С трудом нашарив кнопку домофона - первую попавшуюся, в которую уткнулся палец, - Павел вдавил ее и минуту спустя услышал возмущенное бульканье. Чтобы разобрать слова, Павлу стоило бы сосредоточиться, но для этого сейчас не хватало концентрации. Он уловил лишь общий смысл, попытался раскланяться и растечься в извинениях, случайно оторвал палец от кнопки и начал стремительно терять равновесие. Оставалось снова упереться в кнопку, чтобы хоть как-то удержаться на ногах. Куда на этот раз угодил его палец, сказать сложно. Домофон разразился бранью. Павел никак не мог объяснить, что рад бы отстыковаться от кнопки, но его сразу уносит «в космос», и ориентация теряется вовсе. Домофон верещал в попытке объяснить «уроду», чтобы звонил в свою квартиру либо открывал дверь своим ключом. Идея про ключи ранее не приходила Павлу в голову, но показалась забавной. Не отрывая опершийся о кнопку палец, второй рукой он проник в карман длинного, в пол, пальто и, действительно, нащупал связку ключей. Дотянуться до нее было непросто. Павел сделал нырок внутрь глубочайшего кармана, случайно отлепился от домофона и ввалился в открывшуюся дверь. Истошно орущий на том конце провода сосед, видимо, все-таки впустил «пьяного идиота» в подъезд. Проникновение вышло внезапным. Павла мотануло вперед и вниз, а рука с ключами застряла в кармане, поэтому рулил он по наитию. Пролетев по дуге метра полтора, закидывая к лопаткам удивительно легкие, бегущие сами собой и будто выпрыгивающие из-под тела ноги, Павел закончил движение, больно ударившись плечом о простенок, но уцелев физиономией.

Отдышавшись, съехал на корточки, собирая побелку спиной приличного пальто. Соблазн прикорнуть тут же, не взбираясь на четвертый этаж, конечно, был. Но в алкогольных парах еще пульсировала слабая интеллигентская мысль: «Если б мама…». Что если? Если б знала, видела или только догадывалась? Но при воспоминании о маме он медленно поднялся, улыбнулся половиной рта, не удержал клейкую слюну, утерся рукавом и поперся наверх. Болтало его, как шхуну в шторм. Лестничный пролет в плывущем Павловом сознании то опасно приближался, то молниеносно взбегал вверх. В голове его неизвестно откуда вынырнула ленинская фраза «шаг вперед, два шага назад» и прокручивалась, прокручивалась, не переставая. Но что-то маршевое и организующее было в ней. Павел зацепился за ритм и добрался до спасительного подоконника.

Увиденное удивило. На подоконнике абсолютно голый сидел Жорка.

- Ну, ты воо-ще… Экс…, экс…, ибс…, ист…Короче яс-сна, - Павел прыснул смесью пьяной, неконтролируемой иронии и внезапно накатившего стыда за чужую неприкрытую наготу. Он зачем-то закрыл ладонями лицо, но тут же сквозь пальцы выглянул его мутный, заинтересованный, со смешливой искрой глаз. Подглядывая и хихикая, Павел еще что-то силился сформулировать, но, так и не выговорив слово «эксгибиционист», погрозил Жорке пальцем, увлекся размахиванием, в очередной раз потерял опору и, крутанувшись на пятках, понесся по лестнице выше. Возня с ключами была недолгой. Павел проник в квартиру и рухнул, как только за ним захлопнулась входная дверь.

 

«Спишь, сволочь? А люди коммунизм строят!» - где-то под животом гнусным голосом упрекнул будильник. На втором «спишь, сволочь» Павел перевернулся на спину, нащупал разбудивший его телефон, открыл недобрый глаз и задушил «гадину», нажав отбой. Шесть сорок. Раннее утро встретило разрывающей головной болью и таким сушняком, что, казалось, раскрошившийся язык рассыплется по полу, стоит лишь открыть рот. Причину своего странного расположения – на полу в коридоре, в пальто и ботинках - Павел вспомнил не сразу. Страшно захотелось в туалет. Он подтянул ноги, присел, опершись спиной о комод, стянул грязные ботинки и, как был в пальто, прискочкой понесся в уборную. Облегчившись, вымыл руки, жадно, словно набегавшаяся дворовая псина, напился воды из-под крана и уныло глянул на себя в зеркало. Мятая серо-зеленая физиономия, волосы, вздыбленные набок, и пальто, которое не могло спасти уже ничто. Сам себе Павел напомнил камбалу. У него как-то все, включая глаза и рот, переехало на левую сторону. А пятнистое (не по природе, а неизвестно чем ухряпанное) пальто довершало образ скособоченной рыбы. Болтанка и шум в голове усиливали ощущение моря, но не прохладного с бодрящим и отрезвляющим ветром, а тяжелого, давящего всей необъятной массой горько пересоленной воды. Хотелось сдохнуть.

Павел вернулся в коридор, стащил и бросил в угол пальто, побродил по квартире, нашел в холодильнике кефир и выпил залпом. Ни о какой работе не могло быть и речи. Он не в кондиции… Добрел до кровати, плюхнулся и уснул.

 

Снился Жорка или как все звали его Жора-баба. Блеклый, рано полысевший средних лет мужичонка с бабьим лицом. Он был ленив и мало к чему приспособлен. Единственное, что можно было записать Жорке в актив - отсутствие всякого неудобства перед демонстрацией своего нагого тела. Жорка скумекал, куда его – тело - выгодно пристроить за умеренную, но стабильную арендную плату, и теперь служил натурщиком в полное свое удовольствие. Приходя в студию, он снимал старый приталенный пиджак с накладными карманами, клетчатую рубашку и носки на подтяжках. Сероватого оттенка белье аккуратно складывал на стуле и, не стесняясь наготы, прохаживался за ширмой взад-вперед, ожидая приглашения на порог «искусства».

Студенты усердно трудились, перенося на листы образ Жоры-бабы. Само по себе тело Жоры было не настолько худым, чтобы в деталях прорисовать скрытый под кожей скелет, и не настолько мускулистым, чтобы передать собранность разработанных мышц и тугую сеть сухожилий. Он даже не был толстым или расплывшимся, чтобы округлости позволили придать рисунку гротесковый характер. Жора был лишен углов и выступов - слабые не мужские руки, худые ноги, покатые женские линии плеч, плоский зад. Удивление вызывала лишь его кожа, выписанная явно не по размеру. Первые глубокие морщины формировались на Жорином лбу, потом стекали каскадом по шее, из-под лопаток складки переходили на бока и стыдливо сбегали под живот к паховой области. Локти и колени тоже были испещрены наплывающими друг на друга морщинами. Жора был дряблым.

Все особенности Жориной конструкции были рисованы-перерисованы студентами начальных курсов архитектурной академии. Единственное, что позволяло ему удерживаться «в профессии» многие годы – готовность часами оставаться без движения в заданной позе. Согнутый, скрюченный, неимоверным образом завернутый Жора-баба застывал и не менял позы сколь угодно долго. Только глаза и брови его выделывали неимоверные штуки – посылали призывные пассы в аудиторию, нагло подмигивали, заигрывали, приглядывались, а то прилипали и бессовестно ощупывали объект. В такие минуты Жора напоминал хамелеона, притаившегося в ожидании добычи и готового молниеносно выбросить свой метровый липкий язык. Молоденькие студентки испытывали перед Жорой смущение и как на Голгофу шли на занятия по рисунку. Преподаватели, и Павел в том числе, знали за Жорой эти особенности и в душе страшно веселились, наблюдая зардевшихся, залитых пунцовой краской барышень. А Жора, закончив сеанс, разминал затекшую шею, натягивал носочки и пиджачок и становился похожим на скромного бухгалтера. Простой работник в стиле ню.

 

Чтобы не досматривать дурацкий сон про Жору, Павел пару раз мотнул головой и усилием воли заставил себя открыть глаза. Судя по слепящему солнцу, день был в разгаре – неплохой, яркий ноябрьский день.

- Что за дурь снится? Еще я Жору не смотрел в кино, - недовольно буркнул Павел.

И вдруг неожиданное воспоминание о вчерашней ночи явственно всплыло в его мозгу. Голый Жора сидит в подъезде на подоконнике! Да не может быть, чушь! С чего бы Жоре сидеть в подъезде? Павел постарался отбросить глупую мысль, и в этот момент в двери заверещал звонок.

Павел застыл и задержал дыхание, будто кто-то из-за двери мог расслышать его бредовые рассуждения.

- Пашка, открой! – заорал на весь подъезд Гоголь. Павел сразу узнал его могучий картавый рев.

– Открывай! Ты жив там, пьяная морда? Я с аспиринчиком-витаминчиком, как участковая сестра, - Гоголь заржал, и Павел понял, что отлежаться не получится. Гоголь, если уж взялся, своего добьется обязательно. Пока он не вызвал МЧС, надо выползать.

- Хорош орать, - Павел широко распахнул дверь, впуская Гоголя в дом.

- Ну, ты - селезень! – мимоходом глянув на Пашку, хохотнул Гоголь, втаскивая пакет с пивом. – Набрался вчера, как не в себя. Заглотни, поправь сознание.

Как только Пашка увидел пиво, у него внутри вскипел вечерний фуршет и фонтаном рванулся к горлу. Павел влетел в туалет и потом долго приводил себя в себя. К моменту его возвращения на кухне был заварен крепкий чай, на большой плоской тарелке желтел сыр, резала нюх чесночным духом колбаса, а крупные соленые огурцы с укропом вальяжно развалились в миске. Гоголь сидел на подоконнике и, обжигаясь, пил чай из большой эмалированной кружки.

- Присоединяйся, - кинул он небрежно. – Я-то думал, ты, как нормальный мужик, пивом поправишься и лады. А ты вон оно чо – не в силах совладать с собой?! Ну, тогда чаек, батенька!

В глазах Гоголя играли озорные чертики. Прихлебывая чай, он прятал улыбку – наблюдать за осунувшимся, бледно-серым Пашкой было забавно.

- Прикинь, у тебя в подъезде сидит...

- Жорка? – неожиданно вскинулся Павел, прервав Гоголя на полуслове. – То есть Жора-баба так и сидит голый в подъезде? Коль, а почему у меня в подъезде? С ночи…

- … у него хвост… - ошалело закончил Гоголь. Ему показалось, что Пашка прямо на глазах сходит с ума.

- У Жоры? – Павел недоуменно уставился на Гоголя. – Какой хвост, Коль?

- Паша, я сейчас. Я мигом, - Гоголь спрыгнул с подоконника и рванул в подъезд.

Снизу послышался кошачий ор и нечеловеческий вопль Гоголя. Через пару минут Колька на вытянутых руках втащил в квартиру совершенно голого морщинистого кота. Сфинкс, как определил его породу Павел, молотил когтистыми лапами в воздухе, стараясь зацепить и разодрать Кольку, и шипел, не переставая. Гоголь с вытаращенными глазами выдохнул:

- Куда его?

- На кой черт ты его припер? Выкидывай в подъезд!

В этот момент кот изловчился, прошелся когтями по Колькиному запястью, от вида крови Гоголь растерялся и выпустил зверя из рук. Тот неловко шмякнулся и стремительно унесся вглубь квартиры.

Павел сориентировался первым, потащил Кольку в ванную, достал с полки перекись и обильно полил ему руку. Перекись запузырилась и зашипела, но дело свое сделала – кровь остановила.

- Кто еще кому участковая сестра? - ворчал Пашка, перевязывая Гоголя. – Теперь где его искать? Если он под кроватью, не вытащишь – подерет. Зачем ты его приволок, дурень?

- Так я тебе показать хотел. Он на подоконнике в подъезде сидел.

Пашка не быстро, но сообразил и мелко затрясся:

- Значит, там не Жорка был? А я-то вчера набрался, в подъезд еле попал. Смотрю, сидит. Чистый Жорка! Еще подумал, что он сбрендил совсем. Экс-ги-биционист, проклятый.

- Ну, ты, брат, совсем! Жорка, конечно, как ты говоришь, эксгибиционист, но не настолько же, чтоб срамотищу в подъезде демонстрировать.

Не дождавшись от кота добровольной сдачи, Павел достал фонарь, прошарил лучом под мебелью и обнаружил животное под диваном в недружелюбном состоянии.

- Кыс-с-с, кыс-кыс-кыс, - Гоголь, взобравшись с ногами на диван, тряс колбасой, но зверь не велся на хитрость.

- Ты давай за шваброй иди, против швабры-то он не попрет, - со знанием дела гоготнул Гоголь.

Павел не возражал. Увидев палку, кот отчаянно зашипел, и складки на его морде угрожающе сбежались ко лбу. Несчастное животное кинулось на швабру с рыком и шипеньем, было изгнано из укрытия и с бешеной скоростью умчалось в темную прихожую. Гоголь выглянул сквозь дверной проем. На полу в углу валялось Пашкино убитое пальто, а сверху на нем распластался оцепеневший от ужаса кот.

- Да ладно, не трогай ты его. Может, он бешеный, - осторожно заметил Гоголь, отходя на безопасное расстояние.

 

Прошло минут двадцать. Пашка с Гоголем сидели на диване, переговариваясь вполголоса. Из темноты прихожей, не мигая, светили прожекторы кошачьих глаз. Вдруг тишину квартиры взорвал звук дверного звонка.

- Соседи? – предположил Гоголь.

- С чего бы? – удивился Павел и в тот же момент услышал щелчок открываемого замка.

- Мама, это точно мама! Мама! Стой, не входи! – заорал он и метнулся в прихожую.

Анна Михайловна, ничего не подозревая, уже просочилась в квартиру, как вдруг что-то лысое и горячее взлетело на ее плечо. Кто-то мгновенно набросил сверху не то куртку, не то пальто, и с усилием отодрал вцепившееся в Анну Михайловну существо вместе с ее фетровой шляпой. В ужасе она дотянулась до выключателя и щелкнула клавишей. Взору ее предстали Николай и Павел, лежащие на раздираемой изнутри куче тряпья.

- Боже мой! Паша! Что происходит?!

- Мама, выходи из-под обстрела. Долго мы его не удержим, - прохрипел Павел.

- Какого обстрела? Ты с ума сошел? – не зная, куда себя деть, Анна Михайловна топталась на месте. Ее будто ватные ноги предательски дрожали, а силы норовили вот-вот оставить. Она продолжала лишь указывать пальцем на пол и беззвучно открывать рот. Слова не пробивались наружу.

В этот момент тюк в руках Павла снова бешено заходил ходуном и сквозь ткань прорезались когти.

- Анна Михайловна, бегите, он сейчас вырвется и раздерет здесь всех! - заорал Гоголь и одернул окровавленную руку. – Вот сатана, достал-таки. Через пальто достал!

Павел не ожидал, что останется один на один со зверем и на миг ослабил хватку. Кот вырвался и взлетел на вешалку. Только увидев его, Анна Михайловна выдохнула и перекрестилась. Правда, рука ее не остановилась и следом перекрестила Павла, Николая и даже кота. Удивительным образом суета прекратилась, движение остановилось, повисла тишина.

- Мальчики, несите валерьянку.

- Мама, тебе плохо? Сердце?!

- Да не мне, а вон этому финику! Неси валерьянку, скорее. Там на кухне, на полочке. Накапай несколько капель на платок.

Через полчаса нареченный Фиником кот терся щеками о платок прямо на вешалке, пьяно урчал, был расслаблен и мягкотел. Анна Михайловна согрела молока, нарезала ломтиками докторскую колбасу и, обернув кота мягким пледом, перенесла его из прихожей на кухню. Кот вел себя с ней не в пример вежливее. Ненадолго приник к блюдцу с молоком, переключился на колбасу, а, поев, уселся около батареи и прикрыл глаза.

- Что же вы животное чуть не уморили? - сетовала Анна Михайловна, обрабатывая йодом «расписанных под хохлому» Павла и Николая. Оба были тихи и неразговорчивы.

- И куда его теперь? - чувствуя вину, спросил Гоголь. - Надо их с Жоркой что ли познакомить.

 

Через год на выставке современного искусства в Санкт-Петербурге картина Павла Аштаева «Подобное в подобном» произвела фурор. В центре зала на холсте размером два на три, обернувшись через плечо, спиной к зрителю сидели Жорка с Фиником. Оба нагие, в морщинах и складках, наплевавшие на все условности. Жоркин абсолютно живой и бесстыжий взгляд с картины вызывал смущение. Мудрые, слегка прикрытые, будто притушенные глаза Финика располагали к философствованию.

- Подобное в подобном. Так назвал свою работу молодой художник Павел Аштаев. Невозможно представить, каким образом автор, отринув элементы искусственности, не прибегая к инструментарию, свойственному передовым течениям современной живописи, работая в жестком и часто критикуемом жанре гиперреализма, смог сконструировать столь глубокий смысл на простом приеме сравнения подобного! Как удалось изыскать и решиться сопоставить внешне идентичные, но внутренне кардинально отличные друг от друга образы? Невообразимое, я бы сказала, лекальное сходство до полного отражения! Но при визуальном подобии представленные образы – предельные метафизические противоречия. Антиномии. Один образ одухотворен и бесплотен, второй – абсолютно циничен и осязаем. Эта картина стала открытием нашей выставки, - взволнованная девушка-экскурсовод повернулась к картине, но, натолкнувшись на Жоркин взгляд, прервалась на полуслове и залилась краской.

- Да, Пашка, ты все-таки гений! Почти клоны… Сидят абсолютно голые, уродливые, спокойные до наглости, а красота! – Николай не свойственно себе расчувствовался, чем совершенно растрогал Пашку.

- Ладно тебе, Гоголь. Это ж с твоей легкой руки все. Ты же сказал, что их стоит познакомить.

- Не отрицаю. Глаз у меня острый. Но чтоб так их изобразить… Я б не смог.

Николай еще потоптался рядом, то подходя ближе, то отступая назад. Гоголя – художника Николая Сотникова, не менее талантливого, мыслящего, критичного - Пашкина картина пробрала до мурашек. Он не мог оторвать взгляд. И непонятно что влекло больше. Тема? Какая? Мастерство? Только ли? Осязаемость, фактурность или проступающий сквозь них смысл? Николай рылся в вопросах, пытаясь самому себе объяснить феномен Пашкиной работы.

- Философы, метафизики… Какой бы философ смог вот так сесть при всех голышом, и смотреть прямо в глаза, не мигая? Ведь он, не прикрытый ничем, изнутри обнаженный.., а ни одной пошлой мысли. Уважаю… Мужик, одним словом!

- Кто? – машинально уточнил Павел.

- Ну, не Жора же? – гоготнул Гоголь, боднул по-дружески Павла, мигнул глядящему с полотна Жорке, и пошел к выходу.

 

Июнь 2019