Остров тринадцатый.

Остров Моей Мечты

 

Пролог

 

Впервые я на этот Остров попал уже более двадцати лет назад. Было начало девяностых. Только-только наша власть решила, что гражданам можно позволить удостовериться, что иные страны существуют не только на экранах кинотеатров. Тогда все было в новинку, все вызывало ощущение сна, нереальности. И вот именно в таком состоянии я совершенно случайно попал на Остров Моей Мечты. Его название во многом подтвердилось впоследствии – он и его город – Омагреб - на долгие годы стали олицетворением моей мечты, или так казалось, пока все прелести древних зарубежных городов не стали уже привычным антуражем очередного отпуска.

Я тогда впервые плыл на пароме с Центрального на Остров Светлый. Плавание должно было занять полдня и ночь, но к вечеру нас оповестили, что в машинном отделении возникли незначительные проблемы, мы вынуждены изменить курс и провести ночь на другом острове.

К причалу подошли уже поздним вечером.

Пассажиров предупредили, что для них зарезервированы номера в отеле, который находится вблизи порта. Предложили на выбор: забрать свои вещи с собой или оставить в каюте, так как плавание продолжится утром, после мелкого ремонта.

У меня с собой была небольшая сумка со всем необходимым в путешествии, поэтому я забрал все с собой.

На выходе с причала стояла большая вывеска: «Добро пожаловать на Остров Моей Мечты», а за ней была лестница вниз.

 

Здесь я позволю себе забежать немного вперед, за пределы Пролога и привести фрагмент из собранных мной сведений об этом Острове

 

Из давней истории (времен открытия Островов):

 

Когда впередсмотрящий на первой шхуне каравана купца Франческо обнаружил на горизонте землю необозначенную на картах, суда изменили курс и подошли к огромному острову, носящему теперь название – Центральный.

Проведя ночь на рейде, Франческо утром распорядился трем десяткам человек произвести высадку для изучения побережья, а один из кораблей отправил на разведку – осмотреть ближайшие воды, нет ли поблизости еще островов.

История не донесла до наших дней имя капитана этой шхуны.

Доподлинно известно, что в плавании его сопровождала супруга, которая за год до этого перенесла тяжелейшую болезнь и теперь не могла ходить, стала беспомощной, угасала с каждым днем, и капитан не решился оставить ее на родине, не без основания полагая, что срок плавание окажется намного длиннее отведенного женщине времени жизни.

В течение дня был обнаружен еще один остров (нынешнее название – Белла), обогнув который корабль проследовал дальше. Уже в сумерках на фоне закатного неба появились высокие горы. В темноте шхуна приблизилась к ним и встала на якорь.

Утро было прекрасно: яркое солнце, высокое голубое небо, штиль, изумрудная вода бухты, устремленные ввысь горы, нежного цвета песок естественного пляжа, буйство зелени лесов, покрывавших остров и неимоверное многоцветье невиданных кустов отделявших побережье от леса.

До корабля доносилось чудесное пение птиц.

Жену капитана вынесли на палубу, а потом погрузили на шлюпку и доставили на берег.

- Ты при жизни привез меня в рай! – тихо промолвила она.

- Я назову этот остров твоим именем, - пообещал капитан.

В это время из зарослей на пляж вышла черная пантера. Она не обращала внимания на стоявших на песке в нескольких метрах от нее людей. Грациозно и без спешки животное направилось к устью ручья, струившегося между камнями, как набережная обрамлявших его, блестящая черная шерсть переливалась на солнце.

Кто-то из моряков поднял мушкет.

- Нет! – воскликнула жена капитана и вскинула руку.

Пантера остановилась, повернула голову в сторону шума и несколько мгновений внимательно смотрела в глаза женщине. Потом мощная прекрасная кошка отвернулась, склонила голову, согнув передние лапы, долго пила. И вот несколько мощных прыжков по камням, и чудеснее видение скрылось в зарослях.

- Это остров моей мечты! – женщина взяла мужа за руку и приложила его ладонь к своей щеке.

Через несколько минут ее глаза закрылись, дыхание остановилось.

Имя ее неизвестно, но ее слова, как последняя воля, увековечились в названии Острова.

 

Вернемся к Прологу.

 

Пока я и остальные пассажиры парома шли по подземному переходу, над нашими головами прогремел колесами поезд, а в конце тоннеля лестница вывела нас наверх в помещение небольшого вокзала, перед выходом из которого была круглая площадь, заполненная машинами такси.

После оформления и размещения в гостинице, я, естественно, не лег спать, а пошел осмотреться.

Широкая улица уходила от вокзала к центру острова.

Высокие монументальные серые здания, яркие витрины, нешумные кафе – вдоль всего этого я не спеша шел вдаль от берега. Улица начала изгибаться вправо, а передо мной возникла арка, вглубь которой, куда-то вверх, устремлялись рельсы и подвесные тросы. Около арки была табачная лавка, войдя внутрь, я увидел некое расписание. Пытаясь вспомнить все тогда мне известные английские и итальянские слова, а также используя жесты, купил билет и вернулся к арке.

Вскоре из ниоткуда, сверху, спустился состав, состоявший из двух маленьких вагончиков. Я шагнул навстречу паре человек, вышедших из арки, предъявил господину в фуражке свой билет и вошел в ближайший ко мне вагон.

Не прошло и пяти минут, вагончики дернулись и поползли вверх, сквозь туннель.

Я смотрел в окно на уходящие вниз рельсы, но вот свод надо мной закончился – под моими ногами лежал во всей своей вечерней подсвеченной красе Омагреб.

Еще пару минут, и состав остановился, я вышел, совершенно не представляя, куда приехал. Покинув здание фуникулерного вокзала, оказался на маленькой тускло освещенной площади, от которой разбегались три улочки. Я шагнул по средней из них.

Это было ни с чем несравнимое чудо: ночь, чужая страна, я иду по средневековому городку, находящемуся на высокой горе. Узкие мощеные проходы между домами, древняя архитектура, тишина, безлюдие, благодаря позднему часу. Казалось, что сейчас раздастся цокот копыт, позвякивание доспехов, и мне навстречу появится рыцарь с перьями на шлеме. Но вместо этого я обходил припаркованные современные автомобили, проходил мимо храма, колонны входа которого были установлены на спины лежащих львов, современно оформленные витрины, казалось, естественно вписывались в изъеденные веками камни зданий.

Соборная площадь с фонтаном. Собор высок и основателен, напротив него, как я смог прочитать на бронзовой табличке, колоннада здания самого старинного на Островах Университета.

Еще минут десять, и я вышел к противоположенному склону горы, вершину которой занимал этот прекрасный, с первого взгляда очаровавший меня, город.

Позднее я узнал, что Омагреб делится на две части - Citta’ Alta (Верхний Город) и Citta’ Basso (Нижний город), имеющий более современный вид.

Возвращаясь назад к фуникулеру, я увидел распахнутые двери в одном из зданий.

С верхнего этажа из открытого окна по улице разносились таинственные звуки рояля, кто-то тихо исполнял Адажио Альбинони.

Затаив дыхание, вошел и оказался в сумрачном, едва подсвеченном зале средневекового театра. Надо мной нависали деревянные покосившиеся балконы, а я стоял там, где много веков назад была сцена и буревали разыгрываемые актерами страсти.

Позднее я узнал, что зал театра никогда не запирается, что именно в нем проводятся заезжие современные выставки фотографий, что вход на них всегда бесплатный и круглосуточный.

 

Из недавней истории (середина двадцатого века).

 

Альберто не испугался, когда, сидя ночью в зале древнего театра в Верхнем Городе, почувствовал, что он здесь не один.

Альберто частенько приходил сюда по вечерам, а порой и по ночам, если не спалось. Ему казалось, что стены театра помогут ему найти свой путь, свой стиль. Он был в отчаяние от того противоречия, которое сводило его с ума: с одной стороны он не видел для себя будущего, не связанного с кистями, холстом и красками, а с другой, глядя на свои этюды, понимал – это не то, ради чего надо жить. Уже был второй курс Академии, а он так и смог еще выразить себя. Порой отчаяние окутывало его – бросить все!

Кто-то, кого Альберто почувствовал, был за левым плечом.

- Хочешь рисовать? – голос дребезжащий.

- Да.

Альберто не испугался. Он, как и все жители Омагреб, знал, что в Верхнем Городе живут призраки. Горожане привыкали к этому факту с малолетства и не видели в этом ничего страшного и неестественного: летают же в небе птицы, живет же в океане рыба, дует же ветер, встает же утром солнце.

Многие видели неуловимые, казалось, движения воздуха, когда призрак переходил улицу или переносился с одной крыши на другую. Многие чувствовали прохладу на своем плече, если призрак оказывался рядом.

Короче, это было обыденно и привычно. Но дело в том, что немногие могли похвастаться тем, что призраки с ними общались. Это было редко, с очень немногими.

- Что тебя так нервирует? – спросил призрак.

- Я не могу объяснить, но это, как будто я не верю своим рисункам, этюдам. Но мне ставят высокие оценки.

- Я могу тебе помочь.

- Ты кто?

- Я в некотором роде твой давний предок, хотя моя кровь в тебе не течет.

- Как тебя зовут?

- Альберто.

- Как меня?

- Да, я Альберто Скволи.

Юноша потерял дар речи. Легенды об этом великом художнике жили не только в стенах Академии, но и за пределами Острова Моей Мечты.

В Galleria dell'Accademia Carrara, что находилась на площади Giacomo Carrara в Нижнем Городе, была всего одно полотно Альберто Скволи, но самое главное, что это полотно было единственным во всем мире, ни одной картины Мастера больше не сохранилось.

В Галереи этому шедевру был выделен отдельный зал.

- Ты Скволи? - не веря себе, воскликнул Альберто.

- Да. Мне кажется, что, наконец, я встретил того, кого искал сотни лет. Теперь моя душа сможет успокоиться. Я усыновил Марио тогда, в своей жизни, чтобы теперь встретить тебя.

Альберто обернулся. Ему увиделись печальные глаза со стоявшими в них слезами, истощенное бледное лицо, обрамленное длинными седыми волосами, и протянутая к нему тонкая рука, дрожавшая в колебавшемся от сквозняка воздухе.

- Не верь, - призрак усмехнулся, - мы беспотны, нас нельзя увидеть, я выгляжу в твоих глазах так, как ты меня себе представляешь. Мы с тобой договоримся, завтра ночью ты придешь сюда с красками, холстом, кистями и своими образами. Я попытаюсь тебе объяснить.

Силуэт призрака растворился в сумраке театрального зала.

На следующую ночь Альберто был в театре с красками, кистями и холстом. Он сидел в одиночестве и ждал.

- Что главное в этом образе? – неожиданно прозвучал вопрос в пустоте помещения.

Юноша обернулся на голос.

Сегодня призрак имел более четкие очертания и был намного моложе, даже казалось, что на его щеках играет румянец.

- Это девушка, - Альберто смутился.

- Где ты ее видел?

- В кафе на Viale Papa Giovanni.

- В открытом кафе?

- Да.

- Был ветерок?

- Да.

- Он чуть растрепал ей волосы?

- Да.

- Ты можешь показать мне рукой, как это выглядело?

Альберто неопределенно плавно взмахнул рукой.

- Возьми кисть.

Юноша повиновался.

- Опусти кисть на холст. Теперь, закрой глаза, вспомни тот ветерок и ее волосы. Повтори движение рукой. Открой глаза. Посмотри на холст. Так выглядели ее волосы?

- Да.

Их ночные встречи продолжались почти год, а потом призрак пропал и больше не появлялся.

Во второй половине двадцатого века Альберто стал всемирно известным художником. В Galleria dell'Accademia Carrara есть два зала с его работами.

 

Вернемся к Прологу.

 

Я не мог уснуть всю ночь. Перед глазами стояли извилистые улочки Citta’ Alta. Мне чудились кавалеры в шляпах с перьями и дамы в неимоверных платьях. Грань сна и яви была неуловима.

Но вот сквозь окно отеля ворвалось солнце и перезвон колоколов, а под дверь просочился аромат кофе и бриошей.

Я встал и раздернул шторы. Под ногами простиралась привокзальная площадь, она была заполнена спешащими современно одетыми людьми, а за зданием вокзала виднелись причалы и бесконечный океан.

Пора было собираться, скоро уже отплытие, но уже тогда я понимал, что не раз вернусь сюда и попытаюсь узнать историю этого города и острова.

 

Конец Пролога.

 

Из давней истории (времен открытия Островов и несколько позже):

 

Заселение Острова Моей Мечты началось с южного побережья.

Дело в том, что именно здесь горы далеко отступили от берега, предоставив переселенцам огромные поля под посевы, а пологие склоны предгорий – под виноградники и оливковые рощи.

Поселения разрастались, на побережье строились причалы, ставшие впоследствии основой Южного порта. Постепенно увеличивавшееся население начинало занимать побережья в западном и восточном направлениях.

Но еще в самые первые годы освоения острова появился среди крестьян очень деятельный и любознательный молодой человек. Он, собрав отряд из наиболее сильных мужчин, организовал экспедицию по изучению всего побережья.

Более чем через два месяца они вернулись в родное селение, обойдя остров и принеся с собой слух о том, что не был Франческо первым открывателем Островов.

На северном побережье экспедиция обнаружила явные признаки пребывания там людей: кострища, деревянные навесы, под которыми стояли длинные столы и лавки, обрывки канатов, пустые винные бочонки и прочие атрибуты места временного пристанища.

Но людей не встретили.

Таинственные обитатели северного побережья, видимо, поняли, что их стоянки кто-то посещал, и нанесли ответный визит жителям южных селений.

Через пару недель, после возвращения исследователей острова, на рейд напротив селений встали два трехмачтовых шлюпа. Они стояли в непосредственной близости от кромки побережья, на палубах не было никакого движения, но корабли своим видом создали ощущение опасности и тревоги.

Шлюпы были совсем не похожи на привычные суда купцов, частенько навещавших остров, чтобы снабдить поселенцев всем необходимым и забрать урожай оливок и вино нового урожая.

Островитяне, даже те, кто был в поле, дома, словом, далеко от побережья почувствовали необъяснимое волнение, работа начала валиться из рук. Поддаваясь смутному влечению, люди стали собираться на берегу.

Выждав несколько часов, пока большинство жителей уже стояли у воды, на палубах появились члены команд и подняли на мачтах черные флаги. Веселые Роджеры были хорошо видны с побережья. По толпе островитян пробежал взволнованный гул.

Для усиления эффекта с одного из шлюпов был дан холостой залп.

Часть испуганных людей попадали на песок, часть бросилась прочь от берега.

Корабли пиратов снялись с якоря и ушли.

 

Жители селений вспомнили, что, отправляясь строить новую жизнь на новом месте, они захватывали с собой не только домашнюю утварь, но и кое-что еще, так, на всякий случай.

И вот теперь, кто-то вытаскивал из сараев и дворовых построек старые кирасы, пики, охотничье оружие перекочевала поближе к входным дверям, у кого-то даже нашлись пистолеты.

Появившийся несколько дней спустя купец получил крупный заказ на порох и пули, ему объяснили, что сейчас сезон очень удачной охоты, не одного слова ни про шлюпы, ни про пиратов не было сказано. По молчаливому согласию на эту тему было наложено табу, которое даже и не обсуждалось.

Намек пиратов островитяне поняли правильно, дорога на северное побережье была забыта на многие годы, о ней никто даже не заикался.

Но договор, подписанный холостым залпом корабельных пушек, не нарушался и второй стороной. Пиратские шлюпы не появлялись у южного побережья.

Так и принимал остров: на южном берегу крестьян и виноделов, а на северном – пиратов.

 

Шли годы, на острове появилось много новых поселенцев, которые и не слышали о пиратах. Их становилось все больше, поселение уже было не одно, обрабатываемые поля и постройки двинулись и на запад, и на восток. Многие начали поговаривать об освоении северных земель, строя предположения, что земли там могут оказаться более благоприятными для виноградников.

Так впоследствии и оказалось.

Виноград, выращиваемый в окрестностях Омагреба, одарил нас всемирно известным вином, которое в Европе сейчас можно позволить себе только по очень значимому поводу.

Пики и пистолеты опять вернулись к лопатам, косам и плугам, ржавели там за ненадобностью, часть кирас превратили в корыта для кормления свиней, огромный запас пороха истратили на охоте, не покупая новый в целях экономии, но, самое главное, что выросли дети, которые помнили рассказы членов экспедиции о лабиринтах пещер в горах северного побережья.

Как родилась легенда, что в этих пещерах спрятаны сокровища пиратов, никто не помнил, но все свято в это верили. Годы стерли страх перед пиратскими шлюпами, развязали островитянам языки. Легенда ползала по домам, по селениям, вместе с бочками вина проникала на суда купцов, а оттуда вытекала на другие острова, а затем отплывала в Европу, где к этому времени закончилась одна из междоусобных войн.

Некий Омагреб, называвший себя Графом и содержавший отряд отчаянных воинов, по окончании войны остался без источника доходов, который до этого получал то от одной стороне, то от другой. Положение становилось критическим, отряд начинал распадаться, теряя солдат в походах по Средиземноморским кабакам. Там-то граф и услышал легенду о сокровищах пиратов.

 

Отчаянный отряд высадился на южном побережье острова, потому что никто из купцов не решился подходить к северным берегам. Основательно опустошив винные запасы тратторий селений, напугав местных жителей свирепыми лицами, мощными телами и бесконечной бранью, искатели приключений проспались и двинулись в путь, начертанный на карте, потрескавшейся на изгибах, той самой, которую когда-то составили члены экспедиции островитян.

 

Говорят, что одним темным вечером пираты, высадившиеся на северном побережье и улегшиеся в гамаки после сытного и пьяного ужина, были без единого звука зарезаны выскользнувшими из зарослей людьми. На лодках, под покровом ночи, нападавшие переправились на шлюп, захватили вахтенных и повесили их на реях. Шхуну отогнали за ближайший мыс.

Через пару дней, когда в бухту зашел второй шлюп, и его команда переправилась на берег, захваченный шлюп вышел из укрытия, его батарейная палуба окуталась дымом, канонада стояла страшная, ядра разнесли второе пиратское судно, снесли навесы на берегу. То, что не удалось доделать ядрам, завершили прятавшиеся в лесу сподвижники Графа.

Пушки со шлюпов были перетащены на берег, из бревен возвели мало-мальски пригодные для обороны укрепления.

Оставив охрану, Граф с помощниками углубился в пещеры горы, возвышавшейся в двух-трех километрах от кромки воды.

 

Надо полагать, что сокровища все же существовали, потому что в течение ближайшего года, отогнав пару пиратских шлюпов залпами своей бедненькой артиллерии, Граф завез на северный берег острова настоящую береговую батарею, а следом за ней архитекторов и строителей. Началось строительство крепости на горе.

Так начал зарождаться Верхний Город.

 

За пару лет один из пиратских капитанов собрал целую флотилию разрозненных флибустьеров и повел их на остров в надежде отвоевать хотя бы часть, прошу прощения за современное слово, «общага».

К тому времени гора Верхнего Города была обнесена двумя каменными стенами, на вершине строился Храм и жилые дома, гарнизон крепости насчитывал пару сотен обученных воинов.

Осада и битва были долгими и кровопролитными, доведя обе стороны до крайней степени озверения. Пленные с обеих сторон подвергались жестоким пыткам и изощренным казням. Дотла сгорели успевшие к тому времени появиться у подножья горы селения. Только начавшие давать урожай виноградники были снесены ядрами. Недостроенный Храм лишился своего нефа. Улицы Верхнего Города превратились в лазарет, раненых не успевали относить в укрытия. Кровь смешалась с землей, окрасила стены зданий.

Говорят, что даже жители южного побережья слышали канонаду и видели уходящие в небо столбы дыма. Мужчины порывались идти на подмогу северянам, но женщины встали стеной, ни один человек с юга не пришел на помощь новому городу.

Город это не забыл. Прошло несколько веков, а жители острова до сих пор делятся на северян и южан.

После месяца осады, пираты дрогнули, запасы боеприпасов истощились, несколько капитанов увели свои шлюпы и команды, спасаясь бегством, прибрежные укрепления нападавших начали пустеть и остатки городского гарнизона предприняли последний штурм, скатившись с воплями и стрельбой с горы на покрытые трупами пляжи.

 

Именно там, среди тел, горящих обломков, разбитых укреплений и орудий Лиин Скволи увидел плачущего ребенка – мальчика лет трех. Лиин был женат уже четыре года, но Бог так и не послал им с женой потомство. Опустив на песок раскаленный пистолет, мужчина встал на колени и прижал к груди маленькое тельце, шепча: «Спасибо, Господи!»

Еще доносились с побережья одиночные выстрелы, наверное, защитники города добивали раненных пиратов, когда Лиин переступил порог своего дома с драгоценным грузом на руках.

 

Первое время в новом доме ребенок вел себя, как дикий зверек. Не позволял к себе притрагиваться, забивался под стол, даже утаскивал туда миску с едой, которую ему давали. Не произносил ни звука.

Но постепенно привык, видимо, понял, что опасности от Лиина и Клары не исходит, вылез из своего укрытия. Еще через пару дней позволил себя вымыть и расчесать, даже надел новую рубаху, которую Клара купила специально для него.

При мытье у него в правом ухе обнаружилась серьга в виде тонкого золотого колечка. Снять сережку не представлялось возможным – она не имела ни замочка, ни какого-либо разрыва – кольцо было сплошным. Так оно и осталось в ухе Агэпито, как назвали мальчика приемные родители.

С возрастом серьга начала врезаться в мочку, стягивать ее, а потом перестала быть видна, утонув в плоти уха.

Мальчик начал говорить через месяц после того, как его нашел Лиин, но никогда не обмолвился и словом о том, что было до встречи с приемным отцом на берегу. Так и осталось тайной, как он попал на поле боя, кто его родители.

Начав говорить, он поразил Скволи беспрестанным сквернословием. Нет, он не ругался, он просто вплетал в свою речь слова, от которых даже мужчин бросало в краску. Много времени потратил Лиит, чтобы отучить мальчика от этой дурной привычки. Ребенок не мог осознать, что от него хотят, он не понимал, почему слова, так естественно вылетавшие из его рта, не нравятся взрослым. Он смирился, ограничил свой лексикон, так и не восприняв необходимости в этом.

А через пару лет он совершил свою первую кражу.

Возвращаясь с берега, где купался с соседскими мальчишками и проходя через ряды рыбного рынка, он, увидев, как один из торговцев о чем-то увлеченно спорил с покупателем, схватил с лотка крупную рыбину и умчался, прежде чем кто-то смог понять, что произошло. Он сделал это, не задумываясь, по какому-то инстинкту, который вместо разума в этот момент руководил ребенком.

Убежав, он не знал, что же теперь делать? Зачем ему эта добыча? Он не голодал. Не придумав ничего, он принес добычу Кларе, вызвав у нее ужас, когда добропорядочная женщина поняла, что произошло.

Лиин многословно пытался втолковать ребенку некоторые прописные истины, но все было тщетно, при каждом удобном случае Агэпито тащил все, что плохо лежало. Если это были продукты, не требующие приготовления, он, делясь с приятелями, съедал их, если их нельзя есть сырыми, то выкидывал, если же удавалось украсть что-то несъедобное, то прятал добычу в укромном месте, приспособив для этого расселину в скале в южной части города.

Со временем он научился продавать часть украденного. Годам к одиннадцати-двенадцати он воровал уже целенаправленно, зная, что он сможет легко реализовать. Тогда же пристрастился тратить вырученные деньги на вино в кабаках, которыми оброс, ставший уже большим порт, выросший на месте битвы с пиратами.

Город разросся, занял своими домами практически всю вершину горы. Поначалу он так и назывался – Город на горе (или Горный Город – это зависит от правильности перевода), но в те годы Граф Омагреб присвоил городу свое имя.

Граф построил себе на обрывистом краю горы, на южной стороне города огромный дом, в котором теперь находится прекрасный Civico Museo Archeologico, в самом конце улицы Бартоломео Коллеони на площади Cittadella.

Граф Омагреб еще за год до начала пиратской осады города женился на дочери одного из европейских архитекторов, которых привез на остров. Как выяснилось, семья жены была многочисленна и образована, сам же Граф образованием не блистал, но имел врожденное чувство, где и как можно заработать. Этот солдат Фортуны однажды случайно вытащил козырного туза в виде легенды про пиратские сокровища, поверил в прикуп, пошел ва-банк и выиграл. Причем выиграл не сокровища, а, как толковал ему инстинкт, выиграл гораздо больше – он выиграл власть, которую надо было поддерживать. Чувствуя, что управление городом, а может и островом ему не потянуть в одиночку, он всеми правдами и неправдами перевез в свой новый дом практически всех родственников жены, приучил их собираться на обед за одним огромным столом, и научился их разговаривать на темы, в которых сам был не силен. За тот же стол он с малолетства сажал трех своих сыновей, понимая, что его старость смогут обеспечить только их головы, коль удастся в них вложить мудрость родственников жены и свои, пусть не так умно выраженные, мысли.

Сокровища, как бы они велики не были, имеют свойство таять, а надо их поддерживать.

Тратя большую часть награбленного из пещер горы на строительство крепости, города, Храма, широкой дороги к порту, самого порта, он учился у родственников извлекать из этого не только уважение горожан, но и звонкую монету.

Постепенно были введены пошлины на портовую торговлю, совсем, казалось, грошовые, но, учитывая росший объем этой самой торговли, очень даже ощутимый для состояния Графа.

Вспоминая удачную победу над пиратами, был введен налог на содержание гарнизона, в оправдание которого Граф и сложил через несколько лет свою голову.

 

Достроили и Храм – Собор Святого Александра (Cattedrale di Sant'Alessandro) – Кафедральный собор Омагреба. Если раньше Скволи ходили туда, чтобы вознести Господу благодарность за посланного им ребенка, то теперь они каждый день просили, направить Агэпито на путь истинный.

Но их молитвы не были услышаны.

Агэпито не только сам не вступал на этот истинный путь, но, казалось, всех вокруг с него сбивал.

Стоило ему войти в кабак, как тот час же там завязывалась драка, к которой он и отношения не имел, просто его присутствие приводило людей в совершенно неадекватное состояние.

Он уже перешел к ограблениям домов горожан. Несколько лет за ним устраивались погони, и он на несколько недель, а то и месяцев скрывался в лесах за южными склонами горы.

Дело в том, что переселенцы приезжали на остров не только, чтобы трудом своим строить свою новую жизнь, много и лихих людей появлялись на Острове Моей Мечты. Они-то и населяли леса, живя грабежами и налетами на караваны, начавшими курсировать между северным и южным побережьем, которые постепенно стали специализироваться на разном. Юг по-прежнему жил тем, что давала земля, в то время как на Севере начинала зарождаться промышленность – появились ткацкие производства, начали воздвигать кузнечные цеха, уже не было необходимости все завозить из Европы.

Вот к этим лихим людям и сбегал Агэпито, но всегда, рано или поздно, возвращался к семье, принося на лице и теле следы расправ за свой несговорчивый характер.

Бедные приемные родители ничего не могли с собой сделать и прятали беспутного приемыша, вылечивали, откармливали, чтобы через какой-то срок он опять бросался в свою преступную жизнь.

 

Клара получила место служанки в доме Графа. Огромные помещения и не менее большое количество привезенных родственников требовало много рабочих рук. Граф наполнил новый дом множеством прислуги.

 

Как-то вечером жена вбежала в дом с безумными глазами:

- Лиин, Граф уводит гарнизон в лес! Там же наш мальчик!

Агэпито в то время уже было семнадцать.

 

Очередные ограбления караванов вызвали ропот и волнения в городе - налоги на гарнизон собираются, а толку и защиты нет. Граф почувствовал, что дальше испытывать терпение народа нельзя и объявил о походе против лихих людей.

 

Поход закончился трагически для обеих сторон.

Лесных разбойников изловили и казнили, но при этом Граф получил смертельное ранение и был привезен домой на повозке в бессознательном состоянии. Он прожил еще несколько дней и умер в мучениях. После его кончины в Верхнем Городе появились первые призраки, говорят, что это были как сподвижники Омагреба, так и лихие люди.

Трупы разбойников были привезены к подножью горы и развешены вниз головами вдоль дороги в порт, чтобы горожане могли удостовериться, что их налоги не уходят на увеселение семьи Графа.

Там, среди висевших вниз головами окровавленных трупов, Скволи нашли и своего мальчика.

Лиин два дня выхаживал Клару, потерявшую сознание при виде приемного сына. А на вечер второго дня в их дом пришла и осталась Линда. Она была на четвертом месяце беременности. Ее обесчестил Агэпито, родители этого не смогли принять и изгнали дочь из дома. Ну а Скволи ее приняли.

 

Мальчик, которого нарекли Алессандро, родился одноглазым.

Нет, у него не было впадины вместо глаза, скорее всего глазное яблоко было на месте, просто веки правого глаза срослись и не имели ресниц, а правая бровь была ниже левой, будто ребенок сильно зажмурил правый глаз.

Он был очень тихим ребенком. В младенчестве почти не плакал, ночами спал, днем спокойно смотрел левым глазом на окружающий мир. Подрастая, был пуглив и застенчив, целыми днями бродил по комнатам, ухватившись рученкой за юбку бабки или мамы.

Лиин умер, когда Алессандро исполнилось пять.

Воспитание мальчика легло на плечи двух женщин, которые к тому времени очень сдружились, их отношения напоминали больше отношения между мамой и дочерью, чем между невесткой и свекровью.

Клара всю жизнь отличалась мягким характером и расположенностью к людям. Она всегда встречала незнакомцев, прежде всего, улыбкой, изначально полагая, что каждый человек – существо доброе и дружественное. Если она ошибалась, то не озлоблялась, а склонялась к жалости - злой человек требует сочувствия, его и так его злоба ограничивает, огораживает от людей, так надо, чтобы тот, кто рядом, поддержал, иначе ему вдвойне тяжело будет.

Линда же всю жизнь жила в семье очень строгих правил, точнее сказать в семье, построенной по правилам отца, которые и в матери подавили все искренние человеческие проявления. Все было по расписанию, в котором общению с каждым членом семьи было отведено определенное время, и, если его исчерпать, то на сочувствие рассчитывать нельзя. Так на общение с дочерью отводилось тридцать минут после ужина, а перед сном она могла рассчитывать только не традиционный поцелуй, не больше, хотя в ее душе уже накопилось столько вопросов и сомнений, что и ночи бы не хватило, чтобы обсудить. Нет, нельзя сказать, что ее не любили, но разве можно уложить в заранее отведенное время все, что рождается и назревает в сердце ребенка. Привыкла Линда сама строить свое представление о жизни, своем месте в ней, своих оценках людей, их поступков, слов, обещаний.

Попав в распростертые объятия доброй души Клары, Линда расслабилась, неожиданно ощутив себя маленькой девочкой, к ней вернулось нереализованное детство. Сколько ночей, которые промелькивали, как мгновение, она провела с Кларой за обсуждением тем, которые вызывали у свекрови удивление. Она смотрела на мать своего внука, чувствуя, что перед ней маленькая девочка со свойственными ей сомнениями, страхами и ожиданиями.

 

После кончины Лиина, когда семье требовалось восстановление доходов, резко упавших с уходом кормильца, Клара привела Линду в дом Графа, где в это время потомки Омагреба расширяли штат прислуги.

Работая в этом величественном здании, женщины, пока Алессандро был маленьким, брали ребенка с собой, благо он был тихим, послушным, не создавая никому неудобств.

Малыш бродил по залам дома и часами замирал перед прекрасными полотнами, которые были привезены из Европы и развешены в коридорах и комнатах. Он вставал вполоборота, чтобы левый глаз мог охватить всю картину.

Мальчик и по улицам привык ходить только по правой стороне, чтобы видеть повозки и всадников, которые обгоняли его и представляли угрозу для нерасторопных пешеходов.

Он не сходился со сверстниками, не участвовал и их играх, сторонился шумных компаний, был молчалив, замкнут, но, как бабушка, расположен к людям. Частенько видели, что он помог кому-то из стариков поднять и поднести что-то тяжелое, многие видели, как он травами залечивал раны соседским животным.

А как-то случилось чудо.

Клара, Линда и Алессандро заканчивали субботний ужин, бабушка начала собирать со стола посуду и так, между прочим, спросила:

- Алессандро, почему ты все время молчишь? О чем думаешь?

Мальчик открыл рот, произнес несколько первых слов, бабушка поставила стопку тарелок на стол, удивленно приоткрыв рот, опустилась на стул и застыла, а мать замерла с поднятой рукой, секунду назад собиравшейся поправить волосы – мальчик неспешно и спокойно рассказывал истории о тех, чьи образы он видел на картинах в доме Графа, о тех, кто живет на соседних улицах. Под утро он замолчал и обратил свой глаз на слушательниц.

- Откуда ты это знаешь? – тихо промолвила бабушка, по щекам которой катились слезы.

- Я это придумал. Мне нравится придумывать разные истории.

Ему было тринадцать лет.

 

На следующий день Клара пошла к Меркурио – старшему сыну погибшего Графа.

Меркурио занимался в эти годы организацией Университета в Верхнем Городе.

Он выслушал пожилую женщину и потребовал, чтобы Алессандро привели к нему.

- Ты умеешь писать? – спросил потомок Графа (дело в том, что сыновья не называли себя графами, испытывая большое сомнение, что этот титул был настоящим, они очень хорошо знали авантюрный характер отца).

- Да. Но плохо.

- Я приглашу писаря, ты будешь говорить, а он писать. Договорились?

Мальчик, склонив голову вправо, внимательно посмотрел на собеседника единственным глазом, подумал и ответил:

- Но я не всегда могу рассказывать.

- Почему?

- Не знаю. Иногда мне это хочется, и я это могу, а иногда я этого не могу. Ко мне не всегда приходят слова. Я не знаю, как с ними договариваться, чтобы они приходили. Они часто приходят, когда я занят, и мне не до них, а когда у меня есть время, они не идут.

- Хорошо. Писарь будет в доме целый день. Когда к тебе придут слова, ты будешь говорить. Писарь будет всегда в моем кабинете, это за лестницей…

- Я знаю, где ваш кабинет.

- Ты мне обещаешь?

- Да.

 

(Сейчас в библиотеке Университета Верхнего Города хранятся несколько сотен страниц, написанных под диктовку Алессандро. Эти тексты, лично мне, чем-то напоминают мифы Древней Греции – это очень увлекательное чтение, а, если вспомнить, сколько лет было автору, то берет оторопь.

Часть рукописных страниц выставлено в Музеи Университета, а в печатном виде рассказы Скволи можно купить в круглосуточном книжном магазине в Нижнем Городе на углу улиц Витторио Эмануеле II и Франческо Петрарка или в киоске при входе в Университет.

Если вам удастся побывать на Острове Моей Мечты, то, не пожалейте денег, купите эту прекрасную книгу.)

 

За свою жизнь Алессандро успел надиктовать свои рассказы, жениться в семнадцать лет на Веронике, присутствовать при рождении своего сына Альберто и купить для него колыбель в магазине под северной крепостной стеной.

Магазин находился на левой стороне улицы, выходя, Алессандро не увидел экипаж, который несся из Верхнего Города, спеша в порт. Колеса экипажа раздавили грудную клетку молодого отца, умер он мгновенно.

 

(Я материалист, в призраков, конечно, не верю, хотя спокойно отношусь к выдуманным легендам про них и с удовольствием читаю мистические произведения. Но я точно знаю, что, когда я в очередной раз приезжаю на Остров Моей Мечты, поднимаюсь вечером на фуникулере в Верхний Город и, нагулявшись по его старинным улицам, захожу в полумрак древнего театра, то та прохлада, которую я чувствую на своем плече или щеке, исходит от призрака Алессандро.)

 

Несчастья чередой проходящие через жизни членов семьи Скволи после того, как Лиин, присев на заваленном трупами пляже, прижал к своей груди ребенка, еще не закончились. Вероника – юная мать Альберто – умерла через год после родов от неизвестной инфекции.

Клара и Линда опять стояли в начале пути воспитания нового члена семьи.

Альберто имел обычную внешность, без каких-либо изъянов, а характером походил на отца – тихий, добрый ребенок. Увлечений у него никаких не было. Хотя его, как и Алессандро, женщины брали с собой в дом Графа, мальчик не выражал никакого интереса к картинам. Не вызывали у него видимого сочувствия и соседские животные или пожилые люди, он легко сходился с соседскими детьми, увлекался играми с ними, имел в нужном количестве свойственные мальчишкам ссадины и синяки – был обычным ребенком.

Вместе с ним подрастал и Нижний Город, деревянные селения сменялись каменными домами, улицы мостились камнем, появились первые банки, нотариальные конторы, магазины заменяли рынки, в противовес тесным, мрачным портовым кабакам появились кафе и рестораны, жизнь менялась на глазах.

Благодаря Меркурио, вслед за Университетом Верхнего Города, в Нижнем зародилась Академия Искусств, в которой по началу преподавали приглашенные из Европы профессора

 

Однажды, будучи уже в подростковом возрасте, Альберто пришел в дом Графа, чтобы разыскать прабабку, которой обещал помочь. Она была в зале рядом со старой спальней Графа. Над дверями нависали две фигурки купидонов с луками в руках.

- Кто это? - спросил Альберто.

- Это Амуры, - ответила Клара, с трудом подняв голову, чтобы взглянуть на фигурки ангелочков.

- Они охотники?

- Нет, - прабабка рассмеялась, - это ангелы. Если стрельнут из лука этими стрелами и попадут в сердце какой-нибудь девушки, то она в тебя обязательно влюбится.

- Правда?

- Конечно, а что пора уже в кого-то стрелять? – Клара хитро улыбнулась, обняла парня, притянула его вниз и чмокнула в щеку.

Он смутился, вывернулся и убежал, крикнув:

- Глупости все это!

 

Уже несколько месяцев он ходил в заросли у устья ручья слева от порта. Там любили собираться местные девушки и, сидя на камнях, о чем-то долго разговаривать. Порой серьезно, порой со смехом.

Альберто интересовала только одна из них – черноволосая, высокая и стройная Алина. Он готов был часами сидеть в ветвях дерева и наблюдать за ней. Он даже несколько раз пытался заговорить с ней, встречая, как будто бы, случайно на улицах, но она со смешком передергивала плечами, отворачивалась и проходила мимо.

Слова Клары запали в сердце юноше, он не спал ночь, крутился в постели, а на следующий день опять отправился в дом Графа. Прокрался к спальне, выждал, когда никого рядом не будет, подставил стул, взобрался на него, встал на цыпочки и отломил наконечник одной из стрел купидонов. Воровато оглядываясь, выбежал из дома и отправился к ручью.

По дороге сломал несколько веток. Ту, что толще, согнул и натянул бечевку вместо тетивы, вторую – тонкую, но прямую превратил в стрелу. К стреле прикрутил остатками бечевки украденный наконечник.

Мальчишку мучили сомнения – в сердце стрелять, кончено, нельзя, но может достаточно просто попасть в человека, не нанося ему ранений?

Он затаился в ветвях дерева. Натянул тетиву, прицелился в виновницу своих волнений и пустил стрелу.

В этот момент Алина наклонилась за каким-то цветком, чтобы закончить плести венок, а из-за куста вышла другая девушка с распущенными белокурыми волосами, по руке которой и скользнула ветка с наконечником купидона. Девушка вскрикнула и схватилась за раненную руку, на которой выступили несколько капель крови.

Испугавшись ее вскрика, Альберто свалился с дерева и под дружный смех и возгласы девушек убежал прочь, проклиная свою неловкость и глупость, что поверил в сказки, а теперь еще и опозорился. После неудачи он был абсолютно уверен, что слова Клары всего лишь выдумка, как можно было в это поверить, как теперь на глаза Алины появиться? Это ж надо - стать таким посмешищем! Девчонки разнесут теперь слух по городу!

Весь день Альберто прятался в лесу за южной границей города, домой вернулся, когда уже стемнело, есть не стал, ушел в комнату, лег в постель и неожиданно для себя быстро уснул.

Утром, когда он вышел из дома, то нос к носу столкнулся с той девчонкой со светлыми волосами, столь необычными для местных жителей.

- Зачем ты это сделал? – дернула она его за рукав и показала на царапину на своей руке.

- Отстань, я не хотел, - он вырвался и зашагал прочь, но девчонка его догнала.

- Как тебя зовут? – она опять вцепилась в его рукав.

- Отстань, я сказал! - он дернулся, но в этот раз она держала его более крепко.

- Как тебя зовут?

- Зачем тебе?

- Хочу знать, кто охотится на меня.

- Я на тебя не охочусь. Мне нет до тебя дела.

- Не верю. Ты врешь!

- Отстань! – он наконец вырвался.

- Меня зовут Мария, запомни, я все равно узнаю, кто ты! – крикнула девчонка ему вслед.

 

С тех пор Алина начинала смеяться, как только увидит его, даже издали, а Мария попадаться на пути почти каждый день, будто случайно.

Бессонными ночами Альберто проклинал себя, а, засыпая, видел во сне Алину, днем же он продолжал изводить себя мыслями, что навсегда лишил себя надежды на взаимность с ее стороны.

Так продолжалось больше года, а в тот год, когда ему исполнилось семнадцать, он заболел. Жар, бред, озноб, опять жар. Потом начались страшные головные боли, юноша стонал, а по ночам и кричал. Через неделю он впал в состояние, которое теперь называется – кома.

Клара и Линда сидели над почти бездыханным телом, не имея сил даже плакать, проклятие, нависшее над их семьей, готово было забрать свою очередную жертву.

Лекари, приходившие к ним, лишь пожимали плечами, трясли головами и удалялись.

А через несколько месяцев в дверь кто-то тихо постучал. Клара открыла и увидела белокурую девушку, которая, смущаясь и заикаясь, спросила:

- Альберто уехал?

- Он умирает, - тусклый голос старухи прозвучал, как приговор.

Девушка прижала ладонь к губам, потом встрепенулась, отстранила хозяйку и вбежала в дом. Пока Клара закрывала дверь и возвращалась в комнату, девушка промчалась ей навстречу и выскочила на улицу.

Не прошло и часа, как девушка вернулась, сама распахнула дверь дома, ведя за собой пожилую женщину со свертком в руках – что-то укутанное расшитым полотенцем. В полном молчании гостьи подошли к кровати больного, женщина сняла полотенце и, приложив к безжизненным губам Альберто старинную икону, начала что-то тихо говорить на неведомом языке, склонившись и закрыв глаза.

Клара и Линда молча со страхом наблюдали за происходящим.

Наконец женщина замолчала, открыла глаза и сказала:

- Это все, что я могу сделать. Молитесь и надейтесь.

Клара проводила гостий в залу, нарезала хлеб и сыр, налила вино.

Из неспешной беседы она узнала, что старшую гостью зовут Марфа, что предки ее родом из России, что икона считается чудотворной, исцеляющей, что еще ее бабка научила Марфу специальным молитвам.

«Икона-то на икону не похожа» - думала Клара, глядя на потрескавшуюся краску на чуть искривленной доске. Простое, живое лицо старика с глубокими морщинами, с живыми, с легкой хитрецой глазами, которые, кажется, следят за тобой, когда проходишь мимо изображения, растрепанные седые волосы, шапки нет, ворот рубахи распахнут, такое впечатление, что смотришь не на икону, а на портрет соседа.

- Кто это? – спросила Линда.

- Это Пантелей, сын святого Пантелеимона-целителя и русской женщины, ее имя не известно. Мать родила его, когда из Греции приехала. Пантелей тоже врачевал там, у нас на Руси. Долго прожил, многих вылечил.

- А ты как на Остров попала?

- Я здесь родилась. Мать сюда привез ее хозяин. Из Парижа они приехали. Его предок бывал в Петербурге, там женился на дочери русского помещика, остался у них. А сын его потом опять в Париж перебрался, забрал пару слуг и кормилицу. Его кормилицей моя бабка была. А уже его сын приехал сюда, привез мою мать, ее сестру и бабку с собой. Это вот, - Марфа кивнула на Марию, - моя племянница, Машка. Тут наша семья разрослась.

 

Через семь дней Альберто пришел в себя, открыл глаза. Первое, что он увидел, это взволнованное лицо Марии и икону, стоявшую за ее спиной на тумбе. Первый вопрос, который Мария не столько услышала, сколько прочла по медленно двигавшимся губам, еще плохо подчинявшимся спрашивавшему:

- Кто это?

Она обернулась, проследив за взглядом больного, и объяснила:

- Это икона, которая тебя спасла.

- Кто это? – опять повторил Альберто.

- Пантелей.

- Я видел его там. Он приходил ко мне, - Альберто закрыл глаза и уснул.

 

Когда Альберто первый раз, после выздоровления, вышел на улицу, он не узнал Город, он не узнал окружающий его мир. Все вокруг играло красками, которые до этого были не видны глазу, все вокруг было наполнено растворяющимися в воздухе образами, все, что раньше не было видимо, обрело нечеткие очертания, вызывая в сердце смутные иллюзии и откровения. Он испытал неведомое досель желание поделиться со всеми тем, как он неожиданно увидел мир. Волнение было настолько сильным, что молодой человек ухватился за стену дома, чтобы не упасть от нахлынувших чувств и ощущений. Он тихо присел на ступени крыльца своего дома. В глазах набухли слезы, сквозь них световые лучи изумительно преломились, и все вокруг еще раз преобразилось, изменив свои краски и оттенки, вдруг увиделось, что женщина, ведущая по улице ребенка, обрела чуть расплывшийся облик, будто она начала отражаться во множестве зеркал, каждое из которых отражали ее в неповторимо ином виде. Вот она еще девочка, а вот в свадебном платье у алтаря, а вот в слезах у открытого гроба, а вот прижимает к груди первенца…

Альберто зажмурился. Не было более сил все это видеть и чувствовать.

Поначалу он отнес это состояние к последствиям болезни, надеясь, что скоро все успокоится, и он сможет смотреть на мир, как прежде. Но удивительное состояние не проходило, оно становилось привычным, постепенно переставало вызывать ужас, он научился анализировать свое новое умение видеть все вокруг не так, как остальные, научился получать от этого даже удовольствие. Но в душе оставалось какое-то волнение, неудовлетворенность, которые он не мог сформулировать, бродя в поисках ответа по Городу, берегу, лесу, пока случайно не остановился у дверей Академии Искусств.

Во всех его скитаниях по вновь открываемым для себя давно известным местам за ним, как тень, следовала Мария. Эта тень была молчалива и незаметна, но она постоянно присутствовала рядом, чтобы, если вдруг понадобиться, прийти на помощь. Она видела и чувствовала, что с Альберто что-то происходит, что он все еще не в себе, но какими-то потаенными в глубине души нервно напряженными рецепторами чувствовала, что вмешиваться не надо, не надо спугнуть это парящее состояние выздоравливающего человека.

Альберто переступил порог Академии, прошел по прохладным коридорам, вступил в студию, где несколько студентов рисовали натюрморт, созданный на столе профессором.

Посетитель, как тень, бродил между мольбертами, заглядывал через плечи учащихся, сравнивал увиденное с тем, что было выставлено на столе, и не видел ничего общего. Там же все иначе, разве можно не видеть истории этих плодов, лежавших в вазе, а как можно придавать вину в бокале такой оттенок, оно же изготовлено из винограда, который собирала женщина, муж которой не вернулся из очередного плаванья? Неужели они всего этого не видят?

Он не обратил внимания на вопрос профессора о том, что он тут делает, он просто сел на лавку у окна и ждал, ждал, пока урок закончится, пока все покинут помещение, пока в здании никого не останется, пока ночь не опустится на Остров. Потом он зажег свечи, взял кисть, на мгновение замер, обратив взор вверх к высоким сводам, потом вздохнул и начал наносить мазки на холст.

Мария стояла за его плечом, почти не дыша, видя, как образы оживают в трепете свечей, она знала, что абсолютно точно понимает, что стоит за каждой линией и оттенком.

 

- Альберто, ты должен быть благодарен Господу и Марии за свое спасение, - говорила Клара, - именно эта девочка привела к нам твою спасительницу. Кто она? Откуда Мария тебя знает? Я про нее ничего не знала.

- Это девушка, которую я ранил в руку, - ответил Альберто, он в задумчивости, которая стала теперь его обычным состоянием, завтракал на кухне.

- У меня такое впечатление, что ты ее ранил не только в руку.

- Ты о чем?

- Неужели ты не видишь? Она любит тебя. Она нашла тебя, когда ты болел. Она привела Марфу. Она потом не отходила от твоей постели. И теперь, она все время с тобой.

- Разве? Я не заметил.

- Ты вообще ничего не замечаешь! Что с тобой?

- Я хочу рисовать, - он встал, вышел из дома и отправился в Нижний Город, где при Академии была лавка, торгующая красками, кистями и прочими вещами, которые могли понадобиться студентам.

 

Возвращаясь назад, нагруженный покупками, он в воротах Верхнего Города столкнулся с Алиной. Та, как в прежние времена, усмехнулась и проскользнула мимо Альберто, а он не мог сделать и шага – его захлестнула волна прежних чувств, ему казалось, что сердце замерло, ему не хватало воздуха. Потом сердце обрело обычный ритм, а юноша, испытывая былое возбуждение и вожделение, бросился домой, заперся в своей комнате, натянул холст на подрамник, достал краски и кисти, зажмурился и начал рисовать океан, испытав успокоение, только так образ Алины его отпустил.

 

Его первая картина «Океан» вызвала ужас у Клары и Линды – мальчик сошел с ума, болезнь повредила его мозг. Они весь вечер, когда Альберто уснул, сидели в зале, пили вино и поочередно вздыхая, качали головами – за что нам такое наказание.

Утором пришла Мария, с удивлением посмотрела на утомленные лица женщин:

- Что?

- Он сошел с ума!

Мария вошла в комнату Альберто. Тот стоял перед картиной. Девушка, как обычно, встала за его плечом:

- Мне кажется, в этом оттенке много зелени, - промолвила она, внимательно глядя на безумно набросанные на холст краски, она указала пальцем в верхний правый угол, - ты же хотел показать ужас кораблекрушения?

- Да, - задумчиво ответил автор.

- В шторм не бывает в океанской волне столько зеленых оттенков.

- Ты права. Спасибо.

- А это потрясающе! – девушка коснулась нижней части картины: - Это же твоя прабабушка на Соборной площади? Очень хороший оттенок, потрясающий тон! Ты этим объяснился ей в своей любви?

- Да. Она самая главная женщина в моей жизни!

 

Через год Альберто и Мария сыграли свадьбу. Почти три месяца он после этого не притрагивался к краскам, он парил в своем счастье. Если еще за неделю до свадьбы случайная встреча на рынке с Алиной, повергала его опять в состояние, казалось бы давно оставленное в детстве, то теперь, он сталкивался с мечтой своей юности, практически не испытывая волнения, хотя, если быть до конца честным с собой, волнение все же поднималось где-то глубоко внутри.

 

- Ты в своем уме? Выходить замуж за этого сумасшедшего? – спросила Алина у Марии накануне свадьбы.

- Я его просто люблю, - спокойно ответила невеста.

 

Алина через полгода после подруги вышла замуж за моряка. Свадьба была веселая и многолюдная, в отличие от свадьбы Альберто и Марии, у которых гостей было мало, многие уже знали, что жених тронулся рассудком, рисуя жуткий бред.

Моряк – избранник Алины - ушел в очередной рейс, не дождавшись даже первенца, рейс затянулся на всю оставшуюся жизнь. Родила и воспитывала сына Алина в одиночестве.

 

Линда умерла за месяц до того, как Мария родила первого сына, а Кларе повезло повозиться с двумя праправнуками. Угасла она окончательно, перед третьими родами Марии, которые опять принесли мальчика.

 

Чтобы содержать семью Альберто устроился на работу в Северный порт, продолжая писать свои картины. Те хоть и приобрели со временем более понятные способы выражения образов, блуждающих в воображении художников, но, тем не менее, совсем не походили на привычные для того времени. Поэтому не было никакой надежды продать хотя бы один холст.

Только раз в год он писал портрет жены – абсолютно в стиле реализма. На этих полотнах она была молода и свежа, только менялся наряд, в соответствии с меняющейся модой. Этими портретами были увешены стены во всех комнатах.

Что же было самым удивительным, что Мария действительно не менялась с годами, продолжая оставаться очаровательной и юной, что вызывало жгучую зависть у ее подруг-сверстниц. Они обрюзгли, покрылись морщинами, руки покрылись вздутыми венами, да и Альберто уже давно больше походил на отца Марии, а не сверстника.

Он построил деревянную надстройку на доме, перенеся туда свою студию, чтобы не стеснять растущую семью. Там он уединялся почти каждый вечер, продолжая писать полотна, понятные только ему и его супруге.

Но была одна картина, которую Альберто дописывал постоянно, но никому не показывал, даже жене. Для хранения этого полотна он сделал специальную кладовку на своем деревянном этаже.

Дети росли, появились внуки, но никого из них Альберто не смог увлечь своим занятием, не у кого не возникало тяги к творчеству.

 

И вот случился пожар.

Злые языки утверждали, что поджог совершила Алина, испытавшая жгучую зависть к молодости подруги своего детства. У самой Алины жизнь не задалась. Первый сын утонул, будучи еще подростком, потом она родила девочку, отец которой был неизвестен. Дочка, достигнув юношеских лет, сбежала с Островов с возлюбленным. Алина пристрастилась к крепким напиткам, опустилась, но, по давней привычке, считала именно Марию гадким утенком. И вот, в очередной раз, воспалив свой разум излишней порцией бренди, она возомнила, что только портреты Марии, написанные Альберто, позволяют подруге сохранять молодость и свежесть.

Дом горел. Мария в этот день гостила у одного из сыновей в Нижнем Городе, нянчась с внучкой.

Альберто увидел дым и огонь еще на подходе к дому, бросился наверх – в кладовку, вытащил тайную картину, завернутую в кусок ткани, вытащил ее на улицу и опять бросился наверх, но в этот момент обрушилась крыша студии, придавив руки художника. Пока он вытаскивал ладони, зажатые горящими бревнами, кожа вздувалась и лопалась, кости пальцев ломались.

Бросив догорающий дом на попечение соседей, которые собрались с ведрами воды, Альберто с обезумевшими глазами спустился вниз, среди ног толпы, ползая в грязи как безумец, отыскал завернутый в ткань холст, прижал его к груди кровоточащими обгоревшими руками и бросился вниз - в Нижний Город.

Он ворвался в здание Академии, крича от боли, растопыривая склеивающиеся обгоревшие пальцы, добежал до зала живописи и ворвался в него:

- Сохраните! – и потерял сознание.

Послали за врачом, развернули сверток, расправили на столе свернутый в трубочку холст и увидели портрет старой женщины, в глазах которой даже непросвещенный зритель читал долгий путь, наполненный радостями и горестями, ожиданиями и разочарованиями и, конечно, любовью, а вокруг портрета нечеткими силуэтами и мазками оживала история Острова Моей Мечты.

 

(Сейчас специалисты говорят, что в одном из эпизодов, запечатленных на картине, оттенками выписан образ мужчины упавшего на колени на песке берега перед маленьким плачущим мальчиком.

Эта картина сейчас выставлена в Galleria dell'Accademia Carrara в отдельном зале.

Я был там.

Я видел глаза женщины на этой картине, столько чувств и тайн я никогда не видел. Я – человек, ничего не понимающий в живописи, не являющийся ее поклонником и любителем – стоял перед этим полотном, как завороженный.)

 

Говорят, что после того, как погибли в огне все портреты Марии, она в течение нескольких месяцев состарилась, сгорбилась, морщины исполосовали ее лицо, а глаза потеряли искристость и лучистость – она стала точной копией женщины изображенной на единственной сохранившейся картине Альберто Скволи.

Художник, сохраняя супруге молодой образ в ежегодных портретах, постоянно дописывал ее стареющий образ в своей главной и тайной картине.

 

Альберто никогда больше не вернулся к своему творчеству.

Даже, когда ему практически залечили обгоревшие руки, и он смог держать кисти, он часами стоял перед холстом, но ни разу не коснулся его кистью.

Он не занимался детьми и внуками, он целыми днями бродил по прибрежному песку около порта, порой оставаясь на ночь там же. Прошел год. И вот как-то, проснувшись на песке в предрассветной дымке, Альберто услышал плач ребенка - так он нашел подкидыша, которого назвал Марио, и взял на воспитание.

Никому из своих детей и внуков, и даже Марио он не сумел привить тягу к рисованию.

 

Из недавней истории (начало двадцать первого века).

 

Альберто и Мильвия вернулись домой, когда уже совсем стемнело.

День оказался не только волнительным, насыщенным, но и длинным. Сегодня был день вручения ежегодной Национальной Премии Островов. И именно в этом году лауреатами стали и Альберто (за вклад в развитие изобразительного искусства), и Мильвия (за достижения в области экономики). Вручение проходило в огромном актовом зале Академии Искусств в Нижнем Городе. Народу собралось много, были, конечно, и дети, даже два старших внука, первый раз одевшие галстуки и потому чувствовавшие себя очень важными, но, когда получили разрешение поздравить бабушку и дедушку, бросились к ним бегом и радостными криками, немного разбавив официальную и торжественную обстановку.

Альберто ушел на кухню, открыл бутылку вина, налил два бокала и вернулся в гостиную, где Мильвия, с облегчением сбросив туфли, сидела за роялем и задумчиво перебирала клавиши.

- Предлагаю первый тост за Альберто Скволи, - подойдя к жене, предложил Альберто, - в моем успехе львиная доля принадлежит ему – моему Учителю и воспитателю моего давнего предка Марио.

- Тогда уж и за двоюродную тетушку моей прабабушки, - улыбнулась Мильвия, - без нее не было бы моего успеха.

- Ты никогда про нее не рассказывала, - удивился муж.

- Как-то случая не было. Это все случилось еще задолго до встречи с тобой.

- Расскажи. А кем была эта тетушка?

- Ее звали Елизавета Воче.

- Та самая!?

- Да, та самая звезда оперной сцены. Я училась на третьем курсе в нашей Академии по курсу вокала. Дело в том, что мои родители мечтали, чтобы я стала певицей, задатки были.

- И остались! – рассмеялся Альберто.

- Да, все было хорошо. Даже состоялся мой первый концерт. Очень было приятно стоять на сцене, видеть полный зал и слышать аплодисменты. Приятные воспоминания. Так вот, учась уже на третьем курсе, я как-то вечером гуляла по Верхнему Городу, мечтала о своей карьере. Присела у фонтана на Соборной площади, не заметила, как начало темнеть и тогда услышала голос Елизаветы. Она расспрашивала меня о моих занятиях, планах. Потом мы с ней ушли под южный склон горы, там, в оливковой роще, она попросила спеть для нее. Я пела. А потом…, - Мильвия замолчала, сделала глоток из бокала.

Альберто не торопил.

- Потом она сказала, что по ее мнению мне надо бросать Академию и найти себе занятие, в котором я смогу стать одной из первых. Она была очень убедительна. Она говорила, что из меня получится неплохая певица, такая, каких много. «Ты станешь одной из многих, затеряешься в их толпе, а у меня есть чувство, что ты способна стать одной из лучших, но в чем-то другом», - сказала мне тогда Елизавета. Я долго мучилась, вспоминая наш разговор, но, ты же знаешь, у нас на Острове принято верить призракам. В конце концов, я поверила и ушла из Академии, первый раз в жизни пойдя поперек воли родителей. Через год я поступила в Университет, и вот результат, - Мильвия улыбнулась, поставила бокал на рояль, встала, обняла Альберто и нежно поцеловала его.

 

29 июня – 3 июля 2016 года.