифона, а значит и Петра. Больше земли передано в аренду, больше и доходов в казне. Повышать арендную плату при конкурентах теперь боязно. Времена монопольные для Неклюдина миновали. Помещик Лебедев высокими урожаями цены сбивает. Его за это в Зуевке и уважают.

Но как ни конкурируй, а первые обозы с зерном отправлены от Неклюдина в Землянку, ссыпаются регулярно его обозы в амбары купца Иголкина. Рожь особенно удалась в этом году.

- Там у него амбаров уйма за селом, рассказывает Петру Трифон. - Иголкин давно их по-выстроил, а прошлым летом обновил. Помещик Безгин по моему поручению к нему поехал с зерном когда, Иголкин ему и говорит, мол, узнай у Неклюдина, есть ли в Зуевке знакомые или родственники Павлу Межину из Самары. А тут и ты заявился. Вот схлынет заготовка на зерно немного - с обозом к нему и поедешь. Разузнаешь о родителях. Заодно и по зерна анализы у него заберешь. – Трифон ценил способности Петра. - По цене с ним порядишся, по расчётам.

Ездил к купцу Иголкину и Кавешников, ловченный на язык. Петр как с ним на сенокосе познакомился, так дружбу и поныне поддерживает.

- Затискалси на вышку он - и зыркаеть по фургонам оттудова, хто рожь чистую привез, хто сорную. – Рассказывает в конторе о купце Кавешников. – Как беркут смотрить. У кого увидить сор посверху, отвечаеть в грамотке у себя и фамилию спрашиваеть. Тады сдатчик тот держися, хозяин отправлял таких домой с рожью. С нами, слава богу, всё обошлось.

Петр мог бы съездить к купцу и с обозом, но дядя Борис давно озадачен. Он напоминает Петру, не забывает. Межину домик казенный управляющий в конце улицы Алешанской выделил, извозчик к вечеру писаря отвозит туда. Разговорчивый дед, дорогой обо всем с Петром калякает. Домик и дворик обойдет и обглядит. Домик добротный, у реки стоит, окнами с пригорка на её излучину и на прилегающий лужок смотрит.

А на другом порядке, напротив - Гвардины проживают. С ними Петра познакомил Борис Горлов. Они гостеприимные, добрые. А правее по планту - семья Павловых проживает. Эти семьи Петр знает по дочерям. Дочери взрослые: «простушки-хохотушки» - называл он их.

Груня Гвардина и Дуняша Павлова по возрасту Межину ровня. Они в жаркие дни спускались к речке и у мостульки купались. Зайдут за густые заросли ветляка, разденутся и оглядываются по сторонам. Нет никого, заходят на мостульку Петроу с нее и бултыхнутся головой в тёплую воду. В воде уже не стесняются, купаются нагишом, звонко разговаривают, плавают шумно, брызгаясь ногами по-бабьи. Петр, когда обедает, видит их, глядя в окно.

- А по правую сторону берега Ветлянки, выше по течению у капустника по вечерам Машу Субботину увидеть можно, и тоже купающей. Груня с Доней накупаются вволю, и пошли вдоль речки шастать за девками или парнями подглядывать. В руках у каждой либо цветы луговые, либо метёлки от цветущего камыша. Петру не раз они такие букеты вручали со смехом и с жеманным поклоном. И чтобы на виду они потом стояли у него на подоконнике.

А в этот день Петр по совету управа раньше взял папку с документами и отправился пешком домой. Работа в поле и на гумне теперь схлынула, появлялась возможность съездить наконец-то и в степную Землянку. А там и до усадьбы Льва Толтого не далеко. Трифон в тот день какой-то план себе наметил, сказал Петру: «На твое усмотрение, перед дорогой отдохните с конюхом сами». – Сам он почему-то от традиционного приема сельчан отказался?

- Уж не заболел ли ты - Трифон Митрофанович, - официально осведомился Пётр.

- Нет, просто чертовски подло и тошно на душе нынче. Одному побыть хотелось бы. Изволь повесить на двери табличку «нет приема» и тоже пойди домой. Там поработай.

Петр по этой причине и шел теперь домой через кладки. Услышал девичий хохот, понял, что это его соседушки за камышами купаются. Они плескались водой друг в друга и весело смеялись. Завидев Петра, притихли и стали из мели в воду углубляться. Скрыв полненькие грудки, Дарья Павлова девка смелая и острая на язык нашла чего Петру сказать:

- Небось, запарились вы от ходьбы тут Петр Павлович, вон жарища у низине, какая. – Сама весело рассмеялась, глядя на подружку. - Да вить Груня, ты этова не против?

Груня стеснительней, ушла в воду, нырнула с голокой, вынырнула далеко и замахала отрицательно. Распустившаяся коса, еще не намокнув змейкой плавала за её затылком.

- Чё, тады и новость ему, што видели учера расскажим?- спросила она.

– Отвернулси бы от нас, бесстыжий ты штоль? - предложила Дуня.

Петр отвернулся, но не уходил, ждал от них обещанной новости. Пригнувшись и зажав ладонями промежности, Груня и Доня шмыгнули к одежде в камыши. Петр в ожидании прошелся по лужку. И пока девки одевались, успел им собрать ответный букетик цветов.

«Так что мы с вами будем квиты», - улыбался Петр, гадая о намерениях девчат. Чего они ему расскажут? Село оно и есть село, в одном конце что-то случится, а на другом уже все знают об этом. Девушки подошли с мокрыми платьями и волосами. Платья, облегали их стройные тела.

 

СЛУЧАЙ С МАШЕЙ

 

- Здрасьте! – подошла первой Доня, улыбаясь и подавая Петру маленькую ручку. Несмело подала загорелую ладонь и Груня. Они присели рядом на траву, натянули подолы.

- Ты штоли первая расскажешь? – обратилась Доня к подруге. Та пожала плечами. – А надо ли о том и гутарить? – засомневалась и Доня.

- Как же Доня, вы мне новость сообщить обещали,- подзадорил их Пётр, вручая по большому букету. Девушкистали цветы нюхать, морща носы и улыбаясь. Дарья захихикала.

«Не обо мне ли чего они в селе слышали»? – подумал Пётр. Вслух другое проговорил:

- Хотел подглядеть за вами из кустов, плаваете как? Непосмел.

- Гляди, он стеснительный стал какой! – съязвила Доня. Не смолчала и Груня:

– Учера подглядел один тут за девкою, с нею же и расскандалил. - Чего-то перебарывало ее стеснение. – Расскажи ему новость Доня, не тяни. Можеть её он услыхал? Все теперь про Субботиных гутарють. На службе они не были. Об них там разговору было-о-о… - Груня не к Петру обращалась, а, как бы к Доне только. Но Пётр решил кое-чего уточнить:

- О ком же речь в церкви шла, о Маше Субботиной или о Дарье Дмитриевне?

- О тете Дарьи им говорить чево? – уточняет Доня, - им Маши бы косточки промыть.

- Вчера, как щас вот, искупались мы и удоль речки отправились, - продолжила сообщать Даша. - Глядим, купается у мостульки с Машей мужик какой-то. Подумали што Тришка с молодухою капусту понежить пришли и опосля окупнуться залезли. Они, как прошел запой, тут купалися. А када шум поднялси, мы за вётла с Донею спрятались. А Трифон шумить на Машу: «Не терпится, свадьбы не дождалася!» Упрекаеть, с глупым связалася.

- Степка с ней был что ли? – догадался Петр.

- А хто же еще-то? С кем она еще купаться осмелится. Он и айда девку у воде лапать. – Доня захихикала, - к Маше Трифон и приложил Степана.

Петру вспомнилось, как на стойле Степан родниковой водой поил их с Машей. С виду он нормальный здоровяк, но по уму он недоразвит. Как в народе говорят: «У него не все дома». Но это не его вина, а его беда. «К нему приревновать Машу красавицу? – в мыслях рассуждал Пётр, не слушая почти рассказ девчёнок. – «Тут сомнение возьмет и о Трифоне. У этого мужика все ли шарики дома?»

- Маша таких недотёп всегда опекала и защищала. На доброте мир держится, на доброте своей и попалась, - Пытался доказывать Пётр девочкам. - Это же ему надо понимать».

- Он можеть и понимаеть, но с ревностью не справляется, - мудро рассудила Груня, вставая с примятой травы и разглаживая платье. Встали и Петр с Доней. Пётр теперь только понял, что от волнений и переживаний он от мыслей перешел к прямому рассуждению.

- Что же девицы за новость вам спасибо. Пойду, а то поесть не успею до службы.

- Погоди Петр Павлыч, нам букеты набузовал, а сам без цветов. – Положив свои букеты, они шли по лугу и набирали теперь ему цветы. Пётр сердечно отблагодарил их и попращался.

За обедом продолжал обдумывать случай с Машей. Он понимал, Трифону лишь бы повод найти её опорочить. «И Доня с язычком простодушным, как и Стёпка такая же. Увидели купающих людей, шум подняли, затрезвонили с конца в конец Зуевки. Эхе-хе повидаться бы с Машей, поддержать её чем-то».

Петру вспомнилось, как приезжал сюда. Тогда они тоже купались, где сейчас купаются Доня с Груней. Девченки купались отдельно от мальчиков. И только Степан купался с ними. Они при нем так и прдолжали быть совершенно голенькими. Не стеснялись Степана и повзрослевшие девицы. Подростки тайно умудрялись видеть их прелести и запрещенные таинства, сквозь заросли тростника с противоположной стороны за девочками наблюдали. В этом плане у Степана и до сей поры остаются привелегии. Говорили, что он и в баню к женщинам вхожий. Он им спинку потрёт, они потрут ему. И проходит это в хутку ему.

Петр наметил для себя скорейший визит к Субботиным, благо, что причина неосуществленная оставалась. В свое время отец Машин его приглашал на мельницу: «Заодно уже теперь и в гостях у них побуду и на мельницу схожу с дядей Мишей. Рад он будет показать мне свое детище».

Теперь прояснивалась и причина утреннего состояния Неклюдина: «Состояние скверное, не до работы, одному побыть хочется». Сам проблему себе сделал.

И у Петра теперь на работу идти желание отпало. Он сменил одежду конторскую на походную и решил прогуляться. Куда пойти? Вспомнил овраг голубец, который является продолжением святого лога. Его советовали поглядеть, а там и мельница Лебедева рядом. Говорили, по голубцу зуевцы землями граничат с кулешовцами. Шел Пётр солонцами, где росли только скудные кустарники и блеклые осоки, терпящие избытки солей. Природа неприглядная, за солонцами пошли сплошные озёра, в них Петр как в зеркале сам погляделся, стаи уток из камышей поднялись. Поверхность озёр сразу покрылась мелкой зыбью. За озёрами и между ними шли густые заросли лугового разнотравья. На них паслись стада кулешовские. У стада овец стоял пастух с длинным кнутом, без собак. А коров и подтёлков с двух сторон оберегали пастухи с длинными палками и с четырьмя собаками. Петр не решился к ним подходить, повернул свой ход в сторону лебедевой мельницы.

Она точно расположилась крайней стеной по краю речки Ветлянки. С другой стены её обрамлял бережок голубого озера. Петр разглядывал её, а о Маше думал. Шел Пётр медленно и утки его не замечали. Спугнулась с гнезда только одна утка кряковуха. Она была крупной и неуклюжей. Она взлетела, кувыркаясь, будто подранка. А, чуть отлетев - камнем плюхнулась на воду. Когда он ближе подошел, она сделала тот же манёвр. Петр догадался: «Наверно от гнезда меня отводит. Обойду сторонкой, а то застудит яйца, птенцов погублю».

В вётлах Петр обнаружил заросли спелых ягод:

- У кого узнать бы, едят или не едят эти ягоды, - озираясь вокруг, проговорил он. Но ни на мельницу, ни с мельницы никто на подводах не ехал. Хотя накатанная дорога проходила рядом. Попробовал одну ягоду - вкусная. Наелся их и домой набрал. Кулек сгондобил из лопушных листьев, заполнил ягодами, опустил в широкий карман спецовки.

«Вечером на капуснике Машу угощу» - спланировал он. На природе хорошо. Мысли тревожные остроту теперь потеряли. Радуют ветловые заросли, ягоды и порхающие птицы.

Ворота мельницы оказались на замке. «Хозяин видимо с реализацией зерна хлопочет». Петр поглядел время на карманных часах, стрелки подходили к шести. Опустил часы в кармашек на золотой цепочке, вспомнил отца. Это он подарил часы на один из дней его рождения. И радостно, и грустно стало на душе. Желание увидеть Машу возрастало. Дойдя до заветного поворота, в зарослях схоронил кулёк с ягодами, стал всматриваться в плантацию. Маши не было видно. Петр решил подождать. Всё равно придётся ждать её отца, в это время ветры дневные затихают и Михаил Евстафьевич с мельницы возвращается на ужин. По пути он заглядывал к Маше на капустник. С головы до ног мучного, его издали видно. Их дороги в этом месте часто пересекались. Поздороваются, парами слов обмолвятся и разойдутся. Так бы и шло. Теперь другой коленкор, Петр Отца Маши специально ждал.

«Ах, аказия, нет ни её нынче, ни его. Идти придется к нему на мельницу», - решился Пётр. Забрал лапушный кулек, опустил его в карман и отправился по тропе на Субботину гору. Дорогой вспомнился визит к Зуевым с Машей. Ящичек, который теперь находится у него, он так и не открывал. Летом было ежедневно колготно, а в уборочную страду и подавно.

«Приболел Козьма, анадысь говорили. Возвратить бы Субботиным ящичек. А там они найдут способ переслать его им. Хоть бы через церковную службу. Или сходить к Зуевым на пироги и прведовать». – Словом о чем бы Пётр не начинал думать, а на Машу натыкался. Вспомнил, как бабушка Аленка о своей молодости рассказывала, о посиделках, где они пели, пряли и кружева вышивали. Те же посиделки и они с Машей в юности посещали. От Зуевых с Машей, когда шли, вспомнили общих знакомых парней и девчёнок. Маша попрекала девчатами: «Они вечерами целыми увивалися вокруг да около тебя», - у Зуевых за чаем бабка Алёнка ее от упрёков отвлекла:

- Миша Субботин нам на балалайке плясовую на посиделках наяривал бывалчик, - рассказывала бабушка. - Он степенный, а другие парни чего только не вытворяли там. Пляски устраивали, игры, а кто за кем и ухаживал. Небось, и у вас нынче ухажоров много. За кого раньше парни дрались? Теперь за Машу дерутся небось. Тады на посиделки штобы собраться, по кизяку хозяевам несли. Топить избу надо? Дверьми молодежь одно только: хлоп, хлоп. Избу за один минт - и выстудили. А у Совухиных и у Матрёниных мы до петухов засиживались на посиделках бывалчик.

Дарья Мишу тама и выбрала. Не чета он другим. Мельницу сам на горе выстроил, эт наш куманёк-то родимый. Ни киросина ей не надыть. У Лебедева вон на пару (Движок работающий от пара). Эт как? На гарциях и он, и куманёк наш - теперь и живуть. С нас он, как кум поменьше гарций береть – жалееть. - А ты Петруш возьми и сходи к нему на мельницу-то. Када свободный будешь. Поучись чему у нево. Хоть молоть как, приглядывайся, али камень ковать, крылья по ветру када поворачивать? Там не равен час и тебе ево разумок пригодится.

И её рассказ о мельнице теперь как совет пригодился: «Только вот ветра-то нет - и помола. Иду, а глядеть там чего буду?» - Издали увидел Пётр замершие гиганты – крылья. Лопастями они крестами безмолвно глядели на юго–запад. Оттуда обычно дуют господствующие ветры. А ветер с другой стороны повернет, то и кресты мельник туда же повернет приспособлениями. Петр по книжкам знакомился с мукомольным делом. А на практике сельские мельницы до этого не видел.

Подойдя к мельнице, с крыльев начал осмотр. Внутри вертикальная ось удивила. Деревянный, толщиной в два человеческих охвата он принимает на себя энергию ветра от крыльев через передаточное устройство. Вращение от горизонтальной оси, на которой насажены крылья, переходит к вертикальному вращению вала. Ветер подул, горизонтальная ось крыльев завертелась, а оси закрутилась червячная шестерня. Она в свою очередь соединена с такой же шестернёй вертикального вала. А далее всё просто: на нижнем конце вала закреплен помольный камень диаметром 1,5 метра и весом 1,5 тонны. А под ним лежит неподвижный камень. Зерно сыплется в центральное отверстие вращающего камня, попадает в специальные ручейки между двумя камнями. Там зерно перетирается и по специальным желобкам идет на сита, разделяясь на фракции. На муку и отруби.

Петру еще при первой встрече Михаил Евстафьевич рассказывал о мельнице Лебедева, которая работает на вальцах. Там камней нет. С вальцев идет мука более качественная (вальцовая). Это из нее в Самаре выпекают первосортные калачи. На мельнице с вальцами перед уездом в Зуевку и Межин в Самаре работал.

Строении сельской мельницы округлой формы, маленькие оконца, низкие потолки, земляные полы. Чтобы далеко не таскать тяжелые мешки, груженые подводы въезжают в эти ворота и вплотную подруливают к засыпке. «Оригинально продумано», - постепенно привыкая к темноте, разглядывал Петр. В левой стороне от ворот под общим шатром коридора приютилась и мельничная сторожка. Петр открыл дверь, обитую войлоком, вошел внутрь. Не было здесь никого, а голоса людские доносились. В углу сторожки накрепко сбитый из струганных досок столик. Вдоль стен крепкие лавки. Стены над лавками засалены овчинными шубниками, от дыма и табака закоптились углы и потолки. Топчан для отдыха приезжих, сторожа и мельника завален одеждой и постелью. Добрую половину бытовки занимала печь.

«Шикарная избушка, ничего не скажешь, - засмеялся Петр. – Тут в бураны греться и отдыхать хорошо. Чего помольщики видать и делают. По стенам смолёным видно». Петр и не заметил, как вошел Михаил Евстафьевич:

- О-о Межин! Пора, пора. А я не пойму, слышен вроди топот – и никово. Опять стали камень ковать. Иди, погляди, говорю я Феде, к нам пришел кто-то. Гляжу, тут же возвращается. Нету, говорить, там никово. Тады я сам, думаю, схожу. Из окна тебя и признал. И ты нам как раз кстати. Лебёдка заела, камень не можем на место положить. – Михаил Евстафьевич весь мучной стал обнимать Петра. Пошли к камню. Там парень богатырского роста и тоже весь в муке. Петр подал ему руку и назвался. Тот свое имя не озвучил.

- Фёдор он, Рагузин. Можеть о нём слыхал? – представил помошника Субботин. А Федор забрал с настила увесистый молоток, клестместер и направился, было к камням. Но возвратился, взял из сторожки отбойный секачь. - Желобки у камня поправим и на этом закончим, - осведомил Петра Субботин. А Фёдору добавил: - Ты Федор пока с клестместером-то не мелочись, а бери секач, он поувесистей. Ты сильный, проворнее будешь рубить им.

- А я думаю, пойду, погляжу, как тут на ветрянках-то зерно размалывают. Оказалось, жернова стоят тут большущие какие.

- Большущие, - согласился Федор, ударяя со всего размаха по лежащему ниже круглому камню. Но его перебил Субботин: - «Устроено так. При ковки всё тут Пётр Павлович и разгляди. Энтот вон камень, на лебедки который висить. Он давить на зерно и вращается. А што Фёдор обрабатываеть, этот на месте лежить. Мы в них выбьем канавки и жернов верхний опустим. И вал опустим в нево с концом квадратным. Ветер подуеть, вал завертиться, а с ним и верхний жернов завертиться. Тады им зерно и подсыпай. У зимние дни ветры, какие бывають? Я одно пошумливаю: «Фёдор, сыпь прибавляй!». Он лоток нижний чуть отзынул от верхнего, и сыпь сама прибавляеть. И к утру на помоле ни одной подводы не остается. – Федор довольный, улыбается. Мельник постороннему человеку и его имя упомитает.

Завершив работы с отбоем, Петр взялся выяснять причину заедания цепи в лебедке. Выходило, Фёдор для безопасности её застраховал, когда уходил выяснять, кто к ним пришел.

Теперь опустили на место верхний камень. Дело оставалось за ветром и клиентами. Петр желал бы побыть на мельнице и при помоле. Но Михаил Евстафьевич отряхнул со штанов муку, вытер пот со лба, отправился передом наружу, на ходу распоряжаясь:

- Крылья айдате ещё установим и на этом делов Фёдор по твоей части больше нету. Домой отправляйся, а мы с Петром Павловичем тут о делишках потолкуем. – Он незаметно от Федора подмигнул Петру.

Зайдя после в сторожку, Субботин запустил руку в загнетку и с улыбкой извлек оттуда пол-литру водки-сырца завернутую в тряпку:

- В обед из неё стаканчик выпил и оставил в печурке. А то думаю, наткнётся на неё Фёдор, - обтирая с бутылки пыль, объяснял мельник. – Он так-то парень распотешный, а када ему подашь, он буровить тады и сам не знаеть чево. А как работник – молодец. - Субботин заглянул на дно кружек и стал в них сырец наливать. А налив, спохватился:

- Эка, старая голова! У сумки после обеда осталось там чево. Прости сынок – забыл. Заткни её, а то еще упадёть, разольеться. – На столе появился хлеб, кусок надрезанного на дольки сала, лук, чеснок, складной ножичек. – Вот, по русски теперь и будеть, а то без закуски и куцевато как-то. Теперь айда со свиданьицем и выпьем.

Звякнули медными кружками, Петр выпил быстрей, внутри обожгло крепким.

- Ну, как? – занюхивая коркой хлеба, спросил Субботин.

- Крепка! Внутри теплом прошла, - Петр улыбался, но пока не закусывал и не занюхивал. Испытывал крепость и вкус сырца. Стали закусывать первые стопки молча. До разговоров сырец ещё не пробрал. Петр думал сейчас о Трифоне. Намеревался о нем заговорить.

-У Конторе новостей не слыхать никаких? – наливая в кружки по очередной стопке опередил его Субботин. – У церковь раньше ходил и от бабья чево только не узнавал. Айда ищё по одной потяним и погутарим тада. Она разумочку-то нам и прибавить, небось.

Межин после этого чёканья кружку сразу опрокинул. Ему показалось, что Субботин сам напрашивается на разговор о Неклюдине: «Значит, обоюдная заинтересованность есть».

- В конторе ничего не слышал, - начал разговор Петр, - Трифон ушел рано из конторы, и вчера же прием крестьян отменил? Не бог помочь ему стало как бы. И мне говорит: забирай бумаги и домой с ними шагай. А мне к тебе на мельницу сходить захотелось. Эх, как ты о закуске, так и я о ягодах забыл, – спохватился Межин, принёс лапушный кулёк с голубенькими ягодками похожими по форме на клубнику, развернул его.

- Ты погляди! – удивился Субботин, - осень што ли? Лесная клубника поспела.

- А я бы хоть назвать ее, но не знаю как, - улыбался Пётр, - и едят её, не едят – думаю. Михаил Евстафьевич поел их немного: - «А эт Дарье и Маше отнесём с тобою. Ладно?»

- Ладно, согласился Пётр. Засмеялся и Субботин, опять откупоривая бутылку:

- Нам и с этого хватить, - сказал Субботин, пряча остаток опять в загнетку. - Оставлю, а то внезападно хто - то так вот опять нагрянеть. Отстреливаться чем?

Петр до дна выпил, хотя и до этого почувствовал как на душе у него теперь хорошо.

- Уже несколько месяцев не был я у вас. Как там поживает Дарья Дмитриевна?

- По всякому жисть у нас с ней протекаеть. Мы бы ладныть… - Субботин не договорил.

- Не моё это дело узнавать о сроках, но коль о новостях речь давеча шла, спрошу.

Когда свадьба у Машеньки с Трифоном будет? Я это к тому Михаил Евстафьевич, съездить собираюсь в Землянку по поводу отца. А то мне подменять управляющего придется на те дни. Об этом Трифон говорил мне как-то, а потом замолк.

Субботин молчал, но Петр заметил, как он напрягся. Кружки с места на место беспричинно стал переставлять, руки рассматривать. Лука пучёк за стол свалился. Пётр поднял его. Субботин стал со стола всё собирать и складывать в сумку, тяжело задышал:

- Эх, Петя, сынок. Ты нам теперь почти родным стал. Ближе родни у нас с Дарьей и раньше не было. И Маша к тебе видать привязалась. С отцом твоим мы дружили крепко бывалчик. С той же Землянки поклоны он регулярно нам слал. А вот уже, сколько о нём ни слуху, ни духу. Ты теперь нам взамен. Не за Трифона отдавать бы её, а за тебя. А они с Борисом со сватовством и нагрянь. И как корнями нас обвели - сваты-та. Баб они сначала обалахтали. Я долго был против, не соглашалси с ними ни в какую. А тут вот и согласилси.

Субботин поднялся, обвязал сумку тесёмкой в петлю, с грустью промолвил:

- Айда Петруша к бабке Дарье на ее пироги. Она нынче стряпалась с утра. Сказала - праздник нынче большой. На службу с Машей пошли, а я и Фёдор ушли камень отковывать.

 

ОПЯТЬ В ГОСТЯХ У МАШИ

 

На стук Субботина в дверь из сеней послышался голос Маши:

- Щас папаня, иду – не стучи. - Загремела железная задвижка, на пороге стояла Маша в ночнушке и с косой распущенной на ночь. – Ба, вы удвоем оказались! – удивилась она. Отступила к углу, пропуская отца и гостя в сени. – Пора Межин, пора. Не заявлялси сколько уже.

Пройдя на кухню, она крикнула в переднюю маме, иол, уставай и сюды иди:

- С гостем к нам папа пришел. - Сама она светилась. Пётр хотел взять её руку и по-городскому поцеловать, но Маша поступила по-деревенски, как. Она игриво приподнялась на носочки и, обвив его шею, повисла на Петре. Он в восторге несколько раз крутонулся с ней.

- Пап, а винищем-то от вас... Пётр Павлович ай юбилей, ай на радостях каких вы?

- Ды нет, с отцом на мельнице мы позволили. Пришел поглядеть, они камень для ковки подняли. Помог и я им. За это и угостились с ним.

- И за это, за гостинец ево дочк, - с улыбкой развязывая сумку, объяснялся Субботин.

- Папа и ты всё ему рассказал? – глядя расширенными глазами на отца, спросила Маша.

- Чево рассказал? – на ладони с лопушкового листа он подавал ей ягоды. – На вот ягоды от нево. Этим временем из передней заявилась уже причёсанная Дарья Дмитриевна. Она Петра в лобик расцеловала и нежно потрепала за кудри.

- Маша у порога-то вы чево тут сгрудились. Раздевай гостя дорогова и за стол сажай. А ты отец самовар растопи, - распорядилась она. – Пирожки-то мои по вкусу какие, небось забыл? Щас я о них и напомню.

На расписном подносе в румяненных корочках и появилась стопка пирогов с капустой, со свёклой, с морковью и с луком на яйцах.

- И не время нам Маша разбираться што отец там сказал, не сказал. Люди у селе живуть разные. И глаголють о нас теперь хто чево знаеть.

- Мама! Об этим начинаешь опять…

- А я и буду начинать. Ему пускай стыдно будить. Этому кобелю. Знаеть Петя пусть. О Трифоне - я теперь гутарю. – Маша всхлипнула и прижалась щекой к плечу матери.

- И не скрывайте, я всё знаю. – Петр подошел к женщинам, чтобы пожалеть, - Трифон сам раздул из мухи слона. И ему должно быть стыдно, не вам. – Он нежно разглаживал Машины плечи, а Маша как обиженный ребёнок доверчиво прижималась к нему. Плечи у неё вздрагивали. - Успокойся Маша. Наплюй на всё. В детство впали. Он же взрослый ребёнок – Степка-то. Был им и им остался. – Маша благодарным взором смотрела в глаза Петра, а он продолжал. – Может и Доня с Груней мне чего наплели?

- Не наплели, они видали, как Трифон озверел, подплыл ко мне и хотел топить, а Степка тоже озверел и на нево набросился. Он же пришел на капустник када, я в речке купалась. Ах, говорю, миленький Степанушко, щас я искупаюсь, вылезу и домой пойдём. Он на мостике стоял, говорить: «Мне тут дюже жарко», рубаху и штаны сбрасываеть, в речку – бултых. Глупый, безобидный, думаю пускай залезаеть.

Маша глубоко вздохнула, набрала воздуха полную грудь, пытаясь унять волнение.

- И я поплыла, шумлю ему: - «Плавать не разучился, догоняй!» Он и давай руками как вёслами об воду шлёпать.

Слышу - девки: Доня с Груней за ветловым кустом хихикають. Ну и пусть. До мордочек (Рыболовные снасти) доплыли, к камышам я нагнулась, нашла верёвку, говорю ему – тяни.

Слышу голос сердитый с капустника. Трифон кричить на мене:

- Сука, такая – сякая, до свадьбы тебе не терпится.

И сиганул тоже в воду. А я куда выбегу? Голая. И што так выйдеть, не думала. Ору - када он мене за косы тащил по воде волоком. Стёпка сзади на нево и набросился. Схватил за шею и айда душить ево. Он тут ослабел и косу мою бросил.

Я Стёпку отцепила и не ево ругаю, а Трифона: бесстыжий, говорю на нево. Зверь ты, а не человек, на женщину так кидаться. Он как кошка дикая зыркаеть глазищами и шумить:

- Всё равно до свадьбы или после, но тебе тут девка под водою быть. – И показываеть на глубину. А пошел по огородам, не вдоль плетней – наискось. Я Стёпку обняла и шепчу на ухо: спаситель ты мой. Он застеснялся и мне отвечаеть:

- Ды ладно, чё уж. Он за мене это тебе топить собрался. Я ему тут помешал.

- Эдак было Петруша, правда. – Маша хоть на словах показывала себя весёлой. - И овдовел бы мой Трифон, не успокой ево Степка.

Пётр обхватил её за плечи легонько, вспомнил, как в таких случаях мать говорила:

- Не было бы счастья, да несчастье помогло.

- Это ты к чему Петя, - спросила теперь Дарья Дмитриевна.

- А к тому Дарья Дмитриевна и Михаил Евстафьевич, что намерения я имею о сватовстве вашей дочери. – Пётр сам удивился своей решимости. Но решился держаться до конца. Хотя Маша смотрела на него и странно улыбалась. - Правда, Маша. Я как увидел тебя впервые такой красивой и такой взрослой - покой потерял. А тут он со сватовством.

- Узнал о случае со мной и решился за мене свататься?

- Я бы сам пришел позднее, а Михаил Евстафьевич позвал к вам сегодня.

- Да, я Петю позвал с мельницы Маш, - Субботин ставил скипевший самовар на стол и стал устраиваться в переднем углу под образами. Позвал и Петра сесть с ним рядом. А мать с дочерью устроились на крашеной лавке напротив. Они теперь переживали за Степана. Кабы ему всесильный управляющий чего плохого не сделал. Мужики про своё за говорили, а мать дочке испуганно шепчет:

- Маша! Быть-то с тобою как теперь нам? – она тяжело вздохнула и горестно закачала головой. – Эх – хе – хе. Вот и красавица ты доченька, а щастья-то тебе нету. Этот супостат от тебе отвернулси, призведя к чему? К посмешищу. И об этом по селу слушок идёть. Правда, это али нет? Может и брехня, што Настя от нево заберемила. Ты не слыхала? И на вечерней службе об этим бабы гутарили. А слыхано ли ей и ему штобы допускать это. И к отцу на мельницу Пётр зачем заявилси? Айда туды вон у закуток сядим. Там и поговорим, поплануем.

- Мамань, ты загодя обо мне и Пети не расстраивайся? – они сидели, обнявшись. – Он к речке шел умываться, ему о нас и рассказали Доня с Груней.

- Не надо бы нам с Трифоном вожжаться, вот чево, – сделала вывод Дарья. - Этот хоть обходительный малый. К ним Маш айда, собча надо поговорить, неудобно одним-то нам.

Но и сообща уже разговора толкового не получилось. Разговор о главном у родителей пойдёт только в спальне. Когда спать легли сначала они молчали и тяжело вздыхали. Заговорила Дарья:

- Боязно мне Миша, доиграется она с ними. Вот придёть он сычас, Трифон-то. И чё мы ему с тобой в оправдание скажем?

- И говорить ничё не надыть, а не пущай ево на порог и баста. - Субботин повернулся со спины на бок и ласково обнял Дарью. – У нас, помнишь, как было? Договор с тобой прошел, выпили и сватов чин-чинарём проводили. А мне батя твой покойный сразу сказал, как отрезал. Сынок, говорить, отныне наш лён не делён. Работы на гумне не есть числа сколько. Оставайси, не уходи никуды прямо нынче. И баста. Помнишь?

- Мене спрашиваеть, помнишь? Неужь я забыла. Уходить тебе некуда было вот ты и прижился сразу у нас. Потому што усурьез сошлися мы с тобой.

- Ты плетёшь тут Дарья, - не согласился Субботин. - А у ваших Павловых али лишние были хоромы, али богатства у вас были несказанные? Эт Федор, батя твой смекнул сразу, што зять ему у доме позарез нужон. А мне хоть бы и сказать то же самое Трифону. Дык он гора, глыба вон какая. Чета он мне, али вашим Павловым?

- Не поэтому ли ты ничё и не сказал ему? не догадалси чего сказать и я ненапомнила.

- Ищё раз говорю – другому сказал бы. А Трифон не по ней, он дюже гордый.

- А у тебе иде же зенки-то были, - упрекнула мужа Дарья. - Тады и не бурди мне под уху о нём. Давай лучше спать. Сами разберуться: кто из них кому неровня, бог даст.

- И, правда, бабк, ну их обоих к идолу. Утром с ними поговорим, а щас, правда, давай спать. – И Субботин не успел к стене отвернуться, как Дарье его сопение послышалось. Слышала она и как Петр с Машей шептались при горящей свече. Но не разобрать было их.

А между тем у Петра с Машей объяснения и намерения были серьезные.

- Хотел я Маша поставить точку в наших отношениях. Но неудобно вас перебивать.

- Эх, добренький ты человек. Невеста я твоя, как маманя называеть, а не ево. Так на самом–то деле выходить между нами. Не вру, прямота твоя и решительность нравится. Я согласная, но боязно мне соглашаться с тобою пока. Давай с этим мы еще потянем. Образуется пускай немного обстановка в отношениях у нас с Трифоном, мы тогда и погутарим.

- А хочешь, я сам с Трифоном поговорю на эту тему. У вас против меня если нет возражений, то в чем же препятствия? – Пётр понимал, ослабь напор - Машу, он упустит.

- А сумления и у меня и у родителей такие: мести ево боимся. Он на речке прямо сказал: «Если чё, утоплю». И это он, не моргнув глазом, мог там исполнить.

- Да не придёт он к вам, не до этого ему, до срока назначения свадьбы тянуть будет.

- На день святого Михаила Архангела мы её назначали, - сообщила Маша.

- Ну вот, до того времени много воды утечёт, - сказал Пётр. – Успеем и мы поругаться.

- Не смей называть мене скандалисткой! Петя, прошу тебе! – рассердилась Маша. – Ты сам виноватый, што я сватов тада не выдворила. Не блукал бы, то и они мене бы не вынудили.

За стеной в это время сильно чего-то грохнуло. Залился лаем Крот, на цепи стал рваться. После всё стихо, потом послышался ровный стук в калитку.

- Хто это Маша? Уж не Трифон ли. – Субботин босой спросонья вышел из спальни.

- Ево бы Крот узнал папа, и не стал бы понапрасну лаить. - Маша с Петром крадучись вышли в сенцы. Стук повторился. Не выдержал, вышел и Субботин:

- Сычас я сам пойду и спущу на них собаку.

- Окно мы не плотно занавесили, свет увидели лебо? – предположила Маша.

- Прости меня Маша - кого здесь кроме меня подглядывать?

- И пускай себе подглядывають. Не вздумай уходить, устренуть у кладок и наколушматють. Узнаешь, как по чужим девкам ночью шастать.

- Тебе я уже не чужой – надеюсь. - Пока Субботин во дворе непрошеных гостей подслушивал, Петр обогревал собой обнятую Машу.

- А какой же ты, если не чужой? К Насте ночевать ходил, а щас явилси к Субботиным.

- Вот я правда не пойду от вас никуда, пока не получу согласие на нашу женитьбу. Я согласен Маша на тебе жениться хоть сейчас. А ты Маша согласна? – Пётр допрашивая, питался её поцеловать, чувствовалось, она не настойчиво его отстраняла.

- Я может и согласная, а отец и мамка как? – не зажигая света, они опять зашли в дом.

- Чё вы свечу тут загасили? – как смогла спокойно спросила подошедшая Дарья.

Он маманя опять предложение изделал. За место Трифона за нево просить выйти. И тоже свадьбу на Михайлов день сыграть. Ты мама согласная? – Луна скрылась опять за тучи.

- Уздуй Маша свет, темень вон теперь, - посоветовала мать. – А я отца успросить хотела» ушел до стука Петя от нас, ай не ушел?

- Не ушел маманя. У ночь итить теперь ему куда?

- Собрался я уходить, было, и этот стук. Мы с Машей услышали и свет затушили.

- Поддержать бы Маша вас и охота, грех не поддержать. – Дарья обернулась на шаги. – Вот, явилси не запылилси. Ну, хто отец тама у калитку так сильно наяривал?

- А дьявол их знаеть хто. Дед пихто, - сердито ответил Субботин. – Спустил я на них Крота, стащить пусть штаны с них, думаю. Постучали бы и ладно, не наделають ли они нам и другой пакости. – Субботин видно ночными визитёрами не на шутку был встревожен.

- Эт ково ты имеешь в виду папа?

- А всё про тово же я думаю и теперь дочка, Хто у речке тебе утопить хотел?

Маша хотя и была напугана, но решила воспользоваться подходящим моментом:

- Папа ну хватить уже о нем. О нас с Петей повелася тут речь. Ты крошки в ведро помойное за ужином смахивал када, а Петя успроси у вас, мол, согласные вы или не согласные на ночлег ево. И вы с маманей промолчали.

А Субботин, возможно недослышал или не разобрался в словах. И чего мог подумать?

- Ды согласен я Петруша! – поднимая обе руки для объятий, выпалил он. – Ище на мельнице мы выпивали с тобой када, я хотел сказать, што согласный. Ты Маша прости уж мене дурака с Трифоном то. С ним уж вы Пётр Павлович сами аккуратненько сговоритесь. Оставил бы он нас у покое, вот чево.

- Не бойся батя. Тут я сам с проблемой справлюсь. Как писаря ценит он меня.

- Ну, вот и ладненько, - обрадовалась Дарья, - дай-то бог, обошлось бы благополучно. Тады отец я сюды иконку принесу. На ночь их и благословим. – Она засеменила в передний угол за иконкой. А Субботин сказал тогда взволнованно:

- Эх, детки дай вам бог усё штобы получилось у вас благополучно.

- Спасибо Михаил Евстафьевич за Машу. - Пётр был несказанно рад развязки. - Я её не обижу… - Петр не договорил, Дарья Дмитриевна с ликом божьей матери подошла. Велела стать им рядом. Стала молитву читать, крестить, причитывать и благославлять. А времени на часах уже было далеко заполночь.

- Мать, а мать! Хватить им на нынче, видать вон и детям спать охота и нам охота.

- Знаю што охота, отделалась с благословением я зато, - обиженно ответила Дарья. – А завтра с этим бы када. Петю с петухами узбудим, Задами пораньше он домой и ушел штобы.

- Правильно, чтобы в селе загодя разговоров не было, - согласился Пётр.

 

ЖИЗНЬ МЕНЯЕТ РУСЛО

 

Утром, не завтракая, ушел Пётр в контору. Ключ у него был: «А папка с бумагами потребуется – с дядей Борисом за ней доскачем, - думал он. – Главное - событие-то, какое, прибьюсь и я теперь к своему берегу». Скоро четыре года будет, как Петр один живёт. И с матерью вдвоем они прожили год. Отец, когда забирал её, обещал и ему там работу подходящую выхлопотать. Не получилось наверно, а потом и с самими чего-то случилось.

«Она как сюда приехала, сразу и заболела», - писал Петру отец. А потом и сам замолчал.

«Хоть заполучить о них ясность какую-то. С наследством разобраться»

- Тпру - у-у! – раздалось за его спиной и фырканье лошади почти рядом.

- Эх, дядя Борис. Как ты бесшумно подкрался. Ни тебе скрипа колес, нет ничего.

- Здорова, Пётр Павлович, а я сижу себе, еду и еду. Лошадь слышу фыркаеть чево-та. Идёть челэк, не пойму сразу, ты это али не ты. Рань то какую куды же теперь прёшь?

Пётр сообразил, что около крестьянина Жабина он находится, свалил на него вину по неуплаты аренды. Мол, вот её снимать с хозяина он и приходил рань такую.

- Дома захватил, а то он на луга уехать собирался, - Выкрутился Пётр. – Они уловку какую взяли, урожай в амбары засыпят, сено в стога заскирдуют, а по оплате молчёк. Сказал – на днях заплачу. – А ты за Трифоном едешь или ещё за кем?

- За ним, за кем ещё-то. О тебе спрашивал, у Землянку, говорить, с ним када поедешь?

- А вот как приедешь с ним в контору, спросим. Разрешит если - и мы покатили.

- Разрешить, небось, коли обещал. Как ты-то думаешь?

- И я тоже думаю, что разрешит. Зерно в амбары с гумен засыпать зачем? Продавать надо зерно по осени. И вся тут недолга. Пока пора дождей не пришла, зерно ненамочило.

- Тады айда Карий - за хозяином покатили. А то пешком выйдеть и нагоняй нам дасть. – Покатил, было, прытко извозчик и опять вожжи натянул, шумит на лошадь: «Тпру – у-у!».

- Слыхал у селе-та чево теперь брешуть? Хозяин наш от Машки Субботиной открестилси как. Брешуть будто бы она Степана у воде лапала. А Неклюдин её тама и прихвати. А говорять, она Трифона сама не хочеть. Говорять на приезжего какого-то глаз положила. А я говорю, приезжих у нас раз-два и обчёлси. Уж, не на тебе ли бабы намекають?

- Не слыхал я, дядь Борис. Вчера он уходить собрался и меня пораньше отпустил. Не было разговора никакого. Сами небось разберутся. А бабам им лишь бы языками почесать.

- Ну, тады за хозяином я и поехал. Он об этим и сам может скажеть чево.

- Если чево скажет, то это уже будет не брехня. Мне сообщишь. – Конюх, соглашаясь, завернул лошадей в проулок выходящий на дорогу в посёлок, где проживал Неклюдин.

 

У АРХИПА НЕКЛЮДИНА

 

Управляющий до того как уличить Марию Субботину в неверности к себе с Настей почти не встречался. Не заигрывал по утрам ни с той, ни с этой, как раньше бывало. Он только о прошлом и вспоминал. Проводиит скотину со двора, бывало Настя, заходила в дом хозяйничать. Он спит, а она в комнате веником орудует. Лезет под кровать, двигает письменный стол. Настроения нет поиграться, она делает это тихо. И Трифон спит крепко. А сегодня и ему не спалось, и она его состоянием заинтересовалась. Солнце в окно только заглянуло, она хлопотала уже в чулане. Чугунками гремела, чашками, а сама всё косит глазом в его комнату. Трифон открыл глаза, сбросил покрывало, потянулся сладко как кот весной.

- Иди сюда Настёха, подай мне вон одежду.

- Чё аль сам не достанешь, обезручил што ли совсем?

- Обезручишь с вами бабами. Доведёте мужика и он обезручит.

- Я-то давно тебе не донимала Трифон. Чё же ты всё мене туды же. Али Марии мало?

- Марии - Марии. Иди, я тебя хочу, а не Марию. Подойди Настя - я прошу.

- Ищё чево удумал, руки видишь грязные.

- Под рукомойником помой. Ну, иди, а то щас встану и притащу силом.- Он засмеялся.

- Эт ты можешь, - Настя отбросила половую тряпку всторону и начала мыть руки.

- Скорее Настя конюх щас приедет.

- Остынь, а то ненароком успыхнешь весь. – Настя не стала руки вытирать, подошла к его дивану, высоко подобрала подол юбки и подразнила Трифона коричневыми икрами ног. Трифон, приподнялся на локоть, изловчился и захватил её сзади. Настя взвизгнула.

- Постой кабель хоть дверь пойду, прикрою на запор, а то дядя Борис захватить.

- Ну и захватит, новость ему, - он лапал Настю за груди расстёгивая на кофте пуговицы. – Мне желания просто играться с тобой, нынче нет времени. Понастоящему давай. - Трифон и раньше с Настей долго не играл в любовные подготовки. Долго не церемонился, а ложил где попадалась, и с жадным азартом сразу для сеья её и использовал.

- Ну, ты и мужик! До работы был бы таким жадиной, - пыталась из него вывернуться Настя. Но куда там ей уйти от такого медведя.

- Насть, некогда мне, правда, - делая спешные движения, пыхтя под ухо, шептал Трифон. – Иш, ты чистая нынче, нарядная. Для меня с утра готовилась, или ещё для кого?

- А ты уж дюже стал спорый, я молоком пахну – чуешь? - Настя рассмеялась.

- С тобой кто хочешь, будет спорый, юбку задрала мне как? Аж до самого… – ОН вторично стал Насте задирать юбку и кофточку. Так торопился, что Настя подтрунила его:

- Али у последний раз ты со мной делаешь это, дюже спешишь чево?

Трифон и второй раз, насытившись ею, не скатился, а свалился на бок от удовольствия. Он лежал рядом, оглядывая её, и ощупывая. Настя удивлялась, он видел её будто вновинку. Трифон удивлялся её грудям, коричневым соскам, упругостью бёдер, аккуратностью зада.

- Иди, жеребец карсунский. Хватить глазеть на мене, теперь насытился авось.

С минуты на минуту должен был подъехать к их дому извозчик. Трифон поднялся с дивана и стал надевать штаны, в раскрытое окно послышался скрип тарантаса.

- Оставайся детка теперь в доме полной хозяйкой. Скучно жить мне без тебя.

- Спасибочки! Сам успомнил, али Межин Пётр тебе подсказал, - Настя тоже с дивана спрыгнула, стала одёргиваться и перед зеркалом оправляться. Подумав, он ответил:

- А ты слышала Насть, что телушке бесплоднице одного бычка иметь, значит не иметь вовсе. Трифон пошел не ждая от неё ответа. Но оскорблённая Настя вдогонку зло сказала:

- А вот и не бесплодница, на то если пошло. Это ты теперь негодный, ты!

Но Трифон не обернулся, Настя не поняла - слышал он её, не слышал? Она села:

«Пускай знаеть. эт я с ним спать ложуся один раз, два раза, пять, десять, а всё одно впустую. А с Петей ночь переспала и то кажись, чево-то есть во мне. Сходить к знахарке, али хоть к повитухе. Узнать, вот бы радости-и. Мальчика хоть, али девочку. Узнал бы этот гордыня непутёвый, какая я бесплодница».

Она долго еще сидела на диване помятая и растрёпанная, обдумывая нелегкую, необласканную бабью долю. Ей действительно так хотелось заиметь своего ребёночка. Настя так скучала в одиночестве. Должна быть рядом и у неё наконец-то душа живая и родная.

«Дай-то бог, авось и у мене всё образуется, как я и желала», - так думала Настя, закрывая дом на замок и осматривая с крыльца двор. Она так и числилась экономкой.

 

ПОЕЗДКА В ЗЕМЛЯНКУ

 

Заметил в конторе и Пётр за хозяином доброе расположение духа и утреннее благодушие. Решился сейчас же поговорить с управляющим о поездке к купцу Иголкину. Межин по поручению Неклюдина чётко вёл с землянским купцом вексельные расчты за проданное зерно. Много раз через коммерческий банк счета направлял ему или получал от него. Купец первой гильдии в округе слыл авторитетнейшим и ворочил большими капиталами. шибок в расчётах не замечал.

В контору с шумом, с прибаутками зашел извозчик Горлов:

- Здорово! Ну, чё вы не говорите с ним, - обратился он к Межину. – А то мне лошадей итить кормить и поить. А там колода возьми проклятая и развались. Да! Издеялось с нею чево?

- Держит тебя здесь кто? – грубо остепенил конюха управляющий. Петр был уже весь во внимании вошедшего Горлова, но вмешался в разговор Неклюдин:

- Дядя Дорис ты дюже шумишь? Иди Сазона в контору кликни.

- А, этого? Ево позову сычас. Всё утро пропадал гдей-то. Ай, заявилси?

- Иди, иди, сам ты бы не пропадал. Блукал не раз по-заканавьям, был моложе когда. Он обозы с рожью в землянку водил, а ты про-о-па-дал. - Трифон любил многих подтрунивать. – Петр Павлович, щас как войдёт в контору Сазонов, ты с его накладными разберись. Высчитай цену, по какой рожь обошлась и выплати обозникам оплату и премию за все дни.

- Ладно, разберусь Трифон Митрофанович. А вы нынче и мне сделайте услугу. На субботу отпустите нас с извозчиком к купцу первой гильдии Иголкину.

- Погляжу на обстоятельства Пётр Павлович, подумаю. А то я тебя в писаря по-дружески устроил, другое добро сделаю. Услуга за услугу и ты со мной тоже относись.

- А я как же с вами поступаю – не так разве?

- Об этом мы в другом месте поговорим. Как говорят: «Поживём – увидим». Неклюдину помешал развить мысль входящий в контору Сазонов. Тот переключился на него:

- Докладывай старшой. Как с отправкой ржи дела, бурты с гумен перевёз, семенами амбары засыпал?

- Отправил хозяин, как же. Одиннадцать парных фургонов отвезли. Посчитай, тридцать шесть пудиков в фургоне – раз. И одиношных фургонов всего восемь отправлено – два. – Сазонов не уточнял вес. – К качеству придиралси купец, но фургоны ссыпали.

- Ссыпать-то знаю, что ссыпали, а расчёт он с нами сделал? – допытывался хозяин.

- Он сказал - с хозяином, с вами, стало быть, договорилси и заместо денег грамотку с печатью подаёть.

- Пётр Павлович, ну-ка погляди, чего он им всучил замето карбованцев.

Пётр взял у Сазона, что он назвал грамоткой и прочитал: «Товарная накладная. Вид товара – рожь. Всего пудов принято – 1276. Зачтено с учётом отсева и усушки – 1142 пуда. Цена - по предварительной договорённости».

- Ай, хитрец Иголкин, ай хитрец: «По договоренности». Нынче на базаре одна цена, завтра другая. Он, по какой цене примет? Вот шельмец, натягивает на себя. Пётр Павлович, поедешь к нему, поговори с ним и об этом. Договаривались-то мы когда? Весной. Цену определяли на предварительный аванс. Он же его на окончательные расчёты пустил.

- Или ты с ним по нынешней цене договаривался?- нападал хозяин на Сазона.

- Ничё я с ним по цене не калякал - хозяин, - Сазон положил крестом руки на грудь.

- Так, Сазонов, понятно с тобой. За растяпство воз сена с тебя долой. Начисли Межин ему оплату, а премией старшого лиши. Расписываться ему не нужно в ведомостях было.

- Што ты Трифон Митрофанович, смилуйся. Верблюдов своих выходить я зря туды и сюды гонял? Кормил их сеном, овсу по хребтуку насыпал. Потратилси бог знаеть как. А вы мне сено отказали. Смилуйтесь хозяин. – Сазон умоляюще смотрел на хозяина и на Петра.

- Ладно, так и быть прощаю, но будь внимательным наперёд и обману не поддавайся.

- Спасибо хозяин! Эх-хе-хе, знать бы, где упасть – соломки подстелил.

- А осенью одного верблюженка мне продашь! - уходящему Сазону крикнул Неклюдин.

- Прости его Трифон Митрофанович и по сену, - заступился Петр. - С его документами я на месте разберусь. Понятно, что цена должна стоять базарная приемного дня.

- Хорошо. Сазона в свидетели с собой забери. Тебе Иголкин кем доводится?

- Не доводится никем. Я вам говорил, с отцом он в делах каких-то состоял. Проясниться должно это только при нашей встрече.

- Вот и поезжайте к нему втроем с богом. Оформите дела заодно и свои, и мои.

- Пойду я домой тогда сразу, - уведомил Трифона Пётр, - а то во дворе всё разбросал, приберу. Крышу в сенях перекрывал, не успел, по приезду закончу. - На самом деле Петр спешил зайти к Субботиным, хотел сообщить Маше о поездке.

Они удивились его появлению. Маша у окна в это ремя сидела и наволочку ко второй подушечке вышивала. Увидела Петра, испугалась, не случилось ли с ним чего, помчалась на улицу. Но во дворе его подождала.

- Петя, не случилось ли с тобою чево, не с работы он тебе выгнал?

- Нет, Маша не выгнал, напротив поручение на завтра важное дал. В Землянку еду с Сазоном и с дядей Борисом. Рано завтра к вам, поэтому и прибыл теперь.

- Ну, слава тебе господи, - Маша осенила грудь крестом и прильнула к его груди. – А я бегу на встречу, ног не чую, мысли всякие в голове вьются. Петь, а с благословением господним к Лукачихе мы сходим теперь када же? Вчера я об этом хотела тебе сообщить.

- А Лукачиха она кто, монашка монастырская? – заинтересовался Пётр.

- Нет, она просто служительницей церкви по этим делам у батюшки Евгения Кроткого работаеть. Обходительная женщина. Маманя говорила, кроткая она, с пустыней связана.

- Маша, я сходить к ней согласен, но отложите мероприятие на более поздний срок.

Маша согласилась. Они не стали в избу заходить, вишли на зады, попращались.

Утром, когда коров еще не выгоняли, уже извозчик постукивает Петру в калитку:

- Эге-эй, хозяин! Выходи, а то проспишь царствие небесное. Слышь, Пётр Павлович!! Купцов у конторе нам захватить надыть. Купец он птичка ранняя, народ не сидячий.

Услышал Пётр натянул быстренько штаны и выбежал открывать.

– Ды завтракай ты, не суетись, о нас не сумлевайси. Овса я у торбу пока лошадям усыплю, другое, третье. Мы двор твой обглядим с Сазоном покамисть.

Петр за спешным завтраком вспомнил вчерашний визит к Субботиным: «Маша умница, от Насти, небось, так быстро не ушел. И шастали бы Сазон с Борисом по Зуевке. Искли бы».

Петру место определили левее кучера, Сазону за облучком в задке:

«В дождь там от колёс грязью забрасывает», - вспомнил Петр, как ехали они с сенокоса. Теперь ехали сухой дорогой, до Безгиного сада никто слова не проронил.

- Тпру-у-у! – остановил лошадь извозчик у придорожного колодца. – Попить можеть хто желаеть? – предложил он, привязывая Воробьиху и пристяжную за стойку сруба. Пётр первым спрыгнул с тарантаса, отряхнул прилипшее сено с штанов. Гремя цепью, опустил деревянную бадью в колодезь, Сазон, заглядывая в сруб, опытным оком определял глубину:

- Сажня четыре с гаком до воды думаю не иначе как будеть. – Петр согласился с ним. – И у пустыне примерно так же, анадысь мы ездили.

Дядя Борис удалился в кусты в это время по надобности. И пока мужики к бадье пристраивались и жадно пили, его было слышно как он в кустах покрёхтывал.

- У пустынь, помнится, я еще мальцом ездил, - продолжал рассказывать Сазон. - На лошадь мужики со стана посадили и за солью к старцам отправили. На посёлке Крутеньском они тада лошадьми пахали. А до пустыни, иде старцы проживали и малилися за наши грехи, пути было рукой подать. К ним мене как поганялу мужики и отправили. Кузьма-то, старец с Фёдором и Михаилом проживал. Не знали они, зачем я приехал, от ково. А када прискакал, Кузьма на крыльце стоить с тряпицею. И узелок на ладони мне протягиваеть. И говорить пророчески, не по себе мне стало.

- И чего же он сказал такое? – заинтересовался Пётр.

- А ты охолонись чуток и я попью пока, а потом и догадайси.

- Не знаю дядя Сазон. Я не пророк, не могу узнавать о его мыслях.

- Во-во, и я не знал о чём он думаеть. Он говорить тада: «На соль-то и к похарям поезжай. Заждалися они, обеды солить им». - Пётр и от других зуевцев был наслышан о мудром старце, о случае с солью слышит впервые.

Пришел из кустов извозчик, попил студеной водицы из бадьи. Сели все и поехали .

- Кгех! – кашлянул Горлов, вытер губы ладонью, тоже рассказывает о Кузьме:

- С солью диво, знамо дело, само собой. А как две кумы на лошадки у пустынь приехали – слыхали? Причастие ли принять, исповедоваться ли, или просто помолиться Акулину с Ефросиньей он послухал и Ефросинии говорить: «Ты тута помолишси и за шабриху свою». К Акулине обратилси. Ты, говорить, обратно отправишся. Так богу угодно. Послухала Кузьму Акулина и к деткам своим отвравилась. А када Ефросинья домой возвратилась, проведовать куму пришла. А её обмыли и наряженную у гроб уложили. У святой уголу лежить кума её Акулина и чтицы акахвисы читають по ней. И об этим прознал провидец Кузьма из Пустыни. Эхе-хе, бывають и на земле чудеса твои господи.

И дядя Борил замолчал на этом, но мужики видать завелись. Опять Сазон сообщает:

- А анадысь я от баб о Трифоне брехню услыхал. У живых ходил Семен-то Настин. А она с Трифоном вожжалась. Семен у нево за дворового. Хозяину ничевово не скажешь А теперь хозяин узыскиваеть с Машки Субботиной. И чево не знаю. Не слыхали?

- Ты слыхал звон, а не знаешь иде он, - отпарировал извозчик.

- А я чево? Это пускай мужик каждый за своей бабой глядить, - защищается Сазон.

- Доехать бы нам к обеду мужики и застать на месте кого, - проговорил Пётр.

- Кажись, мене Иголкин анадысь за своево признал. Говорить приказчику: обоз Сазона попусту не держи. А по цене он смудрил малость. – Помолчал минутку Сазон и спросил: - Беды-то Пётр Павлович видать тут не дюже много. Хоть и с купцом этим. Анадысь мы ехали и калякали с мужиками. Рожь-то к зиме подорожаеть небось.

- Но купцам и этого бы нехватило. Им всегда денег мало, - ответил Пётр.

- И то, правда. Он у квитках за рожь-то возьметь и поставить цену какую хош.

- Не поставит, будем требовать ту цену, какая на базаре была на тот день, - успокоил Сазона Пётр. Они проезжали в это время мимо сараев заготскота помещика Лебедева. Дорога поворачивала теперь круто на восток и уходила в гору. Тракт этот строился для солевозов, первые обозы с солью из Соль – Илецка по нему прошли в 1811 году и прдолжали ездить до 1824 года. Соль потом стали перевозить железной дорого и баржами по воде. А соляная дорога с ее колодцами, с заезжими дворами, мостами и прудами стала служить прогоном табунов лошадей и прочего скота.

В этом плане попутным сёлам повезло. Многие зуевцы работали здесь солевозами, охранниками обозов. Большие доходы получали постоялые дворы, бары и гостинницы. А позднее пробивные крестьяне доходы получали за ночлег людей и скота.

Пётр Павлович, о чем это вы там думаете? – обернувшись, спросил Горлов. – У Землянки-то ночевать мы будим, али как бог дасть?

- Как получится, - неохотно ответил Пётр, у которого мысли были в соляном логу, где они с Трифоном впервые встретились. Оттуда он и к Насте попал.

- Знамо дело, вам-то чево. Изделаете дела свои и завалитесь с Сазоном у купца на мяхких карватях. Спал и я, с хозяином ездил када, на карватях такех. А креляину у купцов нету. Быть мне как без нево? Треть у коня подпруга ды только. Мухов нынче вон сколько, ко всему брюху поприлипли. И конь от них мой спасу нет, как мечется.

- Взять из дома надо было креалину-то дядя Борил, - подсказывает Пётр. – Поэтому и тянет нас теперь Воробьиха ни шатко, ни валко. И придётся нам в Землянке ночевать.

Зайдя в контору купца, Пётр через вахтёра узнал, сам хозяин, слава богу, на месте. Получив разрешение, Пётр и Сазон вошли к Иголкину. Узкая комнатка, но много света и высокие потолки. За массивным столом в глубоком кресле сидел низенький человек. Широкоплечий, полный мужик, с крупной головой и с широким лицом. Хозяин поднялся. Пошел им навстречу, со всеми за руки стал здороваться, а они ему представляться.

- Наслышан о вас Пётр Павлович и поэтому поти знакомый. Представлял по фотографиям на стенах ваших родителей. И этого крестьянина я знаю, Сазон, как же. Он молодец. По зерну качественному знаю. Привез рожь анадысь, завесили воза и разгружаем без всякой задержки. А стоим мы чево? На диван садитесь, познакомимся. Обращайтесь так: просто купец Иголкин, либо – Венедикт Савельевич. Уселись удобно? Я распоряжаюсь о чае.

- Рад, наконец-то я с вами встретился – искренне приложа руку к сердцу, поклонившись, сказал Пётр. Иголкин в ответ жест наклона тоже отпустил. Принесли столик, большой набор блюд с различными яствами и свежезаваренный чай.

- Вы в писарях у Трифона Неклюдина ходите. Ладите с ним? – спросил Иголкин.

- Пока лажу, вот его первое деловое поручение касаемое вас - Венедикт Савельевич. – Пётр извлёк из папки товарные квитанции на сданную Сазоном рожь. – По цене неувязка.

- Хорошо, я понял, с моими экспертами цены на тот период по ржи мы уточним и по дням поступления зерна цены расставим. Еще чево ко мне?

- С другими вопросами я ещё не определился, оии по ходу вестей о моих родителях у меня к вам возникнут, - пояснил Пётр. – На эту тему я бы предпочёл вести беседу наедине.

- Тогда отсылайте к моим кладовщикам Сазона, они цены ему проставят в накладных. Идите голубчик, там и чай такой же организуют и всё што для партнёров по рынку полагается.

Теперь Пётр Павлович слушай сведения по Павлу Ионовичу Межину. Вот ценная бумага, которая не сгладит утрату, но чуть тебя осчастливит и всё прояснит. Это лист по твоему наследству, он заверялся твоим отцом в нотариальной конторе. Отец был уже тяжело больным, подчёркиваю это. Я к нему специального человека представлял, кучер с ними по учреждениям разным ездил. Тяжело отцу было, но он мне сказал, что ты сын его единственный и он для тебя так старался. Прилагается и чек к наследству. По цене наследственное имущество расписывается. Я как купец первой гильдии разбираюсь в бумагах. Заявляю, на чеке размещена сумма не малая.

- Я преочень вам благодарен Венедикт Савельевич, - искренне поблагодарил Пётр. – Но я бы с большим интересом посетил могилки родителей и последнее место проживания.

- Это можно сделать завтра же. Домик их на хуторе Толстых цел. Они его продали, правда, сами жили на квартире по съёму. Поезжайте с моим извозчиком, поглядите. Ощутить их быт, воздух которым они дышали - это дорогова стоит. Я это понимаю Пётр Павлович.

Наране с приставленным человеком Петр, Горлов и Сазонов везде побывали, цветы на могилках родителей возложили. В доме отца они появились в полдень, пришли хуторяне знавшие Межиных старших. Тут же все они захлопотали, стали приносить из дворов, кто что мог. Сносили во двор столы, выкладывали, кто какие провианты, сервировали ими столы. Пётр послал Горлова и Сазона в кооперацию за сырцом и хорошим вином. Помянув родителей похристианским правилам и традиций, Петр даже душой немного оттаял.

Уезжали они домой на третий день, с определением цены на рожь задержались. Дорогой Петр обдумывал свою жизнь уже с учётом капитала и с планами. Первая мысль приходила в голову о мельнице. Её либо купить, либо строить. Капитал на это у него есть.

«Жениться мне надо в первую очередь. А жена в том домишке глянет: темно в нём и тесно. И к тому же он казённый. Свой дом нужен. Прибавилось забот и планов. Решай их».

С этими мыслями и довёз извозчик Петра до дома Субботиных. Но света в доме не было, пришлось выйти глухим проулком на зады и огородами пробираться к своему дому. Ужин организовал наспех сготовленным салатом, завалился на диван и занялся письмами отца.

«Его почерк ещё более привлекательный, чем у меня, - сравнивал Пётр. - Чистописанием усерднее в церковноприходской школе они занимались». – Перешел к чтению тетрадей отца, которые он озаглавил ежедневниками.

«26.Х!.1850 года. Услышал от помещика Неклюдина об указе государя императора сенату, где он повелел образовать Самарскую губернию на базе Самары, Оренбурга и других уездных городов поволжского края. Указ привели в действие уже 01.01.1851 года. Назначен первый губернатор самарского края тайный советник Степан Григорьевич Волховский.

Вскоре на первом собрании губернской общественности я имел приятную встречу с писателем Руси Л.Н. Толстым. Обсуждались на дневном собрании вопросы обустройства города, расширения числа школ и больниц в губернии. Развития других важных сфер жизни, как транспорт, связь, культура. Пока в Самаре 40 мельниц, 8 кожевенных и 19 кирпичных заводов. Чугунно-литейный завод имени Кузнецова, канатный – и 7 заводов лесопильных.

Много в городе трактиров, мало гостиниц и извозчиков. Налаживается сообщение с правым берегом Волги, где много зажиточных крестьян. Надо налаживать их торговлю с городом. К примеру, мельницы простаивают порой из-за нехватки зерна, кожа не регулярно на переработку из деревень доставляются. В селах некуда сбывать излишки сала, мяса, масла растительные, пушнину. Сбыт продукции из деревень неналажен».

«Молодец батя, ценные сведения в записях нашему поколению оставил», - подумал Петр. А ниже Карандашом химическим приписал: «Рукописное наследство отца Павла Ионовича подвигает и меня на столь полезные действия. Обязуюсь, эти занятия по мере необходимости и ценности мысли тоже продолжать. Деятельностью и умственными трудами движимых идеями людей рождается история». - Пётр так заинтересовался просмотром отцовских записей, и к ящичку Козьмы потянуло. Но желание спать брало верх.

 

МАША И ПЁТР ВМЕСТЕ

 

На работу Пётр вышел раньше обычного. По пути планировал зайти к Субботиным. Дарье Дмитриевне жалко было будить дочку, но та приказывала матери непременно это сделать. Маша сообщила об их согласии тайно обвенчатья.

- Народ пускай чево хотять, то и говорять, - горячилась она. - Вечером к бабушке Лукачихе сходим, она либо сама венчальный обряд проведёть, либо к батюшке Кроткому нас сводить. Уляша с ним знакомая о нас разговаривала.

- А так разве можно Маша, - засомневался Пётр. – На дому все же.

- Не по-людски, но назло Трифону. Он оклеветал мене, обману и я ево.

- Ты смелая Маша, молодчина. – Пётр ласково обнял её за хрупкую талию. – Трифон может и догадывается о наших отношениях. Всё о чём-то намекал мне.

- И пускай намекаеть, а у нас уже всё будеть сделано, - Маша мило улыбнулась Петру.

Бабка Лукачиха проживала в маленькой глинушке, где и в солнечный день было полутемно. Зато святой угол богато освещался старинной лампадой. Маша и Пётр стояли он неё близко, огонёк от их дыхания колыхался. Светильник высвечивал многие лики святых. Каких икон у старушки небыло. Разных размеров и времён. Петр любовался иконами.

Низенький столик с белоснежной скатертью асшит петухами, под полотенцем лежал подовый хлебец, рядом солоница, чашечка с пшеницей и свечами. На заборном гвозде ещё две утирки, рогачи торчат из-за печки, Пётра удивляли узенькие проходы в избёнке, в которой основная площадь была под печью и голландкой. Теперь Маше он и шептал об этом.

- В тесноте не в обиде, зато зимой тепло, - объяснила она. – А печурок у печи сколько. – Пётр сосчитал, к четырём и грубку приплюсовал. Маша улыбнулась. Пояснила, где печурки для сушки носков, варежек и чулков, где задорга - для лаза на печь, где печная труба с грубкой.

Приблизились к снимкам раскляных рядочками по глухой стене над кроватью.

- Бабуль, вы с кем снятые, - поинтересовалась Маша.

- Как же, муженьком был мне это мамый. На службу уходил тады.

- И вы ездили к нему? Не у нас снимок сделанный, хороший какой, - похвалила Маша.

- Эх, Маша, Ды хто у молодости плохим-та бываеть? – бабушка беззубо улыбалась.

Когда стало темнеть, Лукачиха попросила Петра прибавить света в лампаде. Достала с божницы две толстые свечи по одной им отдала. Велела зажечь и стать лицами к божьей матери лицом. Стояла теперь Маша с Петей плечо к плечу на расшитом полотенце. Бабушка придвинула высокий Аналой, положила на него книгу, облачилась в очки и стала молитвы читать. Читает и осеняется крестом, креститься и они. Объясняет русским языком, чего она прочитала. О Божьей Матери говорит Лукачиха, которая их благославляет, с венчанием поздравляет. Читала молитвы, пока свечи наполовину не сгорели. А после подала им кольца, осенила крестами и заставила обменяться кольцами. Процедура венчания заканчивалась ходьбой Маши и Петра вокруг аналоя с зажженными свечами сцепленные полотенцем, на нём они у аналоя стояли. Это означало, отныне они вместе пойдут общей дорогой по жизни.

Завершив процедуру венчания, Лукачиха посоветовала им хранить недогоревшие свечи, которые хотя бы в юбилейные годы на короткое время зажигать.

- Это христианский обычай. И соблюди вы ево, он поможеть вам долго жить в мире, в согласи и счастливо, - говорила бабушка. – И доченька - покаряйси во всём мужу своему. Как батюшка твой и матушка живи. Они благословили вас, прежде чем вам сюды придти.

Петр и Маша в один голос подтвердили, что у них с её родителями всё согласованно.

- Тады с богом, да храни вас господь, домой ступайте, - она осенила их крестом.

- Петь, а правда Лукачиха добрая старушка? - по дороге домой спрашивала Маша. Они по зуевскому обычаю гостинцев оставили Лукачихе и отцу Евгению.

 

ТРИФОН ЖЕНИТСЯ НА НАСТЕ

 

До определенной поры ночное таинство Пётр и Настя хранили при себе. А тут по улице с бубенцами, разнаряженные тройки мчатся. На возках парни с девицами разнаряженные, лица у них размалёванные. Мальчишки бегут следом с гиком, свистом. Такая зимняя картина.

- Никак свадьба, из зуевских или посёлских женится кто-то? – предполагают сельчане.

Было это в субботний день. Семья Субботиных за столом сидела. Дарья Дмитриевна в окно выглянула, развела руками, заулыбалась. Свадьбе в деревнях всем миром радуются.

- У кого это? Миш, на мельнице о свадьбе, небось, шла речь-та?

- Не шла, а то бы я не сообчил разьве? Узнается, у мешке шило неутаишь?

- Петь, поди на двор, ребятня небось шумить. Их послухай, - советовала Дарья. - Петр вышел в тот момент, когда ребятня с их забором поравнялась.

- Помещик Неклюдин женится! Помещик Неклюдин в жены Настю береть, усватал!

- О Трифоновой свадьбе ребятня извещает, - занеся клуб морозного воздуха в избу, сообщил Петр, глядя на Машу и наблюдая реакцию родителей.

- Эх-хэ-хэ, трепло непутёвый, а еще хозяином себе называеть, - первым среагировал Михаил Евстафьевич. А Дарья Дмитриевна носом зашмыгала:

- С одним сватовством не разделалси, а за девкой другой полез. Время-то, нынче какое.

- Ну, мама! Зачем и о чём вам убиваться теперь? Вам наши планы известны, вы согласные. И Трифон на ком захочеть нехай и женится.

Пётр шепнул ей, называя имя Трифоновой партнёрши. Она удивилась:

- Это правда? – Маша рассмеялась. – Мама он на экономке своей, на Насте женится. И пускай. А нам-то до них чево, правда, папа?

- Правда дочка, - согласился отец, - к лучшему это и вам. Тянуть со свадьбой и вам теперь нечего. У вас всё оговорено, вот на хрещение и назначайте свою свадьбу.

- Согласен Петя на хрещенье? - спросила Маша. - Она была несказанно рада, что у Трифона с Настей так вышло.

- С тобой Маша я на всё согласен, лишь бы ты и родители твои были согласны.

Маша и Пётр уединились в её комнате. Высказал свои мнениях Пётр:

- Не знаю как тебе Маша Трифон, а мне он с первого дня показался высокомерным, самоуверенным. Узнал он, когда о моем наследстве и говорит: «Мне бы твой капитал. Я бы с ним умно распорядился». - А я, выходит, буду распоряжаться не так умно - безалаберно. – Я Лебедеву мельницу приобрету, землицы к ней прикуплю, - говорю ему, а он рукой небрежно махнул. Он высокомерно себя ведёт и с Настей. Не ровня они. Работницей была и останется.

- А тебе Петя её жалко. Ну, признавайся – жалко? – ответа не дождалась, о другом спросила: – По сделке с Лебедевым Трифону не нравится чево?

- Говорит, что мельница, у которой приводы от моторов - убыточна в отличие ветрянок. У вас мельница – ветер подул, и жернова завертелись, поехали. Энергия ветра вечна и бесплатна. Тут Неклюдин абсолютно прав, я с ним согласен. Но я же планирую мельницу сделать на приводах от водяных турбин. Вода это двигатель, как и ветер. По экономии затрат я всех обгоню. Ещё у Лебедевой мельнице есть преимущества. Там есть вальцы, они не дробят зерно, а мнут и на фракции делят с помощью сита. Из муки вальцовой в Самаре калачи и пряники пекут. И ты Маша из первой муки испекёшь семье калачи и пряники.

- И отец нашей мельницей довольный, за счёт гарций мы и живем.

- Объединимся мы с ним потом - как с тобой поженимся, - Пётр обнял Машу.

- Трифон бы нам не помешал, он всему тут хозяин, - тревожилась Маша. – Припомнил вить мне о Степане, припомнить и о тебе. Настя бы ево скорей приголубила, укрутила. Узду бы на ево норов быстрее надевала. От мене бы он отстал. Отошел бы немного от злости.

- Вдова она Маша, её он давно приголубливает. - А если и нам проехать по улицам и объявить о свадьбе, а Маша? Как ты думаешь, он среагирует на это?

- Ищё как среагируеть, - грустно проговорила Маша. – Он выкинеть из писарей тебя.

- Ну и не велика беда, я же говорю, что со временем хочу быть крупным помещиком. С капиталом и мы теперь не пропадём. Заживём со временем богато мы с тобой Маша. В первую очередь надо нам дом новый купить, либо выстроить. С этого начнём.

- Ладно, размечтался, - Маша на войлок расстилала разноцветный ложник. - На покой время, - улыбнулась она. – Утро вечера мудреней.

 

НА СВАДЬБЕ У НЕКЛЮДИНА

 

Идя на работу, Пётр думал о Машиных словах: «Ты так не говори, што он мене пускай из писарей выкинеть. А лучше и своим хозяйством занимайся, и у писарях находись».

«Умно девка рассудила и дальновидно»

Трифон в контору не явился с утра в понедельник. Приехавший без него дядя Борис сказал, что с помолвок хозяин неотойдёт никак.

- А видать, у контору прибыть надо было: «Квечеру за мной подскочишь», - попросил он мене. - А чево же не подскочить, подскочу.

И, правда, часам к четырём Неклюдин заявился с извозчиком. Поздоровался на крыльце с посетителями поклоном. Прошел в свой кабинет, Петру велел зайти.

О работе ни слова, а спросил:

- Слышал, небось, о нашем венчании с Настей. – Опустил глаза, с минуту молчал.

- А искать ково больше-то Пётр Павлович? Она, посчитай, со мной давно живёт, двором исправно правит. А вот это гляжу на её живот, он как бы округлый. А ну Настёна, говорю ей, иди ко мне ближе голубка. Разговорились, а она в положении.

- И правильно, будет наследник, - Петр старался говорить абсолютно серьезно. – И привык ты к ней, характер изучил. Я глядел тогда - у тебя в доме порядок, во дворе порядок.

- Правда, Пётр Павлович. Как хозяйка она молодец. Не скрою, огонь она и как женщина. Ты сам её видал, знаешь. Заметил, небось, её внимание ко мне.

Пётр его намёк в последних словах пропустил мимо ушей, сделал вид, что не заметил. А может и правда, не заметил. Он припомнил, как Настя при встрече мило улыбалась и чего-то пыталась ему сообщить. А люди были. Она подождала. Пётр сам подошел, расспрашивал о жизни, она сообщила о беременности. Напрощяние сказала: «За тот вечер спасибо», сама палец положила на губы. Задумался Пётр. А теперь до него донеслось:

- Чево, ай выбор мой тебе бы не подошел? Вас я на свадьбу приглашаю…

- А, да. Трифон Митрованович, пойду - как же. К тебе и не пойти? Помилуйте…

Вечером Пётр о приглашении сообщил Маше, она не удивилась, как её не касается.

- Ну и што, согласен ты? Поздравишь и от мене их, расскажешь, как целовалась Настя с Трифоном. Не напивайси, а то с пьяни и отобьешь у Трифона Настю, как мене у Трифона.

- Если идти, то только с тобой, - спокойно ответил он. - Он сказал, приглашаю вас.

- А я туда пойду зачем?

- За тем, что женою к тому времени ты будешь мне, - уверенно ответил Пётр.

- Вот ты Трифону завтра так и ответь, - настаивала Маша. Она хотела теперь уже по настоящему сообщить Трифону, что не он от неё отказался со сватовством, а она от него. На этом они вопрос и решили. Петр зашел к Трифону в кабинет, объяснил ситуацию.

- А я это предполагал, - сказал он. – Значит ты меня обыграл в бабах. Поздравляю. – С присущим высокомерием Трифон проянул Петру руку. - Марии Субботиной я тоже желаю счастья. Приходите с ней на свадьбу, пожелаете и нам счастья и любви.

Пётр придти с Машей вместе Трифону обещал. Сообщил об этом Маше.

- И пойду, али Настю испужаюсь! – с вызовом согласилась Маша. – Я што ли за Трифона уцепилась? Обижаться на мене ей не за што. Вить так?

- Вить так, - улыбнулся Пётр, дружески её передразнивая. Он обнял её стройный стан.

На свадьбу они опоздали, пришли, когда гулянье уже шло во всю.

- Разливальщики! – крикнул Трифон в чулан мужикам, - поднос сюда быстро с фужером шампанского и с водкой. - Петра и Машу пропустили за первый стол, усадили напротив жениха и невесты. Подали горячительные. Пётр поздравил молодых с законным браком. Маше показалось, что в Настиных глазах она видела слёзы. Она смотрела и грустно улыбалась.

- Спасибо вам Пётр Павлович, - сказала Настя, низко поклонившись Петру и Маше.

Не знали ни Трифон, ни Маша о чём думала Настя. Знали тайну Пётр и она. Рядом с Настей сидел служитель церкви отец Евгений. Красавец мужик, с румяным лицом, с густой как смоль бородой. Он зашептал ей на ухо чего-то. Настя взглянула на Машу и зашептала ему. Он улыбнулся, повернул голову от неё, стал разговаривать с матушкой. Маша сделала вид, что не замечает этого. Отец Евгений был не раз у них, он почтенный и уважаемый на селе человек. Попадью уважали по мужу. И теперь родственники Трифона всячески старались чем-то угодить ей и ему, угощали разными яствами и винами попа с попадьёй и гостей.

Разносчики спиртного строго следили за столами, не обнести бы кого чаркой. Спрашивали, кто в какой закуске и напитках нуждается. Стюденьку подкладывали свеженького, кваску в него подливали холодненького, хренку нарезали, сыпали перцу.

Но обстановка была уже неуправляемой, мало кто кого слушал. Гости больше разговаривали между собой. Привлёк внимание громкий голос человека под образами.

- Тихо, господа! – все повернулись лицами к нему. – Тихо! Я теперь выскажу свое мнение о сватах, о Трифоне. На угощении остановлюсь. Под закуску такую мужика под стол не загонишь, челяк водки надо выпить, по крайней мере. Богато живёте господа, молодцы.

Нравится всем тут. Молодец хозяин. Знаю, ты свободен от догм и предрассудков. И выбор невесты, она не из знатных, из народа. Уверен - жить будете счастливо. Вас объединила любовь. Слыхал, она рукодельница и рачительная хозяйка. Для мужчины важны эти качества в жене. С чем я вас и поздравляю господин и госпожа Неклюдины. Я выпил бы за этот тост.

Все гости встали и скандировали: «Горько, горько!». Петр с Машей тоже кричали и вместе с гостями тянулись к молодым с чарками. Настя казалась неподдельно счастливой. Смеясь, она подставляла пухленькие губки Трифону для бесчетных поцелуев.

- И нам вот так будуть шуметь со всех сторон: «Горько», - пригубив из фужера светлого вина, сказала Маша. – А ты Петя мене целуй тады, успевай, поворачивайся.

- И пускай себе шумят. Я целовать тебя, и сейчас бы согласен. Разрешаешь?

- Гляди не удумай, - отстранившись, предупредила Маша.

- Ночевать нынче поедем ко мне, а Маша?

- Не знаю. Мама с папой чего на это скажут?

- Ничего. Скажем им, что жить решили теперь у меня.

- Вот сам об этом им и говори, - ласково ответила Маша.

- А если нам уйты отсюда потихонечку, а Маша?

Но в это время Трифон объявил всех пройти в гостевой зал.

- Айда Маша, но не туда, а на террасу. Там свежее. Натоплено дюже тут.

Обнаружив там шашки, они увлеклись игрой в них.

- Вон вы уединились где? – Маша резко повернулась на голос Трифона. – А я глянул, вас нет. Пойду, думаю, сообщу о розыске жениха с невестой на завтра. Обычай как никак.

- Правильно, обычай, - проговорил Пётр. - Не нами придуман, не мы его и отменим.

- Шутники от невесты. Дружки и подружки её самые близкие ищуть, - разъяснила Маша.

- У Насти главной подружкой ты и будешь. Правда, Насть? – Настя улыбнулась.

- Это вас Межин научил в шашки играть? - спросила она Машу.

- Не Межин. Он када приехал, я уже с папой хорошо играла, када и с Трифоном твоим. Ево в дураках оставляла, а то и в шашки обыгрывала.

- Зато щас он тебя обыграл, в жоны не взял, - рассмеялась Настя. – Побоялся, што и в жизни тебе проиграеть. – Настя шутила беспощадно. Она изрядно была пьяна.

- Не заводись Настя, - успокаивал её Трифон. – Щас я распоряжусь, чтобы вас в Зуевку отправили. Устала ты Настя, и они устали. Айда прогуляемся в конюшню по морозу.

Трифон попрощался и вышел с Настей. Вскоре появился и Борис Горлов, Петру и Маше он советовал в дорогу теплее одеваться. – Шли к саням в сопровождении гостей:

- И на завтра Трифон с Настей велели вас сюды чуть свет привезти, - сообщил Горлов. - А потом, говорить пригласим на чай и родителей Маши. Поедуть они если, не откажутся.

- Вот к ним по пути и заедим, - зацепился Пётр, он решился им сообщить, о ночлеге Маши у него. Ехали степью, укутавшись с головой в тулупы и отвернувшись от передка. Иначе бы рысак при беге всех снегом забросал. А извозчик сидит себе и комья ему хоть бы хны.

- Иш, в конюшню-то кои как спешать, - уже в который раз повторял извозчик. – Волки бы не напали. А то с Трифоном к нему едим однова, а они воють за горою – на косогоре.

- А налетят, вот делов, и чего будет дядя Борис? - заинтересовался Пётр.

- А ничево, как ехали, так и будем ехать. Пока не окрысились. А окрысятся, ты пучки сена поджигай и на них бросай. Волки они огня боятся, в темень такую. На санях ничево, а как челэку одному итить по степи ночью? Иди мимо и не рабей. Как не замечаешь стаю, как Гришка Ехвилов. С граблями с покосу идёть он из под Луговова. А навстречу их штук пять али семь идуть. Мужик он не робкого десятка. В сапогах был, надёжнее итить. Идёть и на них озираеться, не набросились бы. А вожак Гришку разглядываеть. До вышки дошел Гришка када - скумекал, волки-то приотстали. Он на неё и заберись. А волки ходють внизу и глазищами посверкивають. Так он и просидел на вышке до свету.

- Долго терпел там, как? – испуганно проговорила Маша.

- Долго, - подтверждает извозчик. – А Гришка сонным не свалиться штобы, поясом за перекладину зацепилси и сидить себе подрёмываеть. Съедять, а как жить, и ахнутьне успеешь. Крота, к примеру, вашего граблями ево али возьмёшь?

- А почему, дядя Борис, с Трифоном вы мимо нас едете, пёс на вас и заливается?

- Эх, девка - хвилософию мне и закатила. Трифон не я, он мужик крутой? Он к чему ни будь ды во дворе придерёться. Глядишь и на нево зашумить. А собака - она не дура.

Возок резко заскользил под раскат, Маша вцепилась за рукав Петра.

- Куда это мы покатились дядя Борис?

- Чё испужалась? У Ветлянский переезд спустились. – Лошадь пошла на гору, возчик стеганул её кнутом по боку. – Но-о, айда, пошла, уморилася. Сычас приедем, до пруда рукой подать. Огни завиднелися.

По задам дяде Борису заезжать к Субботиным велено, а там Петр сам домой доберётся.

- А мне Маша ехать тут и на што лучше, - согласился кучер.

Маше стало теперь страшно отпрашиваться у родителей. «Это я от шампанского была такой смелой, - подумала она, - а у пути и хмель слетел. Как быть? Пете итить обещала?»

Попив чаю, она одна отправилась в спальню к матушке, рассказала о свадьбе:

- Нам опасаться их тепь чево? И молву, поутихнеть чай. Петя вон ночевать. Говорить: завра невесту искать оттудова и уедим.

- Ох, дочка сама гляди. У сумлении я, ночевать с ним - не рано ли?

- Вакурат мама, теперь не рано.- Маша нежно обняла мать и выпорхнула к Пете.

Крот вилял хвостом, повизгивал, идя за ними до калитки. До кладок шли молча, каждый думал о своем. Пётр представлял, как они с Машей впервые зайдут к нему, посидят, поговорят о пустяках каких-тото. А дальше мысли развиваться станут произвольно:

«На диван я её посажу раздетую, домашнюю, тёплую. Обниму, поцелую. А спать куда ложить? Предложить с собой? Захочет ли. Отдельно ложится пускай на кровати, а я на диване ляжу». – Он взял её руку, через варюжку ощутил тепло.

- Не сказала я папе што, к тебе пошла, узнаеть рассердится завтра, - волновалась Маша.

- Завтра с тобой к ним придём и с ним объяснимся.

- И чево ты ему скажешь, - по пожатию руки чувствовал Пётр её волнение.

- Скажу, что к старшине пойдём, документы оформим на женитьбу.

- А мамане я сказала не так. Узнають соседи, молва пойдёть по селу. И нехай, теперь уже ладно, чево будеть. Тады на роспись к старшине и отправимся.

- Тёща моя и ты Маша, люди сообразительные и обе добрые, - засмеялся Пётр, когда подходил с Машей уже к своему крыльцу. – Ты Маша вылитая тёща - и это радует.

 

ВДВОЕМ В КАЗЁННОМ ДОМЕ

 

Извини меня Машенька, не прибрано тут у меня. Бардак и беспорядок в доме холостяка, - оправдывался Пётр, усаживая Машу на диван и соображая, чем гостью драгоценную занять.

Маша сама на столе заметила принесённый ими от Козьмы Зуева ящичек, спросила:

Заждался, небось, ящичек-то дядя Козьма, видать до нево ты и не дотронулси?

Но Пётр то ли её слова не слышал - своё ей из чулана говорил:

- Вино Маша у меня хорошее есть, сготовлю щас чего-нибудь на скорую руку, посидим с тобой. Житьё-бытьё обсудим. Гостья ты у меня самая первая и самая драгоценная.

- Ну, так уж и первая, единственная? – рассмеялась Маша. – И неповерю што у Межина я первая и самая драгоценная. - Пётр стал ей клясться и божиться что это на самом деле так.

- Ей богу Маша! Один я всегда тут. Дарья с Доней в окно заглянут, если, с купанья, когда идут. Они – да, к стеклу носами прилипнут, засмеются и убегут. И ни души больше.

Пётр действительно в этом деле искренен. Кроме дяди Бориса к нему сюда только однажды на зимний огонёк каким-то чудом заглянула Настя. И то она утверждала, что шла мимо от Шацких Моисея. Дежу ему под пироги заказывала. От него шла и на огонёк заглянула.

- Ладно, уж на этот раз щитай поверила. Ух, лис Межин, - Маша погрозила ему пальцем. – Вино твоё называють хоть как? – Пётр теперь спохватился и полез за бутылкой в сервант.

– Вино прекрасное, Мадера, слышала о ней? – Пётр показал ей этиктку на бутылке.

- Трифон кажись, бутылку такую приносил как-то. Папане не понравилась, слабая говорить. А мне дюже понравилась. - Маша мило улыбнулась и подняла фужер. На закуску Пётр поджарил яичницу в помидоре. Её он себе готовил часто, быстро готовить - и вкусно.

После ужина Маша уселась удобно на диване и стала перебирать верхние листки из архивного ящичка Зуевых. Пётр подсел к ней.

- Петь сам порядок тут погляди, а то я чё и перепутаю, - попросила она. - На том листе я читала: год одна тысяча восемь сот семьдесят шестой. Правильно?

Пётр взял лежащий всторонке листок, на нём стояла цыфра 1876 год: «Кочугурцы построили на бьющих ключах часовенку. Рассказывали, как перед построением по воле божьей и была в них обнаружена икона Николая угодника. По этой причине и стало мето святым.

- О, Маша, год этот святой и меня в том года родители на свет возвели.

- Ничево себе? – удивилась Маша. – Уж не святой ли и ты? Эт совпадение.

- И я считаю совпадение, но мне интересно. В тот день возьми и объявись иконка.

- А ты Петя дальше читай. О Межиных там можеть чево и пишуть.

- О них вряд ли пишут Маша, а в Зуевке ещё в те годы чего происходило? Вот, слушай: «1885 год. Домохозяев в Зуевке – 381, жителей – 2571.

- Дюже много, - усомнилась Маша. - Это можеть вместе со всеми посёлками? А чё дальше? Какой дедушка, погляди - молодец. Хто-та писал, а он вот листки сохранил. – Заглядывая через руку, Маша сама стала читать: «Грамотных – 96 мужчин и 26 женщин. Школе уже 45 лет. Обучаются 40 мальчиков и 4 девочки. Три двора владеють 212 десятинами собственной земли. Богачами в селе считаются. – А фамилии не указаны.

- Они известные теперь: Безгин тот же, - Пётр стал пальцы загибать. – Лебедев с Неклюдиным, Павлов Никита и мы будем богатыми с тобой. Трифон мне говорил, что Лебедев из Зуевки куда-то съезжает, продавать будет мельницу и землю. Мы всё и заберём у него. – Петр и не заметил как в мечтах желтоватый листок, который читали, он передал Маше.

- Петь, а денег на всё у тебе хватить? – спросила она.

- Не хватит, кредит возьмем, но имение Лебедева выкупим.

- Вот тут написано, - читала дальше Маша, - 122 двора землю арендують, в среднем по три десятины на двор. Арендують они тоже сенокосы и пастбища.

- У Безгина пастбищь много в аренду крестьянам сдано, - перебил Машу Пётр. – И мы скупим у Лебедева угодья сенокосные и охотничьи, в аренду их раздадим. Прибыль получим.

- А тут вот пишуть: «Скота крестьяне водють много: лошадей – 1030 голов, жеребят – 467, волов – 431 голова. Коров – 332, телят – 267, овец – 2553, свиней – 229 голов, пчёлы в двух дворах – 12 ульев. – Правда Петя, было скота много, а теперь ещё больше.

- О пчёлах пишут: у нашего управа есть, - Петр загибает пальцы. - У Козьмы Зуева есть, у вас есть. У Безгина и Лебедева по десятку семей имеется. Пчёл водят теперь многие.

«Свои избы имеють 310 семей, 10 семей бездомных, живуть в наёме у других. – И кому-то надо было про это писать. - По две избы (пятистенки) у 11 хозяев. Мелким промыслом занимаются 146 хозяев. Трактир в Зуевке 1. Налогообложение – 17 рублей на душу. Отказались от уплаты налогов 2 двора. Сгорело домов за 10 лет – 49, пало скота за пять лет 1891 голова.

1891 год. Все ближайшие сёла, и посёлки охватила очередная засуха, по хлебу большой недород у крестьян получился. Тогда всю Самарскую губернию охватил страшный голод.

- Это правда, Маша, отец мне рассказывал про Льва Николаевича Толстого. Он оказывал помощь голодающему Поволжью. Он богатым слыл помещиком, ездил по деревням с обозами и крестьян хлебом снабжал. Отец уже тогда с ним знакомый был. Позднее к нему в Гавриловку переехал и у него работал. Матушку туда забрал. У писателя деньги и заработали.

Ладно, Маша, закрываем чтение, поздно уже. – Пётр посмотрел на ходики с кукушкой, стрелки часов приближались к полуночи. – А то в постели возчик нас и застанет утром. Искать невесту мы же всё одно пойдём, как ты на их предложение смотришь?

- Итить, а как же, штобы не обижались, - согласилась Маша. – Он Петя не нормальный какой-то, Трифон-та этот. Ему безразлично с кем жить: с Настей, со мной – лишь бы с бабой.

- Все мы Маша в чём-то разные. И в этом прелесть человека, его неповторимость.

- А я думаю: себе иде постилать – и тебе? – Маша грустно улыбнулась. – А то мама знаешь, наказ какой мне дала? Говорить, не удумай с Петей до свадьбы поспать.

- А ты ей чего ответила? – обнимая Машу у стола сзади, спросил Пётр.

- Я сказала, што ты в постель насильно не будешь мене укладывать. За мене, говорю, не сумлевайси. Она на этом и успокоилась.

Разобрались со спальными местами. Погасили свет и лёжа ещё долго разговаривали. Услышав его храп, Маша замолчала, пробовала заснуть, укрывшись с головой своей и Петиной одеждой. Другой постели ненашлось. И всё же Маша настояла, она ляжет на диване.

Стучали часы ходики, за окном всё чего-то скрипело и гремело. Машу это раздрожало и пугало, мешало заснуть на новом месте. Долго мучилась, но не выдержала и решила разбудить Межина. А Петру сон снился. Будто они с Машей и с дядей Борисом со свадьбы едут. В тулупах тёплых их разморило, в санях укочало. И Пётр незаметил как под раскатом потерялась Маша. Спохватились уже, подъезжая к Зуевке. Назад едут, её ищут. В переезде её голос послышался, а самой не видно. Голос опять зовёт. И где-то рядом. Пётр проснулся:

- Маша, чего ты, ты меня зовёшь?

- Петя, боюсь я, за окном всё хлыщеть и хлышеть и мне страшно, - шептала Маша.

Пётр поднялся, подошел к её постели, присел на краешек и взял её руки в свои ладони.

- Айда ко мне Маша, не бойся. К стенке ляжешь, и страсти пройдут сами собой.

Маша поднялась, взяла под мышки подушку и послушно пошла с ним. Пётр накрыл её ложником, сам накрылся и прижался к ней. Теперь Маша носиком засопела и крепко заснула. А за окном ставни от зимнего ветра так и стучали, но их уже не слышал и Пётр.

Утром Маша опять услышала стук ставней. На это она только улыбнулась и сладко потянулась. Но стук настойчивее повторился, она пошевелила Петю:

- Петя! Уставай, соня, какой. Там кажись, дядя Борис за нами заехал?

 

МЕЖИНЫ ОБЗАВЕЛИСЬ ХОЗЯЙСТВОМ

 

Во второй декаде марта стало солнышко пригревать. На пеленах крышь повисли сосульки. Ледяные красавицы концами опустились почти до завалинок. Приближалась весна. Пётр попросил возчика свозить их с Машей на земельный участок. Пашню площадью в 70 десятин они взяли всеже у Лебедева, но в аренду. Помещик обещал подумать и продать им участок. Сделка состоится в том случае, если Лебедеву выдадут государственную должность в управлении Бузулукского уезда.

- Петя, щастье-то выпало нам какое. Пожили мы малость и мельницу нажили. А теперь вот и своя землица у нас есть. - Их участок начинался сразу же за селом, и дальний край поля обрамлялся Ветлянкой. Там и мельница паровая Петра Межина. А северная граница пашни шла Голубцом, красивым кулешовским оврагом. По нему весной бурные воды Святого лога протекают и попадают в речку Ветлянку за селом.

Теперь они подъезжали к своим землевладениям с западной стороны.

- Вот Маша - гляди поле, какое оно ровное. Любуйся этим и радуйся. Поезжай через пашню вон к тому озерку дядя Борис, - указал дорогу Пётр. Возок съехал на обочину, дальше лошадь шла снегом. Он доходил лошади до брюха. У озера лошадь взмылилась и встала.

- Ну, вот едрит твою, туды-сюды – приехали, кажись. - Дядя Борис виновато оглядывался на молодых. Пётр первым спрыгнул с возка. Пошли пешком. В валенках снег им был не страшен. Он твёрдый и сверкающий. Шли по нему, как по насту - не проваливаясь.

- Влаги тут до половины лета хватит. Это только от снега, - предположил Пётр. - Засеем, если всё вовремя урожай несвозной получим. Айда тогда Маша успевай зерно в амбары принимай, отправляй куда хочешь: на продажу, скоту и на помол отправляй.

- Гляди, обскачешь по богатству Трифона, чем ево и обидишь дюже, - засмеялась Маша.

- Обижу наверняка, - согласился Пётр. - Сама знаешь, как он отговаривал меня покупать землю. Убеждал, что для начала одной мельницы хватит. Но мне мельницы мало. Земля крестьянам всегда была и остаётся основной кормилицей и источником дохода. В долги залезли – не беда, снимем два хороших урожая, если, и этим кредиты погасим.

- Ой, ли погасишь их, Пётр Павлович? Кредиты окаянные, враг бы их побрал - засмеялся возчик. – А так-то работал и работал себе у Трифона. Али писарем хуже?

- Теперь дядя Борис уже поздно об этом говорить, с делом писаревым песенка спета. Проверить себя в новом деле интересно. Самостоятельное дело. Да, Маша?

Она ничего ему не ответила, только улыбалась и смотрела на них.

- Погодите говорить гоп Пётр Павлович. Урожай-то заранее нельзя высчитывать. Трифон тоже высчитывал однова. С землёй работать - не бабу на печи кувыркать. Тут голову иметь надобно. Не скажу - твой участок ровный, а у нево были и склоны. А в апреле припекло када и вода с полей по долу уйди. А с чево же ему урожаю-то браться?

- Ну, ты дядя Борис по определению урожаев профессор. Это я видел. Молодец. Помню, втроем мы после дождя ячмённые всходы смотрели. Я тогда и не знал про корешки вторичные. А вы с Трифоном уже рассуждали о них. Весной меня этому подучишь, да?

- Научу, а чево не научить. Дело обчее – крестьянское, - с гордостью ответил он.

Пётр повёл их к мельнице, Маше он обещал показать и её. Одноэтажное, но достатосно высокое размолочное отделение. Стены из красного кирпича, кровля железная. Узкие окна расположены почти под навесом крыши. Моторное отделение выглядело террасой, вдвое ниже размолочной и с крышей односкатной. Этот отсек с избяной дверью со стороны Ветлянки.

С северной стороны тоже терраса, но с воротами въездными и выездными, для подвод. У вместительного деревянного закрома для зерна к перекладине прикреплены весы. Они с железной кадкой на одном коромысле и с двухпудовкой - на другом. Тут и мучной стол приютился с журналом для записей и с пачками накладных. Маша провела шерстяной перчаткой по единственному стулу, убрала пыль с тобурета, присела.

- А я смогу работать на этих весах? – спросила она Петра, довольная тем, что стала теперь хозяйкой такой большой, запылённой мельницы. Пётр в ответ только улыбнулся и рассказал ей о задумке бывшего хозяина Лебедева. Он уже планировал сделать эту мельницу работающей не от парового мотора, а от водяной турбины.

- Он и мне наказывал, чтобы я его идею непременно осуществил. – Пётр рассмелся, - но это будет потом Маша, когда денежки свои заведутся у нас в собственной кассе. Деньги большие требуются для строительства плотины, с подъемными шлюзами она будет. Для покупки турбины, чертежей пректа и прочих технических причендалов потребуются деньги. Там видно будет, осуществится идея ли? Поживём пока хлеборобами и мельниками. И вон озёра у нас есть. У трёх вётет, лошадь, где оставили – видала? – Маша кивнула утвердительно головой. – В нём карпов разводить будем. Рыбой торговать будем. Ты не только на весах научишся работать, это просто, но и за прилавком стоять наловчишся в собственном магазине.

- Иш ты прыткий какой, едрит твои штаны - усмехнулся до поры молчавший кучер. – Не дюже ли замахиваетесь Пётр Павлович сразки-та?

- И не сразу, а постепенно будем добиваться успеха своего, - твёрдо заверил Пётр.

- А ещё папаня о лесопилки толковал нам как-то, - вступила в разговор Маша. - Они с соседом собирались её изделать. – Она изучающе поглядела на Петра. – А зачем с соседом?

Пётр нежно обнял Машу. – Ладно, Маша, помечтаем и о лесопилке. Лес только нынче дюже дорогой, покупать его и пилить невыгодно. А вот кожевенный заводик смастерить, куда будет проще и выгодней. Нам теперь всё одно Маша без посторонней помощи не обойтись.

- Петя, а давай Степана к себе в работники возьмем, - загорелась желанием Маша. – Он мужик работящий, сильный и смирный.

- А чего - мне нравится твой выбор. Он семьей необременён. Кормить, одевать будем. Домик его ветхий, в наш переселим, отремонтируем. А себе новый дом выстроим.

- Да, Петя, один он там. У нас артель, на полатях нехай себе спить, и за столом место ему найдётся. – Маша быстро за слова Пети как бы зацепилась.

- Маша, я во всём с тобой согласен - успокоил её Пётр.

- И я говорю, не дело право слово Степану жить там-то, – кучер глубоко вздохнул.

- Дядя Борис, а у вас-то случилось чего? – на горестный вздох среагировала Маша.

Извозчик сообщил, что матушка его тремя днями как богу представилась. И он теперь дома тоже один. Скучает без неё и места себе ненаходит в опустевшем доме.

- Ах, несчастье-то, какое, бедненький ты мой, - искренне пожалела его Маша. – Дядя Борис, а вы к Степану бы съездили, с ним поговорили и к нам ево привезли.

- Дык съезжю, чево не създить-та. А там глядишь и я у работники вам сгожусь. А чево? Мне што Трифону служить извозчиком, што вам. А, вы то как, Пётр Павлович?

- А мне то чего? Не обиделся бы хозяин, - подумав, ответил Пётр. - А за Степкой Маша ты сама с дядей Борисом съездий. Вопрос этот деликатный. С оплатой вопросы согласуем, с жильем, с обмундированием. Служилось вам с настроением у нас чтобы.

- Дык, едрит твою в корень. Не на службу ли со Стёпкою отправить нас хошь, а Пётр Павлович? – засмеялся заразительно кучер.

 

ЧТЕНИЕ ЗУЕВЫХ РУКОПИСЕЙ

 

Помечтав вволю и осмотрев мельничные владения, довольные они отправлялись домой. Речку переезжали, где две Ветлянки сливаются в одно русло. Тут дорога была хорошо накатана. Выбрались за речкой на равнину, а там и до первых домов рукой подать.

- Вас далече вести-то надобно, ай к вам, ай к Субботиным? – оборачиваясь к ним вполоборота, спросил Горлов. Маша и Пётр, переглядываясь – молчали. – Айдате с Алешанки начнем тады - с Павловича. А то вы меж собою у сумлении видать пока.

Дальше веселее возок покатил, поскользил скрипя по снегу полозьями. Подъезжали к другому переезду, сходу кучер его взял, а от него уже и до дома Межина рукой подать. Теперь Маша Петру уже не перечила, чтобы у него ночевать оставаться.

На ужин к столу выставляли опять, чего от обеда оставалось. Стало за окнами быстро темнеть, пока чай пили. Пётр зажег десятилинейную керосиновую лампу, уселся на диван с ящичком рукописей. Нашел закладку, где в тот раз чтение остановили.

Год 1894-й, - звонко объявил Пётр. – Садись Маша и дальше сама читай.

«Открыта церковно-приходская школа в наёмном дому, - читала Маша.

- Не сказано у кого? – заглядывая в рукописи, спросил Пётр.

- Не пишуть это. А вот ещё чево описывають: «По бывшему соляному тракту всё лето проходять стада крупного рогатого скота, отары овец и табуны лошадей в Самару и на Сызрань. В сёлах Землянка (Алексеевка), Утёвка, Домашка, Спиридоновка скота много продаётся в бозарные и ярморочные дни. К ним и приурачивали скотовладельцы прогоны скота. В эти дни и хозяева заезжих дворов снимали барыши немалые. Оплата за людей и скот определялась посуточно. Самым выгодним двором в посёлке Дольном считалась усадьба помещика Безгина, которая у Оренбургского тракта располагалась. Тракт бываеть не менее оживлён и зимой, када по нему проезжають уральские обозы с рыбой и с тушами убойного скота. И если летом ево ширина составляет до 200 и более метров, то зимой накатанная часть дороги сужается до 4 – 6 метров. Через каждые 25 вёрст сохранялись и оставались востребованными пруды и колодцы».

- Это сколько же им лет-та теперьча Петь, к примеру, пруду Соляному, али колодцу Безгинову?- отстановив чтение всторону, спросила Маша.

- А вот высчитывай. Там о соляной дороге писалось, что обозы с солью по ней первые поехали в 1811 году, а теперь идёт 1908 год. Уже дороге девяносто лет скоро будет. И пруду столько же, и колодцу зачит. Так Маша, а дальше летописец чего сообщает нам?

«Год 1899 – й, - продолжила читать Маша. – В селе две школы. В земской школе есть ремесленная мастерская. Для церковно-приходской школы на общественные деньги построено собственное здание».

– За церковью внизу оно стоить и поныне. Мы из Крепости в девяносто восьмом году в Зуевку переехали. Там я тоже училась в церковно-приходской школе. Историю теперь читаю.

- Молодец Маша, читаешь ты хорошо, правда. В рукописи чужой, а разбираешся.

- Это потому, што писал её человек, как и ты, у писарях ходил, - предположила Маша.

- А мы или лыком шитые. Обживёмся тут и летопись с тобой дальше писать начнём.

Маша согласилась, заглядывая в рукописи - прочитала: «В Зуевке работает семь ветряных мельниц. При волостном правлении открыта сельская библиотека, в ней 453 книги…

Год 1901 – й. Я помню ево, - улыбнулась Маша, - мы тада оборудование на мельницу только што купили. А мельницу Субботины с кузеном сами мастерили. Павлов его фамилия, а зовуть - Григорий Михайлович. Он тогда на побывку приходил. Служить он давно уже при дворе. Совухин с ним ещё Федяня там служить и Кортунов Алёша. Рослые они все и дюже сильные. Особенно наш Григорий. Варшавою ево ещё тут называють.

- Я слышал тоже многое о нём, - вспомнил Пётр. – Рассказывали, как с отцом твоим за сеном они ездили. Наложили воз на рыдван хороший, и дождь их в дороге застал. В ложок съехали, а на гору лошадка воз уже не тянет. Варшава ей сзади плечём подналёг, и она мигом с возом на горку выбежала. Говорили, пот с лица вытирает Варшава и Михаилу Евстафьевичу говорит: «А то лошадь вывезти одна хотела. Вдвоём-то вывезли с ней еле-еле».

- Вот пишуть – засуха. Год голодный был в 1901 году. Мельницы от случая к случаю тада работали. Зерна не было у людей. Не допомолу было им. В селе 418 дворов, жителей – 2858. В земской школе – 72 мальчика и 2 девочки. Окончили с правом на льготу по воинской повинности 8 мальчиков (на «отлично»). Учителей двое: Мария Михайловна Мойская с жалованьем в 348 рублей в год. Помошник учителя Антон Белозёрский – 276 рублей в год.

В церковно-приходской школе обучает дьякон Андрей Пешков безвозмездно. Заведует школой священник – Венедикт Поведский.

Год 1904- й. Организовано сельскохозяйственное общество.

- Этот год я помню по учёбе в гимназии, - перебил Машу Петр. - Там рассказывали о Петербургских и Московских смутьянах. А через год смутьяны на территории всей Руси объявились. Мужиков они подстрекали, а те поддались подстрекателям и по неведению усадьбы своих же помещиков жечь и громить стали. Об этом должно быть здесь писано.

- Зачем же палить имения Петя? – Испуганно спросила Маша - Договорились бы добром, што ли, если хто не так поступал. – Она передала рукопись Пете.

- Год 1905 –й. Во многих сёлах Самарской губернии были погромы помещичьих имений, самовольные порубки казённых и владельческих лесов, покосы лугов без спросу, нелегальные собрания. В Зуевке подобных событий не было замечено.

- Папа мне рассказывал, как у нево в тот год на мельнице мужики неизвестные все гарции выгребли, а мешки, привезенные на помол, не взяли. И потут их больше видели, укатили на шести подводах опять в сторону Святова лога. Вот Петя, а мы с тобою тоже таращимся, себе мельницу покупаем. А ежели они опять забунтують и к нам нагрянуть?

- Не нагрянут, им Столыпин всем теперь наделы земельные даёт. Посёлков себе вон, сколько переселенцы настроили. В нашей степи они и поныне растут как грибы. Наделы земельные теперь не дорого стоят. Кредиты на выкум дают. Работай теперь каждый, не ленись.

А вот чего пишут: «13 февраля зуевской волости старшина Котов отобрал у кулешовского крестьянина Глотова Ивана Тимофеевича свёрток с брошурами антиправительственного содержания. Их он вроде бы получил от неизвестного лица в Самаре и должен был отдать сельскому писарю.

- Не тебе Петь? – засмеялась Маша, заглядывая через его руку в рукописи.

- Трифон рассказывал: увезли тогда Глотова, и как ключ на дно тот сгинул. Вот опять Алексей Чеховских, житель из кулешовски. Он получил стопку брошур политической направленности от торговца Кузина Акима Игнатьевича. Он в Самаре имел свою лавку и там с подстрекателями связался. Эта прокламация принадлежала опять же их писарю Фролу Чеховских. В связке листовок были и первые номера «Крестьянская газета» с петицией петроградских рабочих к царю. Там напечатано письмо священника Гапона к рабочим.

- Ай, и священник тоже за них, за этих же халдеев? – удивилась Маша, расширив глаза.

- Не пугайся Маша, Он грамотный, в письме призывал их образумиться и с петицией крестным ходом идти к царю батюшке, к Николаю второму. Царя выслушать хотели сначала.

- И чево, уручили они ему прошение, ай нет?

- Пишут, что смутьяны помешали. К ходу крестному пристроились и всё испортили. Полиция рабочих оружием разогнала, а священника Гапона арестовала как зачинщика смуты.

- Не разобрались и невиновного человека арестовали, - пожалела Маша.

- Тут пишут, что в октябре с ним только разобрались и на волю отпустили, - успокоил её Пётр. – Чего Маша, читать дальше? Тут листков немного осталось.

Маша сама стала оставшиеся страницы перелистывать. А в позевоте ротик её так бы и не закрывался. Пётр сам открыл наугад не по порядку идущую страницу.

Год – 1907 – й. Дворов в Зуевке 453, жителей – 3107. Действует фельдшерский пункт. Есть урядник, два овчинных заведения, 11 ветряных мельниц. Ярмарки открыты на масленицу и на Николу. Базары по вторникам. Работает кредитное товарищество. Крестьяне берут деньги взаём на семена, скот и сельхозинвентарь. Председатель кредитного правления А.М. Смирнов, члены А.А Малютин и С.Е. Калугин.

Год 1908 – й. На общем сходе прихожане поднимали вопросы быта сельчан и санитарного состояния улиц, дворов, выгонов и задов. Так же уведомляли старосту и волостную управу о тесноте церкви для ведения службы в воскрестные и праздничные дни.

- И мама рассказывала, как сам священник говорил штобы прихожане – кто, сколько можеть пускай принесуть в алтарь сбережений на новую церковь. Относили деньги и матушка с отцом. От людей хто богаче, особенно большие пожертвования поступали. Например, от Пёты Пономарёва, от Безгина, от Лебедева опять же, от Трифона Неклюдина.

Ой, Петя, тут затрепыхалось сычас, так вота, - Маша кулачком показала Пете на свой живот. Тот заволновался, до этого она никогда так не жаловалась. – Уж не заберемила ли я? Пётр прислонил к её животу ладонь, ободряюще улыбнулся, осторожно спросил:

- Маша, а не рановато? Трепышатся-то дети у женщин живые и позднее, поди?

- Эт када как, и у ково как - мама сказала, - со знанием дела ответила Маша, улыбаясь.

- А давай и мы на листочке напишем об этом и в сундучёк зуев вложим, - предложил Пётр. – Время пройдёт, события будут случаться, и о них по датам напишем.

Маша согласилась с предложением Петра вести дальнейшие записи. И благодаря их мы теперь узнаем о дальнейших событиях сельчан и жизни семьи Межиных.

Год 1909 – й. Он только по озими удачным выдался. В округа поля некоторые по намолоту сотнями пудами обходились. А ячмень и пшеница белотуркана на половину им уступали. У Межиных озими не было, зато ячмень по низинам был дюже урожайным. В итоге все их амбары заполнились зерном доверху. Первый год хлебопашества и такая удача.

А к ноябрю Маша Яковом (Бог дал) разрешилась. Надел подушный, земельный и на него по указу Аркадия Столыпина они получили.

Год 1910 – й. Создана бригада лесорубов и плотников из местных крестьян. С июня месяца первая партия леса-кругляша из Бузулукского бора на строительство новой церкви в Зуевку поступила. В Самаре начата отливка медных колоколов для будущей церкви.

Год – 1911- й. Засушливый, голодный. Чтобы дать возможность местным крестьянам заработать на хлеб земство организовало общественные работы. На церковной площади вырыт пруд – Тёплое озеро его назвали зуевцы. От обилия летнего солнца вода в озере тёплая.

- Я с папой туда ездила. Подводой управляла, а он на телегу землю насыпал, другие высыпали. У церкви этой землёй площадь равняли и возвышали. Народу и подвод на Тёплом пруду было уйма. Мужики там землю прикатывали и трамбовали за плату. В двенадцатом году пруд с водой уже был, а на новой церкви в честь первой службы колокола названивали. Рассказывали, када главный колокол мужики подымать сошлися, он кверху шел-шел и застопорилси. Два брата сверху всеми командовали. Они по колокольням большие спецы.

- Маша, а не про них дядя Борис нам рассказывал, как они снохачей выявляли?

- Не слыхала я о снохачах, - удивилась Маша. Она действительно не представляла, о цём её Петя речь ведёт. – Ты мне о них расскажешь? – попросила она.

- Была бы у вас сноха, к примеру, - стал объяснять он. – Она молодая ещё. И её свёкор, тесть мой Михаил Евстафьевич, к примеру - тоже не старый. Хорошая сноха, красивая, хозяйственная. Нравится она ему. Он доверяет ей ключи кладовых и амбаров. Ей льстит его доверие. Дальше больше, их доверие перерастает в дружбу, позднее и в любовь.

- Ищё чево удумали набрехать. А парни-то при чём на колокольне осталися?

- А притом, что они сидели на колокольне и ходом колокола правили. Тормознули верёвку и сказали, что в селе вашем снохачи объявились. И, что из-за их греха колокол выше не идёт. Снохачи и вышли из толпы. О Бизюльке (Глебов) говорили и ещё о ком-то. А церковь получилась красивой и просторной. Тут её вместимость указана – 2500 верующих прихожан.

Маша, звонко позёвывая, согласилась по вместимости. А с наличием снохачей в селе несогласилась. Сказала, что это брехня и кумушкины выдумки.

- Айда лучше Петя укладываться спать с тобой, чем о снохачах акулинки тут собирать, - поднимаясь с дивана и направляясь к кровати готовить на двоих постель, заключила она. На завтра Маша запланировала Петю к подругам сводить в гости. Она одна об этом знает. В Пеньковом проулке она встретилась с Шурой Пеньковой, учились вместе, на посиделки ходили, о женихах под новый год валенком ворожили. И решили вот встретиться они.

 

В гостях у Саши и Уляши

.

Пётр в то утро встал раньше обычного, пока Маша ещё спала. Она и непочувствовала как он через неё перелазил. Утром в избе от окон и от двери веяло прохладой, печь за сутки остыла, за ночь чуть тёплой сделалась и голландка. Пётр пожалел, что поторопился из тёплой постели от Маши на холодный пол так рано выбрался. Но дела торопили. Трифон через Горлова сообщил о каких-то важных бумагах, которые вчера к нему поступили из Бузулукской волости. Поэтому и ему он велел часам к восьми в контору явиться.

Трифон как от посетителей контора опустела, позвал его не в рабочий кабинет как обычно, а в комнату отдыха. Опустился первым на кожаный диван, пригласил сесть рядом и Петру. Доставая из грудного кармана свёрнутые бумаги, сказал:

- Из Максивовки с почтой вчера пришли. В Петрограде неспокойно, как и в Москве. Велено уведомить об этом активное население. Думаю: Межина надо уведомить. Предупреждено: земскому начальству и всем у кого есть власть и капиталишко надо держать ухо востро. Рабочие заводов и фабрик дюже недовольные режимом нынешним. Их дворяне из нашего брата там и в других местах баламутят. Подстрекают идти с бунтом против царя.

Сообщают, что смутьянами и армия на фронте разложена. Солдаты заодно с ними. Говорят, они вот-вот свои трёхлинейки против царя направят. Дошло до чего: наши солдаты и немецкие в окопах на рубежах передовых братаются. Вот и нам в село с тем же содержанием письма от солдат приходят. На письмо и тут вот прочитай. На почте цензура задержала.

- Пётр углубился в чтение писем, а Трифон сидел задумчиво рядом и сигарами дымил. -Так Пётр Павлович. Как говорится – дожились и мы до часа своего. Придут и к нам с тобой в дом эти неграмотные голодранцы отбирать всё кровно нажитое. А под их трёхлинейками отдашь и свою жену. Или ещё хуже: сонного тебя или меня ночью обухом по затылку оглушат, не до защиты собственности, лишь бы спастись, лишь бы выжить. Они в пятом году пошли громить помещиков и кулаков в сёлах, полиция пока отряды формировала, пока из городов в сёла добирались, усадьбы помещичьи и заполыхали. А помещики от бунтарей и басурманов по оврагам да по омётам пряталась. Так что Пётр Павлович зря ты из писарей в помещики подался. Перспектива и тебе светится нерадужная с женушкой красивой. Они и баб, моя она, твоя ли, обобществляют всех и пользуются ими как своими, всё заодно.

- И как тебе эта перспектива нравится или пугает? – Трифон с сарказмом рассмеялся.

- Не пугает и не радует Трифон Митрофанович. Но выводы бы следовало сделать из этого. Сидеть, сложа руки, будем, мер не предпримем по защите семей и капитала, тогда и пенять будет ненакогда. Придут и действительно всё отберут у нас эти распоясавшиеся краснорубашечники. Дружины сколачивать надо, силой чернь усмирили в 1905 году, силой усмирят и теперь. Громить у меня, к примеру, им чего? Мельницу, которую я приобрёл на деньги, заработанные моими родителями. Или палить твои посевы. С народом нам встречаться нам надо, говорить, объяснить. Обидели мы кого? Это другое дело. Шумят приезжие у кредитного учреждения - на казну в обиде. Мало им подъёмных выдали. На нас с тобой не шумели.

- Теперь не шумели, а раньше шумели. Земли, когда им землемер нарезал. Узнали, у дальнего колодца пашня ровней и плодородней, отдай там всем отруба и только. Там по жребию кому досталось, или шапку трясли. А на сенокосе помнишь, как шумели? Где травы в пояс стояли, а где реденькие, перепелам укрыться негде. Вот он скандал-то с чего начинается.

Говорю крестьянам: к тем полям навоз далеко возить, эти поля рядом. Они говорят:

- А мы кизяки тогда из чего делать будем?

- Ладно, Пётр - по домам айда, обедать и отдыхать время. А то марток того и гляди пригреет. Весна посчитай, не до отдыха будет скоро. Планы-то по посеву свершил?

- Свершил, - ответил Пётр, - и карту нарисовал, севооборот составил. Упряжь под навоз приготовил, инвентарь. Приходи пора посевная. Интерес есть к этому и у меня. - Они вышли на улицу, Трифон пошел к конюшням, ехать ему, а Пётр отправился на Алешанку.

Издали увидел Машу у колитки, она его с нетерпением поджидала.

- Петя-я-я! – протянула Маша, - зачем так-то? Озябла я. Ждала я тебя, ждала.

- Маша извини, вести из уезда он получил. Их обсуждали и решали, как поступать.

- А мне как поступать? К подружкам закадычным и теперь сходить некогда?

- Сходим, Маша теперь, обязательно сходим, - успокаивал, оправдываясь, он. Маша успокоилась, когда вспомнила, как они три неразлучные подружки зимами снежными по сугробам ходили на платные посиделки. В неделю хозяйке три кизяка для обогрева избы каждая девушка или парнь отдай. Вьюга воет, а идти и нести кизяки, надо было.

- Маша! Куда же ты? Хозяин сабаку нынче на волю не отпускает, а тебя ай черти из дому гонють, - причитала Дарья Дмитриевна. А Маша на улицу выскочит, бывало, где из сугробов одни крыши домов, как шапки снежные при луне искрятся. Оконца светятся, в дом, назад к теплу, к уюту домашнему манит. Но куда там, а подружки за углом её ждут. Хотя в это время в доме у каждого теплом подовым печка дышит или голландка объедями топится. Где в углях раскалённых картошка печётся или каша сливная варится, тыква парится. Да мало ли в деревнях прелестей разных. Пахнет всё вкусно. Но Машу от посиделок теперь ничем не оторвать. До петухов первых, а то и до вторых молодёжь на посиделках гуляет. Веселится молодёжь на них, шутит, песни девки о любви поют, парни с девками о том же разговаривают. От рукоделий их отвлекают, за бока щупают, а смирную девку щупают за попу и за груди. Им делать больше чего бездельникам? Зато весело всем, вечер на вечер не похожий. Вот и увлеклись все нынче в деревне посиделками зимними, хотя и платными.

- Маша, молчишь как рыба на мели чего? Зову я тебя, а ты не отвечаешь.

- Ой, Петя, а я задумалася. Как раз и ты мене кличешь, - отозвалась Маша. – Успомнила я о зиме прошлогодней. О посиделках. С подружками на них как ходили, как кружева вышивали. А парням там делать было чево? Они небылицы рассказывають, у подкидного сыграють. Кто под болалайку споёть, под плясовую сбацаеть. В избе пыль столбом стоить.

Уляша видать ждала гостей, они через порог только перешагнули и она встречает:

- Здравствуйте гостёчки дорогие! Не разувайтесь, в избе у нас прохладно. Шубы тут вот снимайте, я их в проулке повешу. А вы Маша с ним, зовуть ево как не знаю, в горницу проходите. А я уж думала, вы и не придёте, за Сашей думаю итить или не итить. Щас схожу.

На улице к вечеру похолодало, а Уляша без штанов и на босу ногу собралась идти, залезла в валенки и помчалась. Маша, услышала пыхтенье самовара, к нему подошла.

Саша Пенькова не заставила себя ждать, она была наготове. Уселись в чулане вокруг самовара и маленького столика и подруги щебетали обо всем безумолку. Когда Пётр вышел на минутку во двор, Саша и Уляша не упустили случая спросить Машу: беременная она или ещё нет. Маша зарделась в лице, стеснительно пожимала плечами в ответ. По их просьбе Маша ратегнула вязаную кофту и показала живот. По бёдрам выходило,Маша мальчиком беременна.

- И Пети тоже хочется мальчёнка, - сказала обрадованная Маша.

- Говорять и Настя у Трифона вот-вот должна разродиться, - сообщила новость Саша. Она на год подруг старше и опытней. Новостей сельских ей всегда было не занимать, поэтому слушать подругам её всегда было интересно. Когда Пётр пришел – разговор умолк. Уляша подсыпала в сахарницу колотых глудочек. В тарелку подложила здобных лепёшек.

- А ещё я слыхала, как Яшку Мальцева и Пашку Кортунова на гупвахту за бунт в армии засадили, - сообщала Саша. – А разобралися, невиноватие они и отпустили обоих. У письме описали, што солдаты забунтовали всей казармой. А Яшка Мальцев жил у ней.

Услышанную новость, Пётр решил проверить и о ней в записях сделатьпометку.

Домой Пётр и Маша возвращались при звёздах на тёмном небосводе. А спать легли. Маша Петину руку полжила себе на живот. Там живое существо трепыхалось.

 

НАСТУПАЛИ СМУТНЫЕ ВРЕМЕНА

 

Пройдут чуть больше трёх месяцев как подруги её живот разглядывали. Вскоре Маша мальчиком разрешится. Из рук местной повитухи Евлампии Пётр примет розовое существо, оно копошилось на его ладонях. Они с Машей договорились, мальчика назовут Яшей.

Летело время, мальчик быстро рос, исторические события развивались стремительно.

Узнав у Трифона свежие данные о событиях в России и в селе, Пётр оставался верен своему слову, важные события он продолжал в дневники записывать:

1914 год, перед войной с Германией в Зуевке было дворов 463, жителей – 3373. Служителем церкви работает Евгений Кроткий. У него сын Борис - ровестник Межину Яше. Они дружат, предварительной грамоте их обучает Елизавета Евгеньевна Кротких. Она скоро будет учителем, дети собираются у неё учиться и в школе.

Год 1916 – й. В селе спокойно. С фронтов возвращаются раненые солдаты, изредка приходят похоронки. Есть и официальные сообщения: «Участились случаи отказов солдат воевать за царя и отечество».

Год 1917 – й. К зиме с германских фронтов с оружием возвратились: Чеховских Трофим, Кортунов Павел, Шмойлов Пимон, Занин Ефим, Макаров Павел, Горлов Максим, Денисов Алексей, Полянских Павел, Юрин Иван и др. От них сельчане узнали об отречении царя Николая второго от престола. Говорили, что он войной только и занимался, а правила Россией жена и любовник – Гришка Распутин. В 1916 году Гришку Распутина офицеры убили и с моста в Неву его труп сбросили.

Занин Ефим Алексеевич в селе агитацию за Советы проводит. По его указке в центре села вывесили лозунг: «Вся власть должна принадлежать Советам». Крестьянам он объясняет, что при Советах частной собственности на землю не будет. Богатых крестьян не будет и бедных не будет. Все будут равными. – А щас Неклюдины, Безгины, Шмойловы и Межины богатеют за счёт крестьян, обманывают их, наживаются за счёт их наёмного труда.

Придя, домой, Петр, прежде всего, целовал Машу, затем Яшу, а на этот раз он явился возбуждённым и вместо поцелуя с порога стал Маше о митинге рассказывать.

- На нём он говорил, будто мы им за труд платим мало. Большие поборы берутся с крестьян за арендную землю. Грозился Занин конфисковать её у кулаков и помещиков. Такая, мол, теперь установка есть у местных Советов. А у таких как Занин есть ружья, наганы, - волнуясь рассказывал Пётрв. - Придут, отберут у нас мельницу и землю, и ищи правду.

- Пужають они нас Петя и завидують, - по-своему рассудила сообщение Маша. Завистников и у Петра Межина в Зуевке хватало. Урожай на его полях опять хороший, амбары пришлось новые рубить. Мельницу с весны Пётр решил ладить. Она теперь работает почти сутками. Ночью мелет Юрин Иван Васильевич, по кличке Парса, а днём Денисов Василий Дмитриевич. Они прибыли недавно с фронта и поступили работниками к Межину. Пётр то мельникам помогает, то приёмом зерна или отпуском муки занимается. Помол получается качественный, от клиентов теперь отбоя нет. Кулешовцы узнали, что на Межиной мельнице мука лучше и Гарцы ниже, к нему зерно повезли.

Пётр радуется работой Денисова, а Парса - этот с ленцом и коварный. Он и Денисову одно только и толдычит: «Не наше это всё, чё нам спину-то больно гнуть на дядю чужова?»

 

«Н А П У Ж А Л И П Е Т Ю»

 

Когда у Межиных семья пополнилась еще одним мальчиком, они назвали его Жорой.

- Мужики на свет являютя, кормильцы, воины. Молодец Маша, ещё родишь девочку и ладно, мальчиков хватит. Обойдёмся в сезонные работы теперь своими силами.

Второй мальчик был подвижным, красивым, с утонченными линиями в лице.

- Маша, а мальчик-то более интеллигентый, чем Яша. Он не будет на мельнице работать, - улыбался Пётр, подбрасывая своего любимчика до матицы.

Петр в дневнике отметил: «Спасибо тебе Машенька за Жорика-красавца».

- А про Яшеньку, небось, ничё такова не записал? – спрашивала Маша.

- Я вот тут на первой странице Машенька отметил, что сам я выходец из Самары, с Волги значит. А приток Волги называли рекой Ра. «Сама «Ра» появилась, - восклицали приезжающие. И назвали крепость на её берегу «СамаРа». Теперь я не самарец, степняк, и сыновья у меня будут пожизненные степняки. Землепашцы мы, хлеборобы заволжские. Исстари веков здесь властвовали кочевники, а потом эту местность заселили хлеборобы.

- Это ты о себе, о Яше, о Жоре, а обо мне запишешь? – спросила Маша, обнимая сидящего за столом розовощекого Яшу. Петр всегда ей напоминал, что Яша вылитый она. А она отвечала: - «Нет, он на папу мово больше смахиваеть».

- А ты тоже вылитая твой батя. И выходит, что я прав.

- Зато Жорик как две капли воды - ты. Гляди, он и спить как ты завсегда лицом вниз. И ночью завсегда ногой подрыгиваеть.

- Я тоже подрыгиваю, - спросил Яша?

- Ище как подрыгиваешь, - засмеялась Маша, подняв с колен цветастый запан, показывая ножкой, как он во сне это делает.

- Ну-ка мам еще покажи, - понравилось Яше.

- А ты видал и покажи сам папе.

Яша показал, но не как мама, а значит и не как папа.

- Вот так он Яша, - снова выпростав ножку выше колен, показала Маша.

- Это он ножками залюбовался твоими, сын-то, - засмеялся Петр.

- Да-а-а, - протянул Яша, опустив к полу глаза.

Петру вспомнилось как он, забравшись на колени к матери, а потом, сползая по ним вниз на носочки ног, заставлял ими его качать. А папа сидел рядом и поглядывал на них поверх газеты, улыбался. «Ну-ка Паша сам покатай», уморилась я, - жаловалась мама. И Петя к отцу перебирался. Пётр про письмо вспомнил. Развернул её и стал рассуждать:

- Письмо рекомендованное именно нам. Оно учит, как вести себя в этой смутной ситуации. От самого губернатора вчера оно пришло. Он пишет, чтобы мы земство на местах создавали. Примеры волнений крестьян безземельных приводит. Предлагает индивидуально каждого смутьяна брать на учет, изучить их претензии к властям, удовлетворить оные, ежели это возможно. Изыскать способы примирения имущих лиц с беднотой. Но не с демагогами.

- И как вы надумали с ними теперь примиряться? - спросила Маша. Она вспомнила, как на Петю чуть не с кулаками набрасывался мельник Юрин. - Иван тоже в эту группу уходить?

- И с ним будем разговаривать. Трифон меня посылает в Дольный поселок. Самому неудобно с посельчанами на эту тему ему говорить. Бери, говорит, лошадку из конюшни и с каждым жителем из поселенцев поговори. Ехать придется. Имей в виду Маша, чтоб не волновалась, ежели я там застряну. Схожу на поле, попутно загляну на мельницу. Василий привет тебе передавал, говорит: «Мария отказалась совсем от нас».

- Он не серчаеть, а твой Иван стал пужать мене, - призналась Маша.

- Хозяйка мельницы боится работника. Вот времечко. - Сходи Маша к ним и с Юриным помиришься, узнай, чем он недоволен. Зарплатой если, подумаем, как ее пересмотреть.

- Ты бы сам мене с ним ознакомил. По помолу он специалист што ли главный?

- Да, специалист, - с неохотой ответил Петр. Он понял, Маша мало вникает в его дела. Мало брал он её с собой, дети малышками были. «Теперь вот отойдет от рук Жорик. Старики в нем души не чают, ночевать оставляют у себя, уезжай родители хоть на трое суток». Петр поэтому и поручил Марии посетить мельницу.

Сам утром пришел к шести в конюшню, извозчик уже успел запрячь резвую Рыжуху в рессорный тарантас. И Пётр один покатил. Ехал, минуя гумны мимо хлебных амбаров по проселочной дороге, она густо поросла ковром подорожника. За кладбищами у могильных холмов дорога на юг повернула. Петр был на этих кладбищах, недавно родители жены были здесь. Навещали покойных, ухоженные тут могилки все.

«А кто там моих родителей навестит, могилку кто обиходит (приведёт в порядок)? - с горечью подумал Петр. - Поехать надо нынче летом к ним. Оградку им построю, цветы на холмике разведу».

Лошадка от могилок сама круто повернула по другой дороге, которая направлялась в сторону Ветлянки. Петру припомнилось, как он у Степана Машу встречал в его шалаше.

«Повидать нынче и его надо будет, - подумал Межин и стал глядеть по степи бескрайней. Не видно его стада. Уже и пруды показались. - А где он тогда с ними»?

Полчаса длился его путь вдоль аккуратно расставленных столбиков. Он их перечитывал. По двести саженей один колышек от другого отступает. От него к Ветлянке целый ряд их виден, обозначая грядки. «Это и есть делянки, на которые все Неклюдинские пастбища разбиты», - вспомнил Петр о них, доезжая уже за хвост пруда. Там он увидел на пригорке знакомого пастуха в длинном плаще, с кулем назаде и с кнутом на плече.

«И собаки с ним те же»,- улыбнулся Петр, подруливая к нему.

- Красотища-то, у тебя Степан, цветов-то сколько! Маша с ребятами обрадовалась бы благодати. - Петр подал ему руку, спрыгнул с возка, отпустил поперечник Рыжухе.

- Тады и узду ей тоже расстегни, - подсказал Степан.

Лошадка опустила морду к траве и с хрустом подкашивала её как серпом отвислыми губами. Их обступили со всех сторон коровы, они тоже шумно жевали сочное разнотравье, не просохшее от росы и ночной прохлады. Две овчарки смирно сидели на четвереньках у ног хозяина, не обращая внимания на близость коров.

- Давай их! - скомандовал хозяин и указал кнутовищем на обступивших буренок. Сорвавшись с места собаки с лаем, кусая за копыта, угнали коров. Опять легли собаки тут же.

- Иш пасут коровок как ловко твои собаки, - похвалил Меженин.

- Щенками их достал, сколько лет прошло? Пасуть со мною кажный год за место подпасков. Вскорях шесть лет будить, как их достал, - с гордостью докладывал Степан. Сам добавил: - А чеж без Машки-то приехал?

- Соскучился о ней што ли?

- А как жик. В детстве мы с ней подружилися, када рядом возле Субботиных жил. А Настя с Петей с утра под водопадом рыбу мешковиною цодють. Погляди, уже, сколько наловили много, - сообщал он Петру о поселян новости.

- А Петя, сын, что ли ее? - уточнял Петр. Он знал, что своего единственного сына Настя назвала его именем. Говорят, Трифон даже за косы ее таскал в своем дворе. А соседи это видели и слышали. Молва и пошла, гулять по поселку. Пришла она и в Зуевку к Маше.

- Поздравляю Петр Павлович с сыном первенцем значить. – Маша подошла к нему с серъёзным видом, подала руку для пожатия, Петр машинально ее и пожал.

Говорили, Настя на люди две недели не показывалась. Потом история эта затихла.

Петру вспомнилось, как он хорошо с ней провел единственную ночь, вспоминал водопад, как с ней они в озере купались, как загорали на песочке. Место ему понравилось: полукругом высоченный берег, Круча вся в старых норах, в них сотня гнездовий стрижей, синиц скворцов. Порхают они над озером, мошкару вылавливают, поют. Звонкий щебет их раздается далеко по руслу Ветлянки. А рядом с высоты трех метров вода в бучалу рёвом падает. С рёвом, но птичий гомон все равно сильнее шума водопада.

Вспомнил Петр, о тушканчиках ему Настя рассказывала, нору на пригорке они нашли с присыпанным на день входом. Рассказывала, как под её зимним окном синица дзинькала.

- Тушканчик - зверь ночной, как я понял, - выйдя оцепенения, спросил он пастуха.

- А я чёй-то его не знаю, не слыхал, - растерялся Степан.

- Ну, этот, как его? Заяц земляной что ли?

- Этот, да-а-а. Он по ночам только из норы и выскакиваеть. И как начнеть по степи вилять, подпрыгивать, ево верхом и то не кажный догонить.

- Ладно, Стёп, хотел в работники тебя я взять. Отпасёшь к осени стадо – поговорим.

А Машка твоя будеть согласная? – обрадованно спросил Степан.

- Она согласная, - засмеялся Пётр. – Ладно, поеду я в Соляной лог, заодно и сенокос хозяин поглядеть велел. Косить-то опять, не пора ли? Солодка, если есть там, её поднакопаю.

- Солодки там полно. Картошки полевой и чесноку по всему логу тоже много.

Пётр отложил намеченный разговор с ним, когда в их посёлке будет.

Степан знал местную природу, Петр только спустился со склона в лог, солодовый кустарник с желтыми цветочками попался сразу же. Растет куст не из одного ствола, а отдельными прутиками. Петр потянул, вытаскивался с корнем стебель. А который толще, Петру не под силу было вытянуть. Он его подкапывал лопатой и ножичком подрезал. Ценность кустарника – лекарственная. От многих недугов корень, особенно от простудного кашля.

«Не спросил полевую картошку, как её искать. Синенькие колокольчики - цветочки».

Оглянувшись на проезжий след, он по полеглой траве определил, косить траву можно: «Начинать надо, уже июнь пошел на убыль. Цветет основная ее масса - выходи косарь с косой на загонку». Под колесами заросли чеснока лугового замелькали,

- Тпру-у-у – остановил он Серуху, спрыгнул с тарантаса. Стал в пучки чеснок набирать и связывать их пырейными стеблями. Вспомнил, Маша наказывала былки выбирать молодые, они не сильно горькие. Накопал и коричневатых клубней картошки полевой. «С нее дети растуть быстрее», - говорила Маша. Петр вздрогнул, отскочил от куста цветущего желтым. Из него, бочком налегая на крыло, выпорхнула не крупная птица. Она меньше дикого голубя.

Отлетев немного, она плюхнулась в траву камнем. Межин подумал, что птица подстрелена. Догнать пытался, а когда приблизился, птица опять то же движение делала. Тогда-то и вспомнил Петр рассказ косарей, которых впервые здесь встретил. Косарей перепелки так же от гнезд отвлекали. Они находили их гнезда в траве, отаптывали или колышек рядом ставили, чтобы потом нечаянно птенчиков не скосить. И Межин тоже возвратился к кусту, нашел гнездышко с пятью желторотыми птенчиками и заметил место. Брать их в руки нестал, не оставляя запаха. Мать может бросить их кормить.

«Вот как устроена хатка-то у вас. Крыши только нет от дождя. Мамка крыльями укрывает вас как зонтиком? - Отойдя к телеге, Петр увидел, как перепелиха осторожно перелетала с кустика на кустик к своему гнездышку. В клюве она держала каких-то насекомых. - И моих ребят так же Маша надежно оберегает от опасностей. Добрая и заботливая у них мама, а у меня жена. Съездить мне заодно и под водопад. Искупаюсь, и в поселок подамся. День воскресный - как раз возвратятся с заутренней службы поселяне».

 

С НАСТЕЙ У ВОДОПАДА

 

Надеясь, что Настя с сыном продолжают рыбу ловить, Петр направил лошадку к водопаду. С обрыва он увидел их. Настя, подобрав за пояс подол летнего платья, выбирала улов в бредне. «Раков теперь только и наловила», - Межин знал, что раки устремляются на воду всей массой и собираются в колдыбажине притока водопада. Там от солнечных лучей вода прогревается на всю глубину. И если их не трогать, они остаются здесь и на зимовку. В норах проводят линьку и в них размножаются.

- Здравствуй Настасья, - окликнул Пётр, и замешкался, хотел и сына окликнуть по имени. Настя тоже от неожиданности вздрогнула и за подол вцепилась грязной рукой, пытаясь его сдернуть. Петр разглядывал ее простенький наряд: одноцветная кофточка и из такого же материала юбка. На голове в ленте кукош косы. Испачканая песком и илом, с огромными глазами она выглядела красиво. И ляжки аккуратных ножек коричневого цвета были так привлекательны, что взгляд Петра впился в них и не мог оторваться. Она была соблазнительна. Настя начала ополаскиваться, смывать с лица и ног налипшую грязь, отряхиваясь и разбрызгивая по сторонам водяные капли-бисеры.

- Ой, Петь и ты такой чумазенький у мене малышка, помошничек мой ненаглядный, - она обмывала и мальчика. Закончив с этим, повела его босого и сама босая вдоль ручья в обход обрыва к пологому берегу. Подойдя вплотную, Петр теперь по глазам понял, как Настя обрадовалась его приезду.

- Неужто и у тебе ретевое, как и у меня прищемило? – проговорила она напевно. - Ай, успомнил тепленький песочек, загорали как на нем? – Она подала ладошку. Шепнула:

- Улюблялась как одна тут парочка, вон из под тех кустов я наблюдала.

«Это о нас она», - догадался Петр.

- Хоть познакомилси бы с сыном-то моим.

Межин взял мальчика за плечи легонько подтянул к себе, погладив по головке, сказал:

- Лет восемь ему, да, Настя?

- Чуть-чуть за восемь перевалило, - поправила Настя.

- А Яше около восьми - осенью сравняется.

- Иди, Петь, у телегу, посиди там. Можно? – спросила за сына мать.

- Можно, конечно, о чем речь. – Подбадривая мальчика, Пётр легонько подтолкнул его.

Он знал, что Насте надо о чем-то высказаться, либо сообщить чего-то. И не ошибся.

- Нету тут никого пока, скучаю дюже по тебе я Петя миленький. Век буду помнить ноченьку ту единственную. И благодарить буду за любовь сладкую в той постели.

- И это при муже то живом, здоровом, - упрекнул ее Межин.

- И не счас и не тут о Трифоне гутарить нам с тобою. Он уедить скоро у Ташкент.

- Чего это так? - удивился Петр.

- А так вот получилось. Тетка старенькая одна там осталася с капиталом большим.

- Денег што ли много или еще чего у тетки? Квартира есть там?

- И квартира есть, одна без детей тетка. А дядя её, как описываеть тетка, и владелец еще фабрики. Хлопок на ней перерабатывають. Вот и уцепилси за эту фабрику мой Трифон. За собою и мене туда же тащить, сманиваеть.

- Вот оно што-о-о, - протянул Петр. – Причина веская. Ехать надо конечно будет вам.

- Можеть и тебе оставить адресок, а, Петя? Не чужие. Сынок-то на тебя схожий.

- Эх, Настя-Настя, зачем нам теперь с тобою прошлое теребить.

- Мало ли што будеть. Время теперь тревожное. Трифон вон говорить: «Уедем подальше отсюдова от греха. Грозять, говорить, там усякие.

- В этом он прав, смутные сегодня для всех времена наступают, угрожают и мне. Приехал поэтому сюда, с людьми поговорить, Трифон твой поручил.

- Со мной первой начал ты гутарить, - рассмеялась и повеселела Настя. – Гляди и Трифон мой с Машею твоею по душам погутарють тама. Ай, не велика в том беда?

- Ладно, Насть, иди. Бери свою рыбу и раков, до поселка вас подброшу, - предложил Петр. Он опасаться уже стал, не увидел бы их кто, разговов необерёшся в поселке.

- У бучале наловили. Вон и сорожка на водопади летаеть и поблескиваеть.

Рыба действительно, пыталась преодолеть преграду и в пене бесследно пропадала.

- И щуки у бучали тоже попадались к нам у бредень, - похвалилась Настя.

Петр снял с ног сандалии и подобрал до колен штаны. Подошел и помог Насте все в телегу погрузить. Сели в тарантас и отправились втроем на Дольный поселок.

Домой поздно Петр возвращался. Дорогой мысленно разговаривал, обсуждал, что от людей услышал. Разговор с ними он вёл конкретный: в чем нужда приехавших в наши края по Сталыпинской реформе? Жалобы, какие на власть, на управляющего Неклюдина, на бывшего писаря Межина? И все в одном сходились: внимания больше надо уделять людям, помощи оказывать в дешовых кредитах. Единицы говорили: вот прогоним вас, наше тут будет все. «Это отзвуки и моего Ивана Юрина». Приехал, когда Пётр домой, Маша передает слова Юрина:

- Скажи, говорить, чтоб твой сычас же к нам заявилси. «От народной власти уполномочены мы, гутарить с ним будим». И так он обидел ныне, што я повернулась к двери и вышла, хлопнув ею громко. Иш он хозяин тоже мне нашолси.

Петр заметил, как Маша сильно Юриным была обижена.

«Надо ехать и поговорить с этим баламутом, - подумал Петр. – И не то, что я боюсь его или заигрываю. Он такой же человек. Не совсем нормальный - придумает чего. А спрос с него короткий. Его, почему прозвали «Парса»? Не «Арсап» и не «Сатрап», если бы это из истории. Ну и Бог с ним». Вслух промолвил, подойдя к Маше:

- Тогда еду я к ним, Маша. Василий тоже был там?

- Там другие с Юриным были, говорять - от Советов представители.

- Их ещё не хватало, - недовольно буркнул Петр. Похлопал Маше ладонями по плечам и вышел к стоящей у его дома еще не отпряженной лошади.

Поехал Межин один да ещё ночью в сторону своей мельницы. Знал бы, что его там поджидают люди неместные, не поехал бы один, а с тестем бы отправился.

С тяжелыми мыслями ехал Петр к мельнице по дороге ставшей родной. Ехал сначала по колее с травою посредине, где бежит лошадка. А где колеса проходят, траве места не нашлось.

«Древний плотник колёса в передке придумал. Они чуть ниже задних, потому и сидеть в тарантасе удобно. Особенно женщинам. Они сядут, во всю ивановскую ноги вытянут и сидят себе как кочки. Сидят, спиною не опираясь ни во что, и назад не заваливаются.

А нашему брату чтоб одна нога, а то и обе опущены были через задоргу, а спина все равно так вот и ноет от езды. Вдвоем как-то удобнее ехать - сидя спина к спине, как на стуле венском со спинкой сидеть бы надо. А они тут со своим вызовом ночным, будь он неладен».

Зайдя в бытовку, Петр опешил. Много тут посторонних мужиков присутствовало. С ними и Иван Юрин, который, недолго думая с ходу и объявил Межину:

- Ждем тебе хозяин, уже который час тут - щитай с самого вечера. Знакомси. Ревкомовцы заявилися. Хозяин ты не дурак, толковый, знаем. И слыхал о продотрядах. Приехали, говорять, часть гарций у всех мельниц изымають. С нашей мельницы и начали.

- Куда отлучался сегодня, хозяин? – обратился к Петру высокий человек в полувоенной форме, он держал в руке кожаный картуз.

- Да по работе ездил в поселок. С сенокосом определиться. Неклюдин велел.

- Не сбежал Неклюдин еще отсуда? – засмеялся человек в полувоенной форме.

- Эт ты Пётр чтобы знал ево. Ефим Алексеевич Занин будить. По-нынешнему -председатель волости. Ево теперь назначили. А эт Гребенкин Марк Василич, с ним рядом сидить – председатель Зуевского сельсовета. А дальше – председатель ревкома - Макаров Павел Григорич. С ним его члены и актив местной Советской власти.

Занин с Межиным повелительно заговорил:

- Шуметь тебе, али идти супротив власти мы не советуем. Именем революции мы, если, чего положено заберут все равно. Это как приказ али распоряжение новой власти, считай, - Голос у него был тихим, но властным и твердым. Он одет в серой косоворотке из плотной ткани и в брюках черных – галифе.

- И что же требуется с меня? – спросил Пётр.

- Для нужд России - в первую очередь. Для нужд народной революции продовольствие позарез требуется – пояснил Гребёнкин Марк Васильевич.

Когда грузили их люди зерно на подводы, к Петру подошел Макаров, отвел Межина к речке и без всякой опаски, правда, тихо, стал советовать на будущее:

- Так как мы с твоим тестем Михаилом щитай свои, дружим семьями давно, поэтому я утром сказал о тебе. Дескать, парню хоть на время, а уехать из Зуевки надо будет. Одному ли, с семьею ли, но скрываться. Дом-то ты свой в Самаре продал уже?

Петр уже хотел сказать, что нет, но подумал, ответил:

- А я как сюда ехать, так сразу по объявлению его и продал.

- Небось, друзья остались в Самаре - к ним на время поезжай. А то без заварухи тут не обойдется. Начнут то один, то другой амбары твои опоражнивать, не выдержишь и против власти чего-то ляпнишь. Тогда щитай твоя судьба пропала.

- Спасибо за совет, поблагодарил Межин. А Иван все молол им и молол пшеницу.

Семь подвод были верхом нагружены мешками под завязь. Две подводы находились под погрузкой. Лари ревкомовцы очистили. На две подводы грузили уже пшеницу и отруби.

Сказали: «Лошадям и отруби пойдут». Загрузка закончилась, остались во дворе мельницы Петр и Иван. Молчали, вслед уезжающим глядели, Петр сказал Ивану:

- Иди, работай, завтра поговорим. - Сел в тарантас и поехал с мельницы в ночную бездну. Ехал и размышлял о мельнице, о смутном времени, о складывающейся судьбе.

А жить, как он сейчас живёт при желании можно любому и каждому.

«Допустим, небогато, как я с землей и мельницей, на это капитал первоначальный нужен. Это родители оставили наследство, купил землю под боком. А так, вон она в общине - земля-то. Бери её, и паши свой надел. Эх, мысли, мысли».

Урожай в триста пудов с хозяйственной десятины считается отличным (в пересчете на гектар - это 26,4 ц.). И сто пудов с десятины по здешнему климату (88 ц. с га.) тоже урожай считается сносным. Навоз в землю редко кто тогда вносил, услышав от знающих людей, что землю удобрять надо, местные хлебопашцы очень этому удивлялись:

- Как это в землю навоз, а топить чем избу будем?

Кизяки считались основным и единственным топливом в степных районах. Дрова тут на вес золота. В урожайные годы наши предки топили голландку соломой и куровником.

Хотя и предупреждал Макаров, что заваруха скоро будет. Пока на селе и в посёлках тихо. Земля принадлежала общине. Управлял всё тот же Трифон Неклюдин, земство хорошо ему за это оплачивало. Каждый год в конце лета всем, кто брал землю в аренду, спускался сносный налог. Но участки доставались на разных полях, разного плодородия. Можно было землю выкупить навечно, как это сделал Межин. Можно взять в аренду и больше, если осилишь ее обрабатывать по-крестьянским понятиям грамотно и разумно.

Сдавала в аренду землю «экономия» Сурошникова, контора её находится теперь за поселком Крутенький - в сторону села Ореховки. Отличные там земли, плодородные и простираются они до десяти верст - в сторону Богдановки. Пётр потом запишет:

«Я прочитал рекомендации для хлебопашцев, где отмечались местные традиции: «Сеяли раньше яровую пшеницу, рожь, овес, ячмень, просо. Кое-кто сажал подсолнечник да лен-кудряш на масло, лен-долгунец родился плохо. Соблюдали не совсем точно трехпольную систему севооборота. Семиполку, более прогрессивную систему земледелия использовали крупные землевладельцы: Неклюдин, Безгин, Лебедев и др. Пашня в этом случае отдыхала на третий или седьмой год, а остальное время культуры на полях чередовались, согласуясь с севооборотом. Его составлял грамотей, сельский полевод, прошедший курсы в училище. Много было полей-залежей. Они использовались для заготовок сена и для выпаса скота. Эта земля естественным способом набирала свое плодородие.

Вокруг села, примерно на 500-800 метров простирался выгон богатый разнотравьем. На выгоне все лето на привязи содержались телята и конематки, только что ожеребившиеся, а также больной скот, который в стадо нельзя пускать. На выгоне пасли свиней и гусей, остальной скот весь угонялся на залежи правой и левой сторон Ветлянки.

Гнали утром вначале овец, потом коров. Телят иногда тоже пасли. Дальние пастбища от села были в 5-7- верстах. Гнали скот домой после заката солнца, первых коров, позднее – овец. Овцы по холодочку хорошо наедаются. У каждой улицы были свои пастухи и стада. Пасти договаривались на сезон и заранее, на масленицу. Закрепляли договор магарычём, который представлял наемщик. Потом магарыч входил в стоимость пастьбы. Питался пастух подворной едой (по очереди). Земли все (в т.ч. и пастбища) были благоустроены и разбиты на «карты» параллельными дорожками. Сто сажен шириной и двести сажен длиной. В каждой карте (загонке) пять хозяйственных десятин (поле размером 200х400 м). Ставили столбики с номерами, их называли «столбники». Лучшие земли, в пойме реки отводились под бахчи.

В удачные годы арбузы, дыни, тыквы рождались визобилии».

Петр это записал, когда Яков ещё учился в церковно-приходской школе. Школа имела три класса (отделениями их именовали). Размещались отделения в двух комнатах, одна учительница преподавала шестидесяти ученикам. Петр все удивлялся: как она одна умудрялась разрываться на три класса и оплата при этом всего составляла 13 рублей в месяц.

«Каждый учебный день начинался с молитвы, все вставали, а один старшеклассник читал «Отче наш». Закон Божий обязательный предмет в школе, его вел священник Евгений Кроткий. Писать учились на грифельных досках-пластинках из аспидного сланца в деревянной рамке размером в тетрадную страницу. Вся доска разграфлена: с одной стороны в три линейки с косыми линиями, а с другой – в клетку. Писали грифелем-палочкой из мягкого грифельного сланца. Светлая черта потом с доски легко стиралась специальной подушечкой, подвешенной шнурочком к доске. Все школьные причиндалы ученик переносил в специальном мешочке с лямкой, который перекидывался через голову ученика и висел на его плече.

Бывало, идет Яша, а ему снежок кто-то в сумку и забрось, портя этим записи на дом заданные, - записывал на память Петр.

На бумаге начали писать только после Рождественских каникул. По году 1917-му Петр отметил в дневнике как начало учебы Яши Межина уже в земской школе, которую открыли с приездом в Зуевку четы учителей Тихоновых – Виктора Кузьмича и Екатерины Михайловны. Они окончили Самарскую учительскую семинарию. Специального здания для школы не было (старая школа сгорела). Ее разместили в двух домах, неподалеку от церкви».

Как-то избу сильно натопили с утра пораньше. Думали, пока к занятиям голландка немного остынет, но этого не случилось, кизяк как разгорелся и дал много жару. А Яшина парта от источника тепла стояла рядом, они с Борисом Кротким сильно распарились. Яша на перемене в сенях задержался, на утро с ним открылся жар.

Борис, Кроткий - сын местного священника сообщил сестре Елизавете о болезни Яши. Она являласьстуденткой училища, бывала в школе. Заходила в Яшин класс, мальчика знала. «Симпатичненький, кудрявенький молчун», - он понравился ей. Она всполошилась, когда о нем сказал ей братик Боря. Собрав необходимые травы для лечения, медку баночку, она пошла его навещать. С его мамой лечили Яшу травяным и медовым настоем от простуды. Машенька с тех пор очень полюбила эту миловидную девушку, они надолго сдружились.

Учитель Виктор Кузьмич в селе прославился разными способностями и добротой. Кроме школы он вел в селе большую общественную работу, организовал сельский клуб (народный дом называется). Спектакли там с его помощью ставила молодежь. Пётр с Машей «Женитьбу» Гоголя ходили смотреть. Суфлер за занавескою им диктует как в книжке написано, и они ставят. Хлопали им из зала. На следующий год нардом из жилого дома переместился в контору, где работали управляющий с писарем».

Межин успел набрать солидную сумму прибыли от мельницы и с урожая до того как ревкомовские обозы опять с поборами зачастили. Часть прибыли он решил использовать на строительство школы. Давал денег на народный дом, там работал его земляк из Самары - Виктор Кузьмич Тихонов с женой. Петр был неравнодушен к народному творчеству. Петр не только материально им помогал, он плотничал вместе с ними по ночам. На его средства часть мебели была приобретена Тихоновыми для земской школы и нардома. Зато как приятно с Машей (иногда и Яшу с Жорой брали с собой) на просмотре пьесы Чехова «Хирургия», «Злоумышленники» и др. сидеть и наслаждаться местным творчеством.

Петр к этому виду искусства пристрастился, ещё живя и учась в Самаре. С детства он и в драмтеатр ходил с родителями, а повзрослев – с товарищами по учебе. С Ниной однокурсницей ходили в Самарский драмтеатр. К опере его Нина так и не приучила. «Съездить бы к ней, пока у старика Неклюдина она работает, - вспомнил былое Петр. - Завертела нас жизнь, закрутила круговертью как водопад в полую воду под Соляным, такой и водоворот нашей жизни».

Приехал домой Пётр уже под утро. Обо всем, что на мельнице случилось, рассказал Маше. Дети спокойно во сне сопели на кровати. А Маша не на шутку испугалась сама, а сказала Пете: «Испужали они тебе Петя, поди, дюже?». – «Да, испугался», - согласился он.

В Зуевке скоро станет действительно тревожно.

 

СМУТНОЕ ВРЕМЯ

 

Возвратившихся солдат с первой мировой в селах ждала большая разруха и голод. В Зуевке семьи война коснулась кого похоронкой, кого возвратившимся инвалидом. Кто и не пострадал на войне, но наслушался там о свободе, о земле. От агитаторов всевозможных наслушался. Там стали головы мутить и говорить о свергнутом царе Николашке. Грозились тем, кто имеет в домах портреты царя или его семьи. Значит, не принимают и не понимают они советской власти. Говорили, что им будет худо. Советовали все в доме уничтожить царское. Испугали и Машу эти разговоры. Она открыла кованый сундук с добром, на крышке которого была приклеена во всю площадь цветная карточка всей царской семьи и всем заклеила глаза.

- Если и заглянеть у сундук хто, увидють што семья царева нам тоже нынче ни к чему.

А шнырять по домам да по сараям в селе было кому. Тот же Иван Парса, которого после той ночи на мельнице председатель волисполкома Занин зачислил в свой актив. При волости открыли кутузку - на базе конюшни прежней. Неугодных туда запирали на ночь.

Судили их в местном ревкоме под председательством Макарова, охрану кутузки обеспечивала охрана ревкома. Говорят, она из латышских стрелков, они и в милиции служат. У старшего охраны то ли фамилия «Эвин», то ли имя. У всех кони выездные, за которыми теперь ухаживает бывший извозчик Неклюдина - Борис Горлов. По вечерам вокруг села и поселков Макаров Павел организовывает разъезды. Эвин организовывает смену караулов.

К весне 18-го года под прикрытием темноты казачьи полки на быстроногих конях с пулеметными тачанками и верхом проходили через Зуевку. Шли они со стороны Оренбурга. Тогда-то и сыграли положительную роль ревкомовские разъездные отряды Эвина. Они смогли предупредить волостное и ревкомовское руководство о приближении вооруженных белоказаков. Часть из активистов советов все же пострадала от белоказаков.

Исай Пономарев чуть ли не героем потом слыл в округе. Он подъехавших к его дому белоказаков встретил, как говорится «в штыки». Ударил по ним из пулемета. Пулемёт на всякий случай он прятал на чердаке. Его звук и позволил многим в селе насторожиться.

А Занин Ефим жил на Девице и чудом вышел из окружения белоказаков под видом миловидной светской дамы. Интуиция и инстинкт самосохранения подсказали ему выход из трагического положения. Занин имея утонченное лицо, переоделся в женское платье и спасся.

На Алешанке жил Макаров Павел, часть верхников туда по мосту проехало, но, заслышав стрельбу Исая, они, не рискуя, ускакали к своим расположениям на Девицу.

В Зуевке наутро говорили, что ночью целый полк через село проходил, а кто говорил: «Это всего только казачий разъезд атамана Аистова. Говорят, он часто в Алексеевские села из Бузулука наведывается и делает облавы на активистов новой власти». А Гребенкин Марк Васильевич и активист Горлов Владимир Васильевич, проживающие на улице Качугуры, ночью спали себе спокойно и ничего не слышали о происходившем.

После этого ревком вынес постановление: «Ускорить создание местных формирований из прибывших солдат с германского фронта и добровольных новобранцев. Были приглашены в ревком Шмайлов Григорий, Полянских Павел, Шмайлов Пимен, Горлов Максим, Денисов Петр, Денисов Василий (мельник), Пономарев Исай со своим пулеметом. Прибыли добровольно на сборный пункт: Кортунов Павел, Курбатов Михаил, Денисов Алексей, Занин Василий (Пигурок), Юрин Иван (Парса) и др. Многие из зачисленных в местное ополчение проходили в недавнем прошлом царскую службу в кавалерии, как Шмайлов Григорий, Полянских Павел. Им было поручено обучать верховой езде и верховому бою призывников. А материальную часть и устройство оружия объяснял солдат царской армии Евдоким Павлов. Он же и строевую подготовку преподавал.

И закипела учеба военному делу в селе.

Уже к весне 1918 года до Зуевских властей стали доходить слухи. А потом пошли и «депеши» о том, что Самару вот-вот займут Белые. Военнопленные Чехи будто бы проезжая через Самару на Оренбург по дороге восстали. Перебили охрану и теперь бесчинствуют, уничтожают советы и актив. На подавление мятежа члены большевистской партии с 1905 года Федор Прохорович Антонов активистов: Г. М. Распинского, братьев Лабутских, А.З.Буренина и др был брошен клич. Многие сельчане губернии ушли в леса за Самарку и там, у озера Семиконечное вырыли землянки, организовали штаб партизанского отряда. Стали агитацию проводить по селам о вступлении в их ряды. Вскоре вокруг комиссара Ф.П.Антонова начал расти так называемый Домашкинский полк добровольцев.

Из Утевки в отряд вступили П.С.Игольников с 16-ти летним сыном Петей, Г.Г.Перов, Г.А.Грошев. Из Бариновки – И.С.Тулин, Из Максимовки – два брата коммунисты Маркеловы. Отряд вскоре вырос до 176 человек и стал дерзко совершать набеги на «карателей». Белочехи долго удерживали село Домашку в своих руках, потом её захватил Антонов Федор Прокофьевич и восстановил там Советскую власть. Казачие разъезды и белочехи удалились на правую сторону берега Самарки в леса.

Но Домашкинский отряд на этом военные действия не завершил. Они собрались на местной мельнице Асаргина устроили митинг и приняли решение влиться в ряды революционных сил Красной Армии. В конце октября с Кинеля отряд прибыл в Павловку по железной дороге и объединился с Самарской дивизией С.П.Захарова. Получили два пулемета «Максим» установили их на мобильные тачанки. А бывший адъютант отряда при комбате по особым поручениям П.П.Игольников (сын П.С.Игольникова) перешел адъютантом к Захарову.

В составе Самарской первой дивизии особой храбростью и отвагой отличался в боях конный эскадрон Григория Шарабурко. С ним с 1914 года по 1916 в конной армии служили зуевцы: Григорий Шмайлов и Павел Полянских. А когда Русско-Немецкий фронт начал трещать по всем швам и солдаты царской армии под влиянием агитации и сплошной неразберихи стали дезертировать и уходить в родные края, они перешли на сторону революции. Приехали на время в Зуевку. Вскоре получили от бывшего взводного письмо- приглашение: «Возвращайтесь на службу в эскадрон дислоцирующийся в селе Павловка». Они ночью, отвязав на выгоне коней от привязи, ускакали по указанному адресу. И до вливания домашкинцев в первую Самарскую дивизию они уже слыли отважными воиноми.

Особое испытание домашинцы получили в бою за форпост «Умет грязный» в декабре 1918 года. Окружили их на рассвете белоказаки плотным кольцом и решили перестрелять или пленить. Но не тут то было. Командир Сокол и в этом случае организовал выход отряда из огненного кольца с малыми потерями. И это благодаря таланту его командиров групп П.С.Игольникова, Г.Г.Перова, Г.А. Шмойлова. Под умелым прикрытием отхода пулеметной команды А.З.Бураника они смогли обойти опасную высоту и выйти из убийственно- шквального огня. На двух санях с пулеметами они молниеносно взлетели на высотку, уничтожая на ходу растерявшихся беляков. А, заняв стратегическую высотку, отряд и смог взять инициативу боя в свои руки, одержав тем самым неравную победу. За этот бой Андрея Буренина позднее наградят орденом Красного Знамени.

Потом домашинский полк и дивизия, в которую он входил, выполняли задачу по уничтожению разрозненных групп казачества в Оренбургских степях. Также дивизия по многочисленным станциям железной дороги вылавливала скрывающихся от преследований восставших Чехов. Осенью 1919 года отряд уже назывался «домашкинский отряд №219». В его состав вошли два пехотных батальона, полковая пулеметная команда и кавалерийский отряд, в составе которого находился и эскадрон Григория Шарабурко с конвзводом разведки Григория Шмайлова. Командиром полка назначен С.В.Сокол, комиссаром П.Ф.Антонов. Полк входил в состав бригады под командованием И.С.Кутякова.

Весной 1919 года их полк вливается в 25 Чапаевскую дивизию под командованием легендарного комдива В.И.Чапаева. В это время Домашкинский полк, проходя маршем и с боями по сёлам волости, вливал в свои ряды все новое и новое пополнение из добровольцев Домашки, Утевки, Спиридоновки, Бариновки, Максимовкаи Подъем-Михайловки, Зуевки. Увлекли в свои эскадроны Зуевскую молодежь и Шмайлов Григорий и сПолянских Павом.

Петр Межин в это время с Машей и с детьми был на заутренней службе в церкви. Кто-то зашептал верующим, задвигались мужчины, пошли во двор полюбопытствовать. Выйдя за изгородь церковного двора, Петр увидел большую толпу людей на площади. А среди них на конях солдат пять-шесть в папахах и нахлобученных на лоб красноармейских шлемах. Они азартно говорили с толпой о чем-то и поочередно на резвых конях по площади разъезжались то шагом, то трусцой, то скоком как на параде. Пускали коней и галопом, обнажив шашки наголо. В селе теперь чуть ли не ежедневно появляются конные разъезды противоборствующих сторон. Народ они не трогали, а начальство новое четко научилось их опознавать и научилось вовремя скрываться от непрошеных гостей.

А тут красные кавалеристы устроили показ боевой резвости и ловкости. Сначала Григорий на полном скаку саблей срезал ветловую лозу, которую на площади воткнул ему Павел Полянских. Далее они ролями менялись. Молодеже вояки, их выправка и боевой дух понравились. Многие и пожелали влиться добровольно в их конные эскадроны.

На этот раз начальство: волостное и ревкомовское было в толпе. Поглазев на представления с часок, Петр с семьей отправился на родной Кармыш.

 

Григорий Алексеевич Шмайлов и другие

 

Отойдём на время от принятых правил ведения рассказа со старины, обратимся к дням нынешним. Близилась праздничная дата – 30 лет великой Победы над фашистской Германией. К 9 мая 1975 года готово все. У клуба кирпичном постаменте склонил солдат обнаженную голову в скорбном молчании. В плащнакидке, с каской в руке, в кирзовых сапогах стоит полуторатонная скульптура солдата – победителя. На четырех стенах высечено сто восемьдесят семь фамилий павших Зуевцев в годы второй мировой войны 1941-45 гг. Почтить их память собрались у постамента сельчане.

До этой даты в дни Победы не говорилось о революционных событиях. Сегодня среди почетных участников ВОВ оказались и участники гражданских событий 1917 и 1920 годов.

Всех удивило, Шмойлову Григорию Алексеевичу первому предоставили слово на новой трибуне возведённой у озера Тепловка. Именно на этом месте он в 1919 году агитировал своих земляков вступать добровольцами в ряды 25 чапаевской дивизии, проходящей мимо на Большую-Глушицу. И теперь впервые из уст Григория Шмайлова сельчане узнали о его революционных подвигах, узнали и о том, что стало с ним и его друзьями потом.

Отгремели праздничные дни и опять наступили рабочие будни для зуевцев.

Позднее, проезжая на «Восходе» в сторону посёлка Березового, автор этих строк увидел нашего героя в траве на коленках. Он привыкшими к труду руками рвал густо сплетенные заросли повилики и укладывал в мешок. Яшаня остановился, слез с мотоцикла и подошел к дяде Грише. «Поздоровались мы с ним тепло по старой дружбе, и по родственным связям моей жены. Ему в то время чуть переваливало за восемьдесят. Но он был подвижным, худощавым, с усиками, без бороды. Память феноменальную он тогда проявлял». С его рассказа и записана биографическая повесть.

Жил он на краю «Ехвилова конеца». И все время работал на овчарне, считался лучшим специалистом овцеводства. Умел ежегодно получать от ста овцематок - сто десять, сто двадцать ягнят. И сохранность поголовья в его отарах была самая высокая. Но за труд он получал тогда мизерную оплату. Отсюда и пенсия у него получилась низкой, минимальной. Но он не роптал, смирился с долей. Он тихо жил, не гордился подвигами, никому не рассказывал о геройстве. Он был есь в хлопотах, в работе от зари и до зари, трудился на благо семьи, растил пятерых дочерей и целую ватагу внуков.

Григорий Шмайлов так и жил бы в Зуевке безвестным до конца дней своих, если бы не пришедшее письмо от генерала в отставке, бывшего командира кавполка Григория Шарабурко. Именно он попросил нашу местную власть обратить внимание на отважного в прошлом кавалериста-чапаевца - Шмайлова Григория Алексеевича.

Шмайлов Г.А. родился в 1893 году. Учился в церковно-приходской школе три года. Закон Божий усердно изучал, батрачил вместе с родителями на земле и на подворье.

- Запомнилось мне с детства, что царь на Руси и Бог на небеси, это главное, единое и неразрывное - вспоминает он. - Смутный 1905 год ещё я помню хорошо. До Зуевки слухи тревожные доходили: «Безбожники противу царя пошли». Потом от одного участника, служил он долго при дворе царевом, узнали мы много жуткого. Алеша Симиенов (Картунов) рассказывал: «Краснорубашечников» гусары как на площади расстреливали. Досталось и гапоновцам с хоругвями. А потом все надолго замолкло там. Я до призыва на царскую службу хлеб растил с батей, за скотиной на дворе с ним мы ходили. В 1910 году по совету родителей, и с ее стороны и с моей, с Романихою Машей поженились мы. Тада «сошлися», говорили. Так вот и поныне век свой с нею доживаем в полном согласии. А к лету 1914 года на службу царскую меня забрили. Я Романиху одну и оставил.

Год под Сызранью на ипподроме муштровали. На кавалеристов там нас готовили. Из села со мной там был Петька Денисов. Вдвоем веселее как-то. Подучили нас, как следует, и зачислили рядовыми во второй Курляндский лейб-уланский кавалерийский полк. И сразки под Минск в пятнадцатом году против немчуры нас отправили воевать. Потом бились мы под городом Двинском. Всем полком мы в атаку шли, на конях выступили внезапно. Обычно налетали на зорьке на нево. Наскочим с саблями, и тут же стремится к бегству немчура от нас.

И так вот целый год там было. Потом в шестнадцатом, как новобранцев в полк прислали, начали они смуту между нами заводить, мол, воевать не надо с немцами. Они, дескать, тоже люди такие же. И тут пошло-поехало. Аж до семнадцатого года было так. Шумять они: «бросай оружье», расходимся по домам. Эт те, что чина никакова не имели. А наши офицеры упрекають, мол, трусы вы, Россею предать захотели. Поди, разберись хто прав.

Уже и восемнадцатый начался када наш эскадронный Налобин Николай Николаевич говорить: «поезжайте пока ребята домой, а там видно будить». И Григорий Шарабурко, чином его повыше, тоже вродик не против этова.

Приехали с ним мы, с Петькой у Зуевку, работаем на своем хозяйстве. Глядь, опять среди лета в исполком нас приглашають. Они же опять и приглашають-то, наши командиры. У Петьки сильно заболела мать, осталси. А я прямо в ночь и укатил на первой попавшей коняге. В селе Екатериновки Самарской губернии своих я устретил, иде наш теперь формировался девятый кавполк (Туркистанской он стал, потом дивизии подчинялся). А пока путь кавполка лежал на Большую-Глушицу и далее на Актюбинск, я в Зуевку и заскочил. Там были основные силы белоказачьих войск под водительством генералов Дутова и Колчака.

С разрешения комполка по фамилии Скороход заскочил я в полной военной амуниции и на коне в Зуевку. Увлек своим примером и боевым видом несколько своих единомышленников в наш полк. Одних Денисовых уже у меня теперь пол-эскадрона. Петра Денисова, своего сослуживца взял, двух братьев: Ивана и Степана Денисовых, Денисова Василия Дмитрича, Денисова Алексея Ильича, Останкова Петра Егоровича, Полянских Павла Петровича, Занина Ефима Алексеевича. Все потом они отважно сражались с противником за идеи революции. А Полянских П.П., мой лучший и верный боевой товарищ, за храбрость и находчивость в боях командованием полка был назначен тоже командиром эскадрона. В этом чине он прошел путь с боями от Актюбинска, через Уральск, и до берегов Каспийского моря. Затем он стал командиром дивизиона, я тоже стал другим командиром дивизиона.

В этих должностях мы освобождали и Туркестан от басмачества. Там в Ферганской долине мы уже в двадцать первом году воевали, проскакав ее всю вдоль и поперек и, убедились, что и здесь полностью было сломлено сопротивление новому режиму. И только после этого нам разрешили сделать небольшую передышку.

Григорий Алексеевич дал Яшане прочитать заветное и дорогое для него письмо от генерал-майора в отставке Шарабурко, где было написано:

«Шмойлов Г.А. командовал 3-м каввзводом. Он значился во втором эскадроне, 9-го кавполка командовал которымм Г. А. Шарабурко. Этот полк придавался 3-ей Туркестанской дивизии, Восточного фронта. В 1919г. при овладении Актюбинском Шмойлов проявил мужество и отвагу. Он взводом 4 сентября успешно провел операцию, захватил городской лазарет, пленил в нем много белых офицеров, начальника лазарета и медперсонал. Захват проведен тихо, без потерь личного состава.

В ночь на 5 сентября того же года Шмайлов взводом захватил автомашину, следующую с двумя офицерами в штаб генерала Белова Колчаковской Армии. В результате снабдил наше командование ценными разведданными. Его взвод участвовал в военной операции по освобождению Актюбинской тюрьмы, освободил много политзаключенных.

1920-1921 годы товарищ Шмойлов Г.А., командуя взводом на Туркменистанском фронте, неоднократно проявлял мужество и отвагу, командирскую смекалку и находчивость в ликвидации басмачества, в уничтожении отрядов курбашей: Куршермата, Парпия, Халхаджи, Аман-Палвана и другой нечисти. Шмайлов при убытии меня на учебу оставался в полку с возложением на него моих обязанностей комполка вплоть до начала 1923 года».

Внизу бумаги гербовая печать поставлена и подпись Г. Я. Шарабурко - Комиссар 93-го стрелкового полка в Отечественную войну, член КПСС с 1917 года.

- И еще одной дорожу я памятью, - рассказывал он. – Это редкая удача - встреча с прославленным командармом М. В. Фрунзе на станции Журум, что по Ташкетской ветке железной дороги. Прибыл он туда спецсоставом ровно в полночь. А мой кавалерийский взвод обеспечивал ему безопасность и торжественную встречу. Запомнились два его слова, сказанные в наш адрес: - «Молодцы ребята!». – Сам, подойдя к нам, тепло поздоровался.

А через два года, уже в мирное время, на той же станции я встречал жену Марию с дочкой Машей. Их я вызвал в расположение части по рекомендации командира Шарабурко, который очень хотел, чтобы я поступил в училище офицерского состава. Но, то ли от перемены климата, то ли от тоски - две мои Марии сильно заболели. И я вынужден был оставить военную службу и уехать сними на родину.

Да, много мы порубали голов казачьих с плеч, - то ли с грустью, то ли с сожалением промолвил под конец их беседы Григорий Шмайлов. И добавил: Один порубанный мною, уже старый казак, бородатый, он, умирая, все просил своих собратьев: «Станичники, не теряйте казачьего достоинства, звания офицерского, рубите их - бандитов красных». И прямо тут он умер. Предан он был своим идеям, а мы своим. Вот и воевали, кровь друг у друга выпускали. А так то, сижу с тобой сычас вот и думаю о себе, дрались-то мы меж собою за чё?

Помню на кулачках порядок на порядок стеною сходилися и дралися, но без злобы там усякой, а тут, мы как с цепи сорвалися, разозлилися. И русские обои. Аказия такая вышла.

Григорий при этих словах сразу словно постарел. Да, досталась ему в жизни доля очень горькая. Он и на Отечественную войну с первого дня с сыном Иваном воевать ушел. Сын погиб под Харьковом, а Григория Алексеевича за 4 года в боях даже не царапнуло.

- Тут он немчура-то сам на нас полез, сам на себе пусть и обижается. Э-хе-хе, - горестно завздыхал он и стал тяжело подниматься с земли. Спину стал ладонями разминать. Шмойлов забрал мешок с травой и пошагал в сторону выгона, где был прибит его теленок. Рубаха, на нем выцветшая и простенькие штаны: не глаженые, в рубаху не заправленые. Картуз на седой голове в восемь клиньев, тоже на солнце выцвел, и с измятым козырьком. Обут он был в сандалии своего пошива. Таким его помнили, запомнился таким он и в этот раз.

Умер Григорий Алексеевич года через три после той беседы. Тоже тихо, без большого резонанса и общественной скорби. Слух по селу прошел: «дядя Гриша Ванин умер» - (по двору они Ванины). Зато Романиха его жила еще долго-долго. Умерла она на 102 году жизни, говорят, умирала при памяти. Встретил Яшаня как-то Раису, их дочь младшую, попросил документ, присланный генералом Шарабурко. Для сельского музея просил. Она набожная, говорит:

- Не стоить теребить теперь его прошлое. Пусть в земле прах его полежить спокойно.

- Оставить для потомков память надо же о нем, - возразил Яшаня.

Она, пожав в ответ плечами, молча зашла на прием к врачу в медпункте.

Трагичнее сложились судьбы у его соратников по оружию. Как более активные строители новой жизни они почти все поплатились за нее своими жизнями во времена репрессий.

 

Вести дневник Межин не бросил

 

Он как будто куда спешил. Все что услышит или увидит в селе, придя, домой - в дневник запишет. Эта привычка появилась с тех дней, когда у Зуевых забрал рукописи.

Описал как Григорий Шмайлов и Павел Полянских с активистом Алёшкой Денисовым в Чапаевскую дивизию заманивали парней зеувских. За правду, сказали, воевать они пойдут.

Описал Петр и о переменах, произошедших в составе окружного продотряда, за которыми он вчера вечером на своей мельнице наблюдал. Прибыли опять на семи подводах. Грузчиков и охраны обоза оказалось тринадцать человек. Раньше их было меньше.

Из людского состава он узнал двоих. Это двоюродный брат Марьи - Павлов Михаил, по мобилизации его в отряд назначили. Чеховских Трофима признал, он в отряде самый молодой. Трофим шустрее всех, низенького роста, с округлым белобрысым лицом, всех чаще над Петром насмехался. Михаил Павлов, этот серьезный молчун, смуглый, худощавый, высокого роста, красивый мужик. Он возможно и хороший человек, но приехал тоже грабить.

- Хе, че не узнал своих сельчан што ли? - подойдя к Петру, проговорил Трофим.

- Куда все подевались-то,- удивленно спросил в ответ Петр.

- Куда? На потолке бы ты поставил пулемет и шурина бы своего тоже смахнул, а потом и мене заследом. Обновился бы и весь отряд. По свойски обскажу - зашептал Трофим Петру.

Рассказал, как они в прошлое воскресенье чудом ушли с Михаилом от атамана Аистова, тогда они с обозом на землянские мельницы за продналогом прибыли.

- Мы противу них отстреливаться начали, из наганов, из ружей, а казаки с гиком с шашками да с нагайками на нас наскочили. Ково копытами, а ково саблями начали крамсать. Михаил - этот спряталси куда-то, а мене и многих из местного начальства они с собой забрали и в амбары под замок посадили. Наутро во двор выпроводили, выстроили и сквозь село ведуть под конвоем вооруженным. А народищу уйма на улицах. И по ту и по другую сторону стоять, шумять: «Мальчишку то куды ведете этова?» А сами ближе, ближе к нам. И хтой-то из толпы мене и дерни за рукав. Так я и очутился у толпе. А потом в казишную кучу, они меня заклали. Там и спасся я от верной погибели.

Остальных каратели вывели на пригорок за село, там и расстреляли. Сами посадилися на лошадей своих и ускакали. Говорять, по Уральским степям они опять шастають.

- Драть не будете налоги с мельниц, и вас нетронут, - сказал Петр - А то за землю продналог, за мельницу продналог, а хлебушек-то он один и тот же.

- Ну, ты буржуйная душа легче языком-то своим мели, - пригрозили Петру Трофим. - Моли Бога вот по Михаилу, а то больше бы с тебе мы тряхнули. Рабочий класс хлеб есть, как ты думаешь? Есть. Армии нужен хлеб? Нужен.

- Согласен, что нужен хлебушек и тем и другим, но и запас в амбарах надо оставлять на всякий случай, вдруг неурожайный год случится. Знаешь сам, что в краях наших всякое бывает, - пытался объяснить Трофиму Петр.

- Знаем и предвидим, не учи, - возразил Чеховских. Жестокий мужик, в Зуевке о нём говорят. Беспардонный бывает порой, и всегда преданный начальству. Таких людей специально подбирали в продотряды, в актив сельский и на разную службу в Советы.

Для ясного понимания этого человека, позволим и о нём шире здесь рассказать.

 

Из биографии Чеховских Трофима Дмитриевича

 

«В 1961 году я с Чеховских впервые познакомился. Он сторожем на зернотоку работал, в уборочную страду хлеба много буртуется на площадках, и он бдительно его охранял.

Страной в то время правил Н.С.Хрущев. Руководитель активный, деятельный во всех сторонах жизни страны, в сельском хозяйстве в том числе. Его доклады печатались в газете «Сельская жизнь». Стиль речи у Никиты Сергеевича интересный, переплетён частым юмором. Их читать, а потом кому-то пересказывать нравилось Трофиму Дмитриевичу Чеховских. Поэтому газету с докладом первого секретаря ЦК КПСС он носил всегда с собой. Показывая всем, кто встречался. И он спрашивал с присущей усмешкой:

- Читал как Хрущев усех московских ученых у пух и прах разносить? И разворачивал измятую газету, находил подчеркнутую строчку и зачитывал его фразы. Было ему тогда годочков уже за семьдесят. Я решил поговорить с Чеховских в его доме. Жили они вдвоем с незамужней дочерью Марией. Домишко небольшой, бревенчатая горница, чулан и кухня саманные, крыша тесовая от времени потемневшая и мхом поросшая.

Рассказывал как ранили его в шестнадцатом году в ногу в боях с германцами. В Петрограде лечился. Там из лазарета всех ходячих их пригласили на завод «Мехельсон», где с речью должен был выступить Ленин: «Но эссеры и меньшевики его освистали, и ничего из сказанного я не понял тогда».

Уточнил и подробности его ареста атаманом Аистовым в селе Землянка - теперь Алексеевка. От него я узнал, что погиб продотрядовец Михаил Михайлович Павлов под Уфой.

Когда Трофим Дмитриевич умер, Мария Трофимовна принесла мне его записную книжку. Он малограмотный, но в душе истинный пролетарий и до мозга костей честный. В течение двух десятков лет он состоял членом ревизионной комиссии в колхозе. Нынешнему поколению с испорченными нравами полезно почитать его записи. Я читал её в то время, когда несунам колхозного добра была объявлена всенародная борьба. И я подумал: «нам бы поучиться его рачительности и честности». И не только в колхозном производстве, но и в государственных, личных делах и поступках.

В те времена приходилось колхозникам накапливать общественное богатство с мелочей: с хомутов, с упряжи, с дегтя для колес. Они покупали самое необходимое и берегли, деньги на покупке экономили. И накапливался у них общественный капитал. Они приучены были жить по средствам. Сейчас мы тратим средства на строительство, сделаем, вскоре либо ломаем, либо растаскиваем. К примеру, построили стадион, огородили красивой изгородью, площадки и дорожки асфальтовые. От стадиона теперь осталось пустое место. Трофим Чеховских по этим объектам возмутился и не то бы написал: «А это что еще за причиндалы тута понаделали». Удивился бы, но ломать и растаскивать сам не стал бы и другим не позволил. Выводы его наблюдений просты и наивны, но подчеркивают его хозяйский и твёрдый характер.

У него записано: - «Хомуты, совсем почти новенькие - они узяли их и свалили в сенцах прямо в угол». «Скотники с одной, а то и с двумя собаками, кобелищи с телят, приводють их на ферму, по полведру кажному молока льють. Эт сколько подсчитай за месяц молока выйдеть? А за год и подавно думаю молока цельную сысцерну кобели молока выпьють».

Вот ещё интересная его запись:

«А эт верзила (о руководителе фермы) зенки на похмель выпучить свои и приходить када на ферму? Людей там - шаром покати... Вонь коровию пришел, што ли нюхать, када доярки усе по домам ушли».

«Када Хрущев ученых прокостерил на одном из собраний, он там с ними смешно все время гутарил. Как один из них три года у коровнике состав воздуха изучал. Пришел бы сам, говорить, и у коровнике понюхал. Узнал бы, чем воняить, амияком, али ещё чем, говорить».

Много уникальных записей в книжице Т.Д.Чеховских. Его бы в учёные мужи вывести. А можно было бы из Трофима Дмитриевича воспитать хозяйственного деятеля и государственного масштаба, обеспечь его только соответствующим образованием.

 

О ЖИЗНИ И ТРАДИЦИЯХ

 

Далее Межин сделал записи в дневнике, как к его Мария помогала вдовам разобраться с письмами, присланными мужьями с фронта. Письма, составленные перед боем в окопах, были однотипными и наивно-трогательными, примерно такого содержания:

«Здравствуй моя дорогая женушка, Евдокия Михайловна, а еще кланяюсь сыночку Ивану Степановичу, а еще кланяюсь дочке Просковье Степановне (а ребятам - один и три года). А еще кланяюсь дяде Петру Михайловичу, а еще кланяюсь...».

Так на нескольких страницах. И в конце: - «А я лежу в лазарете, меня в ногу ранило. Твой муж Степан Петрович.

Ответные письма диктовались примерно по такой же схеме, но Маша начинала расспрашивать и сообщала солдату о подробностях сельской жизни. А если бы точно писала под диктовку, то получились бы одни поклоны.

Зуевская традиция проводить праздники тоже имеют свои особенности. На масленицу всю неделю пекли блины и веселились. Устраивали катание на лошадях, по улицам проезжали разукрашенные сани или возки, запряженные в тройку резвых рысаков. Люди разнаряжены кто во што, шубы на ком вывернуты. На церковной площади устраивали большие качели «Рели», так их называли по зуевски, на них качались не только дети, но и молодежь. Любимым и, надо сказать, популярным развлечением были кулачные бои. Дрались - улица на улицу. Или конец (улицы) на конец - шли стенка на стенку. Сначала начинали драться 10-12 летние мальчишки, затем их меняли более взрослые парни, а потом вступали в бой бородачи. Дрались жестоко, но правила честно соблюдали - ниже груди не бить, лежачего не трогать. Но кровь из носа часто пускали и синяки крепкие ставили. Дрались до победы, пока одна из сторон не обращалась в бегство. Особого пьянства, пьяных драк, бесчинства не допускалось, но у «монополки» - винной лавки в эти дни всегда было оживленно.

На масленицу в Зуевке традиционно проводилась ярмарка. Для нее около церковной школы были устроены торговые ряды. Привозили товар из соседних сел. Продавали мануфактуру, кое-какую галантерею, много было рыбы с Урала: крупные судаки, щуки, караси. Торговля шла очень оживленно и к полудню заканчивалась. Вторая ярмарка устраивалась на Николу, который отмечался торжественно. Это престольный в Зуевке праздник. В этот день церковь верующими бывает переполнена. По окончании обедни совершался крестный ход в часовенку. Это на улицу Качучуры, на задах источник, на горке, у дороги в Утевку.

Брали хоругви - иконы на полотне, укрепленные на длинных древках кресты, иконы и торжественно, с песнопениями, под перезвон колоколов двигались к часовне. Большую икону Божьей Матери несли на руках вдвоем верующие, чтобы удостоиться благодати, становились на пути иконы, наклонялись и икону проносили над ними. В этой процессии участвовали до тысячи человек (два человека со двора). Внутри часовни, над источником, был устроен каптаж в виде широкого сруба колодца. Вода в нем стояла на уровне почвы и вытекала небольшим ручейком, утекая к селу под склон. В этой часовне совершался молебен с водосвятием. Люди пили святую воду, окупывались ей за ветлами от грехов, набирали в посуду для дома. Имея особые примеси, вода долго сохраняется.

Процессия возвращалась к церкви и шла на ярмарку. Отмечали праздник все и широко. Хотя это время совпадало с посадкой бахчей, но работы в этот день не велись. Зуевка - село песенное. Распевать в праздничные дни любили и мужчины и женщины. Молодежь зимой на посиделках, летом на лужайках или на завалинках тоже целыми вечерами распевали веселые частушки, народные заунывные и веселые песни».

Петр как-то вычитал из пожелтевшей от времени газеты о том, что в 1862 году в Петербурге вышел из печати «Сборник песен Самарского края». В него вошло много детских, любовных и свадебных песен Зуевки, записанных учеником Самарского уездного училища Денисовым, жителем этого села. Сборник был с интересом встречен читающей публикой и широко был использован фольклористами. Следует отметить: издатель сборника - человек очень интересный. Это Н.Н.Серно-Соловьевич (1834-1866гг.), публицист, ближайший соратник Н.Г.Чернышевского и Н.Добролюбова, один из организаторов «Земли и воли». В том году он был арестован, три года сидел в Петропавловской тюрьме и выслан в Сибирь, где вскоре умер. В Зуевке, как впрочем, и в других окрестных селах и поселках бытуют особые напевы неизвестные соседям. Это потому что в прошлом жители этих сел и поселков прибыли сюда из разных губерний и привезли с собой «свои» песни и особую манеру их исполнения. Вот и поют в каждом селении по-своему. Петр отметил даже для себя песенные семьи Полянских, Скоковых, Денисовых, Юнговых, Юриных, Макаровых и др.

Особые пометки о быте и традициях узнавал Петр поначалу из церковной «Летописи», которую исправно вели священники. В ведомостях о происхождении Зуевки, о первых переселенцах тоже было сказано, что они переселились из сел Воронежской губернии. Это уже в 1907-1911 гг. к селу Зуевки были приписаны еще около сотни отрубов-поселков, где жили теперь переселенцы с Украины. Волость увеличилась дворами до 500 единиц. Всем прибывшим нарезались отруба-участки общинной земли, выделенные в единоличную собственность. Соляной поселок назван был переселенцами с Украины в честь пруда Соляного и отходящего от него оврага Соляного. Получив государственное пособие, приезжие быстро обустраивались и обживались на ковыльных залежах. Дома строили на украинский манер: саманные, беленые стены, под соломенными «причесанными» крышами. К революционным годам в Зуевке появилось много и деревянных домов. Они были под тесовыми или под железными крышами. Полы деревянные, как правило, не крашеные. Их когда мыли, то скоблили косырем вдоль досок. Высмеивали тех женщин, которые начинали скоблить доски поперек (приезжие). В селе в немногих избах остались полы земляные, утрамбованные и смазанные много раз глиной (в зависимости от рачительности хозяев).

«Двор от двора стоял в десяти саженях (20 метров). Дворы огорожены досками или плетнем. Во дворе все необходимые надворные постройки с плетневыми стенами, обмазанные глиной изнутри. Обязательный атрибут подворья - погребка с погребом да еще кладовка саманная под крышей, смазанной глиной. Летом - она же спальня «клетка». Был еще и «лапас» - часть калды под соломенной горизонтальной крышей. На столбах, но без стен. На лапас метали сено на зиму. На «задах», за двором банька, топившая по черному. За банькой начинался огород. Колодезь устраивался циборный, срубовой. Часто и в огороде «капонир» был и во дворе колодезь. Бадья деревянная с ободьями из листового полотна.

До революции все крестьянство одевалось в домотканые холсты из конопляного волокна, поэтому у каждого двора был конопляник. В каждом доме в осеннее и зимнее время женщины пряли нитки (пряжу). Холсты ткали на бедрах - простейших ткацких станках. У многих хозяев станки имелись, или одалживались на время соседями. У некоторых станки являлись совместной собственностью. Весной холсты выносили на солнце для отбеливания.

Конопля - растение двудомное. Мужская особь - поскань, после опыления созревала и начинала подсыхать (без семян). Ее вручную продергивали, долго вымачивали в речке и затем на специальных мялках мяли и выбивали костру. Оставалась чистая пенька (волокно-поскань или намыка). Оно шло на более грубое полотно. Из неё шили партки, использовали на мешочную ткань и на веревки. Оставшуюся коноплю (с семенем) после созревания обмолачивали. Выбивали из семени масло конопляное, очень вкусное, остальные выжимки из семени шли на вкусную масленку - ребятишкам масленка нравится. Выбивали в ступе масленку деревянным толкачом (пестом). Получалась темно-серая маслянистая масса (добавь в нее меду или сахара - халва). Обмолоченную коноплю обрабатывали так же, как и посконь, но волокно из нее получалось тонким, мягким - из неё ткали холсты.

Зуевцы ткали и шерстяные ткани из овечьей или верблюжьей шерсти. Из них шили верхнюю одежду: зипуны - это кафтаны, обычно без ворота, осеннее пальто, и чесаны - это теплые плащи с большим воротником. Их надевали в дорогу, поверх полушубка, вместо овчинного тулупа.

Дальше конопляников находились гумна (улица Елшанка и др.) - участок для молотьбы и хранения не молоченых снопов, затем соломы и сена. У некоторых на токах были риги - сараи для хранения сельхозинвентаря (молотилок, цепов). Цеп - это орудие, состоящее из длинной палки и короткой (1,5 метра и 0,7 метра). Диаметр липовой ручки дубового битера 3-4 см. Соединены меж собой они прочным ремнем. Два, три мужика ими били по снопам, уложенных рядком на току, вымолачивая из них зерно. По их ритмичным ударам была даже сложена детская загадка: - «Летят гуськи - дубовые носки, летят, говорят: то-то мы, то-то мы». Гумно обнесено со всех сторон глубоким рвом с передним и задним выездами. На Кармыше гумна располагаются все в ряд, то есть одна канава является общей для двух гумен. Главное на гумне – ток. Это ровная, уплотненная площадка для молотьбы. На току раскладывали сухой хлеб, предварительно развязав снопы и по кругу гоняли две или три лошади, иногда с телегой. Потом солому граблями стрясали всторону, а зерно с мякиной собирали в ворох и все снова повторяли. Как ворох станет большой, его с обеих сторон начинают провеивать в погоду ветреную. В непогоду (дождь) ворох укрывали толстым слоем соломы. Чтобы не зависеть от ветра, сельчане сообща приобретали ручную веялку. Стали в селе появляться и конные молотилки, у зажиточных людей. Арендовать ее приходилось после того, как хозяин весь свой хлеб обмолотит. Оплата - десятой частью обмолоченного объема зерна. Приводили в движение молотилку 4 или 8 лошадей. Густодающие (универсальные) молотилки были еще редкостью, которая и молотила ворох и веяла одновременно.

На мельницу зерно везли обработанным на грохоте - большом, диаметром около метра, круглом решете (сито). Оно обычно подвешивалось к потолку. Специалист ее встряхивал круговыми движениями. Мелкий мусор и семена сорняков проваливались через сетку, а мякина и более крупный мусор «всплывал» кверху (озадки). Их снимали с небольшим количеством зерна. Использовали «озадки» на корм скоту и птице. Этим же методом прорабатывали и семенной материал. Мололи на жерновах зерно простым помолом (без отделения отрубей)».

«А у меня сразу на сита идет помол, - добавил к записям Межин. - Не нужно хозяйке много трудиться с мукой дома. На паровых мельницах помол сортовой. Сначала производилась обойка в специальных вращающих барабанах, обивалась верхняя оболочка зерна – отруби. Потом зерно мололось на вальцах (два цилиндра-вальца давили зерно вращаяь), а ситами разделялось на сорта. Хорошая мука получалась из сортов пшеницы Белотурка и Гарновка (твердой). Из них и крупку делали для манной каши и муку для макаронных изделий. Одна паровая машина, работающая на керосиновом двигателе, в 1916 году сгорела прямо днем дотла, так как было очень жарко летом, а здание было деревянным.

Хозяин мельницы Шмайлов Федор Михайлович, получив хорошую страховку за нее, построил себе новую, с двумя двигателями и с динамой для ночного освещения. Заметив свет в окнах сторожки, жители подумали, что опять мельница горит и переполошились. Потом привыкли. В случае пожара (когда горела мельница) на колокольне все пять колоколов били в набат (звонили на разные голоса).

Большой колокол весил 162 пуда. Он же звонил по праздничным и по воскресным дням. «Субботний» весил 52 пуда (служба в церкви обычно проводилась два раза в неделю, великий пост ежедневно, а также в «сорокоуст» - это в течение сорока дней ежедневно служили в поминовение умершего по особому заказу). По ночам церковный сторож ежечасно выбивал часы сигнальным колоколом. От него веревка была спущена к полу, звонил сторож ею. Три остальных колокола (15,3 и 1,5 пуда) с выбитыми обозначениями веса на них применялись для торжественного праздничного перезвона, трезвоня на всех колоколах, выбивая какую-то веселую, почти плясовую мелодию. Звонили в колокол и зимою в буран. Руководил росписями церковными в 1913 и 1914 годах подрядчик под именем Рафаил Степанович (фамилия не указана).

При похоронах на церковной колокольне выбивался траурный перезвон. Ударяли в каждый колокол, начиная с маленького, с интервалом в 3-4 секунды, а затем во все колокола пока несут покойника до кладбища. Очень печальный звон.

Зимой в пургу ударяли большим колоколом редкими ударами, для лучшей ориентировки заблудившимся. Между прочим, вдоль основных дорог ставились вешки - втыкались прутики примерно через сто метров, на фоне белого снега они были хорошо заметны и не позволяли сбиваться с пути. Но лучше всего находила дорогу сама лошадь.

Лучшим местом для купания ребятишкам с весны и до самой осени была «Тепловка» - озеро у церкви. Глубина ее примерно 1,5 метра. Чистотой вода не отличалась, так как и лошадей в ней купали и стирались сельские бабы, но зато очень теплая, без ключей вода. Зимой на ровном прочном льду устраивался каток.

Около церкви стояли церковные дома: дом священника, сторожка, дом псаломщика, дом дьякона и два больших дома - волостного пекаря и волостного правления. Всторонке от них стоял маленький домик с зарешеченными окнами - кутузка».

Тесть Петру рассказывал, как однажды поймали конокрадов и посадили их туда. Но, прежде чем увозить их на суд, позволили мужикам расправиться с ними по-свойски. Били жестоко, но без членовредительства. Такая расправа, надо полагать, запомнилась конокрадам лучше, чем последующее наказание по суду.

«Недалеко от церкви, но в другую сторону стояло здание церковно-приходской школы, а за ним саманное здание сельской управы. В нем же помещалось кредитное товарищество и керосиновая лавка. «Кредитка» служила для заема в нем денег на приобретение скота, инвентаря, стройматериалов и т. д. Керосином освещалось все село, т. к. в каждом доме были висячие и настольные лампы 7 и 10 линейные - это ширина фитиля по дюймовой мере. В революцию керосина нестало и применяли маленькие коптилки, коптилки типа лампады. Недавно появились лампы «молнии»: настольные 20 линейные и висячие с большим фарфоровым абажуром, на шнуре ее можно поднять до потолка и опустить до пола. К каждому вечеру лампы заправляли керосином и прочищали ламповые стекла (пузыри). Случалось лампы коптили от недосмотра. За вечер нормального горения большая лампа сжигала до полутора литров керосина, а обычная 10 линейная граммов 400.

В Зуевке перед домами никакой зелени нет. У двух домов росли только кусты желтой акации, они огорожены. Пытались другие посадить что-то без изгороди, но поедалось все скотом. Во всем селе и сады были редкость (4 яблоневых сада), вишни и сливы не сажали. Росла смородина у некоторых (у Безгина) спелая имела вид прозрачного бесцветного крыжовника. В его саду росли и кустики низкорослого крыжовника».

Петр помнил, как однажды его Яша с другим мальчиком забрался к Безгину в сад с крыжовником и хозяин их там застал. Они еле убежали от него и за селом скрывались.

«В селе сильно зажиточных людей жило немного (10-12 дворов) - имеющие на подворье более десятка рогатого скота (коров, быков, телят), пять - шесть лошадей. Дворов пять держали даже верблюдов (Безгин, Лебедев, Останков и др.). Однолошадных и безлошадных дворов были единицы. Это или глубокие старики или беспробудные пьяницы. А у большинства было по три-четыре лошади, т.е. своя упряжка и плуг. У некоторых для пахоты была упряжка волов - четыре или шесть. Многие держали свиней с поросятами, овец десятка полтора - два. Птицы в зиму в основном оставляли кур с десяток, уток, гусей по 5-8 штук. К осени птицы разводилось больше. Так, что затруднений с мясом в хорошие годы не было. В неурожайные годы количество скота и птицы резко сокращалось.

В те годы обязательно соблюдались посты. Их было четыре в году, да, кроме того, каждую неделю среда и пятница были постные, когда не ели ни мясное, ни молочное. К наиболее трудным периодам сельскохозяйственных работ в посты накапливались дополнительные продукты, так что люди во время сева, сенокоса, жатвы, пахоты были обеспечены обильным питанием. В наших местах часты недороды. А каждые 10 лет они были очень сильными. По записям «летописи» это были 1891, 1901, 1911 годы».

О пережитом голоде страшного 1921 года Петр Межин опишет подробно.

«Богатые дворы до революции были в особом почете. Их не считали кулаками- мироедами. Это были энергичные, предприимчивые люди, экономные рачительные. В основном это многосемейные дворы. Старик хозяин, 4, 5, а то семь женатых сына. Работников редко кто держал, и то в молотьбу и посевную (повременщики).

Работали в основном на конных сельхозмашинах. Деревянная соха теперь редкость из-за ее ненадобности. Почти у всех были конные сеялки. Убирали хлеба конными жнейками и жнейками-лобогрейками. На них от косы хлеб деревянными вилами сбрасывальщик по мере набирания скидывал с платформы в «валушку». Работа тяжелая «грело лоб». Отсюда и название. Были еще жнейки-самоскидки. С них масса специальными граблями ежеминутно на один сноп автоматически сбрасывалась. Следом шли женщины и вязали снопы «свяслами», жгутом из стеблей. Вязка хлеба в снопы очень трудоемка и поэтому в основном хлеб убирали «розвязью», не вязали в снопы, шли на дополнительные потери зерна.

Перед революцией начали появляться жнейки-самовязки, или сноповязалки. Это совершенная машина, ее везли три или четыре лошади. Скошенный хлеб автоматически связывался в снопы шпагатом из импортной манильской пеньки и кучками по 5-6 снопов сбрасывались на поле. Снопы в ожидании транспорта складывались в «кресты» колосьями внутрь и снопом сверху накрывали от дождей. В после революционный период запас шпагата кончился, связи с заграницей прекратились. И те немногие сноповязалки работать не могли и попросту поржавели.

Случалось иногда хлеб убирали косой, но коса оснащалась крюком. Это 4-5 ивовых прутиков изогнутых и засушенных по форме косы с изгибом и закрепленных на черенке параллельно косе через 8-10 сантиметров в высоту. Получалась как бы коса с граблиной из прутьев. При косьбе стебли не путаются, а собираются в рядок и аккуратно колоском в одну сторону укладываются в рядок, их легко собирать в снопы».

Серпами жали очень редко. Петру припомнилось, как в 1916 году у тестя созрела отличная пшеница. Накануне уборки прошел сильный ливень со шквальным ветром. Все стебли поваляло и спутало. Их и косой нельзя было взять. Тесть нанял женщин-поденщиц с серпами. Были тогда в Зуевке белоруски-беженцы, эвакуированные с линии фронта. Запомнилось, оплата была по 20 копеек в день. Правда тогда была еще золотая валюта.

В эти годы появились конные сенокосилки, косившие траву в «расстил». После подсушки пускались конные валковые грабли. Из валков в копны собирали сено вручную. Их потом на рыдванах свозили в стога, либо до зимы оставляли их в поле, либо на гумнах.

«В селе было три кузнеца. Во-первых, они ковали лошадей в специальном станке из дерева, установленном рядом с кузницей. В станке коня фиксировали. Беспокойных коней даже подвешивали на подпругах. Каждое копыто привязывали поочередно, зачищали, и к копыту на секунды прикладывали раскаленную подкову. Охлажденную и уже подогнанную подкову затем прибивали к копыту специальными гвоздями. По размеру копыта ковалась и подкова. Главное в кузнице - это большая наковальня весом не менее ста килограммов. Затем - горн для нагрева металла в горящем угле (каменном или древесном). Меха, установленные с боку горна имели деревянную ручку. За нее дергали вверх - вниз просто мальчики, чаще молотовой или заказчик работы. Бывало заказчик, он же и молотобоец, бьет кувалдой по металлу, по месту указанному кузнецом небольшим молотком, а кузнец рулит металлом.

Уголь в село поставляли угольщики на повозках. Они же снабжали углем сельчан, имеющих самовары (древесный уголь шел).

Около кузницы, на старом мельничном жернове шинковали колеса для телеги и тарантаса. Ее клали ступицей в центральное отверстие жернова. Шину сваривали кузнечной сваркой, диаметром немного меньше обода колеса. Шину нагревали для расширения и горячей надевали на деревянную окружность колеса. Потом колесо охлаждали водой, и шина прочно охватывала колесо.

В кузнице были установлены и слесарный станок и сверлильный. Имелись большие и малые тисы, ухваты всяких видов, секачи-ножницы для резки «жести» - листовой металл. Инструмент был здесь и заводской и своего кузнечного производства. Кузнец был самым высокотехническим человеком на селе и умел все делать по металлу, он и сельхозинвентарь у крестьян любой ремонтировал.

Самым популярным кузнецом в Зуевке был Михаил Иванович Пустобаев, его кузня была около церковной школы. Раньше он работал на заводе в Петербурге, объехал всю Россию и был даже в Манчжурии. В Зуевке женился и осел. Хотел очень иметь сына, который, наконец, родился после 7 девочек. Затем еще родилось два сына. Вторым кузнецом был Павел Агибалов, специализировался он больше на слесарных делах. Изгороди с красивым арнаментом мастерил, церковная изгородь его работа. Третьего кузнеца забыто имя. Он и жил и работал на улице Девица. Его фамилия Соложенков».

 

СЛУЧАЙ В СЕМЬЕ МЕЖИНЫХ

 

Яша и Жора крепко спали, когда их мать хлопотала над выпечкой булочек. Свою булочку она посадила крайней на листу, она без монетки. А над тремя остальными она особенно постаралась, чтобы были они абсолютно одинаковыми. И чтоб никто из трех ее мужчин не мог догадаться, в которой из булочек пятак старинный запечен.

- Поставлю перед ними их рядком и пускай сами выбирають - улыбалась у печки Маша, ставя лист с булками на загнетку. - И че ево на благовещенскую удумали вызывать. У праздники их прямо завсегда заседать и раздираеть, - сердилась Маша. Петр в это время уже подходил к дому волостной управы, которая внизу за Тепловкой размещалась.

«Ждать ребятки меня будут. Будем определяться, кто же первый из нас из лукошка семена в парную землю бросать будет. Яшке уже два года сподряд пятак доставался. Хотел нынче булку с пятаком Жоре подложить, Яков стал уже большенький, понимает и не так радуется. А младшой все за чистую монету принимает. И серчает (обижается) когда пятак ему не достается». Размышления Межина прервал голос сзади:

- Заходи, Межин, улыбаешься, стоишь тут.

Покуривая, на крыльце стоял Ефим Занин, председатель Зуевского волисполкома. Петр молча последовал за ним в пятистенник с открытой на просторе верандой, с высоким крыльцом, с навесной крышей из жести.

«Правильно теперь о них толкуют, мол, правители нынешние лгуны и нехристи. На благовещянье гнезда ворон не вьет, а они, видать, и нынче заседают. Вон и Парса сюда метит. Уже говорили, тут снег с крыши сваливал и ногу схрястал».

- ПётрПавлович! Напоминок легок, - осклябился Иван Юрин, скруткой дымя.

- Рассаживайтесь, хватит курить нас травить-то, - сердито зашумел председатель. - Петр сосчитал - одиннадцать человек собралось. По извещению догадался, что это и есть совет товарищества по земле. На совет приглашен Петр. Открыл заседание товарищеского совета незнакомый человек: высокий, худощавый, коротко постриженный, с черными как смоль кудряшками. Лет сорок ему, в кожаном пальто, всё бегал глазами по сидящим в зале. Он сидел между Заниным Ефимом и Макаровым Павлом. Подавая лист бумаги сидящему особняком Гребенину Марку. Он попросил слово и назвался Шифрановским, уполномоченным по особо важным делам по Самарской губернии.

- С этой тройкой начальников я вчера познакомился, - обвел глазами сидящих людей за поперечным столом. - Они подобный вопрос вчера без меня тут блестяще решили.

- Я потом поясню, кто вчера не был, - перебил его Занин. Петр отметил его как особо красивого мужчину: лицом и прической белых волос, чертами утончёнными, женскими.

- Кортунов Павел здесь? - спросил Занин.

- Да! - ответил житель. Петр знал его, молол он на его мельнице не так давно, рассказывал в сторожке за обедом о плене Австрийском, на котором побывал после Германского фронта. Дело шло к расстрелу или повешанию, «Красный крест» помог.

- Горлов Максим? - Денисов Петр? - Юрин Иван? - Шмайлов Григорий? - Полянских Павел? - Иванов Иван? – За исключение Иванова Ивана все откликнулись Занину. Петр как раз сидел за продольным столом у него напротив. Все ему видны были, окромя Шифрановского.

- По нынешней повестке пару слов, - Занин поискал на столе бумажку и начал ее читать:

«Об использовании и включении дополнительных площадей в фонд общественных резервов товарищества. Касаемо землевладений принадлежащих Петру Павловичу Межину. Излишков, разумеется, его пашни, лугов и сенокосов, - он замолчал, оглядывая всех. Указал Петру рукой сигнал вставать. Петр медленно повиновался. Он хотя и слышал вчера, что у Трифона Неклюдина чуть ли не всю землю отобрали, но он купил свою землю. Трифон же получил ее в дар от деда. Поэтому и надеялся на смягченииесвоей участи.

- Тебе ясно, что землю ты получишь, как и все сельчане - паем? Ровно по количеству едоков, сколько положено. Остальное обобществляется или изымается в госфонд. По инструкции предревсовета значится так: от товарища Макарова Павла Григорьевича. Знаешь ты ево, да? - Так вот. По тем бумагам, что нам представил товарищ Шифрановский, постановление это правильное. Мы действуем, так сказать, по закону. И отметь это там, в протоколе у себя товарищ Гребенкин, то же самое отметь и в нынешнем протоколе.

Занин для верности даже заглянул в тот лист, в который аккуратный Марк Васильевич что-то карандашом химическим вписывал и тщательно подчёркивал. «Тоже пишет для истории», - подумал Пётр. Сам медленно поставил правую руку как школьник на локоть:

- А вопросик ему задать можно? – опередив его вопрос, спросил Юрин.

- На это мы и собрались сюда, чтоб обсудить и за и против, - приседая, сказал ведущий.

- Он вот тоже, как и Трифон скажеть, мол, што наследство это, то да се, – Иван Парса ухмылялся. - Слыхал, потому и говорю. Вот сумление закралось. Легко как то усе, как манная ему с неба. И тебе землицы поле цельное. И в подарок мельница. Иде мене он, и Ваську, революционера у прошлом - эксплатировал. Это узялось у Межина откудова? - Иван, которого в селе не иначе как Парсой все звали, присел на свое место.

- Отвечай Межин, своему бывшему работнику, - предложил Петру Ефим Занин.

- А что отвечать, коль и в писании сказано, что власть есть насилие. А коль так, то делайте как знаете, По рекомендациям Шифрановского ли, по инструкциям ли товарища предревкома Макарова Павла Григорьевича. Законом велено отобрать - ему я повинуюсь. Оставьте земли и недвижимости для семьи малость - и ладно. Юрин тут спрашивал, мой, капитал откуда? Отцом и матеью всё заработано, не краденное это. Отец - известный в прошлом депутат Самарской думы. Мне купец Иголкин сообщал: родители долгое время в имении помещика Льва Николаевича Толстого работали. Не рядовыми работниками разумеется. Вот и накопился у них для меня капиталишко.

- Они у кубышку капиталишко для тебе накапливали, а люди на них спину гнули, работали от зари до зари, да? - съязвил Юрин. – Я предлагаю - и землю, и мельницу у Межиных отобрать. Следом за ним предложил это же и Максим Горлов.

- Других нет больше предложений? - уточнял ведущий, оглядывая сидящих в зале.

- Минуточку, поправка, - заговорил уполномоченный Шифрановский. - Об изъятии в общественный фонд такой недвижимости как мельница сверху указаний не поступало. Давайте пока ограничимся землей. Оставьте для проживания десятин эдак... . Словом, по местному постановлению и решайте. На едоков говорите - их у него четверо? При мельнице отрубов парочку семье и оставьте. – С ним не спорили и не предлагали нового. За это и подняли руки.

Петр из конторы волости отправился в сторону церкви, где шла полным ходом праздничная служба. Шел и не видел под собой дорожки, пока в изгородь не упёрся.

«Тесть с тещей там, - опомнился он. - Маша сказала, что одна без него на службу не пойдет. - Скажу, мол, в волости предлагали опять писарские дела. Получил, мол, новое назначение. А я задумывал землю очищать от сорняков, больше паров чистых оставить. Снег есть, влага в пашне будет - будут пары, будут и озимые».

Петр убедился на собственном опыте, озимые урожай дают в любой год гарантийный. И тесть об этом ему рассказывал, что у него в засушливые годы только и выручала рожь. Она в любой, самый плохой год давала урожай не менее 30-40 пудов. А в урожайные годы намолачивали по 120 пудов и более. А тут стали поговаривать о завозе озимых сортов пшеницы, и Петр уже в 20-ом году хотел закупить ее семена.

«Вот теперь узнает Маша и расстроится. Ладно, хоть мельницу не отобрали».

В церкви оказались и его ребята со стариками, они тоже откланивались на образа. Завидев отца, Георгий помчался ему навстречу с сообщениями, что его они ждали.

- Там и Яшка с ними молится, - лепетал он. - А бабушка отцу Евгению подпеваеть. Мне идти к ним или домой с тобой пойдем?

- Домой лучше, за Яшкой только сбегай. – Но Жора продолжал рассказывать:

- Я во сне нынче увидал - как в одной из булочек я пятак нашел. И как ты потом взял меня с собою в поле. Там я много насыпал зерна в карман. По краю поля хожу и горстями зерно разбрасываю. А Яшка граблями землю разравниваеть. Там я и кучи мела видел.

- Это не мел, а гипс. - Сын отцу напомнил о наболевшем. Гипс против рассоления почв ему из Самары привезли. Он ждал, появится путь и его разбросает под бороны. Потом сеялки пройдут. Астрапаторами кое-где пройдут. Мечты в одночасье рухнули.

«Отрежьте ему там к мельнице отруба два», - вспомнил он разговор на заседании.

Пётр слушал, словно глухой их решения и из сказанного мало чего помнил.

«Ну да бог с ними, буду молоть, как делает тесть, и этим проживём».

- Говорят, Трифон уезжать собрался, на власть разобиделся, - проговорил он вслух.

- Эт дяденька тот, у конторе начальником работал? - спросил Жора.

- Да, тот, - Пётр понял оплошность – Неклюдин уезжать в Самару собрался.

- И Петю он, и мать он забереть? – с детской простотой спросил их догнавший Яша. Он часто с отцом ходил на работу. Был там и сын Трифона - Петя. И учились они вместе. На собраниях родительских бывала и мать Пети - Настя. Знал Яша их. - Мама наша добрая и Петина мама тоже добрая и красивая. Пряников в школу приносила, нас угощала.

Пётр потрепал за густые волосы Яшу: «Мамы все добрые и красивые – Яша».

Маша, взволнованная выходила на двор и постоянно выглядывала за калитку. Увидела идущего отца с сыновьями, поспешила возвратиться на кухню выставить обед на стол.

«Напомню Пете о погоде. Нынче с утра самого она пасмурная. Значить будет урожай опять на поле хороший», - напоминала она себе уже в который раз, чтобы не забыть.

- Мама, мама! Чем у нас так вкусно пахнет? - прямо с порога зашумел Георгий.

- Ну, прибыли наконец-то пропадущие! - вместо ответа сердито проговорила Маша. - Отец ваш, где там зацепился? Он есть, али не дюже захотел? Небось, у гости заглянул к кому?

Петр, услышав это, ответил огорчительно:

- Эх, мать, праздник в доме, омрачать его не хочется событиями неприятными.

- Ребята: Яша, Георгий, а ну на лавку быстрей залезайте. Про пятак али забыли?

- Не позабыли! - звонко закричали дети и стали отталкивать с мест один другого. Маша, как и договаривались, первой с листа взяла булочку с секретной пометкой «пусто». Подмигнула мужу, указала ему на булочку с секретной пометкой «да». С монетками две должны были обязательно попасть севцам: отцу и старшему сыну Яше.

Петр забрал булки и разложил их по порядку на столе. Попросил и Яшу, и Григория отвернуться к стенке и по команде отвечать: «Берешь булку, какую? Эту или ту?». Но в результате невинной хитрости отца булочка с пятаком досталась самому младшему из семьи - Жорику. Ему во время сева тоже доверят несколько горстей семян пшеницы разбросать по пашне. А в течение всего года напоминать ему об этом, указывая на его всходы и развившиеся растения. Говорить ему, что это его именной участок. И что он отныне тоже хлебороб.

Предыдущий год участи почётной был удостоен старший сын Межиных - Яков.

- А ну, Георгий, выйди-ка на улицу, и погляди какая там погода. И по приметам определишь, каким урожаю быть в это лето?

Георгий с радостью помчался с пятаком и разломленной булочкой на улицу.

- Там пасмурно, и, толи дождик, толи снег накрапываеть, - с порога докладывал он.

- Значит, быть? – помогая сыну, спросил Петр.

- Значить, быть большому урожаю, - ответили вместе Яков и Георгий.

- Вот это и есть посвящение детей в хлеборобы, мать, - с гордостью констатировал Межин, забыв о неприятностях. - А теперь - наелись? Марш дети! Идите, погуляйте, дайте теперь нам с матерью пообедать.

Дети с шумом пошли на улицу погулять и похвалиться ребятишкам пятачками и булочками. Маша, успокоившись немного после их ухода, спросила Петра:

- Рассказывай отец, чево там тебе наговорили? Неужто опять о налогах вспомнили?

- Хлеще чем налоги. Ты больно-то мать не переживай. Образуется и теперь всё.

- Неужто и наше кровное, наживное отобрать халдеи решили?

- А чем мы лучше тех же Неклюдиных? Говорят: не положено земли иметь столько - и баста. Парса спрашивал: «Откуда ты взял средства на нее»? Правда, о мельнице наши настаивали. А представитель с губернии сказал: «Ее не трогать». Нет, мол, указаний сверху.

-Эх, мать, молчать нам пока – и молиться. На их стороне правда и сила. Расстроился я. Ну-ка, налей по чарочке чего там. За праздник и с расстройства выпьем заодно.

Маша налила в два стакана материнской настойки, стукнулись, звеня стаканами, и молча выпили. Петр после рюмки обычно налегает на огурчики домашнего засола. Засаливала их Маша по особому рецепту: «рецепт Павловых». Его она еще девчонкой освоила от матери, Дарьи Дмитриевны. А та солению овощей училась у бабушки Агрипины Ильиничны.

Семья Межиных считалась в селе благополучной и рукодельной, работящей и скромной, гостеприимной и доброй. Дети в школе были успевающими и примерными. Жили они вдостатке, но этим не кичились, не зазнавались. Чем могли соседям помогали. Попрошаек разных, погорельцев, странников бездомных Маша всегда приютит у себя дома, подаяния щедрые им даст. Найдется у нее всегда слово доброе для людей обездоленных.

Работникрв Петр Межин держал постоянных на мельнице и на полевых работах от трех до пяти человек. Оплачивал их труд Петр щедро. А мельникам: Юрину и Денисову на свои средства выкупил в селе избы пустующие.

- Обидно Маша, насилие новая власть проявляет. Мы же не враги ей. Отдай им землю - и баста. Обжалованию их решение не подлежит. А там и мельницу, скажут: «Давай!» Потом дом попросят под контору, амбары приедут выгребать. С Федяней Павловым так поступили.

- А с Пётой Пономарёвым обошлись по другому што ли? - подсказала ему Маша.

- У Пёты они конфисковали дом и конюшню с живностью за связи с белыми. Говорили, он коней им выделял для боевых действий против красных. Петру припомнилось, как у них в доме казачий разъезд ночевал. Один казак забрал коня резвого, Седло накинул своё и ускакал.

- Петь, кабы и к нам начальство за того коня не придралось, - встревожилась Маша.

- Не будем гадать Маша. Что будет - то будет. Ко мне айда, завтра будет день, будет и пища. Ну, их к дьяволу. - Петр потянул Машу к себе. Усадил на широкую лавку. Налил наливки и себе и ей в стаканы. Она хорошо бодрила и отвлекала от тяжелых мыслей. Выпили до дна, наспех закусывали. На Петра нахлынули любовные чувства к Маше. Он привлек её к себе, крепко обнял и стал целовать в губы крепко. Пётр словно не жену целовал, а постороннюю девушку совсем молоденькую, нежную, трепетную и тоже очень красивую.

- Што ты Петя, ошалел што ли!? Ай, худое погластилось? Ребры у мене позатрещали.

- Пойду, засов в сенях задвину. Прибери пока тут со стола постель раскинь. Вот, недух нечистый, выпил чуть и начал ерепениться. Егоркой я када заберемила, помню. Так вот ты повалить спешил. А щас на ково, на дочку што ли метишь?

Но Петр ответить ей уже не успел. Он сам вышел в сени, закрылся. Придя, молча сгрёб жену в охапку и, не обращая внимания на ее отбои кулачками в грудь, втащил Марию на скрипучую кровать. Волнуясь, Пётрпытался раздеть ее, но неожиданно получил ответ:

- Петь, дури и не канительси, я сниму всё сама.

Тогда он спешно принялся сбрасывать с себя всё одеяния. И выйдет у них любовь как никогда обоюдно сладкая. Почему их так влекло тогда друг к другу, поймут они позднее. Они долго потом лежали на ложнике, разговаривали, планы наводили, блаженствовали.

 

ЗАВШИВИЛ НАРОД

 

Петр ранее не забывал вписывать в дневники события, а тут на два года замолчал.

- Записать хотя бы чего еще помню о белых, о красных, - сказал как-то он Маше. А Яша рядом был в это время, говорит ему:

- И об нас, пап, напиши, как, помнишь, за гранату маманя нас ругала?

- Напишу сынок. Но в костер предметов незнакомых не бросай. Договорились? «Восемнадцатый по двадцатый годы от эпидемий унесли много жизней. В восемнадцатом свирепствовала испанка, потом тифы: сыпной, возвратный и брюшной. Известно, что переносчиком сыпного тифа является вошь. А вшивость была всеобщая. Вполне обычным явлением было, когда женщины «искались». На крыльце или завалинке сидит одна, а вторая лежит у нее головой на коленях и первая частым гребешком вычесывает из волос насекомых на белый лист или на платок и с хрустом давит их ногтями. Это отнюдь не считалось зазорным. И к нам ходили по вечерам Уляша и Саша. Маша лампу яркую в доме зажигала, и они поочередно начинали искаться. Одна из них распустит косы длинные и говорит: - «Поищи мене кума». Маша в ее голове часа два к ряду возится. Потом их роли менялись.

Завшивливал народ в основном от истощения и от нужды. Сменить было белье порой нечем. Не было мыла одежду и белье постирать. Поэтому в результате бессменного ношения штанов и рубахи у людей накапливалось вшей бесчисленное множество. В ошкуре штанов было их излюбленное место обитания. Оттуда вши потом расползались по всему телу и попадали даже в постель, в подушки, в дерюжки, в ложники.

Водились в постелях и блохи, в расщелинах стен, кроватей, на полатях у многих сельчан водились и клопы. И хотя борьбу с ними вели множеством народных способов: махоркой, пахучими травами (бесиво или белена). Но результатов эффективных не получалось.

Эффективным средством для мытья головы считался щелок (древесная зола-пыль). Белье в основном дезинфицировали прокаливанием и кипячением.

И все же эпидемии всех мастей те годы косили людей беспощадно. Вдобавок ко всему сказанному и медицинское невежество было исключительным. Как-то бабка Евлеха говорит Марии в церкви: «Я вылечилась от тифа брюшного только квашеной капустой. Все время ее ела». А Яша с ними в это время был. Годиков-то ему было чуть больше десяти. Но он все же полюбопытствовал:

- А много времени бабушка ты болела?

- Шесть месяцев, - отвечает бабка, не осознала, что она выжила не благодаря, а вопреки лечению. В то время были еще случаи заболевания черной оспой. Прививки уже проводились, но некоторые уклонялись от них. Среди отболевших много «рябых», т.е. со следами оспы.

В знакомой семье заболела девочка. Она осталась без прививок. Мать «пожалела» и в результате эта девочка была страшно изуродована оспой (Анисья Папина).

Недавно появился новый фельдшер в селе - Алексей Никонорович Занин. Он местный, Зуевский. Отсутствовал в селе в связи с гражданскими событиями. Еще во время первой мировой он окончил какие-то курсы и был ротным фельдшером, потом работал в госпиталях. Человек он способный, лечит все болезни. В селе поневоле станешь универсалом. Обращаются с разными болезнями и каждому надо помочь. Вот и накапливается у медика опыт.

Однажды взволнованная Маша прибежала от родителей. «Мама сильно заболела». Быстро я собрался и отправился к Занину. Он поставил диагноз: «Сибирская язва». Сразу поехали в Утевку, там врач ввел ей сыворотку. На сутки опоздай, то могло быть поздно».

 

БЕЛЯКИ В ЗУЕВКЕ

 

«Гражданская война Зуевки коснулась мало. Хотя среди участников в ее событиях Зуевцев было много. Воевали они больше на стороне красных. Кажется, в восемнадцатом году заехал в село взвод казаков. Все они такие крепыши бравые, бородатые - позавидуешь. Пробыли казаки недолго, проездом, а может с разведывательными целями в село заскочили. Начальство местное испугалось, попряталось. Дня два беляки кого-то поджидали. Знамя свое, и сейф железный в виде сундука у них. Говорили, что сейф с наградными крестами, для награды особо отличившихся казаков и офицеров. Но вот на горе со стороны Утевки показались всадники красных. С расстояния километра казаки открыли огонь по ним из винтовок. Сделали выстрелов тридцать и отправились в сторону Землянки (Алексеевки).

А позднее от Кулёвки - в сторону Гальтевки строем двигалась казачья сотня. Через десять, пятнадцать минут от Кулешовки начался артобстрел. Я взобрался на мельничью крышу, откуда было видно с десяток разрывов, но неточных. Сотня казаков машинально рассредоточилась, ускорили ход и вскоре ускакали за гору. И мне подумалось тогда, не эту ли сотню ожидал в Зуевке тот взвод бородатых казаков-красавцев, от ухаживаний которых еще долго потом сохли сердца у многих вдовушек зуевских».

И автору этих строк известны отзвуки гражданских событий.

В мае месяце 1982 года сельчане были заняты огородничеством, Глебов Михаил Иванович копал грядку лопатой под картошку. Местность склоновая у берега Ветлянки Ехвилова конца. Сбрасывая ежегодно с лопаты землю под склон, он и добрался до «клада» окованного сундучка. От длительного хранения сундучок, естественно, стал трухлявым, но содержимое его сохранилось. Как потом Мишка «Милай» мне рассказывал, что в сундучке он набрал целых две пригоршни медных, потемневших от времени наградных крестов Мальтийской формы. Поглядели они с женой на них и раздали соседним ребятишкам на игрушки. По моей запоздалой просьбе принес он и мне тройку Георгиевских крестов. Очистил я их бархоткой, прикрепил один на костюм. К вечеру и явился я домой «героем».

«Разговоры о том, что белые и красные грабили в гражданскую войну жителей, в Зуевке редко случалось такого. Как красноармеец забрал у нас лошадь, и всё на этом.

Позднее через Зуевку проходил второй Пугачевский, а затем третий полки. Оба останавливались в селе на ночлег. В этот период к вечеру открылась пулеметная стрельба. Ребята мои еще были на улице. Прибегли с сообщениями, мол, стрельба пробная.

С прибытием первого полка, к нам на ночлег попросилось восемь красноармейцев. Вечером, когда стемнело, ввалилось еще четверо. Маша смогла их накормить и разместить на ночлег. Рассказывали потом сельчане о мелкой пропаже кур, овечек и другой домашней живности. А когда другой полк проходил, то у нас останавливалось командование полка. Маша для них приготовила угощение из своих продуктов. Гости остались довольны гостеприимством. Но когда Маша на кухне готовила ужин, один дурак - иначе его не назовешь - около нее играл с револьвером: то подбрасывал его, то делал вид, что стреляет. Маша пугалась, а ему это нравилось. Заигрывал с молодухой, но все обошлось благополучно.

Яша наутро рассказывал нам, как один красноармеец демонстрировал им взрыв гранаты. Он швырнул ее в речку - взметнулся фонтан на 4-5 метров в высоту. Ему и детям этот фейерверк был интересен.

Обоз - повозки с боеприпасами - красноармейцы оставили на ночь на площади у церкви, без охраны. Подростки, в их числе Яша с Георгием, начали шарить по повозкам, стащили, что под руку попадалось. Кто-то из ребят стащил цинковую коробку с винтовочными патронами, кому-то достался снаряд с гильзой от шестидюймовой пушки. Нашли солдаты снаряд потом - отобрали. У моих ребят оказался шомпол винтовочный. Или дал кто им его, или сами у ротозея отвернули. Они его использовали вместо тросточки.

А снаряд от трехдюймовки ребятишки сохранили и решили подорвать. Притащили его за село, нашли яму, в которой когда-то делали саманные кирпичи. Костер в ней развели, в середине которого снаряд и был размещен. Костер подожгли, а сами отбежали метров на сто, спрятались в канаву, ожидая взрыва. Костер горел, взрыва не последовало. К кострищу подходить не решались, вдруг бабахнет. На следующий день снаряд утопили в речку. Эхо гражданской войны прозвучало позднее. Один мальчик, с которым и Яша был в дружеских отношениях, нашел где-то гранату Мильса без взрывателя. Поковырял в дырке и увидел, что-то там блеснуло. Мишей звали мальчика. Он решил, что там наплавлено олово. А олово требуется для утяжеления «битка-казанка» для игры в «бабки». Мать его топила печку русскую. Миша сунул гранату в топку - на горящий под. Матери некогда было с ним возиться, взяла кочергу и выдвинула гранату из печки. «Не мешай» - говорит ему. Через тройку дней мать на задах на таганке варила кашу полевую (сливную - по-зуевски). Кашу она слила и поставила на угли допревать. А в это время Миша и сунул гранату в костер, чтобы олово выплавить. Бабахнуло так, что от котелка и от костра ничего не осталось. К счастью, осколки пролетели выше».

 

Голод в Поволжье.

 

Подушный пай земли, обещанный властями, Пётр получил в канун посевной. И не на своей окультуренной земле, а в стороне святого лога. Там раньше родники били и проточные ручьи питали. Но по мере выделения в тех местах общественных наделов, владельцы мало помалу те родники стали забивать в целях осушения. Забивали ветошью, коноплёй, ненужной одеждой, мешками. Заглушили и завалили привозной глиной и сравняли с землей. У Межиных на участке от проточного ручья оставались канавы, поросшие осокой и камышом.

Амбарные запасы общественного зерна в селе продотрядовцы резко сократили, оставили не более нормы на посев отведенной земли и минимальный продзапас. То же они сделали и с амбарами Межиных, Трифона и т.д. Расчет на выживание у Межина и Субботина оставался - гарции мельниц. Но сельчане мололи теперь мало, так как восемнадцатый и девятнадцатый годы по урожайности были посредственными. Да и сеяли в эти годы очень мало - не было стимула, так как знали: все, что уродится, власти отберут.

В дневниках Петра и Бориса Кроткого записано:

«Около села на выгоне стоял большой общественный (казенный) амбар. В нем хранили резервный запас зерна на случай неурожая. Амбар вмещал около трех тысяч пудов. Он являлся неприкосновенным. И вот приехали забирать это зерно. Около амбара собралось человек двести. К дверям приезжих не подпускают. Через пять часов приехала группа красноармейцев и открыла огонь из винтовок, правда, стреляли в воздух. Женщины моментально разбежались. Мужчины, понимая бесполезность сопротивления, в этой акции участия не принимали. И только мальчишки с интересом наблюдали и видели, как вывезли «НЗ» подчистую.

И вскоре пришла беда. Голод. В связи с этим, подумалось: А не насильники ли непременно и всегда приходят у нас к власти в глубинных деревнях? Власть не помогала.

По Сталыпинской реформе в поисках лучшей доли приехал на поселение в Степное Заволжье Андрон Чех. Крестьянин с Полтавщины: многодетный, трудолюбивый, но пока бедный. Лето 1910 года на подорожные деньги обустраивался с жильем в поселке «Чилиговый». В зиму саманная хатка для семьи была готова. Местный землемер участок земли Андрону нарезал в размере шести отрубов (11 га каждый). Получил он и деньги ссуду на скот и сельхозинвентарь. «Счастье-то, привалило мне какое!» - радовался он.

Но к его несчастью в одиннадцатом году во всем Поволжье случился очередной неурожай. Нечем кормить семью переселенцу, нечем платить арендную плату за землю и инвентарь. А жить как-то надо. Андрон влезает в долги под будущий урожай. Но и следующий дал зерна не настолько, чтобы перекрыть все долги. Андрон, будучи по характеру гордым, отказывается добровольно платить часть долга. Волостная стража арестовывает Андрона и сажает в кутузку. Обманув стражу, он сбегает из нее и, вооружившись охотничьим ружьем, превращает свой домик в неприступную крепость. Единственное окошко он приспосабливает под амбразуру крепости беглеца-вольнодумца. На уговоры местного пристава и трех стражников сдаться властям Андрон отвечал оружейными выстрелами. Как потом стало известно во всех поселках и в Зуевке, Андрон живьем властям не сдался. Говорили, он толи сам застрелился, толи его застрелили стражники. Но хоронили Андрона Чех жители как героя.

Совпадение или закономерность, но последние три десятка лет, оканчивающих на единицу, бывали особо засушливыми (1891, 1901, 1911гг.). И в 1921 году всё лето стояла небывалая засуха. С апреля и до осени не выпало ни одного дождя. Не было и зимой снега на полях. Посеянное в сухую землю зерно не взошло. И только кое-где весной появились зеленые островки озимых. Но и озимых было слишком мало у сельчан в Зуевке. Пожалел и я упущенной возможности на землях больше разместить озимых.

И только кое-где часть высеянных семян удалось компенсировать, земельные участки либо в низинах, либо в других защищенных от суховеев местах дали зерно. Но косить было нечего. Ходили по полю и руками собирали отдельные щуплые колосья. Травы также не уродились. Лишь кое-где зеленела трава катун (перекати поле) - очень грубая, колючая. В обычные годы ею брезговали. Но в это лето и ее подобрали, чтобы в зиму коровёнку одну хотя бы оставить. За целый день ее один хозяин мог собрать всего полвоза, а на зиму корове нужно десять возов сена. Вот и пришлось к весне коров сельчанам докармливать соломенными крышами. Счастье выпало тем, которые под солому на крышу стелили съедобный камыш.

Предчувствуя наступающий голод, народ разбегался. Большая часть зуевских переселенцев двинулась в Среднюю Азию, некоторые поехали в Сибирь. Неклюдин с Настей сообщили Петру, что они в Ташкент уезжают к Настиной родне. Адрес ему оставили, предупредили, что и его здесь власть намеревается преследовать. Украинцы, опасаясь голодной зимы, с поселков подались на старую родину. Окна и двери позабивали и в путь отправились на подводах. И осталось в Зуевке к осени 160 дворов. Скотину из-за бескормицы порезали и поели. К весне 1922 года на все село оставалось две лошади и двенадцать коров. Осенью, с наступлением морозов, люди начали умирать от голода.

Никакой помощи голодающим еще не было. Люди ходили как тени из двора во двор, из села в село, просили подаяние, просили в обмен на вещи хлебца кусочек или молочка стакан. Приходят и к нам две женщины и слезно просят: «Пустите нас хотя бы в погреб». Маша отвечает: «Да там же ничего нет». - «Все равно пустите, может там, какая лягушка осталась».

А Яша отдал любимого кота приятелю (на еду, конечно). Голубей, галок, даже воробьев в селе не осталось - всех переловили и поели. Раньше этих птах в окрестностях было очень много. Умирали до 10-12 человек в день. Копать могилки в замершей земле ослабевшие от голода люди не могли и покойников без гробов привозили на санках в церковь для отпевания и оставляли их в холодной тиши. Когда накапливалось их некоторое количество, то один из оставшихся владельцев лошадей (Константин Пеньков) подъезжал и грузил их как дрова в сани и увозил. Недалеко от кладбища стоял пустующий «казенный» амбар - его-то и использовали в качестве морга до весны.

В ноябре детям стало оказывать помощь «общество друзей квакеров» - английская религиозная секта. Оно взяло благотворительное шефство над голодающими детьми Бузулукского уезда. Была организована столовая в приюте для безродных детей. Ежедневно каждому ребенку давали порцию рисовой каши, стакан какао со сгущенным молоком, кусочек шоколада и ломтик хлеба (граммов 150) из белейшей муки. К январю во всех селах Поволжья открылись столовые и для голодающих взрослых людей. Общественные столовые снабжались продуктами на средства великого Норвежского гуманиста, ученого (писателя) Фритвофа Нансена. Больным и престарелым паек выдавался на дом представителем местной власти. Сельчане способные прийти в столовую, обедали там. Основными распорядителями общественными продуктами были: Занин Ефим Алексеевич, Гребенкин Марк Васильевич и Макаров Павел Григорьевич. Естественно, в условиях жесточайшего голода нужна была этим людям высочайшая ответственность за общество, за детей, в конце концов. И совесть должна у руководителей ответственного периода быть кристальная, всё проходило через их руки.

О Гребенкине и Макарове в селе плохо в этом плане не говорили. А Занин не брезговал гуманной помощью и лично пользовался ей. Говорили: «Опять нынче Белый (кличка из-за светлого цвета волос) свою собачку Марсик на глазах голодающих кормил шоколадом».

И все же, на каждого взрослого тарелка супа и ломоть хлеба явилось их спасением от неминуемой гибели. До открытия столовой много людей в Зуевке умерло от голода. Как ни мала была эта помощь, но все же смертность резко снизилась. В Зуевку приезжала с контролем представительница квакеров - уже седая невозмутимая дама, точь-в-точь гувернантка в рассказе Чехова «Дочь Альбиона». Звали ее мисс Ракстор. Останавливалась она всегда у местного священника Евгения Короткого. Как-то я пошел к ним за Яшей, он там с их сыном Борисом заигрался. В это время она приехала к ним с корреспондентом-литератором Уильдером. Мистер, оказывается, их задержал на вечернюю службу, сходить с ними решил я. «Я с Ви?» И показывает в словаре «богослужение». Они его поняли и проводили в церковь. Потом мне рассказывают:

- Заходим внутрь и первое, что мы увидели по левую сторону от входа - на скамьях и на полу не менее 15 покойников без гробов. Объяснять ему стали, почему они здесь, а в это время подъехал Костя Пеньков, стал грузить трупы в сани и увез их за село. Представляю, какое впечатление произвело на него все это, и какую статью написал он в свою газету.

Дети из любопытства (12 лет) бегали вслед за санями к амбару. Оказалось, что он заполнен (пространство между закромами), двери уже не закрываются. Поэтому трупы стали складывать в ригу на соседнем гумне. Борис и Яша отправились туда и вдруг увидели: бежит собака, неизвестно каким образом выжившая, и тащит в зубах человеческую руку. В риге плетневые ворота были приоткрыты, заглянули внутрь - там кучи трупов, часть из них обезображена одичавшими собаками. Дети были очень напуганы этой страшной картиной, походившей на кошмарный сон. Случалось в эту зиму и такое, когда люди из этой риги ночью увозили трупы на еду. Очевидцем такого кошмара был лично и я.

Однажды ясной зимней ночью в свете луны из окна своего дома я увидел, как из проулка выходит человек с санками. Я подозвал Машу - стали смотреть вместе и разглядели - он везет труп. Я сказал Маше: «Может быть, этот человек спасет свою жизнь».

По-разному мои сельчане в этот трагический период выживали. Тесть и тёща, посоветовавшись, пришли к нам и объявили о намерении обменять свою мельницу на продукты питания, объявление в волости висит такое. «Не умирать же двум семьям с голоду», - решили мы. И вскоре Михаил Евстафьевич не стал хозяином своей любимицы ветрянки. Зато нам всем удалось выжить. А старики внешне изменились, словно в клетку невольную их посадили. Маша с ребятами постоянно жила у них. Стараясь всячески подбадривать их, нежно ухаживала за ними, травами лечила. К весне двадцать второго года тесть совсем занемог и умер. Мы понимали, что одна в доме теперь и Дарья Дмитриевна долго не протянет. Позвали ее жить к себе. Но теща идти наотрез отказалась: «Умру но у своем дому», - говорила она. И мы решили сами перейти жить к ней.

- На родительском поместье оно спокойнее будить жить и нам, - заключила Маша.

 

В ПОИСКАХ ЛУЧШЕЙ ДОЛИ Доня Меженина (Иванова) справа. Иван Дементьевич Иванов (сидит слева)

Иванова (Денисова) Аграфена с внуком Ваней.

До нас у тещи проживала соседская девочка - Доня Иванова. Так бы и жила, но начался голод в Зуевке. Иванов Иван Дементьевич (отец Дони) с сослуживцем Антоном Солоповым (из села Кулешовки) забирает жену Груню, трёх дочек и отправляется в дальний путь в поисках хлеба. Холстов в дорогу набрали на обмен, деньжат прихватили от продажи коровы и лошади. Уезжая, Ивановы наказывали нам приглядывать за выстроенным только что домом. Иван Дементьевич лес на него заслужил в революционных делах на судоверфи.

А в наш бывший дом волостной комитет за революционные заслуги вселил Шацких Моисея Васильевича. Он тоже служили еще при царе в шестнадцатом году на строительной корабельной верфи в Одессе. Все плотники-краснодеревщики и в гражданскую войну так и продолжали там служить.

Иван Дементьевич надеялся и в Сибири хлеб зарабатывать столяром-краснодеревщиком. А его Груня (Аграфена Ильинична) умела ткать любые полотна на станке, изготовленном золотыми руками её мужа. Середняками были Ивановы, любили дочурок: Танюшу, Дашу и Дуняшу, души в них нечаяли. Бывало, целыми днями мастерил Иван станки или кадушки, обменивая их на хлеб, тем и кормил семью. А Груша хлеб зарабатывала ткацкими работами, хлопотала усердно по дому. Понемногу собирались средства, на которые они собирались приобрести себе лошадь, а затем и взять землю в аренду. Но, предвидя голодную и холодную зиму 1922 года, Ивановы решили ехать к дядьям за Новосибирск. Старшей дочери Дуняше шел восьмой годок, Танюше – четвёртый, Даше второй. Ехали всю зиму в теплушках и на платформах, на станциях обменивали вещи на хлеб. Тем в дороге и питались.

- Занемог Иван Дементьевич в пути, - рассказывала потом бабушка Груша своим детям и внукам, - заболел тяжело и на платформе умер. Похоронили мы его на одной станции.

В тех краях и пришлось Аграфене надолго задержаться. Друг мужа – печник Антон посоветовал Аграфене Ильиничне детей отдать в омский приют. Она согласилась.

- Посадили нас в плетёную кормовозку и повезли с той станции в город Омск. – Это рассказывала старшая дочь Евдокия Ивановна Иванова уже своим детям. - К высокому дому подъехали, изгородь железная вокруг. Вошли за ворота во двор. Мама и дядя Антон велели мне идти к дому с сестренками. А сами за стеной другого строения остались.

Встретили нас на крыльце женщины, спрашивали: «Чьи, откуда?» Поговорили, и женщина повела всех по коридору в комнату. Там нас остригли, сменили одежду и уложили спать на разные коечки. Утром Танюши не оказалось рядом. Сказали, что в другую группу перевели. Даша пока со мной оставалась. Потом заболела Даша. Увели и ее от меня. Я знала, в какой корпус ее поместили. Несколько раз ходила к воротам того дома, но войти боялась. Так больше мы с ней не и встречались, не знала я больше и о судьбе Танюши.

Через два года за нами пришла мама с дядей Антоном. Меня им удалось сразу отыскать. Долго им пришлось искать и узнавать Танюшу среди девочек сидящих на песке. Она выросла и стала неузнаваема. Дядя Антон её определил как-то в большой группе девочек. Или он наобум сказал, чтобы успокоить нашу мать: «Вот Грунь твоя дочка - бери ее». И мы девочку эту взяли. А Дашеньку мы так нигде и не нашли. Ходили по баракам, сказали, что она умерла.

Домой мы уехали на лошади, запряженной в подводу и купленную мамой. Скопила в работниках мама деньги немалые по тем временам. Всю жизнь потом рассказывала, как боялись они с Антоном Солоповым. А вдруг их кто-то обворует на дворах постоялых. Обошлось, слава богу. Но случилось несчастье, доехали с деньгами домой, и тут реформа вышла. Сильно обесценились наши денежки. Крышку в сундуке обклеивали ими.

А лошадь пригодилась с повозкой, из-за нее мы тоже вступили в земельную общину. Помню, подъезжали к дому на лошадке, а там окна крест на крест досками забиты. Сообщают нам, что баба Даша теперь с Межиными проживает, стоял их дом напротив нашего дома.

 

ПОЛОМАННЫЕ СУДЬБЫ

(Рассказ первый)

 

Такие, оказывается, тут изменения произошли. К Межиным мы и отправились. Чаем, они нас напоили. Яшке уже четырнадцать годков сровнялось, а мне только десять. Тогда мы с ним ближе познакомились. До этого жили на Лешанке Межины. Помню, тетя Маша их ласковая такая, красивая. А Петр Павлович подшучивал над Яшкой, говорил: «Вот и невеста для тебя нашлась». Он скажет, я краснею, стыдно как-то было. Потом, когда их совсем раскулачили, сослать хотели власти Межиных. Петр Павлович после скрылси куда-то. Узнали только в тридцать первом году, в Ташкенте он находился. Бортников Федор Тимофеевич по великому секрету сказал об этом Георгию и Якову, когда подросли они. Говорили, с Настею Неклюдиной сошелся он там, сыночка с ней или дочку они ещё заимели.

О подробностях семейной драмы автор узнал спустя годы от Межина - Георгия Петровича. В Богдановке он в это время жил уже под фамилией Меженин. Он рассказывал:

- Дядя Федя из Ташкента погостить в Зуевку к родственникам приехал. Увидел меня, отозвал и шепчет: «На отца парень ты дюже похожь. К отцу хочешь поехать в Ташкент? Живой он у вас». - Я же гордый был с детства, отец это подчёркивал. Утупился, ему говорю: «Он предатель, жену и детей бросил. Не поеду, пусть сам наберет смелости и приедет к нам».

- Может и приедет, - говорит он, - он сомневается, примете ли вы его, простите ли?

Посоветовавшись с братом Яковом, я и отправился с дядей Федором в Ташкент к отцу. «Лет прошло уже много, как он уехал, узнаю ли я теперь его? – еду в поезде и по дороге думаю это. - Все как на духу ему выскажу про унижения, которые довелось нам пережить».

Вместе с мельницей у нас ведь все и с подворья увели. Одного Чалого только и оставили. И пальцами на нас все тычат: «Вон сынки пошли хромушки Маши, сынки беглеца- помещика». Нигде ходу нам не давали из-за отца тогда. В комсомол не принимали, пока не прибавили к фамилии своей две буквы. После смерти Ленина мода, помню, пошла, или имя свое поменять или фамилию. Или вообще от родителей отречься. Вот мы и подретушировали Межина под Меженина. И дело сразу пошло легче. Меня в тридцать втором году Зуевская комсомольская ячейка даже вожаком своим избрала. А Якова на мельницу помещика Лебедева определили общественным мельником. А до этого у нас с ним одна дорога была - в работники. Днем в борозде быков погоняем, а ночью на лугу их пасем.

После НЭПа в Зуевке опять местные кулаки появились. Середняками их тогда называли. У одного середняка мы с Яковом и отрабатывали за дневную кормежку свою дань. У дяди Васи Останкова (по кличке «Рожок») мы батрачили. Жить-то надо нам как-то было. Дом срубовой мы на саманную кухню поменяли после отъезда отца. На эти средства жили, и этого хватило ненадолго. Часть из денег пошла на оплату врачу, который лечил ногу маме, но так до конца и вылечить не смог. После этого наша мама и вовсе ушла с головой в религию. Говорит, что бог ее наказал. И, что отец наш (муж ее) уехал - тоже бог наказал».

- С такими мыслями и воспоминаниями я и ехал в Ташкент к отцу. Приехали мы с Федором Тимофеевичем, у себя в квартире организовал он нашу встречу с отцом. Увидел я его и все мои представления о нем, как о плохом и бездушном человеке, сразу же развеялись. Как только он обнял меня со слезами на глазах и заинтересованно стал расспрашивать о нашей жизни, о матери, о Якове и обо мне, он опять мне до боли стал близким. Пил он в этот раз очень мало, а сидел со мной рядом и разговаривал, не умолкая разговаривал. Потом он позвал меня ночевать к себе. Познакомил меня с добродушной женщиной, просил тетей Настей ее называть. Раньше я знал её, но забыл её черты за долгие годы.

-Забыл ты её, а Яша, небось, помнит, - грустно проговорил отец.

К вечеру появился у них в квартире Пётр, он примерно ровесник Якову. Лет семи девочка Лена у них. Она усердно играла со своими куклами на низеньком столике. Из откровенного разговора с отцом я узнал, что и Петр, и Лена от него рожденные. А Трифон Неклюдин, как только они сюда приехали, сразу же морально сломался, затосковал, запил и захандрил. Бродя однажды бесцельно по ташкентским улицам, он оказался под колесами какого-то транспорта. Так он нелепо и погиб на чужбине. Вскоре отец и пришел к Насте.

Настя вела себя достойно. Когда фабрику национализировали, она поступила учиться на курсы бухгалтеров-счетоводов. Закончила их и с тех пор в счетном отделе на фабрике работает. Петра с семинарским образованием приняли мастером на фабрику. Вот и свела их судьба.

И тогда я понял, - продолжал рассказывать Георгий, - Петра Павловича Межина жизнь разделила надвое, одна половина его жизни - дореволюционная, вторая - послереволюционная. И склеить его жизнь воедино никому не удастся. И там у него есть семья, есть дети - и тут.

Семья его оказалась для меня родной, гостеприимной и доброй. Пока я был у них в гостях, они ко мне все относились очень доброжелательно. Провожали меня домой с дорогими гостинцами, а отец и с большой печалью в глазах. Он как будто предвидел, с ним мы больше не встретимся. Рассказывали, он после этого сильно запил, по родине, по родным загрустил. Вскоре нашли и его мертвым у забора, вдоль которого когда-то шли мы с ним на его квартиру. Той дорогой он пешочком ежедневно прохаживал с работы домой, из дома на работу.

 

Рассказ второй

(Павел Николаевич Кортунов рассказывает)

 

- Я с группой мужиков тоже отправился в зиму 21/22 года по Оренбургским селам в поисках заработков. Разделились по трое, кое у кого были деньжонки на покупку муки, пшена или зерна. Были и вещи на обмен. Перевалили мешки через плечо и подались пешочком от села к селу. В одном селе Бузулукского уезда остановились на ночлег, а они нам условия поставили. Велят в баню сходить: «Ошпарьте белье крутым кипятком, просушите от вшей хорошенько». И мы отправились в общественную баню. Приходим, а в предбаннике народ толпится. Вместе все - и мужики и бабы. Мы назад, мол, не туды попали. И сзади слышим: «Испужались, видать странние». Пригляделись, а они купаются все вместе. Как на речке заслонили стыдобу ладонью и вошли внутрь, где пар стеною и жарища несусветная.

Накормил хозяин нас щами на ужине. А наутро с хозяйством нас знакомит. На выбор предлагает работу мне, Денисову Василию (мельнику Межина) и Кортунову Ивану Евсеевичу. Одному за лошадьми ухаживать, второму за крупным скотом ходить, третьему за мелким скотом. «А там поглядим, кому сколько заплатить», - заключил разговор расчетливый хозяин. Но мы и этому были рады, выбора другого не было. Хозяин кроме кормежки ещё и обувал нас и одежду выдавал на зиму. А к весне мы домой засобирались. К отъезду кроме денег хозяин выделил каждому по пуду пшена. Другие продукты мы у местных сельчан закупили. А Иван Евсеевич еще чиляг пшена выкупил у хозяина. «Чтобы всей родне хватило», - объяснялся нам Кортунов Иван Евсеевич, поглаживал ладонями по мешку.

Но после ночлега в одном из сел Кортунов обнаруживает пропажу части пшена. Подозревать кого? В присутствии меня он говорит на Василия Дмитриевича Денисова: «Ты украл пшено, иначе некому! Не отдашь? Убью!». Мы его пытались убедить в обратном, Иван Евсеевич (по кличке «Ясёк») упорно стоял на своем мнении. И мы - угроза Яська является не шуточной, он угрозу может реализовать. Он человек коварный и мстительный. Поэтому надо Денисову остерегаться.

А Денисов в тридцать пятом году, будучи колхозным счетоводом, с деньгами заехал к Ивану Евсеевичу на Кряжскую квартиру. Говорили, он от него ушел в ночь на дорогу в Зуевку. Но живым домой Денисов так и не доехал. Его обнаруживают убитым на Кряжских задворках. Не оказалось у Василия Дмитриевича при себе и портфеля с деньгами. Мало того, злоумышленник над мертвым жестоко надругался. Убийца выколол ему глаза. Говорят, у мертвых в глазах как на фотопленке остается негатив изображения убийц. Так ли это? И убил ли его по мести Ясек или это просто предположение. Убийство остается тайной поныне и Александру, сыну Яська. Ему всего было три годочка, когда произошла эта трагедия.

- С детства слышу разговоры, что Ясек его убил, а за что, не знаю, - говорит он.

 

РАССКАЗ О СКРЕБКЕ И ЩЕРБАКЕ

 

Да простят автора земляки, что он употребляет клички людей. Это потому, что имена и отечества зуевцам порой не разъяснят до конца о каком человеке идёт речь. В селе много сходных имён и фамилий. А скажи, к примеру - «Никиток». Все сразу поймут, что речь идет о Павлове Николае Никитовиче. Так же и Ясек, и Парса и т.д., клички людей говорят о многом. Человек по кличке помнится дольше и характеризуется яснее,

Жили два деда: Щербин и Щербаков. Щербина еще звали «Скребок». Интересный старикашка: щуплый, худощавый, на деда Щукаря по комплекции схожь. Бородка белая, аккуратно подстриженная. Волосы длинные и белые, как лунь. Разговорчивый был старик, изречения такие у него мудрые, глазки маленькие, прозорливые с прищуром.

Щербакова кратко называли «Щербак». С лицом широким и крепкий телом был старик. Волосы густые, тёмные, стриженые под кружок. Сидит, бывало на завалинке, борода тёмная, окладистая, картуз на глаза надвинет и прохожих внимательно рассматривает. Портки оба старика самотканые носили и самотканые рубахи с подолами на выпуск надевали с пояском, с воротничками стойка. Сбоку по левую сторону застегивается ворот, рукава широкие, по длине чуть ниже локтей. Обувались старики, и Щербин Щербак в сандалии «самошивки» и носки шерстяные носили. Щербак по натуре был молчун, а Щербин, этот постоянно беседовал с кем-нибудь, либо сидел и дымил самокруткой с кем-то. Такими автор их запомнил.

У Скребка чуть ли не вся улица бредень взаём брала. Оплата шла с улова.

- Согласные дедушка, согласные, - заёмщики делают ударение на «О», как и хозяин. Вязать умел дедушка и сети, и ветеря, и бредни. И все его снасти были востребованными. Тогда глубина речки позволяла рыбачить разными снастями. В речке не было коряг и камышей. Бредень редко рвался. А то бы и за порыв пришлось платить долей улова.

Ещё Щербин Степан Трофимович занимался шитьем шуб, тулупов, полушубков. Знающие люди говорят, что дело это трудоемкое и хлопотное. Выкройки у деда Степана на эту одежду разных размеров и моделей. На шубы женские, на полушубки мужские и на френчики детские он сам фасоны рисовал и вырезал. Сшить из овчины полушубок не на каждой машинке можно, нужна машинка мощная. И привод машинки должен быть ручной и ножной.

-Марка её должна быть не иначе как «Зингер», али другая похожая иностранка, - заверял Степан Трофимович Шербин.

Давно уже Щербин не с нами, а в селе его многие помнят. По делам людей помнят, выходит. Ещё по вещам и по внешности людей долго помнят. Машинка после смерти Степана Трофимовича канула как ключ на дно, пропала. И только в восьмидесятые годы ХХ века она вдруг объявилась. Вся она была ржавая и на вид неприглядная. Знатоки уверяли, что это и есть та знаменитая машинка, работая на которой Щербин так долго и прилично зарабатывал себе на хлеб. И в голодном двадцать первом году он шитьем содержал и семью, и родню, и соседей. После войны, будучи уже слабым по зрению, на швейной машинке стали дочери работать: Татьяна и Прасковья обшивали людей. Но они не считались мастерицами по массовому пошиву. Поэтому не прижилось у них швейное мастерство. Продали они свою кормилицу почти за бесценок сапожнику Бортникову Давыду Федоровичу. Он в совершенстве освоил машинку марки Зингер, которая свободно прошивала голенища и стельки сапог.

После смерти сапожника машинка опять пропала и только по слухам стал известен её адрес. Владелицей уникального произведения техники на этот раз стала швея женских полудошек и модных курток инвалидка Елена Александровна Кудинова (Персиянчикова). Но вскорена её одежду мода пропала. Кудинова тоже продает машинку, но опять неизвестно кому. И уже в восьмидесятых годах ХХ века Меженин Георгий Петрович каким-то образом напал на её след. Оказывается, от Елены Александровны машинка попала к Таликину Герасиму Ивановичу. Он её сосед, выманил он у неё машинку уже как вещь невостребованную.

На ней Герасим Иванович шил тапочки, другую легкую обувь. Но Таликин был и отменным плотником. Эта специальность преобладала. Поэтому швейное дело он вскоре забросил, а машинку «Зингер» спрятал на хранение в сарай крытый соломой. В дожди крыша текла, и дорогостоящая вещь поржавела. В неприглядном виде Георгий Петрович выкупит машинку у Таликиной Елены, её муж к тому времени умер. Георгий Меженин (в прошлом Межин) слыл мастером на все руки, чинил старые машинки любых марок, сепараторы, часы, мотоциклы, автомобили. Он поручает это дело племяннику. Говорит ему: «Сходи племяш к Ленке Таликиной, машинка Щербина у нее. Срядись, сколько запросит - заплати».

Встретились они, разговорились, племяш узнал, что крепкий помещик Безгин доводился Елене дядей. Она помнила, как в детстве с отцом ездила на его усадьбу, запомнился сад большой, пруд и верблюды пасущие на цветущем лугу. Дошли в разговоре до машинки. Отыскали её уже за сараем в куче хлама. А деньги она просила немалые. Сошлись на сотне.

Георгий повозился с машинкой. Грел паяльной лампой, в ванне с какими-то растворами отмачивал, держал детали в тормозной жидкости, в бензине. Решил добиваться результата любой ценой, машинка Зингер с трудом, но налажена, теперь работает и хорошо шьёт. Георгий хотел этого, ставил задачу, налаженную машинку оставить себе на память.

Теперь о Щербакове (Щербак). Он тоже стариком был несидячим. Плетни хорошо плел себе и сельчанам, валенки зимой лучше всех подшивал. Сына интересного вырастил. Сашкой сына звали, он играл на аккордеоне и хорошо пел хрипловатым баском знаменитую песенку «Синий платочек», «Землянка». Под Щербаковыми речка Ветлянка круто поворачивала на север, резко углубляясь, намывая песчаный пляж. Дети и взрослые купались летом здесь день-деньской. Это место в излучине реки было красивым и с тёплым солнцепёком за крутым берегом. Дно в этом месте песчаное, гладкое. Правда и ключей здесь много, они били и у берегов и на средине реки. Поэтому летом для купания вода холодновата в глубине. Зато пол зимы вода здесь местами не замерзала. В проталинах обогащенных кислородом зимой рыба скапливалась. Поэтому место было шумным, излюбленным для зимней рыбалки. А летом от детей и взрослых только и слышишь: «Айдате купаться или играть на речку под Щербаковыми».

 

СКАЗАНИЕ О СЕМЬЕ ГЛЕБОВЫХ

 

Исторической на Кармыше проживала семья Глебовых, по-уличному «Бондарихины». Глава семейства со средины ХХ века - Егор Васильевич Глебов (слева). Дед у них бондарь, отсюда и прозвище семьи. Егор - мужик интересный. Он долго о себе не говорил правды, к старости рассказал: «Бывает же так, прикажут убить человека, и ты его убиваешь. Посчитав это за долг, за преданность Родине, за исполнение приказа».

Девятилетнему Егорке жаркое лето 1921 года тоже запомнилось на всю жизнь. От палящего зноя все сгорело в поле. Даже устойчивая степь ковыльная и та не устояла от жестоких суховеев. Голосили сельские бабы: «Как зимовать будем, чем питаться, чем кормить скот?» Многие в поисках хлеба уехали из села. Но Глебовы решили иначе: «Чем с аравой такой ехать, лучше умереть на своей земле - коль бог так велит».

Отец Егорки - Василий Ефимович зарезал последнюю коровенку, поделил на мелкие дольки и в бочке засолил. Зима предстояла длинная, семья большая и мяса должно хватить на все месяцы. А тут надежда на лучшее, слух по селу прошел: вроде бы в Самару из-за океана кто-то приехал. Спасать от голода всех будут в Поволжье. Вымирания полного не допустят.

Всю зиму Егорка и его меньшой братик Алешка по опустевшим дворам ходили, по чердакам, да по погребам лазили, в каждый уголок заглядывали. Вдруг что съестное и попадется. Нашли как-то обрывок сыромятного ремня, обжарили его и съели.

- Один раз испугались насмерть, - вспоминает Егорка Глебов. - Зашли к Груниным, в избе - мертвая тишина, все в инее. На широких лавках что-то накрыто. Открыли - мертвец. Уши мышами объедены. В сенях перепугу Алешка в погреб свалился. А у меня силенок не осталось, кое-как его вытащил. К весне два брата и сестренка с голоду умерли. Из четверых только я один и выжил. Как только снег сошел, мы с отцом в поле пошли за сусликами. Только этим и спаслись. Потом отец рассказывал, тот мертвец в пустом доме, почему лежал. Оказывается, считая его живым, семья на него продолжала получать паек от иностранцев.

В разговор включилась жена - Татьяна Яковлевна.

- Всю зиму умерших с голоду в амбары сельчане складывали. Хоронить их некому было, истощены все были до предела. А земля, когда оттаяла, свезли их в общую яму и всех вместе захоронили. Помнят сельчане ту братскую могилу. Ни один престарелый человек не пройдет теперь мимо, чтобы не снять шапку и не поклониться ей. На старых кладбищах могилка, вместо холмика большая впадина на ней. А на краю большой церковный крест вкопан, с порушенного церковного храма он привезён и здесь возведён.

- Эх-хе-хе, - вздыхает Татьяна, - если бы не озоровали некоторые с пайками тогда, меньше бы смертей в селе было. Что плохого люди скажут про Павла Макарова. Он и сам голодовал вместе с народом, а не брал из добра общего ни крохты.

- А позднее мать, помнишь, свадьбу сыграли мы с тобой? И тоже горя много хлебнули. Наутро встали, а есть нечего. Батя где-то ржи прошлогодней нашел, обжарили ее и в ступу.

- Помню, - подхватила разговор Татьяна, - свекровь лепешки испекла. Тогда ведь неразбирали - вкусно или нет. Лишь бы брюхо набить и утолить голод. Ды чево мы видели на этом свете? Нет ничево. В тридцатые-то годы стали жить, посчитай чуть лучше, пошли эти репрессии. Потом война нагрянь опять на нашу голову. – Замолкают на вестях горьких.

Заинтересовавшись рассказами по истории села, автор третьего поколения Межениных решил по крупицам её собирать. Пока живы старожилы, пока есть, кому чего вспоминать.

 

ИЗ ДНЕВНИКА МЕЖИНА ПЕТРА

 

Борис Евгеньевич Кроткий, сын последнего служителя Зуевской церкви вспоминает:

«В начале лета 1922 года мы с матерью пошли пропалывать бахчи в сторону Кулешовки (у паровой мельницы Межина). Шли не улицей, а задворками, по берегу Ветлянки. Вижу - на берегу лежит какой-то шар, а в руках у меня была тросточка. Ковырнул я ей и увидел... оскал черепа. Видимо кто-то зимой разделывал здесь труп, голову потом выкинул в речку. Отец, выслушав мой рассказ, говорил, что несколько человек каялись на исповеди в трупоедении (у меня не хватает духа, что бы назвать это людоедством). Но тайна исповеди нерушима.

Был еще такой печальный случай. В апреле двадцать второго года, когда в результате помощи смертность уже была прекращена, привезли в бочках крепко засоленные стручки фасоли. Перед употреблением их, видимо, надо тщательно вымыть. Но голодным ждать невтерпежь, жди, пока вымокнут. И они набросились на них без чувства сытости. Началось массовое отравление детей и взрослых. Стали люди умирать по нескольку человек в день. И никто тогда за это не ответил, все сошло с рук.

Как наша семья пережила голод? В Зуевке мы жили втроем - родители и я. Старшие: сестра и двое братьев обосновались к тому времени в Самаре. К началу декабря положение и наше было критическим. Оставалось всего десять фунтов муки (четыре килограмма). Режим питания был максимально ограничен и у матери начались голодные отеки. Большим подспорьем явилась старая коровья шкура. Она лет пять до этого висела в ожидании выделки. И оказалось, что из нее после соответствующей обработки получается «великолепный» холодец. Соблазн большой у нас был тогда забить последнюю коровку себе на пропитание, но, слава богу, что мы этого не сделали. Ближе к весне кормить нас стала коровка молочком питательным. А холодцом мама угощала и англичанку. Она его похвалила, вероятно, из вежливости. Растягивала его мать, как могла надолго.

Сестра училась в сельхозучилище. Под видом экскурсии группа студентов поехала за хлебом в Среднюю Азию. Им была «теплушка» выделена в товарном составе. У нее были кое-какие вещи на обмен. В Самарканде она выменяла на них муки и других продуктов. Это нас и спасло, хотя и жили мы впроголодь.

Весной 1922 года, когда подтаяла земля, умерших стали хоронить в двух братских могилках. На кладбище в дореволюционный период был большой погреб, который набивали льдом на случай, если произойдет какое-нибудь убийство, то труп, пока идет следствие, хранился на льду. Так вот рядом с новым погребом была яма от старого его предшественника. Оба их углубили и захоронили всех умерших. А через десяток лет от них и следа не осталось. Но найти их просто. Во-первых, по впадине от осевшей земли и по месторасположению братской могилы. Примерно это в тридцати метрах от входа на кладбище со стороны Пенькова проулка. И в четырех, пяти метрах от края кладбищенской канавы, по левую сторону. Местные краеведы могли бы установить и количество умерших, их поименный состав. По метрической книге, например, или методом раскопок.

Многие в те годы умерли и просто от болезней, так как здравоохранение было на откупе у бабок-знахарок. Акушерок не было, роды принимали повитухи, больницы были в Утевке и Алексеевке. Первым врачом в Зуевке был Гомолко (поляк). Он оказывал померную помощь».

 

Межины младшие.

 

Перебирая вещи отца Яков нашел его дневник. Последняя запись рассказывала о трудностях голодных годов, о планах работы с землей, которую ему волость выделила у источника Святого Лога. Петр Межин думал уже осенью основательно занавозить участок, камыш и куровник выкорчевать и по осени эту лядвинку вспахать. Весной почва из-за плакушь во многих местах обрабатываться не давалась, лошади вязли. Земля летом пустовала.

Эти проблемы волновали и Якова. Он помнил, как их Чалый в ту весну с плугом попал в плакушу. Вытащили его соседской лошадью, повели в Святой Лог купать. Накупались вволю и они с Егоркой в нагретой солнцем воде. Уток в камышах распугали, они сидели на выводках. Попадались и утята. Желтенькие, малюсенькие, все как один попрятались они от ребят. Зато кряква-мать звонко крякала, низко и долго летала над ними. Она хлопала о воду и воздух крыльями и чуть ли за голову им не задевала. Потом камнем падала в пруд к птенцам и, собрав их в стайку, скрывалась с ними в камышах. Ребята оставили утку с выводком в покое. На Чалого верхом сели и уехали к отцу на поле. Там, перебивая один другого, они обо всем увиденном рассказали отцу. Якову захотелось об этом и о другом в дневнике отца записать.

«Пришло их семеро: Денисов Алешка, Денисов Василий Дмитриевич понятым был, его с мельницы забрали, дядя Ваня (Парса). С ними Занин - волостной начальник, трое еще уполномоченных от сельсовета (Макаров, Гребенкин, Останков). Бумагу за нашим столом зачитали. Ты, мол, Межин подлежишь раскулачиванию... Как это отец услышал, я видел, побледнел. А матушка запричитала, заголосила громко. «Не слушайте, - на нас говорит, - идите на дворе поиграйте». И мы с Георгием ушли. А когда они во двор вышли лошадей забирать, отец в сердцах из сарая косу выхватил, у двери встал и не пускает их к лошадям.

- Не подходите! - кричит им, - бошки посшибаю всем.

Дядя Алешка стал тут отца уговаривать. Другой Денисов спрятался за плетень. А Парса начал грозиться: «Отправим завтра всех твоих и тебя на Соловки». - Один из них росточком небольшой, задами в сарай пробрался и кобылицу за оброть захлестнул. Прыгнул на нее и ускакал в проулок к речке. Отец это не сразу заметил, он в срдцах всё ругался с ними.

Мать потом рассказывала. С отцом тут чего было?! Бросил он свое «оружие» им под ноги и как зашумить: «Грабители! Давайте, забирайте и меня тогда!»

- Придет черед и до тебя, - с местью ответил ему Парса.

Отец о нем всегда плохо отзывался: и как о работнике, и как о человеке. Они всегда не ладили. А когда они ушли, оставив нам одного Чалого, отцу с матерью тайну и открыл мельник Денисов: «Готовьси, не нынче так завтра забирать придуть и вас».

С отцом после этого всю ночь было плохо. Он метался в жару. То ли узнали, что он болен, ни на другой, ни на третий день никто не пришел за ним. А отец тогда сам решил от них уехать куда-нибудь подальше. И тут как-то он утупрушь в неизвестную сторону скрылся».

Оставшись практически без средств существования и без кормильца, Межины на Чалом стали подрабатывать по найму у единоличников, у землевладельцев, мелких торговцев и скотоводов. А таковые появлялись в период НЭПа, как грибы в Зуевке. На гумнах полно было работы с отвозом зерна в амбары. Георгий был моложе Якова на пять лет. Его брали либо погонять быков и лошадей на пашне, либо для пастьбы в ночное. Лет около пяти он был в работниках у зажиточного крестьянина Останкова Василия. Яков на Чалом зерно подвозил на мельницы. Этим и кормились. Мать после отъезда отца в Ташкент – поскользнулась, и нога перестала гнуться. Постоянно у нее болела и голова. Черты лица у Марии Михайловны стали крупнее, увеличились и ладони, не стало её нежных работящих рук. И только добрая душа и желанное сердце остались у Марии прежними. Пережив семейные потрясения, Маша Межина все свободное время теперь читала псалтырь и библию. Много она клала земных поклонов, особенно перед сном и перед завтраком утренним. Иногда Георгию это было не по душе.

Ивановы с Межиными в течение четырех лет дружат семьями. Раньше, когда Петр Павлович ещё жив был, он всегда и во всем им помогал. Подремонтировать подворье, колодезь, плетень поправить - это его дело. Он брал с собой ребят и отправлялся к Ивановым. По старой традиции это перешло в привычку Яше с Георгием. Они семьями глину мнут. Сомнут ребята глину на Чалом у себя, а девочки Ивановы: Доня с Таней уже тут. И пошло дело. Они стены, плетни мажут, а Яша с Георгием им подносят глину.

Георгий еще ничего не соображает в девочках, озоровать ему бы с ними только. И что-нибудь нашкодить. А Яша, тот уже заглядывается на аккуратненькие ножки Дони. А Доня как нарочно юбку самотканую подоткнет себе за пояс, оголит их, чуть ли не до самого-самого, чтобы глиной не измазаться. А Яша и глаз не оторвёт от ее ножек.

А то платок она заставит его поправлять. Сама навстречу выпучит уже округлые грудки свои, и начнет ловко глиной об стену ляпать и глазками на него озорно зыркать.

Как-то Груня попросила Яшу в кузницу съездить на их мерине, там его подковать. С кузнецом тетя Груша договорилась. Яков запряг Чалого в телегу, привязал к оглобле мерина Ивановых, а он уперся и дальше двора идти не хочет. Тогда Доня смело подошла к мерину, за поводок его взяла, и он послушно пошел за ней.

- Иш, без неё не идёт, - засмеялся Яков. - Стоявшая тут тетя Груша и говорит:

- А ну, дочка, сядь в телегу попробуй, может он лучше побежить с хозяйкой-то.

И правда, когда в телегу Доня села, то мерин не стал больше сопротивляться, побрел спокойно с Чалым рядом в кузницу. За работу кузнецу Яков и Доня отдали целых полмешка семян от конопли. Таков был договор. По приезду Яков чай с Дуняшей пил у них с какими-то травами душистыми и с сахаром комовым вприкуску. Хлеб тетя Груша всегда пекла белый, мягкий как вата и вкусный. И Яков с удовольствием в обе щеки его уплетал.

После этого тетя Груша послала их к Моисею Васильевичу, к сослуживцу за дежой. Сослуживец им тоже помогал, чем мог. Сделал он им недавно для упряжи дугу новую, полозья согнул для саней на зиму, две оглобли запасные выделил.

Но прежде, чем к Шацких войти, Доня завела Яшу к Павловым. Они родня Межиным. Ещё дорогой Доня Яше сказала:

- А то ты к дяде своему сам никогда не сходишь. Нам-то они тоже по отцу родные.

- Как же не схожу? жили рядом раньше, днями целыми мы с Жорой у них играли.

Коленька, брат почти родной Марии Межиной. Он подкидышем явился к Субботиным. А на всем планте девку знали, которая вот-вот должна разрешиться. Ее фамилия была Павлова. И однажды, выйдя на стук в окно, Субботины (родители Маши) обнаружили копошащийся сверток на крыльце. Развернули, а там живой ребеночек, только что рожденный кем-то. Осторожно подобрала его Дарья Субботина, причитая: «Бедненький, закоченел, небось». Принесли в натопленный дом, вода еще на плите не остыла. Искупали малышку и, посоветовавшись, решили назвать его Коленькой. Догадывались, что подкинула им его одинокая, немного глуповатая и бедная женщина - по фамилии Павлова, по кличке «Жарянка». Усыновили Субботины Коленьку, но фамилию не изменили. И растили его до восьми лет в семье. Чего спросишь с женщины глуповатой. Но спустя время, Субботины сходили к ней с Коленькой. Она, увидев его, проявила материнские чувства, призналась во всем, просила отдать ей сына. Долго беседовали с ней Субботины и приняли соломоново решение: «Пускай живет он у нас пока, там видно будет». Жарянка согласилась. Ходила к ним, нянчила сына. А сама за это кормилась у Субботиных. Они жили в то время обеспеченно. Так и появился у Маши Субботиной брат Коленька под другой фамилией, а у Яши и Жоры - дядя. О его судьбе и истории, с ней связанной, им еще при жизни рассказала Дарья Дмитриевна.

Субботины сына-подкидыша воспитали трудолюбивым, раздобышным. Для себя и своей родни он что ни задумает - обязательно достанет, сделает, найдет.

Побыв немного у Коленькиных, Доня и Яша задами перешли к речке и вдоль огорода взобрались к знакомому пригорку. Яша не забыл, как с кручи на санках тут катался. Все тут ему знакомо. Жильцы новые только забор вокруг дома убрали. Поглядывает дом как и прежде с пригорка двумя окнами, резными наличниками на речку, на восход утреннего солнца. Сейчас хозяева фортки обеих окон прикрыли. На их стук вышла Моисеиха. Запричитала, обнимая Доню. Перекрестив их, повела через небольшой дворик в избу. Моисея Васильевича в доме не было. Моисеиха видимо читала псалтырь. Он был раскрыт и лежал на столе под лампадой.

- А мы за дежою. Изделали? – поздоровавшись, спросила сходу Доня Моисеиху.

- Изделал, доченька, давно уже как он ее изделал. У чулани, иш красавица вымохала.

Она указала на новенькую деревянную кадушечку. Объемная она, с тремя обручами.

- Петрович? Не ошиблась я, а Доня? - указала Моисеиха на Яшу.

- Да, это Яша Межин, угадали, - ответила Доня.

- Как же, все же жильцы одново дома мы.

- А на ево станок мне можно поглядеть? - несмело попросил Яков. Он много был наслышан о столярном станке Моисея. Говорили, он его с Одессы привез в разобранном виде. Сложил там, в два чемодана винты и резцы всевозможные, а станок деревянный уже дома по чертежам построил. Там, на корабельной верфи, он на нем работал. Доня на стене увидела такие же две фотографии, что и у себя на стене. На одной фотографии запечатлен строящийся корабль. На его палубе, на мачтах разместилось около сотни рабочих, женщин и мужчин. Высоко на мачте лозунг временного правительства. На красном полотнище он развевается. Рабочая молодежь в разном положении фотографом запечатлена: стоя, лежа, сидя. Доня помнит рассказ отца (Ивана Дементьевича) про эту фотографию. «Все, кто там сняты были по мобилизации туда доставлены», - говорил он, - «Кадровых солдат там нас мало было».

- Как раз на следующей карточке они с Моисеем Васильевичем у кадровой форме снятые. С ними снят и один офицер. (По форме если судить, то съемок сделан в 1916 году). - А мамка сказала, штоб мы дежу забрали с Яшей. Отдадите? - спросила Доня.

- Забирайте, забирайте, - охотно согласилась Моисеиха. - В Зуевке по-другому ее никто и не называл. Еще её звали повитухой. Она умела хорошо вывихи костей править и роды принимать. Когда Яков с Доней домой принесли дежу, тетя Груша Яшу похвалила: «Молодец». Яша с тем и ушел. А мать с дочкой о нем ещё долго говорили. Мать Дони о нем мечтала, как о работящем и смиренном зяте. Доня молчала, улыбаясь и прижимаясь к плечу матери.

Якову в то время шел восемнадцатый годок, Доне пятнадцатый. Но Доня будто ревновала его к кому-то, замечала мать. Она пошла вечером к Межиным. Спросила про Яшу: Где, мол, он теперь есть? «На дворе давно уже вечер».

- По огородам шастають иде-нибудь, - ответила та, не задумываясь.

А стоявший рядом Георгий поправил ее:

- И ничуть не на огороде, а на Лешанку к невестам ушел.

- Убьють акаяннова и у речку бросють, - всплеснула руками мать.

- А я былк о нем поговорить с тобой пришла, - намекнула Груня.

И они без обиняков выпроводили Жору с наказом, чтобы тот пошумел Якову с кручи. Стали сами по бабьи откровенничать планировать - как поженить бы им их.

- Хоть годочков ей и маловато, но рослая сама она зато, - начала хвалить дочь Груня.

- И руки ей бог дал золотые, - добавила Маша. Сама я теперь вон и постирать на речке не могу, неохота и нету сил. Семьями-то мы давным-давно уж породнились.

- Она уж больно уважала вашу покойную мать, - подтвердила Груша. – Кажись, пришли, у сенцах загремели, - предположила она.

- Это кот наверно с потолка маханул, - засомневалась Маша.

- Ну, прощевай тогда, - взявшись за дверную ручку, объявила Груша. Не дождавшись ребят, она пошла через улицу в ночной тьме чуть ли не наощупь.

После этого разговора прошла осень. Потом прошла и долгая зима. А к весне Яков опять стал пропадать по вечерам. И опять Георгий по секрету сообщил матери о его дружбе с Дашей Тимонтаевой. Яков с ней учился в одном классе, хотя Даша была моложе на два года. Однажды обнаружив у сына на лице крупные синяки, мать стала допытываться: кто и за что его побил. Яков отмалчивался, либо отвечал что-то невнятное. Но мать поняла, побили его алешанские ребята за Дашу. Маша не знала эту девку, но слышала - красивая она и бойкая. Когда Георгий куда-то вышел, мать спросила Яшу:

- Сыночек, родненький, невесту ты чё по заканавьям ищешь. Доня ай тебе не пара?

- Не пара - наладили, не пара. А я ей али пара? Около нее мальчишки вон ютятся.

- Сватьев пошлем и тут же все отъютились, - успокоила Якова мать.

Яков ничего не ответил матери. А мать опять настаивала на своем выборе:

- Давай Яшенька не отмалчивайся. Упустишь девку добрую да работящую. И тогда - близок будет локоток, но уже недостанешь.

- Стесняюсь я тетю Грушу мам, а вот почему ее стесняюсь, незнаю.

- Ну, тут уже не тебе, а сватам с ней договариваться придется, - несказанно обрадовавшись, ответила ему мама. - Твоя другая будет проблема, чтоб невеста не сделала сватам от ворот поворот.

- С ней-то я и сам сейчас пойду и обо всем договорюсь, - обещал Яша.

- Ступай, сынок, не откладывай, ступай и договаривайси, - поторопила Якова мать.

К осени 1930 года сомнения Якова с выбором невесты были преодолены. Свадьба у Межиных была скромной, чуть ли не с одним чаем за место пития. Раздобыла уже под конец всё же теща Якова четыре бутылки сырца через Антона Солопова. Собрали от Межиных самых близких родственников человек десять и столько же от Ивановых. Опорожнили бутылки. Вскладчину за них потом расплатились. Посидели весело за столами, попели и о многом погутарили. О молодых говорили, о судьбе их дальнейшей.

В одно из воскресений свахи нарядились в самые лучшие наряды, повели Яшу с Доней в церковь. Там отец Евгений Кроткий их торжественно и прилюдно обвенчал. Дал мудрое напутствие: «Мирно и любя жить людей не смешить, детей плодить, уважать родителей с обеих сторон». Отметили и этот торжественный день за праздничным столом у тёщи Груши.

К НОВОМУ ВРЕМЕНИ

В селе в это время уже начиналась бурная агитация сельчан к переходу в новый виток жизненных испытаний. Недоверчивые крестьяне, которые при ленинском НЭПе чуть-чуть приоделись и хлеба наелись, разговаривали меж собой: «Какую-то власти нынешние ище надумали коллективизацию. Коров на обчий двор и лошадей сгонють. Слыхала я, што потом и семьи объединять будуть. Они такие - анчихристи-та нынешние. О них и припреждали. Никак им сам чёрт и надрозумливаеть итить на выдумки такие. Надо вить подумать».

Но активисты убеждали народ, ясно разъясняли о своих намерениях. Обещалась людям райская жизнь. Активисты: Парса, Пигурок, Самарёнок, Сахар Сахарыч призывали сельчан не бояться новой жизни и смелее вступать в ее русло. Особенно отличался убежденностью и красноречием коммунист-активист Денисов Алексей Ильич. Он родной брат Аграфене Ильиничне Ивановой. Яков породнился с ними, стал их зятем. И Георгий Межин души в дяде теперь нечаял, слушались его они с Яковом и подражали во всём. Рассказ ниже о нём.

 

Из поколения несгибаемых.

.

Родился Денисов в 1896 году в Зуевке. Его пласт времени наводит нас на особые размышления, на поиски и колебания. На стремление найти тот единственный выход, который бы вывел общество того времени из тупика. Или хотя бы оправдал их в безрассудных действиях. Предки наши, как и мы, людьми были разными и поступали по складывающимся обстоятельствам. Одни предпочитали отсидеться в тени, чтобы в водовороте смуты не утонуть, другие сломя голову бросались в самую гущу событий. Порой ошибочно, но действовали смело. Таким был Денисов Алексей. Его детство, юность проходили под влиянием бурных революционных событий. Он постоянно испытывал на себе влияние идей той эпохи и заряжался ее энергией. Поэтому жизнь и сделала его таким. Он смелый, энергичный и свободолюбивый человек, чутко отзывался на чужую беду, любил помогать людям слабым и обиженным. Денисова отличала справедливость в поступках и неумение скрываться за чужими спинами. Высокая идейна убежденность в правильно избранном пути и заставила его преданно и честно служить идеям и идеологиям того времени. И кто его знает, вина ли это его или беда - судить не нам с вами. Давайте еще с этими рассуждениями повременим. Время само рассудит.

Как же все это начиналось?

Он вместе с группой сельчан в 1918 году увлекается Чапаевцами (Г.А.Шмойлов, А.П.Полянских). Водоворот революционных событий носил его по бескрайним степям Оренбуржья и Зауралья до самого двадцатого года. Потом судьба забросила в туркестанские пустыни. Там они добивали басмачей.

- Бывало, появится в доме Алешка на короткое время, побудет с нами и опять куда-то пропадает надолго, - вспоминала его сестра Груша.

Но вот пришла и к ним долгожданная мирная жизнь с большой разрухой и неразберихой. Возвратились с фронта в Зуевку молодые, смелые мужики. Местная власть сразу же всех взяла на заметку. В актив их всех включили, вчерашних бойцов революции. Задача перед ними была поставлена конкретная - укрепление Советской власти на местах и борьба с кулаками и подкулачниками. А тут пришло время устраивать и свою личную жизнь. Алексею приглянулась Катя Натарова, проживающая с младшим братом Ксенофонтом. На ней Алёшка свой выбор и остановил. Сделал он ей и предложение по части женитьбы. Поначалу Катя не соглашалась, мол, Ксенофонтика куда девать будем. Договорились, как все устроится, они заберут и его к себе. Впоследствии, так они и поступили.

Дом у Денисовых был просторный, места всем хватило. В мае 1921 года у них народилась дочка Маша. В мае 24-го года на свет появился сын Василий. А дальше дети посыпались, как горох: через два года - Николай, в двадцать восьмом - Петр, в тридцатом - Иван. Удивительная цикличность появления сыновей на свет. Сообщу, что отцу большого семейства после рождения последнего сына судьбой отведено было жить тоже два года.

А пока Алексей Ильич, несмотря на голод и разруху, с присущим ему оптимизмом и верой в лучшие времена, продолжал добросовестно выполнять все общественные поручения. Хотя НЭП для него был непонятен, и он считал, что это возврат богатеев. Не одобрял он и поступки некоторых товарищей по оружию, которые из отважных революционеров превращались в сельских торговцев. «Ишь, Полянских-то из дома магазин купеческий возвел», - возмущался он. Появились в селе и зажиточные крестьяне, которым разрешалось иметь наемную силу: «Как же так, за что же мы боролись?».

Откуда было ему, мужику сельскому, малограмотному, известно о политике нового возрождения России, которое разработало общество великих умов.

Об отношении к загадочному нэпмановскому периоду автор не раз наводил справки у старожилов. Спрашивал об этом и П. Н. Кортунова (1888 год рождения), который прожил 96 лет. И он, в частности, говорил: «В период НЭПа и до периода образования колхозов большевики первого эшелона поначалу растерялись и не могли понять, что в стране происходит. В это время наше общество впало поистине в роевое состояние. В селе повсеместно проходили митинги и собрания. Как секретарь сельсовета, я обязан был их регистрировать. Поэтому, активно митингующие, мне особенно и надолго запомнились, среди них особенно Алешка Денисов. К происходящим политически событиям села, он был всегда неравнодушен. И прямо выступал на митингах об этом. Объединение мелких крестьянских хозяйств в колхозы он приветствовал и пропаганду проводил на митингах».

Вступив в члены местной партийной ячейки, он взялся за агитационную работу среди молодежи по созданию сельской комсомольской ячейки. Село с новой силой взбудоражилось и забурлило в преддверии создания колхозов. Сельские комсомольцы совместно с коммунистами и членами актива в этот период особенно активно и наступательно претворяли в жизнь сталинские идеи преобразования уклада сельской жизни крестьянства. Заразился этой идеей и вступивший в комсомол Межин Георгий, который первым из семьи нашелся и подал заявление в РАЙЗАГС на смену собственной фамилии. А Денисов А.И.рекомендовал его в комсомол.

 

Трагедия

 

В 1929 году в село были присланы уполномоченные по организации колхозов. Запомнился активно действующий Шифрановский. Это он, опираясь на сельский актив, в этом же году в Зуевке создал коллективное товарищество (сельхозартель). Руководил артелью приезжий со стороны некий Благовещинский. Согнали на общий двор лошадей и коров, а кормовую базу не сготовили. Пришлось скот к весне тридцатого года докармливать крышей. Но сколько на крыше продержишься? И решили коров раздать по хозяевам. И только в 1931 году в Зуевке создался небольшой колхозник. Вначале в него добровольно записалось десятка три беднейших крестьян. Среди них называются фамилии: Глебов Семен, Чеховских Павел, Юрин Иван, Денисов Алексей, Денисов Степан Васильевич с братьями: Ильёй, Трифоном и Михаилом, Курбатов Михаил Тимофеевич и др.

Глебова Мавра и Чеховских Анна рассказывали, как на собрании с них другие бабы платки стаскивали с головы за то, что на призыв Шифрановского и председателя сельсовета Федюшки Седых создать колхоз они подняли руки. Доморощенный крестьянин Денисов Степан Васильевич по кличке Жарок его возглавит. До 1933 года он председателем колхоза имени Сталина проработал, перевели на повышение в Борский район. А сменит его Илья Семенов (Верхне-Съезженский). В другом колхозе, только что созданном на улицах «Девица» и «Кочугуры» председателем станет Зуев Андрей. Назовут они свой колхоз именем Кагановича.

И просуществовали эти колхозы до 54-го года, периодически меняя председателей, обогащаясь имуществом, расширяя уровень полеводства и скотоводства. В 1954 году решением сверху колхозы объединили. Первым председателем укрупненного колхоза имени Маленкова избрали Репина Серафима Николаевича, который с 1935 года руководил колхозом имени Сталина. В разные годы заметный след на этих должностях в колхозе имени Кагановича оставят председатели: Пеньков В.В., Меженин И. В.

Репина С.Н. В 1955 году заменит по характеру более строгий и тоже опытный председатель – Леус Пётр Семенович. Колхоз по его предложению был назван Красным знаменем. Председателями этого колхоза в разные годы будут руководить Зуев Петр Иванович, Останков Павел Матвеевич, Овчинников Василий Иванович, Миронов Николай Иванович, Табунков Александр Николаевич, Стаханов Василий Павлович. (Подробнее о них рассказано в книге «Путешествие во времени»). Многие годы коллективный труд сельчан давал положительные результаты. Первые колхозники еще не утратили привычки работать как бы на себя. Как ранее крестьяне работали на своей земле и на своем подворье, так и в колхозе.

Один эпизод из жизни первопроходца новой жизни Денисова Алексея о том, как он умел сомневающихся крестьян убеждать, как это хорошо у него получалось.

Убедив комсомольцев, что Георгий способен руководить их ячейкой, коммунист берёт на себя за него и моральную ответственность. Поэтому стал давать ему простенькие поручения (дежурить в политклубе, участвовать в кружке художественной самодеятельности, обеспечивать ликбез слушателями и т.д.). А когда пришло время колхозов, то Денисов поручил Георгию Меженину повлиять в этом и на брата Якова. Георгий вспоминал позднее:

- Убеждать дядя Алешка умел: и я, комсомолец, «клюнул» на это дело. Не получив от Якова ответа внятного по вступлению в колхоз, я решил действовать самостоятельно. Подошла ночь, я тайно отвел нашего Чалого на общий двор. А утром брат Яков, не обнаружив коня в сарае, решил меня проучить за самоуправство. И так бока наломал, что мне было ни встать, ни сесть. Узнав это, дядя Алешка пришел к нам, успокоил матушку, мол, это явление неизбежное: «Смириться с этим надо, время такое пришло». Успокоил он и Якова, а меня ласково пожурил за поспешность. Потом еще долго ходили мы с Яковом к Чалому на общий двор проведывать и подкармливать. Сам Денисов до развитых колхозов недоживет, он погибнет от рук своих же сельчан. Их бурные события просто ввели в заблуждение.

Разыгралась эта трагедия в июле 1932 года. Предшествовал этому событию арест служителя церкви отца Евгения Кроткого. Увезли его на лошадях в Самару ночью. Погрузили на тройку семью, скарб кое-какой и тайно отправили. Официально, за срыв общественных полевых работ в колхозе по причине службы в церкви.

Утром потянул народ к церкви. Удивились висячему замку на воротах. Стали потихоньку роптать, предчувствуя неладное с церковью. Кто-то из смельчаков забрался на колокольню через окна и стал бить в набат, созывая верующих со всей округи. Рассерженная толпа все прибывала на площади и прибывала. А в это время в здании сельсовета активисты под председательством Кавешникова решали: как поступать, как объяснить и успокоить людей. Поручили выйти к народу самому авторитетному коммунисту Денисову. Вышел он к бушующей толпе, а она волною на него двинулась, ключи от церкви верующие требуют. Попытался объяснить, мол, не ключи а поручение ему товарищи выдали. Но разъяренная толпа и не пыталась слушать Алексея. Толпа бушующей лавиной двигалась на активиста.

- Нет ключей у меня, нет! - перекричать пытался он их, отступая.

Из последних рядов доносились призывы: «Бейте его, безбожника!»

События развивались по стихийному сценарию негодующей толпы. Она надвигалась на представителя власти все ближе и ближе, оттесняя его к церковной сторожке. Алексей Ильич забежал в нее, чтобы скрыться от разъярённых людей. Там он и получил смертельную рану стамеской в живот. Георгий Меженин был там, видел всё. И как свидетель вспоминал:

- Толпа теперь шарахнулась от сторожки. И мы все увидели Денисова Алешку. Он зажимал обеими руками живот в нижней его части, а кровь так и била у него между пальцами. Согнувшись от страха и боли, он стоял у порога сторожки одиноко, с лицом белым как полотно. Удивленно и с обидой глядел он на толпу широко раскрытыми глазами. Пришли его соратники по борьбе во главе с председателем сельсовета Кавешниковым. Пистолет у председателя был уже на взводе. Он выстрелил им в воздух. Толпа испугалась, стала разбегаться. Потом Денисова беспомощная медицина новой власти пыталась чем-то лечить и знахарки местные пытались помогать припарками молодому организму. Но тщетно, было в то лето невыносимо жарко, были мухи. От заражения брюшины он к осени скончался.

Его сыну Василию восьмой годок в то время шел. Он смутно, но кое-что запомнил:

- Вижу, как сейчас, бездыханное бледное лицо отца. Он лежат в красном гробу и много стоящих людей вокруг, знакомых и незнакомых. Рыдающая, убитая страшным горем мать склонилась над гробом. Потом еще приходили какие-то важные люди, отзывали мать в чулан, убеждали ее и о чем-то просили. Узнал, когда уже подрос, чего они хотели. Они добивались ее согласия хоронить отца по-большевистски. Гроб из избы выносили соратники по партии, они пели революционную песню. Революционными песнями сопровождали погибшего коммуниста и до кладбища. На его могилке был установлен обелиск со звездочкой, первой звездой среди строгих крестов, сбитых из дерева.

Вскоре в Зуевке начались аресты. Сейчас трудно восстановить все реальные факты случившегося события. Говорят, пырнул его стамеской Афанасий Рагузин, церковный звонарь. За это его осудили. Осуждены были и подстрекатели, задушевные подруги Маши Межениной: Уляша Шмойлова и Александра Пенькова. Их и звонаря сразу же поместили в Зуевскую кутузку. А представили к ним охранником Глебова Егора Васильевича. «Кто бы чего не натворил в селе - кутузку охранять шлють меня», - жаловался он. Выбор не случаен. Глебов, человек исполнительный, как было выше сказано. Власть знала, кому пост этот доверять. Он власти любого режима усердно подчинялся. Он человек могучего телосложения, от него не убежишь. Его и в Борскую тюрьму церковных бунтарей сопровождать послали. Сам управлял подводой, сам приглядывал за ними. Их осудила особая тройка, отсидели они в лагерях по шесть лет, все трое домой возвратились благополучно после отсидки.

Но месть семье активиста Денисова на этом не закончилась. Через год или два его добротный деревянный дом пятистенник загорелся. Кроме передней горницы от него ничего неосталось. И собрала убитая горем Екатерина Константиновна своих домочадцев, наплакалась у обгорелого дома вволю, повела зимовать детей к сестре Анне. А у нее и своих детей была полная изба. Тогда и сейчас такое о них можно подумать, мол, поделом им нехристям. Но очевидцы и знающие семью Сидоровых (по двору их так звали) люди утверждают обратное. Знавшие люди Сидоровых, общался, кто с ними - отзывались о них только положительно. И не их вина, что на долю им выпало вот такое бурное, запутанное время. Крестьянам ли было под силу в нем разобраться, когда великие-то умы, и те блуждали в политических потёмках.

У Якова и Георгия Межениных на те события были однозначные ответы, по современному выражению звучали бы они так: «Его подставили». И действительно, ну почему бы тому же председателю сельсовета Кавешникову, который хоть как-то, но был вооружен, взять с собой того же Денисова и еще пару активистов и выйти к верующим с разъяснением ситуации. Так нет, они сделали наоборот: увезли тайно Евгения Кроткого с семьей в Самару. И к тому же грубо попрали честью и достоинством верующих всего села. А расплатился жизнью за политическое головотяпство честный коммунист Денисов. Его исторический подвиг на свалку и сегодня нельзя выбрасывать. Он просто исполнял свой гражданский долг.

 

ОПЯТЬ В СЕЛЕ ГОЛОД

 

В 1933 году Зуевку опять посетил голод. Общественное ведение хозяйства сельчан вполне бы обеспечило хлебом. Урожай небольшой получили в этом году, но получили - это не 21-й год. Но власти колхозные, в лице председателя Денисова Степана Васильевича получили указание сверху: «оставить зерно в колхозных закромах только для госфонда и на семена». А колхозникам на трудодни выдали опять граммы, всего ничего. Актив сельского совета с разъяснением политики пролетарского государства выступили перед тёмным крестьянством с разъяснением: «Сами хоть на картошке, а проживём как-нибудь, а рабочим позарез хлеб нужен» Денисова в Утёвском райисполкоме за исполнительность и успехи начальники хвалили. В Борском районе сложилась обстановка с колхозами плохая. Чтобы выправить положение, Степана Васильевича к ним в район для исправления положения направили.

Яков с Доней уже имели Аннушку - двух лет и грудного Мишу. После случая с Сидоровыми Донина мать - Груша к ним перешла жить. Забрала туда и Таню. Груша тяжело переживала трагическую гибель любимого брата Алексея. И Меженины (Яков при венчании тоже поменял фамилию) перешли в тещин дом. Теперь Георгию они советовали жениться.

- Хватит браток баклуши бить и тебе, - похлопал ему по плечу Яков, - пора и тебе за ум браться и остепеняться. Мать больная, пожилая. Женись, ей помощница по дому нужна.

Совместное проживание с ним семейному Якову стало невозможным. Характер неуживчивый у Георгия. И зерна заработанного им одним хотя бы хватило.

Так и случилось, уже к новому 1934 году в их сусеках зерна совсем не оставалось.

- Миша обкричалси, грудей просить, а у меня самой во рту ни крохи давно небыло. На картошке одной сидим, - рассказывала Доня. - Яков бригадиром тада работал, мог бы и привести, своровать - да не умел. И боялся - посадят.

- Дядю Коленьку вон посадили, - объяснял он своей голодной Доне.

Коленьке состоявшийся суд за украденное в колхозе зерно два года всучил. По осени с зерном он им помогал. Яков с матушкой на свидании Коленьке жаловались:

- А мы на воле с голоду умираем. - Тот сообразил, улучив момент от надзирателя, обрисовал Якову тайник с зерном: «По дороге на Кулешовку - третий омёт от ветлы»

- Как не знать, на нашем бывшем поле, - обрадовался Яков. Доня рассказывала потом:

- И сразу повеселел мой Яков, мешок пшеницы из омёта привёз када. До весны им мы и кормились. А то ходить он сам не свой и на мне зло срываеть. Я-то канычу, а он нервничаеть. По вечерам у Сидоровых стал часто засиживаться. А я его к куме начала прикладывать, ревновать. Злюсь, Миша некормя грудями таеть у мене на глазах прямо.

- Прикладывали к Якову многих, в том числе и Константиниху, - подтверждает Георгий. - Видный был Яков, вот и прикладывали. А она тем более была вдова. Требовался мужик Кате.

- А к тебе, дедяш, тоже говорят, многих прикладывали, тоже почертил с вдовами, - спросил его племяш, когда вырос. - Ты тоже красавец, вон какой.

- А у кого племяш похождений-то не было? – улыбнулся он, отпил из рюмки водочки немножко, - мужиком я был видным, здоровым. - И стал рассказать про свои похождения.

А в судьбе сестры Алексея Ильича - Груши в 1934 году тоже произошли изменения. Вместе с дочкой Таней они перешли на постоянное место жительства к овдовевшему Андрееву Варфоломею (по-зуевски Холомей). У него жена умерла, остался сиротой трёхлетний Коленька. Не от безысходности она в сиротскую семью пошла, а из жалости. Хотя, живя у Сидоровых со снохой, они дождались помощи. В последние дни 1934 года им наконец-то местная власть выделила леса-кругляша на отделку дома. А помогли отстроить его колхозные плотники. Правда, на возведение крыши досок не хватило. А, чтобы с потолка в дом от дождя не лило, они толстым слоем на доски печной золы насыпали.

И только высокая труба да «боров» напоминали теперь о пожаре, этим отличая Сидоров дом от других. Вскоре в доме Сидоровых были открыты колхозные ясли. И многие поколения детей с улицы Кармыш с большой охотой посещали ясли. Вспоминают и теперь ежедневно выдаваемый им паёк: ломоть белого хлеба и кусочек комового сахара. Заведовала садиком хозяйка дома Екатерина Константиновна, работали в нем несколько нянечек, в том числе и их дочка Маша. Тем семья Сидоровых кормилась и выжила.

 

ВРЕМЯ ВЗЛЁТА КОЛХОЗОВ И РЕПРЕССИЙ

 

Шел 1935 год. Памятный старожилам – год болшого урожая. Колхоз имени Сталина и Кагановича развивались экономически быстро в эти годы. Сталинцы увязывали это со способностями нового председателя колхоза Репина Серафима Николаевича: «Наш Репин лучший председатель во всей округе», - говорили они, получая большую оплату по году.

Другим казалось, колхозные успехи связаны с появлением МТС (Машинотракторные станции). При В-Съезженском МТС открылась школа механизаторов. К весне её закончили и зуевские ребята: Решетов Иван, Останков Тихон, Останков Василий, Глебов Егор, Глебов Тихон, Поздняков Пётр, Рагузин Григорий, Денисов Василий. Последний из них вспоминает:

- В уборку 1935 года я сцеп комбайновый на ЧТЗ - 60 таскал. Гляну с мостика штурвального, а хлебная нива на ветру как море колышется. Колосок с вершок – один к одному, зерно в нём весомое, намолотное. Подводы к бункерам одна за другой подъезжают, на ходу зерно разгружаем. Росы, когда нет - работаем почти сутки. Отдыхаем урывками, спим в копне, домой отпускают только в бане помыться и с женой раз в две недели переспать.

Трактора тогда часто ломались, перетяжка одна за другой замучила. А строгача спроста в любом деле ни за что вмиг схлопочешь. Порой и до суда доведут, поэтому и начальство мы боялись. Голодно всем было, а из зерна чтобы кутью сварить - не возьми. Парса Юрин и Кузьма Рава – объездчики. Приедут если и застанут, не дай бог, они либо плетью огреют, либо под суд сопроводят. А Кузьму Левашова неназовешь дураком в отличие Парсы. Этот любил во всём порядок. И порядок соблюдать требовал от всех нас.

- Рав, рав - бери сено в отруб!- требовал он зимой при выборе из омёта окрайков. Мосты начальство поручало ему делать, дороги ремонтировать. Тут ему было над кем командовать, бабенок с ним с полсотни с вилами и лопатами было. На одну подводу они солому грузят на другую землю и послойно бутят этим плотину на речке или на пруду. Лучше его эту работу никто не выполнял. Вспоминают, что и бахчи колхозные бдительнее его никто не охранял. Поймает если – пеняй на себя. Он и тут вора плетью огреет или в сельский совет сдаст.

За поломку трактора или комбайна, за мазут на машине грозит трактористу суровое наказание. Дождичек прошел как-то, нас по домам распустили, а в отряде сторож остался. Парень молодой, любознательный. Завёл он трактор колёсный, хотел покататься. С управлением не справился – свалил трактор в канаву. Наутро Лешку из петли мёртвого вытащили. А с трактором ничего не случилось. Подняли его, завели, и хозяин на нём поехал.

Это сельчанам запомнилось. Запомнилось, как в том году к октябрьским праздникам прямо с тока зерно фургонами парными по дворам колхозников развозили. Их воспоминания:

- Подъезжаеть подвода парная и к нашему двору, - вспоминала и Доня Меженина (по Яшке их двор назывался Яшанин). – успрашивають двое: «Зерно сваливать куда?» С непривычки я не знала, как им ответить, растерялась. Ссыпали на подорожник прямо, от крыльца недалеко и укрыли кое-чем. И дед Варфоломей начал лари для зерна нам делать. Целых три ларя мы зерном тогда засыпали. С того года и создался у каждого двора свой зерновой запас. И тогда мы опять на мельницу дорогу узнали. А до этого рушилкой домашней обходились. Она тоже рук нашего дедушки мастерового - Андреева Варфоломея.

А без рушалки нам беда. Случалось, принесёшь карман зерна с тока или с поля. Её же не повезёшь на мельницу. Обрушаем зерно на крупорушке, саломаты наварим и семья день сыта, слава богу. А закон сталинский к несунам был, какой строгий? За карман краденого зерна в тюрьму на 10 лет людей сажали. Теперь, думаем, не будем в колхозе хлеб красть, если он свой у каждого есть. Теперь и колхоз вон как заметно богатеть, как и колхозники. На заграничных фордзонах поля уже не пашуть. На виндровирах снопы на гумнах не молотють. Теперь свои собственные ЧТЗ – 60 по полю сцепом два комбайна сталинца осиливають. А следом ХТЗ - «нати» жнивья распахивають. У нас на заводах и ево изделали. А раньше такое видано ли было? Или ферму для скота взять. Нижнюю нынче вон при Репине-то, какую отгрохали. Скотины на ней, сколько развели, стадов на лугах летом несосчитать. Это окромя индивидуального скота только, а с ними и подавно будеть его больше тысяси. Чабанам пасти овец теперь негде. Их в колхозе больше трёх тысяч развелось.

Дворов бригадных по селу теперь восемь. А при Семёнове их было всего два. Я о конных табунах уже и речь не веду, их тоже, вон сколько теперь. Весь транспорт закреплён за лошадями. И вышло, что добро колхозное у нас на глазах увеличивается, а значить и богатство наше увеличивается. На колхозном собрании Серафим Николаевич так и заявлял нам бывалчик. Говорить: «Вы бабёнки для колхоза больше старайтесь. У него чево будеть, значить и вы хорошо заживёте». И он как в воду глядел. До войны самой люди в селе спокойно и тихо жили. В 37 году вот только – все как с цепи сорвалися. Засыпали они тот год сельсовет доносами. Народ друг на друга ополчилси. И айда о каждом начальству докладывать. Напишуть донос утром, а к вечеру или ночью уже подъезжають к их дому. И гляди, кого-то из семьи забирали, кого с работы. Увозят людей – и с концами, возврата не жди. Всё какую-то им пятьдесят восьмую статью клепали. А родственникам объявляли: «Враг народа». Таковыми и семья Межениных должна быть. Но к смутным временам Яков и Георгий в селе уже пользовались большим авторитетом. Поэтому председателям сельсовета на них и были доносы, а им видать не давали ходу.

И сидять на завалинках старики бывалчик, пересчитывають по пальцам: того в селе забрали, другого. Того в селе человека нет, другого нет. За власть узялись-то они сначала, за большевиков и хто революцию делал, и сочувствующих. А потом и хто не подчиняется, хто много говорить - тоже забирали. Целый список их к войне-то набралси.

Вот считай: Занин Ефим Алексеевич, Гребёнкин Марк Васильевич, Седых Алексей Петрович, Зуев Илья Иванович, Иванов Иван Иванович, Левашов Андрей Платонович, Денисов Василий Фёдорович (Луда), Курбатов Михаил Тимофеевич, Шмойлов Пиман Гаврилович. Ково и не помним.

Надо отметить, что из списка перечисленных людей живыми домой возвратились только двое. Со счастливой судьбой оказался Курбатов и Шмойлов. Один из них и поведал горькую правду о лагерях ГУЛАГа. Ниже его рассказ.

 

ССЫЛЬНЫЕ

 

С рукотворного портрета смотрят зоркие с прищуром глаза. Лицо утончённое, линии правильные. Карандашный портрет, но художник явно одарённый талантом. Усы лицу художник нарисовал точно живые. Кажется, сейчас Пимен Говрилович ими зашевелит. Сорок лет портрету было, когда автор с него эти строки писал. На картонном рисунке художник вывел числа: «20 ноября 1949 год». Курбатов рассказывал, что у костра в Архангельской тайге заключенные по вечерам, бывало, грелись и беседовали. Там вероятнее всего и запечатлел на память образ Шмойлова неизвестный узник-художник.

- Пимона Гавриловича же многие в лагере знали, дружили, - рассказывает Михаил Тимофеевич, - он же там работал поваром. С ним дружить - значит выжить. И дата на рисунке не случайная. Нам уже объявили собираться домой. Освобождения ждали, с сокамерниками прощались. В знак этого и явился на свет портрет Пимона.

О том жутком времени, о жизни лагерной не принято было рассказывать тогда даже близким и родным. И упаси бог, им было откровенничать, исповедоваться, знакомиться у костра с посторонними. Сокамерник один другого в лагере не знал. Письма к родным приходили со скупыми фразами: «Не переживайте, у нас всё нормально». И всё же, всё же…

В редкие минуты прорывалась через заслон запретов правда, вопреки установленным правилам. Память выплёскивалась из того времени, выходила правда наружу. Поэтому автор считает великой удачей для себя то, что довелось ему услышать рассказы бывших узников ГУЛАГа. Удалось ему кое-что записать, зацепить, отложить в своей памяти.

Были в лагере разные люди, отбывали наказание с Курбатовым, Шмойловым, с Лудой Денисовым блатные и воры, карманники и отпетые уголовники, и так называемые политические – «враги народа». Среди последних заключённых оказывались люди истинно талантливые. Это музыканты, писатели, скульпторы, художники, артисты, специалисты народного хозяйства. Но их знания там никому не были нужны, да и опасно было опознавать себя знатоком какого-то редкого ремесла или редким специалистом.

Вот Пимону с военной специальностью в лагере сильно повезло. Начальство пронюхало, что он повар и послало его работать в столовую. Дружить с ним в лагере хотел каждый, даже люди из охраны, спасительное место. В лагере шел эксперимент на выживание.

- И мы бы в лагере не выжили, не будь в нём Шмойлова Пимона Гавриловича, - вспоминал Михаил Тимофеевич Курбатов. – Удобрили бы и нашими костьми скудную архангельскую землю. - Кроме названной тройки Курбатов ещё имел в виду и друга, земляка с селения Подъем – Михайловка – Тайганова Фёдора. Он тоже обязан жизнью Пимону.

Земляки в Архангельскую ссылку пришли разными путями, в разные годы, но по одной и той же 58-й статье с ярлыком «Враг народа». Адские муки выпали на их долю в тайге.

- Пригнали нас с неизвестной станции этапом в тайгу, - вспоминает Курбатов, - выстроили на большой поляне. Снега там в ту пору были непролазные и морозы трескучие. Вокруг пугающая тишина, безмолвие. Шепоток по колонне прошел: «Братцы, видать здесь мы и жить будим, и помирать всем нам в тайге придется».

Вихрем влетел на поляну донской казак на белом коне. Сам как комиссар – в овчинном белоснежном полушубке, кубанка набекрень. Красавец мужик – кровь с молоком. Глянул в понурые серые лица заключенных, крутанул коня для форсу и страха, мол, знайте наших! Строй объехал, всматриваясь в толпы испуганных лиц и речь начал говорить. Сыпет словами - одно страшней другого. О том, что за содеянное против Советской власти, против дорогого нам вождя Иосифа Виссарионовича не будет никому пощады, прощения и возвращения.

- Не на отдых приехали, прямо скажу, не свежим воздухом подышать, а работать и работать присланы вы, - говорил он. – До семи потов будете работать на лесоповале. И костьми здесь многие лягут, искупая перед страной грех, зарабатывая прощения.

Сказал, что эту прекрасную, но пустынную поляну нам самим и надо будет обустраивать. «Здесь вам предстоит долго жить и много работать». Дал нам всем понять, мол, отсюда никому не убежишь. И начались будни лагерной каторги. Подъём в пять утра. Развод, часовые на вышках, охрана с собаками. Скудный завтрак, в семь уходили строем, бригадой в тайгу на работу. Время остановилось, связи с внешним миром отныне нет никакой.

Как тут выжить, физически и духовно себя не потерять при изнурительной работе, повседневных оскорблениях и унижениях? Многие не выносили, сходили с «круга» - кончали жизнь самоубийством. Два первых месяца привыкания к новым условиям жизни показались годами. Смирились с конвоем, с лаем собак, но началось истощение организма, обморожения, болезни. Пошла в лагере повальная смертность. За сутки из бараков уносились десятки умерших. Умирали от упадка сил, от замерзания на работе, кто не по сезону одет. Лечения в лагере не было практически никакого. Но в больницу попасть стремились. Там хоть отлежишься от изнурительного лесоповала. Поистине пророческими были слова кубанского казака, ставшего потом начальником лагеря, о костях идущих на удобрения. В короткие часы отдыха одно утешение – тихие беседы у костра, воспоминания о доме, о домашнем тепле.

Дополнительный паёк выделялся тем, кто перекрывал дневную (четырнадцатичасовую) норму. Но она под силу мужикам в теле. Таких узников было мало. Ослабленные, больные, а на работу все шли, иначе зэки лишались главного – еды. В бараке оставались самые слабые заключённые. И то по согласованию бригадира с коллективом. За ослабленных заключённых норму тянули все сокамерники, уходившие на работу.

Среди сочувствующего коллектива была и бригада Курбатова Михаила. Были бригадиры и жестокие, безжалостные к больным, истощённым узникам. В такую бригаду попал их земляк - Денисов Василий (Луда) с Песчаного дола.

- Иду я в тайгу однажды в первой шеренге своей бригады, - вспоминает Курбатов, - слышу, меня кто-то окликает: «Миш, земляк, заступись!» Оглядываюсь, справа от моей бригады Василий в одной нательной рубахе, босой на пеньке прыгает. И это в мороз-то архангельский. По мне мороз пошел. Понял я, что Денисова специально до исподнего охранники раздели. Слышал о таком наказании. Остановился, заступаюсь за земляка. А патруль собаку на меня травит. Мол, иди, куда шел, а то и тебе пенёк такой же найдётся. Я пошел с бригадой, а Василий на том пеньке так и продолжал приплясывать. Видимо, окачурился земляк наш, мы его больше не встречали.

Неизвестно за что попал в ссылку Василий, известно, в прошлом он простой колхозник, работал в мастерских, хорошо паял, лудил (отсюда кличка). Какой из него враг народа?

- А я пострадал за свою принципиальность и за честность, - рассказывает дальше Михаил Тимофеевич. – Я, будучи бригадиром полеводства, не разрешил два раза получить сено по одной выписке секретарю местной партъячейки Семёнову (потом он станет председателем колхоза). После сенокоса меня забрали в сельсовет. Через три дня на 10 лет осудила особая тройка. Приписали вредительство: «Срыв госпоставок сена государству. Ослабление мощи конной армии и вцелом Советское государство».

Пимону Гавриловичу припомнили крамольное высказывание на одной из селских свадеб в адрес местной власти. За ним ночью пришли и закрыли в кутузку, он из кутузки сбежал. А где тогда можно было от повсеместного преследования скрыться? Поймали Пимона, судили с конфискацией имущества. Всё из дома забрали, машинку Зингер его Пинявна (называли жену так) сумела спрятать, и пару новых валенок на грубке завалились. А хозяина Пинявна не сохранила, на 10 лет его осудили. Таким же образом забирали и судили других зуевцев. Из тех осуждённых никто не выжил и не подавал сигналов о местонахождении.

- А дальше было как? С тайги доплетёмся вечером кое-как до казармы и рады месту, - продолжает вспоминать Курбатов. - Упадём на нары как подбитые прямо в одежде. И мертвяцки уснём до ужина. Со столовой вдвойне голодными по одному украдкой пробираемся в коморку к Шмойлову. Он там нас и подкармливал оставшимися порциями умерших узников.

Первому весточка о досрочном освобождении пришла Тайганову Фёдору. Умные люди из лагеря бумагу к его сельчанам составили. Те пришли с копией в сельсовет. Председатель понимающий попался, собрал сход, и решение вынесли: «Берем Тайгунова Фёдора на поруки, обязуемся трудом перевоспитать». В верхах письмо рассмотрели и приняли решение о досрочном освобождении Тайганова. У Курбатова и Шмойлова тоже появилась надежда на смягчение своей участи таким же методом. И они своему председателю сельсовета такую бумагу прислали. Но Зуев Иван Сергеевич на ней оставил резолюцию: «Заступаться за врагов народа не имею морального права». И они срок полный отбывали в Архангельской тайге.

Позднее всех их реабилитировали, сняли судимость. О Полянском Павле Петровиче в постановлении сообщали, что за агитационно-подрывную деятельность он расстрелян в сызранской турьме осенью 1937 года. Про остальных ссыльных до сельчан доходили противоречивые слухи. Очевидно, все они безвестно сгинули в лагерях ГУЛАГ.

 

ВОЙНА

 

Вслушаемся в это слово. Правда, страшно звучит? А представьте себя на войне, да ещё в бою, под бомбёжками или под автоматными очередями идущих на вас самоуверенных немцев с засученными по локоть рукавами. Слушая такие картинки боя от очевидцев, дрожь по телу пробегает. А каково было им там, совсем юным солдатикам, не обстрелянными, не державшие в руках до этого двухстволки охотничей. И теперь их, вчерашних крестьян: пахарей, сеяльщиков, свинарей. Парнишек городских: токарей, сварщиков и слесарей ставят под боевое ружьё. Заставляют их командиры там убивать уже не зайцев – людей. Да, людей тех назвали врагами, но обличье у них такое же, как и ты. Не стрелять? Но парнишка присягнул Родине, значит, он обязан защищать Родину. Она в опасности, на неё вероломно напали фашисты. Они убивают мирных людей, разрушают наши города и сёла, пядь за пядью захватывают территорию, захватывают нашу страну. Поэтому и придумали клич, оправдывающий наше участие в войне. Война кроме горя, страданий и разрушений ничего человечеству не приносит. Война для нашего народа была священной, освободительной. Солдаты наши не хотели убивать, их нападающая сторона вынудила это делать. Вначале войны у нашего народа пробудился патриотизм, а потом и героизм для Советских людей стал явлением массовым. На защиту отечества поднялся наш народ безропотно и без боязни. Все до единого поднялись, Люди семьями, классами, деревнями и городами встали на защиту многомиллионного государства, бескрайних уголков своего отечества, на защиту родного дома, жен, детей, сестёр и матерей.

Так поступают народы всех государств, когда решается вопрос: «Быть государству или не быть?» В мирные годы народы любых держав представляют собой инертную, миролюбивую массу. Там, где правители и политики не баламутят их, не подстрекают, эти народы не склонны к агрессии, не склонны к убийству. Во всяком случае, в таких масштабах, которые случаются на войне. Война, под какими бы красивыми эпитетами не преподносилась, по сути своей она является чудовищной формой насильственного умерщвления человечества, уничтожения исторических, культурных и иных ценностей веками накапливаемых людьми. Все народы по инстинкту самосохранения никогда и ни при каких обстоятельствах не хотят и не приветствуют войны. Но войны им веками навязывались, втягивая народы целых государств в ужасающие по масштабам кровопролитные бойни.

Не придумано для людей ничего страшнее и грешнее чем насильственная смерть. Жизнь человека, казалось бы - это его индивидуально-личный и бесценный дар. И никто кроме бога не имеет права на его дар посягать. А война это право безжалостно отнимает. Очевидцы утверждали, при явной близости насильственной смерти человек в одночасье оказывается седым. Поэтому во все века и был ценен Мир народам. И трижды разумные те правители государства, которые доступными и недоступными способами борются за мир, укрепляют мирную жизнь на земле, не разжигают спорные конфликты и войны. К великому сожалению, начиная с тридцатых годов ХХ века, вожди Германии и Советского государства занимались больше тайным сговором захвата других независимых государств. По сути, у Гитлера и Сталина были свои далеко идущие цели - разделение мира между собой. И здравомыслящему политику было понятно, от них исходят конфликты, без войны их авантюры не обойдутся. Поэтому между государствами создавались военные блоки, торговые союзы, акты дружбы, пакты о ненападении. Политиками не ставились прямые задачи оттяпать от другого государства кусок территории в свою пользу, но методом изощренной дипломатии в разных местах уже разжигались военные конфликты. Сначала Сталин с Гитлером не мешали друг другу проводить общую политику, шли к задуманной цели общей дорогой.

Но в какой-то момент они усматривают неравенство в разделе мира, и это приводит их к соперничеству, к ревности. А позднее и к большой войне между государствами. Считалось, что Гитлер стратегически обхитрил Сталина. Это и позволило ему внезапно напасть на Советское государство, без объявления войны. Чем и обусловлен их первоначальный успех.

А до этого-то как славно два государства жили. Между Германией и первым социалистическим государством более десятка лет существовал мирный договор. Народы и правители этих стран дружили, торговали, обменивались достижениями, опытом народного хозяйства. Довоенные пограничники рассказывали, как июньским рассветом и 22 числа этого месяца 1941 года наши составы громыхали по железным дорогам, везя длинные составы с первосортной пшеницей. Проследовали они мимо пограничных застав и этим рассветом, а часом позже наши заставы были атакованы частями немецкого вермахта.

Так начиналась вторая мировая война.

 

ПРЕДВОЕННАЯ ЗУЕВКА

 

Поскольку Зуевка от западной границы находится ой как далеко, а связи нынешней и в мыслях тогда не было, поэтому о войне жители узнали только на другой день. Много записано на этот счёт воспоминаний, но мы будем следовать сложившимся правилам, дадим слово нашим главным героям. Доня, жена Якова Меженина вспоминает(фото у памятника павшим воинам):

- Я в то утро проснулась на рассвете – рано, как и всегда. Но пока с открытыми глазами у стенки полежала - Яшка ещё спал. Мне надо корову доить, я через него полезла, почуял и открыл глаза. Увидал меня, потянулся и за коленки рукой стал мене трогать. Он знал, я щекотки боюсь, и когда так просыпалси, то старалси за ноги мне пощекотать. Я с доёнкой к Рябке и подхватилась. А Яшка отвернулся к стенке и до моево прихода дрыхнул. Ну, с час примерно я отсутствовала: пока скотину в стадо проводила, пока утришник в погреб спустила. Пришла в избу я када, он крепко спал. Я колготить ево не стала, не приказывал, легла на полу. Забралась под ложник к ребятам, четверо их - растянулись они в рядочек и носами посапывають. Пригрелась и я с ними - и тоже заснула.

А проснулась когда, Яшка уже на бригадный двор ушел. Пора горячая, сенокосная и он наряды колхозникам с утра пораньше старался выдать. Разъезжаются они по рабочим местам, и он возвращался на завтрак. И в то утро так. Помню, он ещё сказал за завтраком:

- Щас Донькь за мной Серафим Николаевич должон заехать, он сенокосом заинтересовался. Как, говорить, у вас сено опосля дождей - подсохло? Поторапливаеть со скирдовкой. Говорить, а то стоить вёдро, стоить и опять дожди могут нагрянуть.

- Этот разговор я на всю жизнь запомнила. До обеда Яшки не было. А тут Нюрка прибежала (старшая дочь Дони), напугана, мне чево-то лопочеть. Говорить, бабушка Маша о войне мне сообщить послала. Потом-то от Харитона Петровича и на Кармыш о войне подробная весть пришла. Он заведовал почтой в Зуевке, в Утёвку поехал за письмами и газетами, а оттуда ево со срочным донесением в сельский совет отправили. Зуеву Ивану Сергеевичу пакет положил на стол, тот глядить на нево, говорить: «Пакет необычный какой-то». И Полянских сказал ему о войне.

А после обеда с поля, с ферм, с дворов бригадных подводы к сельсовету на митинг потянулись. Я туда не пошла. Яшка с Георгием к вечеру заявились, Лида пришла, с полгода прошло, как Георгий с медичкою новой поженились. Рассказывали они о митинге, как троим четэзовцам повестки, там вручали. Сказали, завтра их прямо с тракторами и отправят на войну. И представитель от военкомата заявил, мол, всем быть начеку. Повестку каждому в любой день можем прислать немедля.

 

ВСТРЕЧА С ЛИДОЙ

 

Здесь уместно будет послушать самого Георгия о том времени, как он познакомился с Лидой, как женился на ней перед самой войной. Выполнив наконец-то просьбу Якова.

- Познакомился я с ней просто. – Георгий сделал паузу, улыбнулся. – А с женитьбой запаздывал по двум причинам. Во-первых, в авиации служил полных четыре года, во-вторых время с ухаживания за Лидой продляет мой холостятский срок. Я тут срок сократил, ушла бы она к моему сопернику. Он тоже парнем был не промахом и до меня ещё за Лидой ухлыстывал. Она же медпунктом в Зуевке заведовала, авторитетный человек, нужная людям, молодая, красивая девушка. Говорили, образованный у нас теперь медик в селе. Она не Иван Викторович, который в первую мировую войну лошадей лечил на фронте, а в Зуевке людей врачевал. Бывало в болезни, какой не разберется, руками разведёт и скажет: «Запущено». Или ещё трагичнее вынесет приговор: «Безнадёжно запущено». Лида девушка умная, грамотная, внимательная, с медучилища по распределению её прислали. Она идёт на вызов у неё в чемодане все причендалы для больного: трубка для прослушивания, бинты, порошки, пилюли разные. И с этим чемоданчиком она как-то и прибежала к маме. Я как раз с работы приехал. Захожу, она мне сразу понравилась. С маминой ногой она возилась. Я на «полуторке» повёз её в медпункт, дорогой она ко мне с просьбой необычной обратилась.

- А я Георгий о вас от молодёжи кое-чего узнала. Вы работаете автомехаником в МТС, а раньше комсомолом руководили. В самодеятеьности художественной участвовали. А ещё раньше в колхоз вступать сельчан агитировали.

- Осведомлены, похвально. Но участие в самодеятельности – это мне приписано. Я в двух или в трёх пьесах роли какие-то сыграл. И всё на этом, отыгрался, в армию ушел.

- Говорили, в авиации? Не в Оренбургской области служили? – интересовалась она.

Я рассказал, что проходил действительную службу на Дальнем востоке. Раскову, Осипенко и Гризодуб, известных лётчиц сверх дальнего перелёта видел. Мы в тайге их неделю искали. Самолёты на дальность они испытывали и неизвестно где сели. Тайга большая, но мы их отыскали. Устроили им теплый прием. Пайками НЗ накормили и отогрели горячим чаем.

Похвалился я и встречей с Гамарником, начальником политотдела Дальневосточной особой краснознаменной армии. Он в сопровождении большой свиты в расположение прибыл, я был дежурным. Чеканя шаг, направляюсь к нему, докладываю: «Товарищь бригадный комиссар! Личный состав авиаполка находится на отдыхе в расположении части. Дежурный старший сержант Меженин!». Гамарник дал команду «вольно», спросил фамилию командира. Я назвал старшего лейтенанта Куприянова. Вскоре и сам Куприянов явился. Кадровый офицер, умница, красавец. Это было зимой 1937 года, а к лету Гамарника Тухачевского, Блюхера и других чинов из военной верхушки по приказу самого Сталина арестовали и приговорили к расстрелу. – Лида рассказ мой слушала с интересом, а думала о том же:

- А теперь выслушайте меня, мою просьбу Георгий. И все же, не смогли бы вы в пьесе с нами поиграть? – спросила она. – У нас на одну роль не находится парень подходящий. Вы атеист? Нам атеист нужен.

- Хорошо, мама этого слова тогда ещё не понимала. Она же всегда была верующий. А Лида роль предлагала необычную. Говорит, Иуда Искариот был парнем симпатичным, вам бы его на сцене сыграть. Время к праздникам октябрьским двигалось, райком ВЛКСМ настаивает. Сначала предложение мне не понравилось. А когда узнаю, что Лида в пьесе будет невестой Иуды. Думаю – это шанс поближе познакомиться. Согласился, в клуб стал вечерами спешить. Илья Жарок суфлёром в сторонке сидит с текстом, шепчет, мы репетируем. А в действиях поцелуи проходили. Он шепчет: «целуйся». Мы целуемся, имитируем поцелуй для зрителя. До главного выступления так бы и шло. Госты, чины важные прибыли. Заведующая клубом Лида Новосёлова афиши по заборам развесила: «Сегодня в сельском клубе сыграется пьеса по мотивам жизни Искариот Иуды. Главные роли исполняют Меженин Георгий и Лида Лазарева. Лида разволновалась, за два часа до начала представления нашла меня. В медпункте повторяли мы действия. Суфлёров естественно небыло. И дошло до поцелуев, чувствую, её губы раскрылись, она приникала плотней и как веточка вздрагивает. Я отвечал ей поцелуями настощими. Подумалось - Лида моя судьба.

Так познакомились мы с Лидой. Из Сорочинска она. Сорочинские ярмарки слышали?

На октябрьские праздники пьесу зуевцы поглядели, я ей и говорю: «Лида, может, хватит нам играть любовь на сцене, а не пора ли любовь заводить земную». Мы у медпункта стояли, она в нём жила. Лида прильнула ко мне своим телом, шепнула: «Поступай сам как хочешь». И я пошел к крёстным родителям. К Доне с Яковом сходили. Они нас благословили.

И война эта проклятая. Мы всего-то прожили с ней около года. Она с 1921 года рождения, военнообязанная. В июле 1941 года её забрили на фронт. И с концами всему.

 

ЯКОВ И ДОНЯ

 

К Георгию мы возвратимся позднее. Опишем, какая судьба была уготована войной старшему брату Георгия – Якову. Расскажем мы и о жизни его семьи.

- А Яшка-то мой с Алёшкой Денисовым - дали бы им дыхнуть хоть. Времени прошло-то всево ничево как они с МНР возвратились. И трясуть их вон опять, - рассказывала Доня. – Силька Натаров пожил хоть, дом перетряхнул. А Яшка уизвозе, если кого нету. Он коня своего впрягаеть в подводу и едет за нево. На дом, пытаясь капиталу заработать. И заработал бы, август подошел, тут и Яшку на войну забрили.

-А я с утра-то как в МТС уеду, так там целый день делами и занимаюсь. А Якову тоже не до себе, у него хлеб неубранный на полях стоит. Поэтому не забирают на фронт комбайнёров, с бронью работает часть трактористов и бригадиров. – Рассказывал Георгий, вспоминая о старшем брате Якове (слово «старший» он всегда подчёркивал). - Тут мне депешу от директора вручают: «Георгий Петрович! Срочно выделите машину в распоряжение Зуевского сельсовета». Ясно для чего. С Жарком Мишкой сажусь на ЗИЛа, заезжаю в лавку (магазин), беру пять четверок, мчимся в Зуевку. Они все в сборе стоят с родственниками около колхозного правления. Расселись когда новобранцы в кузове, я к ним забрался, под вопли жен разношу всем напитки горячительные. По-мужски постучали по спинам, и они поехали.

- В августе из Зуевки забирали Якова, - рассказывала Доня, - и с ним повестки получили: Зуев Никита - с Кочугур, Глебов Семён – с Кармыша. Трое и нас вдов, внизу стоим в слезах, куча детей у каждой. Яшка спрыгнул, деток обнимаеть, сгребаеть всех в охапку, Васи кудри ладонью потрепал. При людях говорить чего-то. Не слышу я Яшку. В кузов все полезли, бодрятся, рядочком усаживаются. Слышу, кричить им Мавра: «Сеня, я с вами поеду? До Утёвки хоть прокачусь, а? Провожу на войну и с Мишкой домой отправлюсь». – Смён ей руку подаёть, подал и Яшка мне руку, потянули в кузов и Никитову Машку. И всю ноченьку напролёт проходили мы с ними на стадионе у районного военкомата.

Семён с Маврой люди развеселые, всю ноченьку последнюю они прошутили. От мыслей тяжелых отвлекали и нас с Машкой, и себя. Им спасибо, а то бы опузыриться нам слезами. А с Утёвки возвратилися к сиротинушкам када, тут рёву мы и дали. Жить было неохота. Как представили себе: «С чево теперь одной-то жизнь начинать?».

И жили, по разному жить приходилось. Сначала всё надеялись, вот-вот мужья возвратятся. В окно глядишь, почтальона ждёшь, от Яшки весточку с фронта. Письмо получишь, деткам прочитаешь, радуешься с детками, к соседям сбегаешь радостью поделишься. А потом на долго опять заскучаешь. Яков всего семь писем с фронта и успел написать.

К великому сожалению, из семи весточек от Якова, писаных в окопах под Старой Руссой, до наших дней дошло всего два листочка (не полных два письма). Не представляя исторической ценности писем, большая их часть была уничтожена бездушными людьми. Но и по сохранившимся строкам читатель будет иметь представление о характере Якова, о его душевных переживаниях, об обстановке, в которой находился Яков и его сослуживцы.

- Я когда заметила пропажу писем – обмерла, - рассказывала Доня. - И эти листочки, дороже которых ничего на свете нету, я нашла в мусорке. Спрятала их за пазуху и клятву дала - носить их там до самой смерти. Письма эти и были единственной ниточкой между прошлым временем и настоящей жизнью: моей с детками и Яковом.

А Якова Петровича Меженина в феврале 1942 года не станет. Под Старой Руссой в совхозе Дубки (деревня Дубовицы) его смертельно ранило. В живот ему угодил осколок от немецкого снаряда. Яков мучился, просил пистолет, чтобы самому покончить с мучениями.

А буквально перед этим он встретил земляка Занина Ивана Ефимовича и его друга артиллериста Писарева Ивана Павловича. Они по соседству охраняли артиллерийские позиции, на посту у передовой линии окопов в это время находился и Яков. «Ночка была лунная, с лёгким морозцем, тихая. – Сообщал позднее в письмах Иван Павлович. Наши части - соседи, прохаживаясь каждый вдоль своих объектов в белых шубняках, мы то сходились, то расходились. Познакомились наконец-то. С этого и завязалась дружба наводчика сорокапятки Ивана Писарева и Якова Меженина, младшего сержанта 201 стрелкового полка, 2 пулемётной роты - Полевая почта №791».

По обстановке на фронтах под Старой Руссой вспоминал Занин Иван Ефимович.

- К счасть, я там мало побыл, пока бои активные не начинались. В пехоте соседнего полка я служил, с Яковом встречался, окопы были рядом. У них командир роты был Татарин. Разгон им давал. А Яшка же молчун и чин не высокий – командир отделения. Снабженцы от передовых линий приотстали, он в ночь берёт отделение с вещмешками и идёт на бросовую картошку. Пришли с провиантами. Татарину известили, или он сам узнал. Вызвал он к себе Якова - кричит, размахивая пистолетом: «Застрелю!».

А потом в живот самого ротного ранило. Он Якова через посыльного приглашает, Яков видит командира бледным – как полотно. Приказывает он Якову: «Товарищ младший сержант ты теперь командир 2 - й пулеметной роты». – Просит к нему нагнуться, мол, прикажи кому – его они прикончили чтобы. А кто на своего командира или солдата руку поднимет. А вскоре с Яковом случай такой же получится. И обидно - не в бою, от снаряда немецкого. Немцы же народ пунктуальный, вот и попускивает снаряды через реку Лавать с определённой периодичностью. Глядишь кого-то они из наших убьют или поранят. А мы их не доставали из своих пуколок. Видим, на той стороне реки как они ходят, лошадей купают, с котелками к полевой кухне идут, а подстрелить, как они нас, у нас нечем. Снарядов нет, а пуля до них недолетает. Они и днём пуль русских небоятся, а нам носа из окопа не высуни.

- А брат Яков не о себе, а обо мне расстраивался, - рассказывал Георгий. - В январе 1942 года письмо на станцию Болагое мне присылает. Там тяжелые шли бои, меня контузило и ранило. Он пишет: «Здравствуй брат! Очень жаль, что ты ранен, желаю тебе скорого выздоровления. Будешь писать домой, маме сообщи, что о рождестве я не забыл, встречали мы праздник по-христиански, но в окопах. Лечись лучше, с печенью шутки плохи. У нас тут противостояние затянулась, скорее бы наступила развязка. Старая Русса то в их руках, то в наших. Задача нам поставлена, к весне освободить её. Мы будем стараться её выполнить. Пиши брат, живы будем, после победы встретимся». И после этого Яков замолчал, я заволновался, написал письмо Доне. Ждал ответа в госпитале. Выздоровел, явился на пересыльный пункт. Зачислили в полк связи, он тоже готовился к наступлению

Весной 1942 года была освобождена Старая Русса. Это случится спустя полтора месяца после гибели Якова. Весть о гибели Якова узнаю из письма мамы. Да идёт война, гибнут люди, но о его гибели верить не хотелось, тешил себя надеждой, может с Яковом ошибка. Пишу запрос на полевую почту его части. Ответ присылает начальник штаба полка старший лейтенант Егоров. В повторном извещении с подробностями всё подтвердилось. Появилась злость и желание мстить. Пишу на имя майора Куприянова рапорт: «Товарищ майор прошу отправить меня на передовую». Временное затишье. Вызывают в штаб. С политруком майором Вороновым причину выслушали, виски у обоих майоров сединой подёрнуты. По отечески Воронов ладони на плечи кладет, говорит: «Не горячись товарищ старший сержант. Мы тебя понимаем. Но и тут нужны специалисты связи. От наших связистов и на передовой, куда ты просишься, успех боя во многом зависит. Ступай в своё расположение и готовься к мести. Деньки предстоят жаркие». И, правда, вскоре мы пошли в наступление по всему фронту.

Майора Куприянова Георгий полюбил и всю послевоенную жизнь о нём вспоминал. «Эх, он был красавец! Умница - по крайней мере, есть чем любоваться. Форма на майоре ладно сидит, стройный, сапоги со скрипом, начищены до блеску, голенища в гармошку. Идёт по территории полка, медсёстрам от бравого офицера – глаз не оторвать.

- А с Ниной Петровной встреча вышла у вас как же? – как-то в разговоре спрашивает дядю Михаил. Георгий ожидал этот вопрос, довольно рассмеялся.

- Вышло так. Ухаживал Куприянов за полковой медсестрой Ниной. Блондинкой, голубоглазой красавицей не уставая можно было часами любоваться. Что я и делал на импровизированном балу в здании полкового штаба. Это было чисто офицерская вечеринка по случаю дня рождения Майора Куприянова. А поскольку из всего полка я один был его сослуживец по дальневосточной авиации, он меня и пригласил, удостоив меня высокой чести. Я отнекивался, мол, общий пейзаж офицерскому составу испорчу.

- Не испортишь Георгий, я тебе форму прапорщика выдам, и всё пройдёт по высшему разряду», - успокаивал он меня. Он с Ниной в центре сидел, принимал поздравления. Подпил лишнего кто-то и крикнул им горько. Он отшутился, дескать, заранее это не проходит. А Нина мило улыбалась, выделяясь среди других женщин, украшая собой их стол.

В один из перерывов они подошли ко мне, познакомились мы с Ниной. Родом она из сибирского города Кургана. Узнав, что я из Куйбышева, она чего-то стала вспоминать.

- Куйбышев это в прошлом город Самара кажется, так?

- Да, у нас девчата под балалайку напевают: «Ой, Самара городок неспокойная я, не спокойная я, успокойте меня», - пропел частушку я. Она спросила:

- Он же на берегу Волги, Куйбышев-то ваш расположен? Или я предмет географии в школе плохо учила. – Я насчёт знания предмета географии успокоил её, а Куприянов, держа Нину за талию, похвалил её: «Молодец ученица». И опять все садились за столы, опять выходили мужчины курить в коридорчик, женщины своим гурточком стояли в сторонке, стреляя глазёнками, смеясь, разговаривая. Редко случалось, война, а при штабе полка веселье. Одним денёчком, а то и часом оно завершалось. И денёчек тот судьбоносный был мой.

Объявили дамский вальс под раздирающие душу аккорды перламутрового баяна. Нина плавающей походкой подходит к нам с Куприяновым, спросила его разрешения танцевать со мной. Умница командир легонько подтолкнул меня в спину. Мол, вперёд старшина, не робей. И мы легко закружились в вальсе. Она хорошо танцевала, а я хорошо выпивший, осмелел. Легонько прижимая её стан к себе, я вертелся с ней вихрем вокруг оси. Мне хотелось, чтобы вальс длился дольше. Помню, я рассказывал Нине какую-то небылицу о довоенной жизни.

Но баян умолк, я повел её к окну, где в окружении лейтенантов стоял он, счастливчик, обладатель этой очаровательной блондинки. Придется ли мне ещё когда-то рядышком идти с ней, разговаривать и в танце к ее груди прижиматься?

Пришлось. И неожиданно скоро. Я думаю, повод для встречи со мной она придумала. Я дежурным по батальону был. Развёл по постам часовых, сам дежурю у телефона в штабном домике. Мимо окон Нина проходит. Выскакиваю к ней, форма на ней зимняя: шубка беленькая, шапка ушанка, вязаные перчатки из серой пряжи. Я расставляю объятья, она влетает в них. Не целуемся – ничего, в обнимку стоим, она воткнулась лицом мне в грудь. Я же в гимнастёрке к ней выбежал. А причину через минуту она озвучила, спросила:

- Товарищ старшина, а майор Куприянов был в расположении вашего батальона? Сказали часовые, он к вам направился.

Я вместо ответа завожу её в домик, раздуваю затухающие угли в голландке, в самоваре. Времени было три часа с четвертью, мы пьем с ней чай и до вечера беседуем. Сидели мы с ней за узеньким столиком, она и я напротив. Она осмелела, воложила свои ладошки в мои ладони, я их сжимаю и смотрю ей в глаза. Она опускает густые ресницы, закрывает голубизну глаз и молчит. Я обхожу стол и присаживаюсь к ней. Она поворачивается ко мне, обнимаемся, и наши уста сами собой скрепляются в долгом поцелуе.

Первым о наших отношениях, конечно же, догадался майор Куприянов. Перенес он это не болезненно, как нам представлялось. У него довоенная семья, письма из дома приходили ему регулярно. А на мои письма Лида ответа весь 1943 год не давала. Ранее я с этой проблемой не раз делился с Куприяновым. Он мне сочувствовал и мудро советовал:

- Ладно, понял, это не красит её, хотя и война. Но ты повремени делать категоричные выводы, - успокаивает он, - даст бог, придумаем и с этим чего-нибудь.

И придумал, с частью её созвонился, нашел повод, меня за радиоблоками к ним отправитл. А вообще-то свидание нам организовал Куприянов. Я помню, как через плац летел к Лиде. Как тоже расставлял ей объятья, но она в них не влетела, а втиснулась. Я чувствую её холодок, мы не целуемся, я троекратно касаюсь её лица.

Она организовала домик, но когда мы туда вошли, там сидел не молодой подполковник танковых войск. Он поднялся навстречу. Соблюдая субординацию, я представился: «Старшина связи Меженин Георгий Петрович по служебному заданию прибыл». Формально поговорили, и Лида мне говорит: «А это подполковник танковой бригады Цимбалюк Григорий Павлович. Он же и мой муж». - Я не упал в обморок, я был готов к такому обороту событий. Поборов самолюбие и проглотив комок обиды, я прошу подполковника остаться с Лидой наедине для объяснений. Он встал, оделся, идя к выходу, сказал: «Объясняйтесь, я Лида тут похожу». То есть мы с бывшей женой оставались под надзором её нового мужа.

«Ах, война, война, что с людьми ты наделала, сколько судеб сломала, развеяла, мужиков уничтожила, женщин вдовами сделала», - слышали мы после войны слова. И это так. Георгия и Лиду судьба разлучила, но не убила. А Якова и Доню - война разлучила, ее осиротила, Яков ушел в сырую землю в возрасте 33 лет. А Доня овдовела в возрасте 28 лет. Детей у неё осталось пятеро - один другого меньше. Георгий клятвенно обещал брату помогать его семье. Вниманием, советами, заступой его племянники не были обделены.

Георгий до конца дней своих будет гордиться собственной победой над председателем сельсовета Леус Петром Семеновичем. В сельскую библиотеку требовалась заведующая, Леус свою дочь хочет поставить, а Георгий рекомендует в библиотекари Аню племянницу. Опелируя это - племянница дочь павшего воина. Анна этой профессии посвятит долгие годы.

И второе проявление его благородного заступничества. Племянник Михаил в четырнадцатилетнем возрасте побаловался с красным флагом в октябрьские дни. Леус доложил о детях, которые сорвали древку с флагом. Сельскому председателю самому бы их с родителями вызвать и наказать. Но легче сообщить в карающие органы. Времена такие.

Георгий взялся лично ребят защищать. Сам начальник милиции услышит его мольбы, он приезжает домой к ребятам, знакомится с условиями их жизни. Матерей не застает, они днями на колхозных делах, им не до воспитания. Георгий и Нина устраивают щедрое угощение важному гостю. Приходят и «преступники» с мамами, прощение просят у начальника милиции в содеянном. Смягчился его гнев. Он сказал: «Утром по ребятам решим». И на этот раз ветеран войны, борясь за благополучие детей любимого брата Якова, одерживает победу. Начальнику милиции Горелову, родившемуся в Кулешовке, он обещает впредь ребят держать под собственной порукой.

У Георгия с Ниной собственных детей не было. Поэтому приход племянников - для них праздник. В это время у Нины примус не выключался, она всё чего-то жарила, варила и кипятила. А дядя в это время щедро предоставлял им возможности послушать радиопередачи в наушниках. Детекторный приемник он им сам смастерил.

И кто знает, какими бы выросли его племяши, не будь его внимательной опеки. Он помог Василию перебороть барьер в образовании, определиться в выборе профессии. Василий учится сначала в бухгалтерском техникуме, позднее окончит плановый институт и в управлении БАШНЕФТЬ достигнет карьеры начальника отдела снабжения. И Михаилу Георгий поможет выбрать путевку в жизнь. Ему через колхозного бухгалтера он достанет направление на курсы шоферов. Получив права, Михаил долгие годы с любовью будет работать на многих марках автомобилей и станет самым уважаемым колхозником, семьянином и человеком в селе.

 

В организации учебного процесса четвертого племянника – Ивана Георгий прямого участия не принимал, зато радовался как ребёнок, проверяя его знания по агрономии. «А ну институтчик - ответь мне, что такое лепестки, пестики, протоплазма, вакуоля». И если Иван с ответом попадал в точку, Георгий восклицал: «Правильно! Молодец».

 

Читатель помнит фронтовые письма Якова, присланные Доне. Он просил её беречь детей, правильно растить и обязательно учить. По сбережению сто процентной сохранности не получилось. «Красавица писаная – Маша», - называл Яков младшую дочь. В Августе 1941 года он на фронт отправлялся, а Маше годик сравнялось. Проживет она до 1946 года и умрет от минингита. Трудная жизнь тогда была, и без прививок жили в те годы дети. Вот и нападали порой на детей страшные болезни.

И у Георгия послевоенная жизнь сложится не сладко. В 1953 году на 65 году жизни от постоянных болей в голове умрет его любимая мама. В 1954 году придут они вечером из клуба (Георгий работал завклубом), кефиру попьют, лягут – Нине станет плохо. Наутро её не станет. Говорили разное: таблетки не те выпила, наркотики приняла и прочее.

 

Она прожила 30 лет. Как добропорядочную, умную, необычайно красивую женшину, ответственную медработницу Нину Петровну Меженину любили в Зуевке. Теперь её не стало. Георгий с горя не знал, чем заняться, куда время девать. Он запивает, пьет днем, вечером, ночью, пьет месяц, год. На время образумливается, а в доме нет ничего, всё пропито, поесть даже нечего. Живет один, зеленому змию нет препятствий, не стало у Георгия тормозов. Домик на пути от магазина, хозяин приветливый, собутыльникам двери открыты. Георгий снова запивает.

Кто-то однажды - случайно или специально заводит его к молодой женщине, агроном колхозный, приезжая, красивая. У неё дочка первоклассница, для совместной жизни не помеха. Георгий на язык дипломат, уговаривает Катю приютить его у себя. Катя на совместную жизнь соглашается. На красивых женщин ему везение? Да нет, это мать Дони – Груша за сваху сработала. Но не на долго. Георгий опять срывается, их совместное проживание терпит крах.

 

Георгия выручает давний друг, инвалид войны Виктор Брыкин. Он заведовал Зуевским молокозаводом, Георгия в мотористах держал. Как знаток механизмов, тракторов и автомобилей ему равных в селе нет. Теперь Брыкин заведует более крупным, Богдановским маслопромом. Увез он туда на жительство и на работу по той же специальности и Георгия. Георгий сам вспоминает о том периоде жизни так:

- Приехал он ко мне в гости с бутылкой, выпили, поговорили. И он меня опять стал уговаривать у него поработать. На мотоцикле лётал Брыкин с вихрем, хотя и с одной рукой.

- Держись крепче, - кричит на меня, когда мы ехали в Богдановку. У маслопрома тормознул, на подножку коня стального с ним поставили, зашли сразу в моторную. – Вот подстанцию видишь? Она неисправная, моторист в ней – бельмес. Понял, да? Налаживал.

Я ответил, что понял, а ничего не понял. А где я жить буду, где спать, чем питаться? Оказывается Брыкин, прежде чем привести меня в Богдановку и эти вопросы продумал.

Во-первых, было лето, когда каждый куст общежитие, во-вторых, из моторной комнаты шла дверь в комнату отдыха. Там было всё предусмотрено: стоял в одном углу топчан для сна, в другом – столик, два стула, тумбочка. У противоположной стены разместилась широченная лавка для посетителей. На ней уже сидели женщины, его работницы.

- Тут пока для себя приют найдешь, Георгий, а дальше время подскажет.

И время подсказало. У разгрузочной эстакады работала грустного вида, симпатичная, ещё совсем молодая женщина. На мой вопрос: «Кто ты есть - красавица?» - она ответила: «Маша Кузякина». И от смущения щёки у Маши Кузякиной зарумянились. Дальше больше, мы с Машей сблизились, она добрая, из простой, малограмотной семьи. Она приносила мне на обед, на ужин домашнюю стряпню, угощались мы с ней, разговаривали. И я решил связать с ней судьбу, создавать семью. Купили старенький домик на крутяре у речки Чапаевки и стали жить. А чтобы сходились у нас концы с концами, Мария Фёдоровна набрала на ферме первотёлок. Скоро её фамилия будет в колхозе лидирующей. И Георгий переходит работать на более весомые рубли, работает сначала молотобойцем в кузнице, а потом и главным кузнецом.

 

Наверно Георгий совершил подвиг. Он до Маши хотя и имел прекрасных женщин, но полноценной семьи у него не было. Он у жены сам был большим и главным ребёнком, маленьких детей не было у него ни с Лидой, ни с Ниной. А Маша ему стала сразу рожать детей, они в их семье являлись на свет один за другим. Крепеньких детей Маша рожала, красивеньких. Потому что родители были такими. Он свою жену не ограничивал в рождении, к семидесятым годам он с гордостью говорил при встрече с зуевцами: «Детьми я счастлив, у меня их семеро: пять сынов и две дочери». Старшую дочь Любу, кареглазую, стройную, с густой и черной как смоль косой он называл «Любовь Яровая», по героине любимого романа. А младшенькую дочь Лену, по внешнему виду и интеллекту на Любу похожую, он называл Мартой (в марте она рожденная). Лена последыш в большой семье, она родилась в 1971 году.

- Лена - произведение последнее, - гордо восклицал Георгий. - Ему в то время было 57 лет. - А первое его произведение – Анатолий. Он появился в 1949 году.

 

За 22 года семеро детей - не плохо. И никаких душегубок» - говорил он. – Дал бог первенца Толика – спасибо. Потом Юра, Люба, Саша, Алёша, Серёжа, Лена. - И это при их материальных недостатках, при непробудной занятости и тесноте. Георгий и Мария утверждали, что по ограничению рождаемости у них и в мыслях вопросов не было. Они не богатством, они детьми были счастливы. «Воистину так», - подтверждал он. Он боялся остаться без детей.

И дал им бог с детьми долго пожить. А для счастливой жизни детей чего надо родителям делать? Воспитывать. Но некогда им воспитывать. Мать в постоянных делах. С отцом дети в кузнице крутились. К работе любовь им отец привил, пробудил интерес к кузнечным и техническим делам. Плюс ему за это. Но привилась у них и склонность к алкоголю. У Анатолия первого появятся проблемы: не сложится жизнь с семьей. Повесился Анатолий на суку собственного тополя. Сашку пьяного бензовоз собьет на сельской улице. Сережку парни побьют, умрёт он в собственном доме. Говорили, он с пьяни в чужой погреб залез. Юра с молодого возраста депрессией болеет, в аварию попадал, живёт один. Лена за наркомана и пьяницу замуж вышла, сама этим увлеклась и потерялась. Люба и Алёша, слава богу, живут нормально семьями, работают, их жизнь протекает нормально.

 

ВСТРЕТИЛАСЬ ПРОЕЗДОМ

 

Георгий с Марией нельзя сказать, что жили душа в душу, скорее наоборот. Они были и по характеру, и по интеллекту, и по складу ума людьми разными. Георгий эмоциональный, вспыльчивый, ревнивый, у Марии этих сторон характера вовсе не было. Она смирная, преданная жена, которая не умела ни в чём перечить мужу. Он был глава семейства, его слоо для неё закон, она во всём его слушалась и безропотно подчинялась. Она так была воспитана. Она росла в семье старых порядков, нравов, устоев. Георгий раскрепощено, более современно воспитывался. К тому же он избалован его предыдущими красавицами супругами. Поэтому с четвёртой женой Марией он держал себя высоко. Но это не мешало им в семейном союзе продержаться около полувека. Хотя все эти годы он помнил о Лиде, о Нине. Иногда вспоминал и о Кате – в положительном плане о ней рассказывал и с юмором о себе.

 

А с Лидой им доведётся даже встретиться, будучи пенсионерами. И он, и она будут безумно этому рады. Георгий потом будет рассказывать об этом каждому встречному во всех подробностях. О встрече его словами:

«Вначале семидесятых годов это случится. А как Лида узнала, что я в Богдановке живу? Это ей Пётр Иванович Останков (Янваль) указал. Лида с мужем Цымбалюк на собственной «волге» ехали из Сорочинска Оренбургской области на Украину ехала. Дальняя дорога, но по великому желанию Лиды хоть на минутку решили заглянуть в Зуевку. Желания Лиды понятны - Георгия увидеть, довоенную молодость вспомнить. «На знакомых людей кого лечила хоть одним глазочком взглянуть». А на Зуевку в это время ветврачи карантин наложили. У животных они обнаружили ящур. Уже сворачивать им с горы мельничной на церковь златоглавую, но по центру дороги баръер с опилками, охранник с вилами преграждает дорогу. Суровая надпись на фанере, «стой».

 

Пока Григорий Павлович направлял автомобиль к обочине, Лида в охраннике узнала лицо знакомое. Пётр Иванович увидев волгу, о начальниках высоких подумал. Глядь, а из окна машины женщина ему показалась знакомой. «Вы не Останков? – спросила она, улыбаясь и выходя из машины. - Пётр Иванович кажется, правильно?»

- Пётр Иванович. А вы…? Ба, Ли-да-а! Эх, де-ла-а! Как же – помню. Бабу мою лечила, детей от коросты и струпьев лечила. – Лида приблизилась к знакомому зуевцу. Протянула ладошку, Останков радостно потряс её. – А я гляжу, думаю: «Она ай не она?». Ехали к Георгию, небось? А он как скрылси из села и не заявилси. В Богдановку подалси, говорили.

Лида заметно погрустнела отего известия.

 

- Ды, ты не горюйте, Лида. Тут до них рукой подать. До пятого, и от нево едите в гору, а под горой и Богдановка стоить.

Уселась огорчённая Лида к мужу, помахала Петру Ивановичу ручкой и покатили они по просёлочной дороге на запад по указанному пути. К домику по наводке подъезжают, сигналят. Мальчик выбежал, шустрый, симпатичный.

- Вот сын Георгия! - радостно восклицает Лида. – Мальчик любопытно рассматривает белую волгу, их. Лида выходит из машины, улыбается, протягивает руку, он не сразу принял её. – Здравствуй мальчик, я тётя Лида. У тебя какое имя? - Мальчик неохотно ответил:

- Я Юра, а вам нужно кого?

- А твоего отца Георгием зовут?

- Георгием, но его нет дома. Он за речкой голландку строит у Зольниковых.

- У Зольниковых? А живут они где – ты знаешь? - Лида подвела мальчика к водительской дверце, - нука дядь Гриш, давай нам с Юрой гостинцев. – Насыпала ему конфет в обе горсти. - Юра, ты хотел бы на волге прокатиться и отца с нами повидать?

- Прокатиться хочу, но они далеко живут. Назад привезёте? – предъявил условия Юра. И получив от дяди Гриши, «садись, привезу», шмыгнул на место тёти к шофёру. И уже минуты через три он командует: «Вон, калитку синюю видишь? Это Зольников и есь двор. Дядя Коля на боллере утром отца забирал. И вчера забирал, а к вечеру назад доставил.

- Молодец дядя Зольников, - похвалила Лида, заглядывая к мальчику сзади через сиденье. – Ты Юра сам сходи к отцу, скажи, что его тётя с дядей ждут. Он выйдет, и мы вас домой сразу же и отвезём.

 

-Волгу хозяйка сразу заметила, видела, как из неё птицей мальчик выпорхнул, вспоминает Георгий. - Шумит она мне: «Георгий, вон Юрок твой кажись, на волге нарядной подъехал». – Я как был в глине, споласкиваю руки в корыте, о фартук вытираю, он кричит: «Пап, там к тебе тётя городская с шофером приехала!» - Выхожу из калитки, глазам не верю – Лида! А она стоит у машины - на меня смотрит. На ходу сбрасываю фарток, она руки вперёд протянула. Я жму ей ладони. Он вышел, поздоровался, сказал: «Извини, от дел что отнимаем. С отпуска едем мимо, она предложила заехать.

 

Всплывали мысли, роились воспоминания. А мы, как обычно в таких случаях, говорили о пустяках. Нам он разрешил поговорить в машине, а Григорий Павлович и Юра сидели напротив на бревне приспособленной под скамейку. Юра подбегал к машине, спрашивал у меня, я с ними домой поеду. Опять мчался к бревну, звал дядю Гришу-шофёра, торопил его.

Садится Григорий Павлович за руль, Юра сел с нами на заднее сиденье. Цымбалюк посмотрел в зеркало заднего хода и говорит: «Ты извини Георгий Петрович нас, так вышло. Не мы, а война во всём повинна». Лида поглядела на меня потом на Юру. И стараясь разрядить напряг, сказала: «И у нас есть дети, трое. О них забота. Они теперь связующее звено. Жаль Якова. И для них война, но трагичней. С Доней они чего-то планирывали, замышляли. От детей убежишь куда»? Жаль, не свиделась с ней». – После этого вообще замолчали.

Подъехали к дому, я проявляю инициативу. Обращаюсь к мужу по военному: «Товарищь подполковник запаса! Вы правы, виной всему война. И разбираться, кто из нас виноват - не стоит. Прошу разрешения обнять бывшую жену, откланяться. И – в добрый путь!

- Разрешаю, товарищ старшина запаса», - ответил он. - Мы обнялись с Лидой крепко, поглядели глаза в глаза, открыл дверцу и выхожу. Юра за мной выскочил.

 

После той встречи я долго тосковал по Лиде. И уже притупляться стали мои взбудораженные воспоминания, письмо от неё приходит. Она пишет:

«Здравствуй дорогой Георгий! Двоякое ощущение я получила от нашей встречи. Я, правда, рада, но какой ты худущий. Ах, если бы мы были рядом, внешность твоя была бы другой. Поверь мне, я тобой опять загипнотизирована. Как будто и не было этого времени, не было войны, не было нашей разлуки. Как всё свежо, я всё помню: и нашу первую встречу в твоей низенькой избёнке, и сцена, и пьеса, и ты на сцене в роли Иуды. Мне показалось опять, что наши судьбы должны быть неразрывны. Нет, не стану я писать тебе «прощай». Я ненавижу это слово, которое, помнишь, ты употребил первым? Значит ты жил с Ниной. По себе сужу, я написала это слово, когда у меня стал Гриша. Георгий знай, для меня ты всегда был и будешь первый. И к счастью, что не заметил он. Я ему хвалю время, проведённое у моих родителей. Им я рада, родине малой рада и больше рада нашей встречи. Получишь письмо. Пиши, жду».

 

- Писал и я ей, но не такие письма. Я письмо пишу, а Юрей рядом – письмо вслух читает. Чего тут напишешь. А впечатления у Юрея от дяди и тёти самые положительные. Он долго ребятам рассказывал, как его дядя Гриша с тётей Лидой на белой волге за речку возили. Писем пять она мне написала, я на два последних ответа не написал. Думаю, чего зря душу рвать и себе, и ей. И она не стала больше писать.

Георгий Петрович Меженин тоже долго будет вспоминать и рассказывать о встрече с Лидой. Сплакнёт о ней бывало, особенно когда водочки пропустит. Как-то пластинку с грустной песенкой услышал, исполнял бархатный голос. Слова песенки или мелодия напомнила Георгию о наболевшем. Он купил ту пластинку и на проигрывателе её прокручивал, сам слёзно плакал. Сохранился не полностью текст его любимой песенки:

 

На деревне вечер, за деревней ветер, Может быть, не знаешь о моей печали,

Шепчется озёрный молодой камышь. Может быть, дороги наши разошлись?

И брожу один я целыми ночами. И брожу один я целыми ночами.

Где же ты желанная, почему молчишь? Где же ты желанная, почему молчишь?

 

Хрупкая вешь – пластинка, разбили её ребята. Долго он по ней горевал, сокрушался.

Георгий в последние годы своей жизни часто вспоминал о прошлом времени, чаще стал бывать в Зуевке. Появляясь в родном селе, Георгий, как правило, обходил дома вех родственников, друзей и знакомых. Обязательно посетит и старые кладбища. Поплачет он на могильном холмике, под которым покоится прах его матери, потом идёт к могильной изгороди Нины. Георгий Петрович осмотр могилок начинал с чтения мемориальных досок, с правки или замены штакетин. Он бережно относился к старым вещам и с трепетным волнением посещал полюбившие с детства места. Например, свой последний юбилей он решил отметить на зелёной лужайке вблизи развалин бывшего здания Богдановского маслопрома.

- Представьте такую картину, - вспоминает его племянников, - идёт застолье, выпили гости, он с лужайки встаёт и объявляет: «А теперь следуйте все за мной на экскурсию по местам нашей с Марией молодости». - К развалинам того самого маслопрома он гостей повёл. Сам заранее на них поработал, расчищая места, где была его моторная. Там хорошо сохранились цементовые площадки с крепёжными болтами. На них когда-то стояли мощные электромоторы. На одной из площадок сохранилась выгровированная им запись: «Год 1959-й. Меженин Г.П.». Георгий с платочком опустился рядом на колени и как с самой дорогой вещи стал стирать пыль. Георгий показал место, где стояла и его раскладушка и столик. «Я же целых полгода рядом с моторами столовался и спал», - вспоминал он. Отмечал тогда Меженин Георгий Петрович восьмидесятилетие. И проживёт он после этого ещё четыре года, а в мае 1997 года его не стало.

Говорили, что умирал Георгий тихо и без мучений. Общительного, весёлого, делового и компанейского Георгия провожать в последний путь пришли жители, чуть ли не всего села. Поминальные столы были установлены в его дворе. Все кто его знал и уважал, приходили, выражали соболезнование поминальной стопочкой и добрыми словами. Многие сходились во мнениях, что Георгий был человеком простым и надёжным, свободолюбивым, смелым и бескомпромиссным. Это правда, и, правда, что он никогда и ни при каких обстоятельствах не позволял унижать себя. Он смело и с гордо поднятой головой шел по тернистым тропам жизни. К условиям жизни Георгий был не требовательным, ко всему относился оптимистически терпимо. Георгий был склонен к духовному богатству, не к материальному.

Позднее зуевский селькор опубликует стихотворение, оно его хорошо характеризует:

 

И эта нить оборвалась, их судьбы, в общем схожи.

Под Ржевом часть его дралась, боец он в жизни тоже.

Среди сельчан строптивым слыл, но вовсе не вельможей.

Легко и в дело говорил, на многих не похожий.

Себя в обиду не давал перед любым чинушей.

Врагов остротой поражал, тут не перечь, а слушай.

А как в Богдановку попал, как там Марию встретил?

Всегда охотно отвечал: «Судьба за то в ответе».

Их не надо упрекать, о них куплеты спеты,

А ветеранов имена - в мраморе одеты