Часть 4.

Лето 76-го

 

1. Страшный день

 

Прошу у вас заранее извинений, так как планирую немного отступить от принятого в этих моих записках порядка. Тут я попытаюсь часть действий перенести в наш областной центр, город Ленинград, но не потому, что пытаюсь замахнуться на рассказ о его истории, а только лишь имея необходимость эту для характеристики некоторых героев этой части записок. Еще раз приношу свои извинения за отступление от точного следования названию.

Начнем рассказ о лете, конечно с весны. Итак, весна 1976 года, город Ленинград. С обычного для большинства буднего дня.

Но вот, к моему великому сожалению, для нее это был самый страшный день. "Самый!" - называла она его мысленно, и, хотя и повторялся он из месяца в месяц, привыкнуть к нему было невозможно, да и предотвратить его она уже и не пыталась. Как обычно, уже с самого утра ныло сердце, душа напряглась в ожидании.

Поминутно вздыхая и пытаясь хоть чем-то отвлечься от грустных мыслей, она усерднее обычного занималась привычной работой, которая, к сожалению, занимала лишь руки, а не сердце и даже не голову.

В такие дни она всегда вспоминала давно ушедшие годы, пронесшиеся как единый день, пыталась оживить в памяти только радостные, счастливые дни - как бы сопротивляясь одолевавшей тоске, а на самом деле еще больше изматывая себя.

Окончив работу, заперла в кладовку ведра, швабру, прополоскала тряпку, скинула косынку, черный рабочий халат, умылась и вышла из здания школы в шум и веселье весны.

Вслед ей задребезжал звонок, зазвенели детские голоса.

Она посторонилась, пропуская мимо себя шумную ватагу мальчишек, рвущихся к футбольному полю, на ходу сбрасывая пиджаки и ранцы.

Придя домой, она принялась мыть, оставленную мужем и сыном, посуду.

Страшный день! Как он часто приходит в дом, каждый месяц - день получения мужем зарплаты, а сыном стипендии в училище. А ведь скоро еще и майские праздники, она тяжело вздохнула.

Первый раз, когда сын получил деньги, она даже подумала: скорее бы уж в армию что ли забрали, но потом испугалась и больше не думала об этом, гнала эти мысли от себя. Какой - никакой, а все-таки сын. Свой, родненький!

Звонок.

Это отец - звонок короткий и какой-то заискивающий.

Он еще довольно твердо стоял на ногах, но, пройдя в комнату, сразу же развалился на кровати, что-то забормотал, размахивая руками, пытаясь дотянуться до сумки, упавшей на пол. Продолжая бормотать, он делал ей какие-то знаки, жалобно поднимал брови.

Она сняла с него ботинки и положила его ноги на кровать. Он заплакал и уснул.

Проснулся он скоро и, с трудом поднявшись, поплелся на кухню извиняться. Он всегда извинялся.

Она сидела, склонившись над ведром, и чистила картошку.

-Лиза, - язык плохо повиновался ему, - ты пойми. Я-то сам этого... тоже плохо. Пойми! А?

- Есть будешь?

Он положил ей руку на плечо и тяжело плюхнулся на соседний табурет, стараясь преданно заглянуть в ее глаза:

- Ты, Лиза, этого... пойми. Нас на базу сослали, капусту там перебирать всякую. Погнила она там. Я этого не хотел. Верь, Лиза, я же обещал.

- Эх, Коля, Коля! - вздохнула она. - Сынка же губишь. Сам посуди, да не мотай головой-то! Губишь, губишь. Сколько раз уже говорено. Эх, сыночек! Он-то еще мальчонка совсем, а, на тебя глядючи, чего вытворяет?

- Ты, мать, ему втолкуй.

- Я же одно толкую, а ты ту же минуту его обратно растолковываешь. Эх, Коля, Коля! Поди, хотя бы умойся, да тапки надень. Ноги-то об пол застудишь.

- И без того парилка. С того все и пошло. Выпил-то я не густо, да в брюхе было пусто, да еще и жара эта. Не казни.

- Давай, давай, хоть щец поешь.

- Ага. Знаешь, Лиза, я же тебе сюрприз приготовил! Сейчас преподнесу.

Она удивленно посмотрела на мужа:

- Чего еще?

- Во, во, погоди!

Он заспешил в комнату, но, зацепившись плечом за косяк, чуть не упал и дальше пошел осторожно, не торопясь. Скоро вернулся назад с сумкой.

- Во, во, погоди!

На стол посыпались обрывки газет, черствые хлебные корки, пробка, мятая пачка папирос, и, наконец, появился более-менее аккуратный среди этого хаоса сверток.

- Во!

Сбросив на пол бумагу, он поставил перед женой блюдечко и пузатую в горошек чашку.

- Эх, Коля, Коля!

Она погладила его по щеке и даже улыбнулась.

- Помнишь? - спросил он, шмыгнув носом.

- Помню.

- Я-то, как один раз на нее случаем глянул, еще с недельку назад, так, поди, сразу вспомнил. Решил: деньги дадут, пойду и преподнесу тебе хотя бы одну, - он с довольным видом смотрел то на жену, то на свой подарок.

- Спасибо, Коленька!

- Домой ехал, все боялся - побьется она в сумке, ан - нет. Довез, гляди-ка. Это ж сколько их тогда было?

- Шесть, Коленька. Шесть штучек и все как одна. Помнишь, значит?

- Как же! Мы их после свадьбы-то и прикупили, а Федька их все разом и разбил.

- Да. Он тогда это первый раз пошел. Я-то его держала, а ты в другом конце комнаты и кликнул. Он как потопал, потопал, я и обомлела вся. Гляжу, а глазам своим и не верю - идет! Идет, как сейчас помню. После упал, а за салфетку-то и схватился ручонкой, и все чашки об пол. Вот, ты-то хохотал! - она вздохнула и взглянула на мужа.

Тот плакал, шмыгая носом и размазывая слезы по грязным небритым щекам. Она опять вздохнула, на лице появилось обычное печальное выражение.

- Пошли, - она отвела мужа в ванную, вымыла, вытерла и, приведя назад, усадила за стол.

Ел он жадно, быстро, иногда еще шмыгая носом. Она стояла, прислонившись к плите, комкая в руках тряпку, и с тоской смотрела на его трясущиеся руки, тщедушное тело и большую нечесаную голову.

А ведь как все начиналось!

- Спасибо, Лизанька.

Николай Иванович закурил и отодвинул тарелку.

- Я это... В магазин ни за чем не надо? Я бы мог помочь. Сходил бы.

- Сиди. Никуда не пойдешь!

- Не. Я, еже ли надо, схожу.

- Не надо. Пойди, ляг, голова-то, небось, болит.

- Что ты! Я пойду, пройдусь? А?

- Зачем это?

- Проветрюсь малеха.

- Знаю я твои проветривания. Опять домой еле приплетешься. А ну, иди, ложись и деньги давай сюда!

- На, - он вытащил из кармана скомканные бумажки.

- Все?

- Ну, так это самое. Ну, чашку прикупил и там еще это... в долг дал. Сама же понимаешь.

- Эх, Коля, Коля!

- Ну, я схожу?

- Нет, иди, ложись.

Он тяжело поднялся и вышел из кухни. Заскрипели половицы, что-то зашуршало в прихожей и, не успела она сообразить, что к чему, как уже хлопнула входная дверь. Ушел!

Вообще-то эта сцена особого отношения к событиям не имеет, но не серчайте, за длинноты, некоторые вещи, просто-напросто, напоминают давние годы, рождают какие-то ассоциации. Вот потому так и получается.

Повздыхав и побранив себя за недогадливость, она взяла тряпку, швабру и пошла, мыть пол в комнате.

Скрипнула и аккуратно, почти без шума, закрылась входная дверь, торопливые шаги в сторону кухни. Она узнала походку сына и, прислонив швабру к стене, пошла за ним.

Федька стоял у стола и жевал кусок хлеба, жевал быстро, торопливо глотая, отчего на глазах даже выступили слезы. Рукой он усердно приглаживал непослушные светлые волосы, постоянно падавшие на глаза, увидев мать, он стал причесываться еще усерднее, посмотрел на нее, но, не выдержав ее взгляда, опустил голову, затих, сжался, и только челюсти его продолжали ритмично двигаться, да в такт им подергивался маленький вздернутый носик.

Мать подошла совсем близко и, заглянув сыну в лицо, сразу почувствовала запах вина и курева.

Федька невольно попятился.

- Опять! - крикнула она.

- Чего тебе? - огрызнулся сын.

- Я спрашиваю: опять? Сколько это может продолжаться? Ну! – и она, привстав на цыпочки, дала ему подзатыльник. - Сколько тебе говорено, переговорено? Сколько обещался!

- Ну, мать, - просительно проговорил он.

- Что мать? Что мать? Эх, паршивец ты этакий! Мало мне отца, так еще и сын обормотом растет! Где это видано, парню шестнадцать лет, а он вино хлещет чуть не каждый день! Что? Хочешь, как отец стать?

- Ну, мать.

- Эх, горе-горькое! Удавиться легче!

Она опустилась на табурет, медленно покачивая головой, и затихла, замерла, уперев взгляд в пол.

Федьке стало нестерпимо жаль мать, себя, захотелось громко расплакаться. Способность "быстро пускать слезу" он унаследовал от отца, но в отличие от того ужасно стеснялся этого и старался скрыть, как он сам это называл: "плаксивость", под внешней суровостью и даже злобой.

Так было и в этот раз. Чувствуя, что может расплакаться, Федор зло крикнул:

- Хватит меня учить! Я сам зарабатываю! Такой же человек, как все!

Он хотел быстро выйти из кухни, но покачнулся, взмахнул рукой и скинул со стола новую пузатую чашку. Та отлетела и, ударившись о стену, разбилась на мелкие кусочки. Это окончательно вывело Федора из себя и, пнув осколки ногой, он выбежал из квартиры, а на лестнице, вдруг, остановился, как в стену уперся, вспомнил, что мать очень любит чашки, всегда аккуратно перетирает их, чуть не каждый день переставляет их, и тут, уже не сдерживаясь, расплакался, но через минуту стиснул зубы, стукнул кулаком по перилам, зло выругался и пошел на улицу.

Он перешел проспект и дворами вышел к школе, сел на скамейку возле футбольного поля и закурил.

Старшеклассники играли в регби. Все грязные, взмыленные, взлохмаченные.

Федор, сначала со скуки, но потом все более и более увлекаясь, начал следить за игрой.

Вдруг кто-то сел рядом на скамейку. Федор обернулся:

- Здорово!

Это был его бывший одноклассник - Сергей Никитин - Серж. Он, не торопясь, слегка распустил узел галстука, расстегнул ворот рубашки, поставил на скамейку маленький блестящий портфель-чемодан, закинул ногу на ногу и ответил, прищурившись, глядя на поле:

- Привет.

 

2. Одноклассники

 

- Как житуха? - спросил Федор.

- Отлично.

- Чего здесь делаешь?

- Сижу, как ты можешь видеть.

- Со школы, что ли, так поздно?

- Нет. Просто не очень спешу. Наклевывается неприятный разговорчик с предками. Мораль читать будут. В общем, проблема отцов и детей.

- Что так?

- Так. За свою неловкость придется сегодня вечером поплатиться хорошим настроением.

- В школе, что ли, попался с чем?

- Да. Списал неудачно.

- И всего-то! Ну-у!

- Всего. Наш математик и папенька близко знакомы, наверняка, уже звонил домой. Скандал в благородном семействе.

- У меня тоже скандал был, - вздохнул Федор.

- Из-за чего?

- Да, сегодня стипуху дали, вот мы с корешками и уговорили пару пузырьков, - он говорил нарочито небрежно. - А мать унюхала и в разговоры ударилась. Только я смотался, надоело все, к черту!

- На свои пьешь. Имеешь право.

- Ха, я еще и халтурю иногда, так что денег хватает.

- Чем занимаешься?

- Да так, где чем, ну, в общем, по специальности.

- И кто же ты?

- Буду автослесарем.

- Дефицитная отрасль.

- Ха, ты как думал! На фиг, было в девятый идти. После еще, небось, в институт намылился. Шел бы в путягу. Три года, и сам себе хозяин.

- Нет, спасибо. Кувалду в руки не возьму.

- Ну и зря.

- Как сказать. Можно и, не пачкая рук, хорошо зарабатывать.

- Тебе хорошо говорить, ты-то отличник.

- Ерунда, - довольно хмыкнул Серж. - У тебя покурить есть?

- Ты что, куришь что ли?

- Удивлен?

- Вроде как примерный всегда был.

- Имею право.

- Вот "Прима".

- Благодарю. Я только с фильтром уважаю.

Федор закурил и решил похвастаться:

- На днях халтурить пойду. Местечко нашел классное! Кооператив гаражный за магазином знаешь?

Серж кивнул.

Помолчали.

- Скоро лето! - мечтательно потянулся Федор.

- Чем займешься?

- Черт его знает.

- Я на дачу рвану. Компания у нас там тепленькая, в Зеленогорске: вино, девочки.

- Ты и пьешь?

- Я - человек, и ничто человеческое мне не чуждо.

- Ну и ну!

- Ладно, пошел я на сою Голгофу. Звякни как-нибудь. Телефон знаешь?

- Дома записан, где-то.

- Может, что веселенькое придумаем. Пока!

- Бывай.

Серж, не спеша, пошел к дому, а Федька снова начал следить за тем, что происходило на поле.

 

* * *

 

Сергей вошел в квартиру бодро, с высоко поднятой головой. Он уже все обдумал, решение пришло неожиданно, пока он ехал в лифте.

Поставил под вешалку портфель, скинул ботинки и, окунув ноги в просторные домашние тапочки, вошел в комнату, на ходу снимая пиджак.

Отец - Евгений Владимирович Никитин - сидел, как всегда, в глубоком кожаном кресле напротив двери с развернутой газетой на коленях, в своей неизменной домашней куртке с кистями.

- Явился, голуба моя! Проходи, красавец, проходи, - сказал он зычным голосом, снимая очки и начиная крутить их, держа за дужку. - Где же ты пропадал?

- Гулял.

- Ах, гулял! Нина, ты слышишь, он изволил гулять. Так сказать, дышать свежим воздухом. Восстанавливал нервные клетки после трудового дня.

Из спальни появилась Нина Анатольевна - высокая, красивая женщина.

- Серёженька, как же это могло случиться? - спросила она, страдальчески поднимая брови и прикладывая ладони к груди.

- Что? Что случилось? - удивился Серж.

- Подожди, Нина, - Евгений Владимирович поднял руку. - Подожди, голубушка. Ты спрашиваешь, что случилось? - снова повернулся он к сыну. - Как случилось то, что ты - сын профессора Никитина, профессора математики, - он поднял вверх указательный палец, - как ты докатился до того, что посмел списывать на контрольной работе по математике? Или у тебя нет условий для занятий? Как это все прикажешь понимать?

- Я не списывал.

- Ах, ты не списывал! Ну, ну. А как же это теперь называется? Может это теперь называется - честно писать семестровую контрольную работу?

- Я не списывал, - Сергей опустил голову.

- Расскажи-ка, голуба моя, расскажи, чем же это ты занимался?

- Не могу.

- Что? Как это не могу?

- Пойми, папа, это не моя тайна.

- Ах, это еще оказывается и тайна! Да еще и не твоя! Как же это прикажешь понимать? Чья же это тайна?

- Товарища.

- Интересно? Товарища? Что же тебе мешает поделиться этой тайной с родителями?

- Не знаю, - Сергей решил, что дальше упрямиться не стоит, можно переиграть.

- Что же, Сереженька, случилось? - вмешалась мать.

Молчание.

- Отвечай, отвечай, голуба моя.

- Я давал списывать, - выдавил он из себя.

- Что?

- Давал списывать с себя, а учитель решил, что я сам списываю.

- Ах, вот как, - с еле заметным облегчением сказал Евгений Владимирович. - Теперь ты, надеюсь, понимаешь, что совершил противозаконный поступок? Хотя он оказался не таким тяжелым, как мы предполагали, но все же. Пойми, красавец, давая списывать товарищу, ты наносил ему непоправимый вред. Ты ни в коей мере не помог ему, не спас его. Если бы он получил неуд, то ему волей-неволей пришлось бы выучить данный материал, а теперь списав с тебя, он за этот материал так и не возьмется. Я уже не говорю о незаслуженной отметке. У твоего товарища останется пробел в знаниях, а виновником, непосредственным виновником, этого будешь ты, Сергей Евгеньевич. Ты, в конечном счете, не помог, а навредил товарищу. Понимаешь, голуба моя?

Отец вздохнул, надел очки и поднял газету, как бы отгородившись от стоявшего с виноватым видом сына.

 

* * *

Федор не собирался звонить Сержу. Как-то неловко он все еще чувствовал себя в его присутствии, все же отличник, примерный ученик, когда-то даже, по настоянию учителей, пытался заниматься с Федром, учение которому давалось с огромным трудом. Поэтому он даже не стал искать в старых записях телефон бывшего одноклассника.

Но судьба взяла и столкнула их опять, вечером, дня через три, почти в том же месте, около школьного футбольного поля. Серж возвращался с дня рождения приятеля, а Федор из гаражного кооператива с халтуры.

- Дашь покурить? – спросил Серж.

- У меня опять без фильтра.

- Вот дьявол! Вот смотри, - Серж указал на пачку Мальборо, лежавшую на приборной доске припаркованного рядом Жигуля. - Ты же мастер. Можешь открыть?

- Ты что! Охренел?

- Слабо?

- Да не слабо, да как-то…, не знаю даже, - не хотелось Федору выглядеть трусом в глазах товарища, и он решился, подошел к дверце, поковырялся, благо кое-какой инструмент был в сумке с собой.

Когда дверца открылась, Федор быстро выхватил из салона пачку сигарет и, захлопнув дверцу, протянул ее Сержу, тот открыл и, презрительно плюнув, выбросил пустую коробочку на газон:

- Пижоны! Думают, положи красивую пачку в машину и будет у них машина красивей!

Они пошли мимо нескольких машин, стоящих под окнами пятиэтажки.

- Вот, - указал Серж на блок «Стюардессы» лежавший под задним стеклом белого «москвича».

На этот раз уже без колебаний и сомнений Федор вскрыл машину, и, только успел схватить сигареты, как взвыла сирена сигнализации, а из ближайшего подъезда выскочил, как чертик из шкатулки, здоровенный мужик в растянутых трениках и майке и побежал за мальчишками. Они сиганули через забор детского сада и выскочили на параллельную улицу, нырнули в ее дворы и только поняв, что оторвались от погони перешли на шаг, а, увидев скамейку, плюхнулись на нее переводя дух.

 

3. Сашка и его товарищи

 

Ее лицо то бледнело и совсем не выделялось на серой наволочке больничной подушки, то, вдруг, чуть розовело и тогда синяки под глазами не так бросались в глаза, а на лице появлялась страшная гримаса адской боли, как будто бы человек пытается улыбнуться, но ему не удается растянуть кожу на лице. Она так ни разу и не потеряла сознание, а все ее страдания отражались на опухшем, с красными глазами лице матери. Мать стояла, прислонившись к стеклу до половины закрашенного больничного окна, комкая в руке носовой платок, и боясь подойти к дочери, вокруг которой суетились врачи и сестры. Мать так и была в домашнем халате и разношенных тапках на босу ногу. Ее грузная фигура иногда начинала колыхаться, и тогда из груди вырывался сдавленный стон, она не плакала с тех пор, как главврач сказал, что это конец. Но где-то в глубине души теплилась слабая надежда: «А, вдруг…»

 

* * *

Сашка спал в эту ночь ужасно. Во сне его мучили кошмары и воспоминания о прошедшем дне. Надо же было ему войти в их двор-колодец именно в тот момент.

Он вспомнил Нину еще маленькой девочкой, в вечно запачканном коротеньком платьице, с тонкими белыми косичками, вспомнил их игры с ребятами во дворе, вспомнил, как они прогуляли вместе уроки, и ему потом влетело от мамы, а ей ничего не было, только ее отец, как всегда, растерянно попросил ее, как взрослую, чтобы это больше никогда не повторялось.

Потом Сашка вспомнил своих родителей и тот день, когда он восьмиклассник стоял в кабинете директора. Тот что-то длинно говорил об аварии, о неисправности самолета, о том, что школа Сашу не оставит в беде, а он стоял и ничего не мог понять. В голове проносилась одна и та же фраза: «Сашенька, без нас не хулигань, а главное учись хорошо», а потом текст вчерашней телеграммы: «Вылетаем. Завтра будем дома. МаПа».

Сашка перевалился на спину и уставился в потолок, по которому еще мелькали отсветы последних трамваев, спешащих под окнами в парк.

За стеной раздавались стоны Нинкиной мамы и растерянное бормотание ее отца – Игоря Николаевича. Сашка представил, как тот сейчас стоит смущенно посреди комнаты, шарит руками в карманах или поправляет очки, не зная, что сказать, как помочь жене. Весь вечер в квартире стояла гнетущая тишина, соседи старались лишний раз не выходить из комнат, на кухне почти никто не появлялся, а если и заходил вскипятить чайник, то быстро потом срывался в комнате, чтобы не столкнуться с убитыми горем родителями Нины.

В соседней комнате раздались рыдания, хлопнула дверь, в коридоре послышались шаркающие шаги Игоря Николаевича, и было слышно, как он набирал на кухне воду.

Уснул Сашка только под утро, услыхав будильник, вскочил с дурной головой. Прыгая на одной ноге и пытаясь второй попасть в штанину, заглядывал в буфет, вспоминая, есть ли у него что-нибудь съедобное. Ничего не нашел, выбежал на кухню, попил чаю, вспомнил, что не помылся, заскочил в ванную, благо она была свободно, быстро умылся, почистил зубы и устремился к дверям.

Улица встретила теплом, ярким солнцем и громом бравой музыки из репродукторов, диктор поздравлял ленинградцев с Первомаем. Свернув за угол и перебежав дорогу по переходу, Сашка нырнул в прохладу метро.

На выходе станции «Василеостровская» он встретился с, уже ждавшими его, Костей, Виктором и Валентином, оттуда уже было рукой подать до набережной, где формировалась колонна университетских демонстрантов.

Пройдя со всеми через Дворцовую площадь, ребята поспешили под стены Петропавловской крепости, где по традиции проводили утро после демонстрации. Там на траве уже сидели несколько компаний, у кого-то играл магнитофон:

 

«Полпути позади,

И немного осталось,

И себя обмануть

Будет легче всего.

От ненужных побед

Остается усталость…»

 

Валентин растянулся на земле, закинув руки за голову и закрыв глаза:

- Нормально!

Костя достал из синий спортивной сумки несколько бутылок пива:

- Ну, что, с праздничком!

Сашка дольше всех возился с пробкой и пригубил бутылку, когда остальные уже блаженно курили, щурясь на солнышко. Наконец и он закурил, привалившись спиной к камню.

- Нормально! В эту сессию один дифзачет скостили. Лафа! Что ты, Сашка, такой не веселый, может, тебе мой зачет перекинули. Ты не горюй, приду и сдам за тебя. Хлоп и все! Как? – посмотрел на товарища Валентин.

- Ерунда. Я просто так, - Сашка глубоко затянулся и посмотрел на тонкую струйку дыма, устремившуюся вверх.

- Если просто, тогда действительно ерунда, точно я говорю, голова? – толкнул Валентин Виктора. - Что о прекрасном поле размечтался, домосед?

- Ты уже и мечтать, наверное, не можешь, переборщил? – огрызнулся Витька и глотнул пива.

- Хочешь, Витеньнка-лапушка, расскажу тебе сказочку, до чего такие мечты доводят? Только ты не испугайся, сходи, пока я не начал, а то, как бы грех не случился…

- Отстань!

- Мужики, я серьезно. Юридический казус. Суровая история жизни!

- Валяй, - сказал Костя.

- Светила юрфака сел на своего конька. Нор-маль-но! – передразнил приятеля Витька.

- Внимание! Прошу тишины! В Москве до войны жил инженер – примерный семьянин. Приходит он однажды в участок и молвит: «Была у меня жена, да пропала». Все повскакали с мест. Паника. Вызвали самого умного следователя. Суд. Хлоп и все! Уехал инженер далеко-далеко, руками работать. Приговор был окончательный, обжалованию не подлежал. Но прошу обратить внимание, труп несчастной обнаружен не был. Война. Мужик в штрафбат. Ранен, то есть искупил кровью. После войны опять в Москву, живет тихо, никого не трогает. Ученым стал – с женским полом ни-ни. Вдруг, хлоп и все! Встретил жену на улице. Проследил, узнал, что тогда сбежала она от него с каким-то меном во Владивосток. Что же он делает? Естественно – убивает.

Валентин замолчал.

- Ну? – нетерпеливо подал голос Костя.

- Дальше загадка. Преступление есть? Есть. Наказание отбыл? Отбыл.

- И чем закончилось? – спросил Костя.

- Не знаю, не знаю. «Думайте сами, решайте сами…»

- Лучше бы ему ее посадить надо было, - предположил Витька. - Что такое убил? Один момент и все, а сам-то долго мучался. Лучше бы посадил. Костевич, правильно я думаю?

- Хрен его знает, - отмахнулся тот и стал раскуривать потухшую сигарету.

- А ты чего Сашка смурной сегодня? – спросил его Витька.

- Да ну, - отмахнулся тот, - день вчера тяжкий был.

- А что?

- Помните соседку мою, Нинку? Она вчера умерла.

- Да ну!

- Помните, ребята, когда ко мне заходили, у нее вечно этот парень сидел, Олежек? По-моему, она его сильно любила, а он такой – ни рыба, ни мясо. Короче говоря, у них там что-то произошло, и вчера Нинка с дома бросилась. Завернулась в одеяло и с крыши на асфальт. Когда я во двор входил, ее на «скорой» увозили. Она же ногами вниз упала, и жила потом еще несколько часов, не теряя сознания.

Сашка вздохнул и замолчал. Остальные тоже сидели молча, курили, каждый думал о своем.

- Хреново! – нарушил молчание Костя.

- Самое плохое, если бы она передумала в эти последние часы, - задумчиво сказал Сашка.

- Как? – удивился Витька.

- Она же знала, что приговорила себя. Прыгнула, а потом бы передумала. В эти часы, вдруг бы, решила, что пусть без него, но лучше жить.

- Да, невеселые у тебя в квартире праздники будут, - встал Валентин, разминая ноги.

 

4. Новые знакомства, старые лица

 

Прошло недели две после майских праздников, когда Сашка почувствовал как-то утром, спустившись в метро, незнакомое ранее беспокойство. Он не мог понять его природу и причину, инстинктивно оглядываясь по сторонам, вроде все как обычно, но чего-то явно не хватает, и, вдруг, понял, что не хватает этого уже два-три дня, а, видимо, этот срок нехватки и вызывает беспокойство.

Так и не разобравшись в причинах, он доехал до университета, там за занятиями отвлекся, а вернулось беспокойство, когда он просто вспомнил о нем, отправившись к Косте на день рождения.

Возвращался он из гостей поздно, вместе с Валентином, который напросился к нему ночевать. Из метро они вышли почти перед закрытием станции, перейдя пустынную улицу, уже собирались повернуть за угол к входу во двор, когда им навстречу выскочил, несущийся как угорелый, высокий парень с растрепанными волосами. Избежать столкновения не удалось, хотя Сашка с Валентином и расступились, но парень зацепился за чью-то ногу и полетел на кубарем на асфальт, при этом громко матерясь.

Ребята обернулись на него, не зная, как поступить. Парень попытался встать, но взвыл от боли и сел на тротуар:

- Вы чего ослепли? – крикнул он им.

- А ты что на ГТО сдаешь? – равнодушно спросил Валентин. - Хочешь, мы тебе зачет поставим. Чего материшься? Не на базаре!

Парень зло посмотрел на них и начал ощупывать ногу.

- Сломали что ли? – пробормотал он.

- Дай гляну, - подошел и присел на корточки Валентин. - Да не бойся ты, я в секции по альпинизму занимаюсь, кое в чем разбираюсь.

Он закатал парню брючину, ощупал ногу, поглядывая на реакцию бегуна.

- Всего-то вывих, потерпи секундочку, - и дернул ступню парня на себя.

Тот опять взвыл, но потом сразу успокоился.

- Вот, а ты боялась, это сначала страшно, а потом привыкаешь, - усмехнулся Валентин. - Ну, бывай, спринтер.

- А до метро еще далеко? – спросил парень.

- Не далеко, но долго.

- Как это?

- Закрыто, до утра ждать придется.

- Вот, зараза, опоздал все-таки! – парень встал. - Чего теперь делать?

- Гулять. Или такси ловить, - предложил Валентин.

- Ага, а ты денег дашь? - огрызнулся парень.

- Разбежался!

- Ладно, хорош, лясы точить, - вмешался Сашка. - Пошли ко мне, у меня места хватит, а утором еще ногу соседу покажешь. Он врач. Может чего сделать надо будет. Тебя звать-то как?

- Федор, - парень явно раздумывал, принимать приглашение или нет. - А к тебе далеко?

- Ишь, разборчивый какой! – качнул головой Валентин.

- Не далеко, пошли, - Сашка повернулся и пошел в сторону подворотни.

По стертым широким ступенькам мимо широких каменных подоконников и огромных окон с разболтанными рамами поднялись на второй этаж к двухстворчатой двери, испещренной множеством звонков и наклеек с фамилиями жильцов. Отперев ее, Сашка приложил палец к губам:

- Только тихо!

Они вошли в небольшую прихожую, из которой уходил в недра квартиры длинный коридор, с выстроенными вдоль стен шкафами, сундуками, с висящими на стенах детскими санками, велосипедами, выставленными около дверей комнат парами разнообразной по фасону и размеру уличной обуви, с расстеленными у порогов комнат тряпками или ковриками.

В открытое окно комнаты Сашки заглядывала еще не белая, но уже достаточно светлая ленинградская ночь, веяло прохладой, иногда шуршали шины редких машин, пару раз простучали поспешные женские каблучки, пьяный голос откуда-то издалека проорал:

 

«Из полей доносится «Налей»,

Из души доносится «Скорей».

 

Валентин снял со стены гитару и, неспешно и мягко перебирая струны, запел в полголоса, как всегда путая слова:

«А все кончается, кончается, кончается,

Едва кончаются перронов фонари…»

- Эй, певец, спать пора, - сказал ему Сашка, раскладывая диванчик, на котором спал сам, пока родители были живы - Федор, ты здесь будешь, Валька, ты на кровати, а я сейчас раскладушку принесу из кухни. Там общественная есть.

Приготовив постели, Сашка спросил:

- Эй, Федор, а тебе домой не надо позвонить? Волноваться не будут?

- У нас телефона нет, да и перебьются, - но по глазам парня Сашка понял, что бравада напускная.

Уже лежа в темноте он спросил:

- Чем занимаешься?

- Машины ремонтирую. Учусь на автослесаря. А ты?

- А он на матслесаря учится, - ответил Валентин. - Будет всякие формулы и значки поправлять и выстраивать.

- Чего?

- Я на матмехе учусь, - пояснил Сашка. - Математический факультет в университете.

- Ни фига себе! – уважительно ответил Федор. - А у меня с математикой полная задница, еле-еле тяну.

- Бери Сашку в учителя, он у нас скрытый талант! – уже сонным голосом посоветовал Валентин.

Утром Валентин встал раньше остальных и уехал.

Сашка отправился на кухню ставить чайник, не став будить Федора, которого казалось и пушками не поднимешь.

На кухне около открытой форточки курил незнакомый мужчина. Его огромная фигура закрывала почти все окно, седые волосы были гладко зачесаны назад, а из-за больших очков в роговой оправе смотрели умные чуть нагловатые глаза, щурившиеся при каждой затяжке.

- Доброе утро.

- Привет, молодому поколению нашей старой квартиры! – мужчина откинул голову и начал рассматривать Сашку, как художник, любующийся своей картиной: - Вы давно ли здесь живете, молодой человек? Не помню, не помню, чей же вы? Имел ли я честь знать ваших родителей?

- Я Симонов. Родители здесь поселились в конце пятидесятых.

- Да? – мужчина удивленно поднял брови и выпятил губу. - Не помню.

Он сделал последнюю затяжку, выкинул окурок в форточку и, снисходительно похлопав Сашку по плечу, вышел из кухни. По изученным с детства мелодиям квартирных дверей Сашка догадался, что незнакомец вошел в комнаты Спиридоновых.

Пока чайник закипал, постучал в дверь комнаты, которая выходила непосредственно на кухню. Открыла маленькая бодренькая старушка:

- Ой, Сашенька, заходи.

- Здравствуйте, Неля Петровна, у меня тут гость, он вчера ногу повредил, может ваш муж посмотрит.

- Конечно, конечно, веди его, у нас еще и пирог остался со вчерашнего вечера. Пекла, пекла. А едоки-то из нас с дедом, сам понимаешь. Так хоть ты с твоим приятелем позавтракаешь.

Сашка разбудил Федора, заставил его хотя бы побрызгать лицо водой и привел его в комнату, соседствовавшую с кухней.

Старичок за столом неловко повернул голову в сторону открывшейся двери, хлебнув при этом горячего чая, замахал передо ртом рукой:

- Это и есть больной. Вон ложись на диван.

Осмотрев Федора, он констатировал умелость вчерашних действий Валентина. Потом все уселись вокруг стола.

- Угощайтесь ребятки, - Неля Петровна пододвинула к ним тарелку с пирогами. - Все по привычке пеку большой, а нам-то теперь вдвоем много и не надо. Иришка как укатила со своим в командировку, все не могу привыкнуть, что не надо столько готовить. Как они там-то, не знаю, хорошо ли питаются. И как им не страшно там с немцами этими?

- Да ладно, мать, не гунди. Они ж у наших немцев, все ж в ГДР, там все по-нашему, по-советски.

- По-нашему, не по-нашему, а все ж немцы, боязно как-то.

Наблюдая, как Федор молотит пироги один за другим, Сашка улыбнулся и спросил хозяйку:

- А кого это я на кухни видел. Высокий, в очках, потом к Спиридоновым зашел?

- Так это старший братец Мишки Спиридонова, Николай.

- Брат брату рознь, - проворчал старичок, неспешно отхлебывая чаек.

- Ладно, тебе Сеня, что ты все одно. Времени вон сколько прошло, может он другим стал.

- Может! Может! Да он еще мальчишкой поганцем был, все на братишку валил. Или не помнишь, сколько у Спиридоновых скандалов было, еще, когда Марья молодой была? – старичок закурил, глубоко затянулся. - Яблочко от яблоньки, как говорят.

- А что там такое? – спросил Сашка.

- Старая история. Если хочешь, пусть вон Неля расскажет.

- Да, давно, в блокаду еще…

* * *

 

… Вьюжило, ветер носил по улицам колючие снежинки, завывал в выбитых окнах домов, заметал лестницы и дворы, хлопал рамами, которые не смогли достать и сжечь на только и оставшейся от соседнего дома стене. Неля делала остановки через каждые пять шагов – отдых, хотя ждать не хотела, все же не была дома трое суток, на заводе ночевала, как там, что с ними? Прошла через двор колодец по узкой протоптанной в высоких сугробах тропке, навалилась телом на дверь подъезда. Лестница обледенела, цепляясь замерзшими пальцами за металлические поручни, оставшиеся после того, как сорвали и сожгли деревянные перила, начала женщина долгое восхождение на второй этаж.

Какая-то тень, навстречу, опираясь о стену спускалась закутанная в огромный платок, Софочка, соседская дочка, не узнала Нелю, прошла мимо, не повернув даже головы.

Наконец коридор, комната, холод, почему не топлено?

- Ирочка, доченька! – прозвучал в темноте комнаты слабый голос Нели.

Глаза, постепенно привыкшие к сумраку, различили какое-то движение в груде тряпья на полу, но сначала печка, непослушными руками развела Неля огонь, пошебуршила тряпье, навстречу вылезла детская ручка, а потом и лицо.

-Слава Богу! А где же мама?

Свою маму Неля нашла рядом, та лежала возле внучки, прижав к груди холодной мертвой рукой свой нетронутый паек.

Софочка возвращалась по коридору в свою комнату, медленно переставляя ослабевшие ножки. Открылась дверь Спиридоновых, в коридор выглянула Марья:

- Софочка, зайди ко мне.

- Зачем?

- Зайди, отдам тебе кое-что.

Девочка, не поднимая головы, переступила порог, Марья подвела ее к печке, легонько нажав на детские плечи, усадила перед огнем, потом обошла ее сзади, подняла последнюю, оставшуюся в комнате ножку стула и с, непонятно откуда взявшейся силой, ударила Софочку по голове, потом еще и еще.

Упав на колени начала выворачивать карманы детского пальтишки.

С другой стороны печки лежали, не вставая второй день, оба сына Марьи, у нее в очереди украли карточки…

* * *

 

- И откуда силы нашла, - сокрушенно качала головой Неля Петровна: - Она ж потом еще Софочку затащила на чердак, спрятала за балкой. Нашли-то ее потом, уже в конце войны. Вон, Сеня по ранению вернулся, был у нас, вроде как субботник, все чистили в доме, латали, ну и нашли ее. Она там на каком-то сквозняке, что ли, лежала, в общем, узнать ее можно было. Тут уж и Марья призналась, она потом быстро умерла, где-то в лагерях. А этот, старший ее, отрекся от матери.

Федор уже давно перестал есть, смотрел на старушку широко открытыми глазами.

 

5. Как тесен город Ленинград, город сюрпризов

 

Как не странно, но шутка Валентина благополучно материализовалась в занятия Сашки с Федором, к подготовке его к окончанию курса в училище и по математике, и по физике. Хотя Федор и не горел желанием учиться, но уж больно понравилась ему обстановка в Сашкиной квартире, отношению к нему, ничем не выдающемуся пэтэушнику, как к взрослому и равному. Да и результат не замедлил явиться в виде удивленных глаз преподавателей, не рассчитывавших на такие успехи молодого разгильдяя.

Продолжал он и халтурить в кооперативе за магазином, все шло хорошо, переходил он от одного автовладельца к другому, его уже и сторожа знали в лицо, не спрашивая, пропускали на территорию.

Один только эпизод испортил и настроение, и впечатление от заказчиков.

Ремонтировал он шикарную «шестерку», с мягкими ворсистыми ковриками, кучей зеркал, шикарной импортной магнитолой. Договорился обо всем с хозяином – богато одетый представительный дядька, с которым все в кооперативе уважительно раскланивались, а когда работу сделал, то мужик этот дает ему так брезгливо половину суммы.

- Тут мало, мы же по-другому договаривались.

- Хватит, голуба моя, - ответил мужик, сложив руки на груди и глядя на Федора с насмешкой: - Ты, красавец, насколько я могу судить по твоему возрасту, учишься еще?

- Ну, - согласился Федор.

- Так вот, не ну, а учишься. Государство дает тебе возможность получить бесплатное образование, получить профессию, а ты пытаешься обогатиться за счет этого. Не хорошо, не солидно с твоей стороны.

- Я же сделал, то, что надо было. Все качественно.

- Да, и я расцениваю этот эпизод, как производственную практику. Я обеспечил тебе возможность, рискуя своим имуществом, - мужик бережно погладил капот своего автомобиля. - Так что, голуба моя, не перечь старшим, ты должен быть мне благодарен за оказанное тебе доверие, а не заниматься рвачеством. Все, если ты, неблагодарное создание, не ценишь хорошего к себе отношения, то я не готов продолжать далее наше общение.

Мужик отвернулся и принялся запирать ворота гаража, не обращая на растерянного Федора внимания. Федор сплюнул и ушел, тихо матерясь себе под нос.

В этот вечер он встречался с Сашкой, который хотел поговорить с Елизаветой Васильевной относительно возникшей у него идеи о месте проведения каникул Федором.

Когда они пришли домой, мама даже растерялась, таким ей взрослым показался Сашка, по сравнению с сыном:

- Проходите в комнату, да вы не разувайтесь, ничего, ничего, сухо на улице.

Расселись на стульях.

- Вот, Елизавета Васильевна, мы тут с Федором по немногу занимаемся, вроде и результат не плохой. У меня есть предложение, я могу его на лето забрать с собой на дачу. Дачей, я это конечно громко называю, но все же загород, воздух. Дело в том, что после моей бабки в Зеленогорске остались комната с верандой и времянка. Комнату и веранду занял мамин брат, а времянка мне досталась. Вот там лето и провожу, но там и на двоих, да и больше, места хватит. Вот такое у меня предложение, если вы не против.

- Да я-то не против, чего мне против-то. А то будет тут в городе болтаться, грех один тут с этим городом, да дружками его. Вот только просьба, вы уж там за ним глаз держите, чтобы не натворил каких глупостей.

- Не волнуйтесь. Да хороший он у вас парень

Так и договорились, так и определилось место, в котором предстояло Федору провести лето, и, как вы догадываетесь, где мы с ним и познакомились.

 

* * *

 

Проводив Сашку, Федор, покуривая, бредя в сумерках к дому, встретил Сержа с каким-то парнем, идущих в сторону небольшого парка, расположенного за зданием школы.

- Федька, привет. Знакомься, это Витек. Вот отмечаем окончание очередного класса. Извини все допили, тебе не осталось, - Серж самодовольно ухмылялся.

- Привет.

- Матушка с бабкой укатила дачу прибирать, батюшка намылился то ли на банкет, то ли в театр, вот и пользуюсь случаем вольной жизни, - Серж закурил. - Выпили немного, сейчас погуляем, а то через пару дней – прощай город, да здравствует загородная свобода и вольница!

Федор побрел рядом с ними.

У входа в парк им навстречу попалась компания девчонок, что-то громко обсуждавших и весело смеющихся.

- У какие цыпы! – шагнул им навстречу Серж. - Может, поделитесь своим весельем?

- Пошел ты, - лениво огрызнулась одна из девчонок, и, больше не обращая внимания на ребят, они ушли своим путем.

- Никакого взаимопонимания. Слушай, Федька, у тебя денег нет?

- Нет. Обломал тут меня один хрен моржовый, вроде солидный мужик, а жмот! Еще умные речи там развел, козел вонючий. А там еще матери надо было помочь деньгами, сейчас что-то батя совсем не принес ничего.

- Вот он пролетариат! Опора семьи! – возбужденный алкоголем крикнул Серж. - Ты у нас, прямо, герой нашего времени!

Их обогнала молодая эффектно одетая женщина, спешащая куда-то через парк. Еще несколько шагов, и у нее подвернулась нога на плохо утоптанной и размокшей около маленького бассейна с фонтаном дорожке, и сломался высокий каблук туфли. Она наклонилась, сняла туфлю, стоя на одной ноге, и вертя обломанный каблук в руке.

- О, мадам, какая утрата! – подошел к ней Серж. - Может трое кавалеров смогут помочь беде и отнести или хотя бы проводить запоздалую путницу до ее укромного гнездышка?

- Шли бы вы, ребята, - спокойно и не зло ответила женщина, оглядев мальчишек.

- Не пренебрегайте искренним предложением, - Серж подхватил женщину под локоть. - Я помогу. Мужики, не дадим пропасть женщине!

- Ребята, я же сказала, идите своей дорогой.

- Как вы нас не цените, может быть, мы не так и плохи. Или вам стыдно нас к себе пригласить, а вдруг мы вам понравимся, развлечемся вместе?

- Слушай, ты, я с малолетками не связываюсь! Валите отсюда! – не выдержала и крикнула женщина.

- Зачем же оскорблять!? – усмехнулся Серж и чуть приподнял локоть женщины, одновременно отпуская его. От неожиданности она покачнулась и не удержавшись на одной ноге и не успев схватиться за бортик бассейна, упала в воду.

Серж со смехом бросился к ближайшим кустам, Федор и Витек побежали за ним.

- Ах, ты, падла в ботах! Сука! – кричала им вслед женщина, выбираясь из воды.

- Сама такая! – ответил через плечо Серж. - Мы же тебе предлагали ласку и внимание, а ты сама отказалась!

В кустах Федор остановился:

- Слышь, Серж, мне надо бы уже домой.

- Надо, так топай. Детское время пришло?

- Дела там есть. Бывайте, - пожав товарищам руки, Федор побрел через газон к дому, на душе стало пакостно и беспокойно.

 

* * *

 

Женщина, придя домой, первым делом сбросила платье и приняла горячий душ. Выйдя в комнату в накинутом халате, закурила. Зазвонил телефон.

- Алло.

- Где же ты пропадала, голуба моя? Сегодня свободный вечер, а я никак не могу до тебя дозвониться.

- Купалась.

- Что? Ничего не понимаю. Что ты такое несешь?

- Ничего, Женечка, настроения нет, так что отдохни каким-нибудь другим способом. Пока, привет жене! – и она бросила трубку.

 

* * *

На следующее утро, спустившись в метро и войдя в вагон, Сашка с облегчением обнаружил, что гнетущее его последние дни беспокойство, вдруг, исчезло. Напротив него, у противоположенной двери, стояла невысокая светленькая девушка. Она читала журнал, бегая глазами по строчкам, другой рукой, державшей закладку, она придерживала непослушную челку, норовящую упасть на глаза.

Почувствовав его взгляд, она подняла голову и улыбнулась Сашке.

Он подошел, встал напротив:

- Где вы пропадали?

- Я болела.

Только сейчас он понял, что именно ее не хватало в эти дни в вагоне, в одном и том же вагоне, в одно и тоже время, каждое утро. Казалось, не замечали друг друга, но оба одновременно почувствовали одинаковое беспокойство, она дома, он в вагоне, когда перестали неосознанно ощущать присутствие друг друга.

 

6. Зеленогорск, лето стартовало.

 

День, жара и лень разливаются вокруг, заполняют все уголки улиц, душ и тел.

Даже тенистый навес над теннисным столом и несколькими скамейками, обсаженный густым кустарником, не спасал от духоты и зноя. Ленька Большаков раскинул руки по спинке скамейки, сполз, полулежа на сиденье, рубашка расстегнута до пупа, грудь искрится бисеринками пота, голова уронена на грудь, спутанные рыжеватые волосы упали на лоб, по рассеченной на две половины губе, между двумя сломанными зубами на подбородок бежит тонкая струйка слюны. Разморенный человек спит, отдыхает, негромко посапывая.

Тихо подойдя к товарищу и сев рядышком, Леха Плейшнер, во всю мочь молодых легких крикнул в ухо Леньке:

- Большак, выпить хочешь?

Рыжая голова отдыхающего вскинулась от неожиданности с такой силой и скоростью, что аж звон пошел по навесу от удара затылка об одну из трубок, держащих пластиковую зеленую крышу.

- А-а-а! – заорал Ленька, схватившись за загривок. - … твою мать!

- Большак, выпить хочешь? – тихим голосом снова спросил Леха.

- Да, - ответил разбуженный, продолжая морщиться и тереть затылок.

- Так ведь нету! – довольно заржал Плейшнер.

- А пошел, ты! – огрызнулся Ленька, сполз со скамейки на траву и закатился в тенек, под куст.

- Может, искупаться сходим, - предложил Иван, передавая недокуренную папиросу, сидевшему рядом Димке.

- Лень, - ответил тот, - лучше попозже.

Тишина, нарушаемая только жужжанием мух, вернулась под навес.

И, вдруг, в эту идиллию ворвалась музыка:

 

«Прощай, со всех вокзалов поезда

Уходят в дальние края…»

 

К навесу со стороны магазинов на углу Круглой и Приморского подошли Галина и Верка. Их сопровождал какой-то парень в клетчатой рубашке, с японским кассетником в руках.

- Хорош спать, мы вам музыку привели, - крикнула Галина.

- Где ты его откопала? Кто это? – спросил Плейшнер.

- Это наш новый друг, эй, как тебя зовут, я забыла?

- Ипполит, - ответил неожиданно высоким голосом обладатель магнитофона. - А вы играете в пинг-понг? – кивнул он на натянутую над столом сетку и валяющиеся рядом с ней ракетки и шарики.

- Чего? Чего? – сморщился Плейшнер.

- Это он про теннис, - объяснил Димка, смачно сплюнув себе под ноги. - Пижонит. Ну играем. А ты?

- Конечно, - открыто улыбнулся Ипполит. - С кем?

- Не запаришься? – удивился Плейшнер.

Девчонки тем временем забрались на свое любимое место: поставив ноги на спинку скамейки, сели на горизонтальную трубу конструкции навеса.

Поднялся Иван:

- Давай со мной, а то эти все помрут скоро от неподвижности.

Началась партия. Зрители лениво и неспешно крутили головами, следя за шариком, звонко стукающимся о стол.

Подошла пара. Он с солидным брюшком, лет пятидесяти, в надвинутой на лоб панамке и больших красивых очках, она маленькая с остреньким носиком и тонкими губками. Щурясь от солнца, они какое-то время посмотрели за игрой, потом мужчина спросил:

- Принимаете?

- На мусор, - ответил Плейшнер.

- Как?

- На вылет.

- Подходит, садись Любонька, сейчас мы покажем молодежи класс!

Они сели на скамейку напротив девчонок и Плейшнера. В это время из кустов выбрался Большак:

- Долбо…, - но, увидев незнакомцев и девчонок, осекся. - Расстучались гады, такой сон спугнули.

- Большак, почему у тебя «белый билет»? – спросил Плейшнер.

- Порок сердца у меня, - лениво ответил Ленька.

- Это ты у своего сердца порок! – заржал Леха, никто не поддержал, эту хохму все слышали уже раз сто.

- Эй, дядя! – крикнула Верка, обращаясь к сидевшему напротив мужчине. - Чего уставился, спать плохо будешь! Смотри на небо, оно такого же цвета, как и мои трусики, чего под юбку пялишься, вон своей бабе смотри!

Мужик вспыхнул, вскочил:

- Как вы смеете! Девчонка еще, а туда же! Что вы себе позволяете?

- Это ты позволяешь, я еще несовершеннолетняя, вот как стукану! – захохотала Верка.

- Кошмар! Пойдем отсюда Люба, это просто возмутительно!

- Чего тебе возмутительно, не фиг пялиться, дятел! – крикнула вслед паре Верка.

Мужчина и женщина удалялись, провожаемые заразительным молодым хохотом грядущего поколения.

Партия закончилась.

Иван вылетел, за стол встал Димка, но продержался не дольше, только вспотел зазря.

Ближе к вечеру появились Серж и Леха Огурец, получивший кличку из-за формы своей головы. А рядом с ними шел, неся две бутылки вермута, Федор.

- Приветствую, - крикнул Серж. - У нас пополнение, знакомьтесь, это Федор, мой бывший одноклассник. Прошу любить и жаловать.

Федор по очереди пожал руки всех присутствующих, выслушав их имена.

- Ничего, такой! - толкнула Верка плечом Галину, та отозвалась:

- Стеснительный какой-то.

- Сейчас выпьем, раскрепостимся. Федор проставляется по поводу приезда и знакомства.

- Мне нельзя, - пожала плечами Галина. - Сегодня мамаша из рейса возвращается. Нет, чтобы куда-нибудь на Владивосток ездить, так она на Крым устроилась, каждую неделю является.

- Нам больше достанется.

Сашка еще на второй неделе июня привез Федора в свою времянку, поселил, но все благие намерения жить вместе с ним, а еще и заниматься иногда математикой, канули, не до того стало Сашке после открытия сделанного им в метро. Закрутила его личная жизнь, не давая дух перевести, а не то чтобы наслаждаться дачным отдыхом. Поэтому он появлялся редко, проведать гостя, проверить, как тот питается, чем занимается.

Предоставленный сам себе Федор болтался по Зеленогорску, валялся на заливе, благо погода в этом году выдалась отличная, ремонтировал, стоявший в сарайчике рядом с времянкой старый, раздолбанный мотоцикл и так бы и провел лето в тоске, если бы не столкнулся случайно у магазина с Сержом и Огурцом.

 

7. Надя, Лиза и Костя.

 

В этом году Чиполлинка закончил шестой класс и перебрался в седьмой. Летом он вызвался помогать старшеклассникам, для которых это было обязательно, проводить косметический ремонт в школе. Ему нравилось возиться с красками и кистями, но врожденная его неловкость приводила к тому, что большая часть краски оседала не на стенах, а на его одежде.

Естественно, ну не для меня и не для вас, а естественно для нее, рядом с ним трудилась и, неотступно сопровождавшая его по школьной жизни, Надя. Она имела подруг и друзей по двору, в котором жила, по детскому саду, в который когда-то ходила, но почему-то, уверовав в это с первого сентября своего первого класса, в школе она имела только одного друга – Сережку. Кто вложил в голову, еще маленькой тогда девочки, что, если тебя посадили в первый твой школьный день с кем-то за одну парту, то ты обязана сидеть с этим человеком до конца школы, помогать ему, по мере сил оберегать его. Но факт оставался фактом, Надя вела себя в строгом соответствии с этой, известной только ей, заповедью. У каждого свои странности.

После пары недель работ, у Сережки начались проблемы, он начал страдать жуткими головными болями, которые начались неожиданно в один из рабочих дней, да с такой силой, что пришлось бросить идею помогать старшеклассникам, и отлеживаться дома дней десять, пока боли не стихли. Никто из врачей, к которым таскала его испугавшаяся Соня, не мог назвать причины болей, не мог назначить лечения. Когда боли стихли, Соня решила, что это была реакция организма на запах красок и прочих строительных материалов. Так это или нет, никто не знает, единственное, что доподлинно известно, что именно после этих болей и появились у Сережки те способности, о которых я вам как-нибудь в другой раз обязательно расскажу.

Так, что-то я отвлекся.

В тот день, когда почувствовал Сережка головную боль, когда начало темнеть у него в глазах, Надя и повела его из школы домой. Сначала попытались ехать на автобусе, но через пару остановок пришлось выйти, потому что очень сильно, до тошноты, укачивало мальчишку. Пришлось им от Широкой улицы двинуться к нему на Средний пешком.

Смотрелись они комично, Сережка маленький, сильно располневший за последний год-два, с точащим клоком волос на макушке и разнокалиберными ушами, ходивший как уточка в развалку, и Надя, худая, высокая белобрысая девчонка, шагавшая, как будто отмеряя по чьему-то заданию метры дороги, и делавшая военную отмашку руками.

Срезали они путь через питомник. На поляне за оврагом, почти на подходе к конюшне, натолкнулись на, сидевшего в траве и державшего в руках фанерку с прикрепленным к нему листом ватмана и кисти, Костю Толмачева. Он так глубоко был погружен в созерцание пейзажа и процесс его фиксации на бумаге, что не заметил прошедших мимо ребят.

Доведя Сережку до дома и передав его в заботливые руки Сони, Надя вернулась в питомник, нашла Костю, молча села на траву у него за спиной и зачаровано смотрела на волшебно появлявшиеся на бумаге знакомые кусты, деревья и дорогу.

Так она сидела до вечера, пока Костя не дорисовал свой пейзаж и не начал собирать краски:

- Ты кто? – без какого-либо удивления спросил он, обернувшись к девочке.

- Надя.

- Что тебе?

- Смотреть. Жалко, что ли?

- Не жалко. Смотри.

- Когда ты опять придешь?

Он задумался, что-то прикинул и ответил:

- Завтра, в десять.

- Пока, - сказала Надя, поднялась и ушла вниз по оврагу к шоссе.

На следующий день, ровно в десять, она пришла на тоже место, Кости не было, она поискала и нашла его, сидевшего на самом дне оврага. Рядом с ним играла маленькая черненькая, как и он, девочка.

 

Толмачевы занимали небольшой домик, забором отгороженный от нашего дома.

Толмачев старший – Юрий Петрович – работал механиком на швейном производстве для инвалидов, там же он когда-то давно познакомился с мастером цеха – Людмилой, результатом этого знакомства стала их семья и скорое рождение Кости, семья была тихая, практически ни с кем не общалась, в силу молчаливости и замкнутости Юрия. Когда Костя подрос, решили они завести второго ребенка, родилась Лизочка, но природа уравновесила ее появление тем, что забрала Людмилу, умершую при родах.

Свалились на Юрия заботы о двух детях, с чем он справлялся, казалось, без труда. Упорный, нелюдимый и неутомимый он жил как заведенный механизм. Днем работа на швейке, в обед домой, благо рядом, приготовить обед для детей, потом опять на работу, вечером стирка, уборка, чтение дочке, ответы на вопросы сына, если приходила пора, то огород и сад, а по ночам, ночь через ночь, на смену в магазин, где он работал ночным грузчиком.

У Кости годам к десяти обнаружилась тяга к рисованию. Сначала карандашом, а потом и красками. Унаследовав от отца молчаливость и некоторую угрюмость, он легко проводил все свободное время где-нибудь в округе, наедине с листом бумаги и красками. Отец был доволен этим увлечением сына и не жалел денег на все для него необходимое. Это увлечение отвлекало, слава Богу, от компаний сверстников.

 

Надя присела на траву рядом с девочкой:

- Привет.

- Привет, - ответила девочка, Костя молча кивнул, не поворачивая головы и не отрывая взгляда от вздымающейся от его ног, вверх, покрытой волшебным разноцветием земли, устремленной к огромному старому дубу, свесившему ветви и чуть наклонившемся над краем овраг, будто заглядывавшему вниз, наблюдая за сидевшими внизу детьми.

- А ты кто? – спросила Лиза.

- Я Надя.

- А что ты тут делаешь?

- Смотрю, как он рисует.

- Это не он, это мой брат, его Костя зовут, а меня Лиза. А ты будешь со мной играть?

- Давай поиграем, а во что?

- У меня есть лопатка и ведро, но тут нет песка, а землю я копать не умею, она жесткая очень, а я слабенькая еще. Расскажи тогда сказку. Мне папа много сказок читает. Ты знаешь сказки.

- Да, знаю. Какую тебе рассказать?

- Новую.

- Новую? Ну ладно, знаешь, я тебе расскажу сказку, которую придумал мой самый главный друг, его зовут Сережа, он живет здесь недалеко и пишет сказки.

- Хорошо.

- Только я не очень хорошо умею рассказывать и не помню ее точно, в смысле дословно, он мне их читает, но тетрадки со сказками у него. Я так по памяти, ладно?

Девочка деловито кивнула.

- Живет в нашем городе один хороший человек, он молодой и очень красивый. Он очень добрый. И он очень хочет делать людям добро, хочет помогать им, чтобы все они стали счастливыми, и нашли свою любовь. Он ходит по свету и ищет несчастных девочек, некрасивых девочек, с которыми никто не гуляет и их на танцах никто не приглашает. Эти девочки очень страдают, а от своих страданий еще больше начинают стесняться и не могут познакомиться с теми мальчиками, с которыми хотят. У таких девочек, как я помню у Сережки написано, «моросит на душе дождь и опадают листья». Так вот, этот человек знакомился с такой девочкой и показывал, как она ему нравится, какая она чудесная, как она прекрасна, какая у нее добрая душа. Тогда девочка расцветала, становилась смелой и красивой, «душа ее проступала наружу», а он исчезал. А когда исчезал, девочка его сразу забывала, но оставалась смелой и красивой и знакомилась с тем мальчиком, о котором мечтала. А он искал следующую девочку. Но, так как они его сразу же забывали, он был очень одинок и печален.

Костя не рисовал, сидел и слушал.

После этого, почти каждый день приходила Надя смотреть, как рисует Костя, а, когда он приводил с собой сестру, рассказывала ей очередную сказку из тех, что слышала от Чиполлинки.

 

8. Новые действующие лица.

 

Мерный перестук шарика был прерван появлением Саши Карлика (давнишний неизменный член нашей компании из разряда дачников), прозванного так, естественно, за свой огромный рост и комплекцию штангиста. С ним вместе к навесу подошли четыре девушки, с любопытством оглядывая компанию.

- Эй, мужики, хорош стучать. Вот вы тут кисните в тоске зеленой, а я вот пока времени не теряю, смотрите, с какой чудной компанией познакомился.

Со скамейки лениво глянул Большак, Иван и Димка привстали и поклонились, Огурец оглянулся и пропусти подачу, Плейшнер, положил ракетку на стол, двинулся к девушкам, протягивая пятерню:

- Алексей, очень приятно…

- Знакомьтесь, - прервал его Сашка. - Мэри, Оля, Лена и Тамара. Правильно? – уточнил он, обернувшись к девушкам: - Ладно, по ходу дела выучим.

- А куда ход этого самого дела направлен? – спросила Мэри. - Может, пустите поиграть, пока ход не ускорился?

- Девушкам везде у нас дорога! – Плейшнер низко поклонился и отступил с дороги.

Мэри решительно взялась за ракетку и лихо отбила подачу Огурца. Остальные расселись по скамейкам.

Рядом с Димкой оказалась Тамара.

- Вы из «Ленинградца»? – спросил он.

- Нет, из пансионата, - она кивнула головой в сторону Ушково.

- Каникулы?

- Нет, мы уж отучились. Техникум закончили, теперь приехали отметить окончание.

- Какой?

- Один технический, - кокетливо покачала головой Тамара.

- Женщина и техника! Это же несовместимо!

- Глупости, потом можно чем угодно заниматься, вон, у меня подружка в прошлом году закончила, а теперь библиотекарем работает, и никакой техники! – Тамара рассмеялась.

Когда она смеялась, ее большие темные глаза щурились и придавали лицу хитрое, лукавое выражение.

- Когда ваша смена заканчивается? – спросил Димка.

- Завтра.

- Обидно, а то у нас преимущественно мужская компания. Тоскливо здесь.

- Ой-ли? А кино, танцы, отдыхающие?

- Кино – старо, на танцах – старье.

- Тады, ой! Действительно, скучновато.

- Кто следующий? – крикнул Огурец. - Мэри повержена!

- Я, - встала Тамара, откинув со лба волосы, взяла ракетку.

Играла она хорошо, удары четкие, резкие и точные, но все же Огурца обыграть тяжело.

- Леха – мастер, - сказал Димка, когда Тамара опять села рядом с ним.

- Да, ничего.

- Первая ракетка на деревне.

- А ты здесь живешь?

- Нет, я только летом, на даче.

- Студент.

- Это великая тайна. Я на секретной работе, - Димка прижал палец к губам. Высокий рост часто позволял вчерашнему девятикласснику прибавлять себе года три-четыре, когда в этом была необходимость, например, в винном отделе. Тогда это называлось словом акселерация.

- Ну-ну! – она улыбнулась.

- Народ, сегодня в Победе, какой-то французский фильм будет, - появился под навесом Серж.

- Представься, бескультурье! – крикнул ему Иван: - Видишь, какой у нас тут цветник.

- Прошу пардона, дамы, - поклонился Серж: - Сергей.

- Пошли в кино, - подал голос Большак.

- Ты что не насмотрелся? – откликнулся Плейшнер.

Большак работал в «Ленинградце» киномехаником, благодаря именно ему, удавалось всей компании бесплатно пробираться на танцы, когда приезжал ансамбль из города. Танцы под магнитофон были дармовые, а когда музыка была живая, вход стоил пятьдесят копеек, а народу набивалось столько, что яблоку упасть было негде.

- Может, действительно, сходим? – Мэри встала со скамейки.

- Поехали! – решительно крикнул Серж.

Вечером, посетив всей компанией танцы, также гурьбой отправились провожать девчонок в пансионат, когда Мэри громогласно оповестила:

- Нам пора!

Димка попридержал Тамару за локоть, и они немного отстали.

- У вас Мэри за командира?

- Куда уж! Старший товарищ. Она сначала в институте училась, потом ушла после первого курса и к нам поступила.

- Решила везде успеть.

- Спрашиваешь.

- Можно прозаический вопрос?

- Давай.

- У тебя телефон есть?

- Как бы тебе сказать? – засмеялась Тамара.

- А все же?

- Потом посмотрим.

- Да уж некогда, потом.

- Думаешь?

- Конечно.

- Ладно, пришли, - она остановилась у дверей главного корпуса пансионата.

Димка положил ей руку на плечо и попытался притянуть ее к себе, но Тамара, ловко повернувшись вокруг своей оси, выскочила из объятий и взбежала на крыльцо.

 

9. Ночь на заливе.

 

Следующее утро все вместе проводили на пляже.

Для компании знакомство с девушками было событием. Местные девчонки не баловали их вниманием, росли-то они все вместе с малолетства и потому не видели друг в друге представителей противоположенного пола. Девчонки тяготели к более старшим парням или к отдыхающим, а ребятам тоже было с ними не особо комфортно, перед ними же не начнешь строить из себя взрослого прожженного человека, знали же они всех как облупленных, то ли дело пустить пыль в глаза приезжим.

Там же, на заливе, состоялось серьезное совещание. Тема: как организовать проводы новых знакомых. Поступило предложение устроить вечернюю отвальную, но его попыталась отвергнуть Мэри, ссылаясь на то, что покинуть гостеприимный пансионат они обязаны до обеда. Эти подлые происки администрации пансионата вызвали к жизни мыслительный процесс в головах принимающей стороны и материализовались в виде следующих слов Плейшнера:

- Какая ерунда! Берем ваши шмотки и забрасываем ко мне в комнату. Мамаша на смене, никто ничего и не скажет.

Решение было принято, наступило время его реализации.

- Мне тогда надо домой позвонить, - сказала Тамара.

- Вот и хорошо, - Димка начал одеваться. - Мы с Тамарой идем звонить, а вы пока вещи перетаскиваете.

- Оля, не забудь мою сумку под кроватью, - попросила Тамара.

- Не волнуйся.

Выйдя с песка на дорожку, Тамара взяла Димку за руку и, прыгая по очереди то на одной ноге, то на другой, одела босоножки.

- На почту? – спросила она, пытаясь освободить руку, которую Димка и не думал отпускать.

- Лучше в главный корпус «Ленинградца». Там автоматы городские. Строгие родители волноваться будут?

- Спрашиваешь. У меня мама блюститель порядка и домашний тиран.

- А отец?

- Отца нет. Живем вчетвером: я, мама, бабушка и братишка.

- Маленький?

- Да. В шестой класс пошел.

- А что маме скажешь?

- Не знаю. Что-нибудь придумаю.

Они подошли к автоматам, очереди не было. Пошарив по карманам, Димка нашел две пятнадцатикопеечные монеты:

- Хватит, одна за три минуты?

- Одной хватит. Главное поговорить быстро, чтобы она не успела запретить.

- Ну, ни пуха, ни пера!

- Не напрашивайся, - Тамара зашла в будку и плотно закрыла дверь.

Ей, видимо, долго не отвечали, она ждала, нетерпеливо постукивая каблучком по полу. Наконец, она что-то заговорила, усердно жестикулируя и серьезно сдвинув брови. Димка, прислонившись к стене напротив стеклянной двери будки, с улыбкой наблюдал за Тамарой. Три минуты кончились.

- Фух! - Тамара тряхнула головой, убирая упрямую челку со лба. - Отговорилась. Оказалось, что отъезд смены производится два дня, и нас выселяют завтра.

- Как интересно! Никогда не знал!

- Куда теперь?

- Пойдем к Плейшнеру, подождем там, это недалеко.

- Почему его так странно зовут?

Димка объяснил.

Шли они неспешно, но все равно пришли раньше остальных, присели в ожидании на траву у калитки.

- Теперь я, по крайней мере, уверен, что у тебя есть телефон.

- Точно. Только я звонила маме на работу.

- Во, сачки уже здесь! – закричал появившийся из-за угла забора Плейшнер.

Он тащил маленький чемоданчик, нарочито тяжело дыша и усиленно спотыкаясь.

Огурец и Плейшнер, взвалив на себя все вещи, затащили их в дом.

Вечером все собрались у теннисного стола под навесом. Иван поставил на стол большую спортивную сумку, в которой что-то звякнуло:

- Горючее есть!

- Музыка тоже! – Огурец потряс перед собравшимися кассетником.

- И моя тоже! – Саша Карлик провел рукой по струнам, висевшей на плече гитары.

- Выступаем, - скомандовал Димка.

Под ветвями деревьев, полукругом оградивших часть пляжа, уже темнело. Развели костер и расселись по торчащим из песка корням. Тихо шумел прилив.

На эту ночную смену все выбирались по-разному. Димке повезло, в это лето первый год его родители решались периодически оставлять на даче одного, на Ваньку мать давно рукой махнула, все силы тратила на борьбу с пьянством отца и на воспитание младшей дочери, у Плейшнера мать работала по сменам и следить за сыном, времени особенно и не было, у Огурца отец ходил в плаванье, мать нянчилась с младшими, и он по-тихому сбегал из своей комнаты, про Карлика почти ничего не было известно.

Проще всего было с Большаком. Ему было уже за двадцать, от армии его освободило сильное отставание в умственном развитии. Он был добродушным, безобидным, но еще в школе имел проблемы с учебой не только из-за лени.

- Предлагаю начать праздник, - Иван достал из сумки стаканы и бутылки. - Большаку не наливать.

- Почему? – сморщился Ленька.

- Тебе вредно, ты ж у нас порочный! – ухмыльнулся Плейшнер.

- Шутка, Большак, шутка, - успокоил товарища Иван.

Выпив, закурили. На некоторое время воцарилась тишина, только тихий шум воды и потрескивание веток в костре, да единственный некурящий Большак что-то тихо бормотал себе под нос.

- У-у-у! – кто-то дико завыл в темноте и, со страшным треском ломя кусты, выскочил через голову Плейшнера к костру.

Девчонки вскрикнули, Большак отшатнулся в темноту.

- Ага, не ждали, а это мы! – оказались Серж и Федор.

Серж, который дождался, пока уснула бабушка, которую с ним оставляли родители, сами приезжая только на выходные, и тихо вылез в ночь через окно и, зайдя за Федором, повел его на залив, заранее зная, где должен состояться пикник.

- Эй, Большак, ты жив? – крикнул в темноту Серж.

- Он свой порок в кустах ищет, а то он, небось, выпрыгнул из сердца от страха, - смеялся Иван.

- Ду-ра-ки! – обиженно ворчал Ленька, появляясь в свете костра.

- Сам такое слово нехорошее. Что же не дождались нас, начали уже, - Серж подхватил два пустых стакана, один протянул Федору: - Эй, Ванька, налей опоздавшим.

- Ленка, давай споем что ли, - предложила Мэри.

И они хором запели о том бедном клене, который шумел и слушал чужие разговоры о любви. Потом кудивлению присутствующих они пели песни на французком языке. Сашка сначала тихо, а потом, поймав мелодию, боле уверенно вел аккомпанемент.

Большак начал тихонько клевать носом.

Когда песни стихли, Плейшнер крикнул:

- Большак, пошли купаться.

- Ага.

Они вышли на песок, разделись, ночной ветерок холодил тело, подошли к воде. Плейшнер чуть отстал, продолжая громко топать ногами по воде у самой кромки берега. Ленька же в полной уверенности, что товарищ следует за ним, прошел на глубину и с отчаянным криком бросился в воду. Леха же быстро оделся и вернулся к костру. Увидев, что его обманули, Большак, дрожа от холода, вылез из воды, обозвал под общий хохот Леху дураком, тоже оделся и придвинулся вплотную к огню.

- Пойдем, погуляем, - шепотом предложил Димка Тамаре.

- Пошли.

Они шагнули в темноту тропинки. Идти было неудобно, невидимые в ночи корни цеплялись за ноги и, помучавшись, они решили выйти на берег и идти по песку.

Вскоре путь преградила ледяная речушка, бежавшая из трубы под шоссе к заливу.

- Непредвиденное препятствие.

- Ничего, можно и назад.

- Нет, переберемся. Кавалеры переносят дам.

- Ой-ли?

Димка подхватил Тамару и перенес ее через речушку.

- Знаешь, мне так больше нравится, как-то удобнее и ноги не устают, - сказала она, откинув голову и глядя ему в лицо.

Димка опустил ее на землю и, наклонившись, поцеловал.

- Запыхался, - Тамара погладила его по голове, взяла под руку, положила голову на плечо, пошла рядом.

Когда они вернулись, костер догорал, светало.

 

День был душный и они в ожидании электрички расположились в тени рощицы напротив вокзала за площадью.

- Я все еще надеюсь получить телефончик, - сказал Димка, ложась на траву и кладя голову Тамаре на колени.

- Надейся, надейся, - хмыкнула Мэри.

- Я могу свой дать, - предложила Ольга.

- Давай, - Димка достал из кармана рубашки листок бумаги, приготовленный заранее.

- И мой запиши, - крикнула Лена.

- Ладно, уговорил, черт языкастый! – засмеялась Тамара.

- Ага, испугалась! – крикнула Лена.

- Куда уж. Записывай.

- Ну, Мэри, а твой?

- Ничем не могу помочь. Пора идти.

 

10. Свидание в городе

 

Через пару дней Димка позвонил Тамаре.

Договорились о встрече.

После обеда он поехал в город и в шесть уже ждал Тамару на условленной трамвайной остановке.

Она прибежала в половине седьмого.

- Фух, еле вырвалась.

Он поцеловал ее.

- Куда идем?

- Давай, побыстрее и подальше.

- Мама уже организовала погоню?

- Спрашиваешь. Поскандалили.

Пройдя через несколько проходных дворов, вышли в скверик, присели на скамейку, и Тамара достала сигареты, закурили:

- Как поживает твоя компания?

- Отлично. Все так же тоскливо и однообразно.

- Я понимаю, что должна быть благодарна этой самой тоске?

- За что?

- За то, что вижу тебя здесь.

- Ого! Это для тебя имеет значение?

- Ну, так ни очень, чтобы очень, но где-то в чем-то.

- Спасибо.

- Кушай на здоровье.

- Но дело не в тоске…

- Не заливай.

- Я хочу…

- Сказал же, не заливай.

- Слушаюсь.

- А куда ты денешься.

- Сбегу, если ты будешь наводить тиранию.

- Ой ли?

- Сбегу, у тебя каблуки острые.

- И?

- Острые, чтобы под них попадать.

- Могу одеть домашние шлепанцы.

- Суть не меняется.

- Вот, видишь, а ты: сбегу! Сбегу! Между прочим, - она покрутила перед его носом докуренной сигаретой.

- Не понял?

- Какой-то ты право, как бы это сказать, на мой каблук не похожий.

- Тупой?

- Но догадливый.

- Все равно, не понял?

- Чем заниматься будем?

- А! Есть одно предложение, - Димка обнял ее и поцеловал: - Чем не занятие?

- Нет. Не пойдет.

- А, по-моему, очень даже ничего!

- Считаешь?

- Точно.

- А та бабулька, напротив нас, считает иначе.

- Да, что-то она в лице переменивши.

- И даже побледневши.

- Скорее, позеленевши.

- Вот, видишь, пойдем отсюда.

Перед сквером красовалось большое кафе, посмотрев на него, Димка вздохнул:

- У меня сегодня только на кино есть.

- Тоже хорошо.

- В какое пойдем?

- В ближайшее.

Пройдя вдоль забора рынка и перебежав трамвайные пути, они вышли к огромному, под стать и его названию, мрачно-серому старому зданию кинотеатра.

- Неудача. Две серии и уже идут.

- Ничего, кавалер, пойдем в другой.

Обогнув здание, они подошли к еще одному кинотеатру, скромно втиснувшемуся между представительным зданием театра с высокими колонами и домом, где живет звездное небо.

В темноте зала на последнем ряду они оказались почти в одиночестве. Им никто не мешал. И Димка решился сказать Тамаре какие-нибудь ласковые слова, заранее подготовившись к отпору и насмешкам с ее стороны. Но она лишь прервала его поцелуем. Если бы его кто-нибудь спросил содержание фильма, он бы не смог сказать ни слова на эту тему.

После сеанса они опять сидели на скамейке около входа в зоопарк и курили.

- Где ж ты ночевать будешь? – спросила Тамара.

- Что за вопрос? Конечно, я рассчитывал в этом вопросе на тебя.

- Ой ли?

- Точно.

- К сожалению, комнаты для гостей все заняты.

- Ах, в вашем графстве, наверное, королевская охота?

- Угадал.

- Может, я за пажа сойду?

Она сморщила носик и критически осмотрела его, откинув назад голову.

- Пожалуй, нет. Ты затеряешься в моей шикарной свите.

- Жаль.

- Вот швейцаром в подъезд я могу тебя поставить – ночью кошек гонять, чтобы под окнами не мяукали.

- Нет. В таком случае я беру расчет.

- Ну, хоть на то, что ты меня проводишь, я могу рассчитывать? Если берешь расчет, то по закону обязан еще две недели отработать на меня.

- Две-то недели я, пожалуй, выдержу.

- Тады, ой! Я серьезно, ты в Зеленогорск поедешь?

- Конечно.

- Тогда идем. Уже поздно.

- В таком случае я не поеду.

- Ой ли? Идем.

Возле подъезда, оглядевшись, они опять обнялись и целовались.

- Когда мы встретимся? – спросил он.

- Тебе не надоело? Хотя осталось всего-то две недели.

- Слушай, ты можешь меня воспринимать в серьез?

- Спрашиваешь.

- Мне кажется, нет.

- Ой ли?

- Я обижусь.

Кто-то спускался по лестнице.

- Все, пока, звони, - она чмокнула его в щеку и забежала в подъезд.

 

11. Ночь в городе

 

Когда Димка позвонил в следующий раз, трубку сняла сама Тамара.

- Да?

- Привет.

- Привет-привет.

- Ты одна?

- Ты спрашиваешь так, будто сейчас войдешь.

- К сожалению, сейчас сразу не смогу.

- Одна. Мама позже придет.

- Охота кончилась, гости разъехались?

- Да. Слышишь, последняя карета отъезжает.

- Слышу. Останови ее.

- Зачем?

- Выкини из нее хозяина и приезжай.

- Нехорошо, хозяина-то.

- Ничего. Он кто граф, князь?

- Герцог.

- Богат?

- Ужасно.

- Такси возьмет. Приезжай.

- Не уверена.

- Еще целый день впереди.

- Постараюсь.

- Жду тебя на вокзале с двенадцати до часа.

- Хорошо.

 

Он прождал на вокзале до двух, но Тамара так и не приехала. Пытался звонить, но к телефону никто не подходил.

Расстроенный он вернулся к теннисному столу.

На полянке, рядом с навесом, стоял небывалый грохот и треск, все заволокло вонючим и едким дымом. Это, наконец, Федор закончил ремонт Сашкиного мотоцикла и теперь гордо восседал на нем в окружении ребят.

- Классная тачка! – со знанием дела кивал головой Большак: - Дай покататься.

- Большак, а может, выпить хочешь? – дернул его за плечо Плейшнер.

- Да, - Большак с надеждой обернулся.

- Так ведь нету!

- А, пошел ты …

- С твоим пороком тебе вредна тряска, - смеялся Плейшнер.

- Ну, я по асфальту, - канючил Ленька.

- Ну-ка дыхни! – скомандовал Серж.

Большак с готовностью дыхнул ему в нос.

- Ну и шмон, - скривился Серж: - Бормотухой несет.

- От меня всегда несет, - оправдывался Большак.

- Что это за техника? – спросил Димка.

- Это у моего товарища, у которого я живу, в сарае нашел, вот отремонтировал.

- Дай прокатиться.

- На, - Федор слез с сиденья и передал руль Димке.

Димка поудобнее уселся на трясущуюся машину и выехал по дорожке на автобусную остановку, повернул по шоссе в сторону Ушково, прибавил газ, мотор загудел ровнее, перестало трясти. Ветер ударил в лицо, выдавил слезы из глаз, забрался под рубашку, холодя тело.

Доехав до кольца триста второго автобуса, развернулся.

- Отлично! – радостно сказал он, слезая с мотоцикла около навеса.

Машину уверенно перехватил недавно подошедший Иван:

- Теперь моя очередь, - он залез на сиденье, склонил голову, осматривая разгоряченный мотор.

Он до страсти любил мопеды и мотоциклы, обожал чувство скорости. Тогда еще никто и не мог предположить, как этот старый, вернувшийся к жизни, благодаря рукам Федора, агрегат, не позволит в то лето сломаться судьбе Ивана раньше времени.

- Там тебя ждут, - кивнул он Димке на навес пред тем как умчаться.

Димка пошел к столу, на скамейке сидела Тамара.

Играли в теннис Плейшнер и Верка.

- Сюрприз, - Димка сел рядом с Тамарой и обнял ее за плечи.

- Но-но, потише, - она попыталась высвободиться.

- Не понял?

- Звонит, обещает встретить, я как сумасшедшая срываюсь из дома, приезжаю и никого.

- Но я …

Тамара, взглянув на его растерянное лицо, рассмеялась и щелкнула его по носу.

- Я к Ленке заскочила по пути и заболталась.

- Я волнуюсь, а она болтает.

- Ой ли? Не волнуешься, а развлекаешься.

- Кого я вижу! Высокие гости! – под навес вошел Серж, а за ним Чиполлинка.

- Ой, какой чудной! – шепнула Тамара на ухо Димке.

- Привет, брошенный! – крикнула Верка, не отрывая глаз от шарика.

- Ты кому? – спросил Серж.

- Чипе. Его телохранительницу-то увели из-под носа. А, Чипа, правду говорю? Где твоя Надька-то, а?

Тот глянул на нее, но промолчал, угрюмо присел на скамейку.

- Кто увел-то? – спросил Серж.

- Толмач. Художник наш. Костя Толмачев.

- Пойдем на залив, - предложил Димка.

- Да вроде не жарко.

- Пойдем, просто прогуляемся.

- Ну, только если просто, - Тамара встала.

На заливе было ветрено, небо затягивали тучи, пустынно, одиноко поскрипывала на ветру дверца кабинки для переодевания. Над головой каркнула ворона и, шумно захлопав крыльями, сорвалась с сосны, улетела.

- Пойдем к тому костру, - предложила Тамара.

- Пойдем.

Из пансионата доносились звуки музыки.

- Днем здесь как-то более прозаически, - сказала Тамара.

- Грустно?

- Да, есть чуть-чуть.

Погуляв еще немного, они вернулись под навес.

- Загуляли, - крикнул им Плейшне.: - А мы вас ждем. Пойдем на плясы?

Димка взглянул на Тамару, она утвердительно кивнула.

Быстро скрутив сетку, компания двинулась к главному корпусу и по наружной лестнице, мимо кинозала прошла в танцевальный зал, а Димка и Тамарой присели на скамейку под лестницей.

- Что ты грустишь? – спросил он.

- Я?

- Да.

- Разве обязательно все объяснять?

- Нет, не обязательно.

- Не сердись.

- На что?

- Что я тебе вечер порчу.

- Не говори глупости. Пойдем лучше потанцуем.

Но у самой лестницы их встретила, спускающаяся сверху, компания.

- Ну, их подальше, - возмущался Плейшнер: - Одни вальсы!

- Ничего, у них свой праздник, у нас будет свой, - буркнул Огурец.

- Пошли, есть идея, - подмигнул Тамаре и Димке Серж.

- Давайте, пошевеливайтесь, - крикнула сзади Галина.

Компания сильно расширилась за счет и своих девчонок, и каких-то незнакомых парней и девиц. Двинулись к главному входу, на лифте поднялись на последний этаж, оттуда еще на один пролет, остановились у двери солярия. Карлик навалился на дверь, что-то скрипнуло, треснуло, и дверь распахнулась. Компания ввалилась в помещение, Огурец включил свой кассетник и в полумраке начался альтернативный танцевальный вечер, поплыли в темноте огоньки сигарет.

В перерыве между танцами Тамара и Димка подошли к панорамному окну солярия, внизу, под ногами, среди темной зелени кустов и деревьев убегали к шоссе, а за ним и к заливу освещенные нитки дорожек.

Тамара потерлась щекой о Димкино плечо:

- Мне пора.

- Побудь еще. Потанцуем.

- Нет. Пора.

Всю дорогу в автобусе они молчали, а на перроне Тамара, дотронувшись до его руки, спросила:

- Позвонишь?

- Обязательно.

- Я буду ждать.

С грохотом подкатила электричка. Тамара шагнула в тамбур и остановилась, глядя на Димку, чуть сдвинув брови.

Зашипел воздух, двери медленно поползли друг к другу, в последний момент Димка успел, поддавшись внезапному импульсу, вскочить в вагон.

- Ты что?

- Я провожу.

- Назад не успеешь.

- Плевать!

Он взял в ладони ее лицо, поцеловал чуть приоткрытый рот, почувствовал ответное движение губ, обнял ее и прижал к себе. Они стояли, обнявшись, вслушиваясь в перестук колес и не обращая внимания на входивших и выходивших.

В городе на платформе было пусто, внизу под железнодорожным мостом пронеслось светящееся пятно трамвая.

- Все, поезжай назад.

- Нет.

- Ты же не успеешь.

- Главное, что успею тебя проводить.

В гулком трамвайном вагоне они были одни.

- Как же ты? - волновалась Тамара.

- Зато первым встречу тебя утром.

- Бедный, всю ночь на улице.

- Ерунда. Тебе не попадет за такое позднее время?

- Вот это как раз и есть ерунда.

В подъезде, затянув его на второй этаж, Тамара сказала:

- Жди здесь, - и бегом спустилась к себе на первый.

Вскоре она опять появилась, держа в руках пальто.

- На. Иначе замерзнешь. Все, – она, привстав на цыпочки, поцеловала его и опять убежала вниз. Хлопнула дверь, повернулся замок.

Димка сбежал вниз, одевая пальто, которое оказалось женским, выглянул из подъезда. Тишина, яркий свет полной луны.

Из-за поворота выехал милицейский УАЗик, с буквами ПМГ на борту, тогда эта абравеатура расшифровывалась в народе, как «Поймай Меня Гада».

Сунул руку в карманы, нашел две сигареты и женские наручные часы. Да, в таком виде и с таким набором в кармане только милиции и не хватало!

Он зашагал по тротуару к ближайшему проспекту в надежде раздобыть спички.

На перекрестке перед светофором в одиночестве стояла поливальная машина. Димка подбежал к ней:

- Слышь, спички есть?

- Есть, - молодой парень высунулся в окно: - Меняю на папиросу.

- Только сигареты.

- Пойдет. Держи коробок, у меня два.

Закурили.

- Ну, тебя куда подбросить?

- Не надо, езжай.

Машина, шелестя колесами, уехала.

Димка вернулся к Тамариному подъезду, докурил и поднялся на чердак, решив прилечь. Здесь было прохладно. Чердак был наполнен шорохами, посапываниями, скрипами и стуками. Уснуть не удавалось. Отчаявшись, Димка опять вышел на улицу, побрел по пустынным улицам.

Выйдя на Неву, он долго стоял, облокотившись о парапет, и смотрел на темную воду.

- Эй, огоньку не найдется?

- Есть, - Димка оглянулся, маленький мужичок мусолил во рту незажженную папироску: - Только в обмен.

- Держи.

Оказалось, что ночью со спичками курево всегда достанешь. Еще раза четыре к Димке подходили с той же просьбой, и вскоре в кармане образовался солидный табачный запас, который он и решил уничтожить, присев на ступеньки «Юбилейного».

Замерз.

Попрыгал на месте, а потом пошел быстрым шагом по лабиринту улиц, согрелся.

Вскоре стали появляться прохожие, а потом задребезжал и трамвай. Димка ввалился в него и, усевшись на заднее сиденье, сразу уснул.

Проснулся он, когда трамвай уже был полон, люди ехали на работу, выйдя, он сел в другой трамвай и доехал до знакомого дома, зашел в подъезд, присел на подоконник на втором этаже, стал ждать.

Дверь внизу несколько раз открывалась и закрывалась.

Наконец послышался Тамарин голос:

- Ты здесь?

Он спустился, она поманила его в квартиру.

В коридоре горел тусклый свет, слева белел ряд дверей, Тамара открыла вторую и пропустила его в небольшую комнату.

- Садись, сейчас чай принесу.

Он огляделся: круглый стол, покрытый выцветшей скатертью, трехстворчатый шкаф с мутным зеркалом, наверху, покрытый газетами, чемодан, низенькая этажерка, кисточки салфетки, костяные слоники, стеклянная вазочка, маленький диван, несколько стульев с круглыми деревянными сиденьями, фотографии и вырезки из журналов на стенах, большой желтый абажур над столом.

- Садись, - Тамара принесла чайник и большую тарелку с бутербродами: - Ешь.

- Спасибо, - он сел, обхватил ладонями горячий стакан: - Где брат?

- На улице болтается.

- Ты почему не ешь?

- Я уже.

Она сидела напротив, сложив на столе руки, и смотрела на него.

- Замерз?

- Немного. Что это? – вдруг спросил он, кивнув на ее руки.

Поверх яркого красного лака на ногтях были наклеены мелкие белые лепестки, образующие замысловатый орнамент.

- Тебе не нравится?

- Де нет, ничего.

- Ты ешь, ешь.

Димка нехотя принялся за еду.

Потом Тамара унесла посуду и, вернувшись, села на диван.

- Брат не придет?

- Нет. Он вообще-то «свой».

- Я на чердак лазил. Пальто, наверное, испачкал.

- Ничего, чуть-чуть.

- Надо почистить?

- Я потом почищу.

Он стряхнул со скатерти несуществующие крошки. Она встала, плотнее закрыла дверцу шкафа, опять села на диван.

- У вас много соседей? – спросил Димка.

- Трое.

- Одна семья?

- Нет. Муж с женой там, - она указала на стену: - и в конце коридора старичок.

- У вас одна комната?

- Нет, соседняя тоже наша, а ты думал мы все вместе на этом диванчике спим?

Димка поерзал на стуле:

- Может, в кино сходим?

- На детский утренник? Чаю еще хочешь?

- Нет, спасибо.

- Ты не стесняйся.

- Я и не стесняюсь.

Димка начал сосредоточенно рассматривать фотографии на стенах. Встал, подошел поближе.

- Это кто?

Она встала и тоже подошла к стене.

- Бабушка в молодости.

- А это?

- Я в детстве.

Ее волосы коснулись его щеки, Димка обнял ее, повернул к себе и поцеловал. Она чуть отстранилась, улыбнулась, прищуренные глаза засветились лукавством:

- Наконец-то! – засмеялась она.

- Ты меня отвлекаешь.

- Ой ли?

- Точно. Я же занимаюсь изучением этой картинной галереи, портретов знаменитых предков.

- Не буду мешать.

Тамара отошла, присела на диван. Димка еще некоторое время рассматривал фотографии, потом сел рядом. Тамара ацетоном смывала лак с ногтей.

- Что ты делаешь?

- Тебе же не понравилось.

- Глупости.

- Я заметила, не ври.

- Это же было целое произведение искусства.

- Конечно. Все утро трудилась.

Он погладил ее волосы и виновато шмыгнул носом.

- Еще мне насморка не хватало! – весело дернула она плечом.

- Это я из сочувствия. Можно сказать, из сострадания.

В дверь заглянула растрепанная голова мальчишки.

- Нагулялся, - вздохнула Тамара: - Я сегодня уезжаю.

- Как?

- Вот так. Везу его в деревню, к тетке.

- Надолго? – он расстроено смотрел на нее.

- Не знаю. На пару дней, его там оставлю и вернусь.

- А когда?

- Сейчас собираться начну.

 

12. Происшествие и его последствия.

 

Была одна из августовских пятниц. Чем не повод был отметить этот день. Вот и собрались Василий Белов со своими дружками, попили водочки, да вот беда – не хватило им. Как следствие этого прискорбного открытия возникло желание добавить, но, как известно, не ходит беда одна, выяснилось, что время уже настало позднее, и магазин встретил их замком на двери.

Пораскинув нетрезвыми, причем довольно сильно нетрезвыми, мозгами, решили добры молодцы зайти в магазин не с парадного, мол, мы негордые, а с грузового входа, благо там рядышком был пожарный щит, оснащенный множеством предметов, позволяющих обойтись без ключа при открывании двери.

Нет, чтобы подумать о возможной сигнализации, или даже додуматься, что раз она не сработала, так может там кто-то есть, кто-то, который отключил сигнализацию по причине ночной своей смены, нежелания идти на отдых домой и заботы о спокойном сне детей.

Трудно сейчас в точности представить путь прохождения мысли по головам Белова и сотоварищей, но взломали они дверь совсем не тихо, услыхал шум Юрий Толмачев, поднялся с ящиков в каптерке и вышел к погрузочным воротам, как раз в тот момент, когда входили в них гости непрошенные. В свете тусклых потолочных светильников возникла недолгая немая сцена, означавшая, что ни для одной из сторон встреча не была желанной и ожидаемой.

- Давайте-ка топайте отсюда, - первым пришел в себя Толмачев, голос был тихий, ровный, без нажима. Видя, в каком разгоряченном состоянии прибывают гости, решил он вести себя миролюбиво, хотя глазом косил по сторонам в поисках чего-нибудь, что могло помочь в случае перехода от слов и действиям.

- Ты чего здесь? – спросил Белов, пока остальные двинулись чуть вперед, обходя Юрия по сторонам.

- Работаю, смена моя. Давайте, ребята, вы идите с миром, а я сразу забуду, что вас видел.

- Забывчивый, говоришь? Ну-ну.

Зря Толмачев сделал неосторожный шаг в сторону своей каптерки, не выдержали нервы у того, что слева от него стоял, схватил он ящик из-под картошки и шарахнул им грузчика по голове, тут уж и остальные перестали стесняться.

Нашли Толмачева утром, вызвали скорую, увезли в больницу в Сестрорецк, только там он пришел в себя. А вновь назначенному к нам участковому – молоденькому лейтенантику Масленникову Петру, тогда еще никто и не знал, что он Васильевич, пришлось заняться первым своим делом. По совету соседей пошел он в питомник и нашел там Костю и Лизу. Рассказал о случившемся и вместе с ними поехал в больницу.

Лизу оставили у дежурной сестры.

Толмачев был в реанимации, но милиционера с мальчиком допустили к нему.

Суть беседы свелась к одному: ничего не видел, никого не узнал, ничего не помню.

Выйдя из больницы, Костя был уверен, что отец врет и не за что ничего не расскажет, боится за детей.

Дома он первым делом запер сестру в комнате, сам ринулся в сарай, прихватил оттуда в дом топор, а в карман сунул старый отцовский нож с выкидным лезвием. Походы в питомник решил отменить. Вообще свои выходы из дома свел к минимуму, только в магазин за продуктами и то почти бегом.

 

Допили Белов с друзьями все, что прихватили из магазина, протрезвели и начали обдумывать, что им грозит и как им избежать проблем. Понимали, что, скорее всего, Толмачев говорить с ментами не станет, понимает, что дорожки все когда-то пересекаются, но все же припугнуть его еще разок следует. Тогда пошли к младшему брату Белова и, не вдаваясь в подробности, объяснили, что нехорошо ведет себя Костя, отбивая у Чипы подругу, что Чипа когда-то им здорово помог, и теперь настало время отдать мальчонке долг, постоять за него, и проучить негодяя Толмачева младшего.

Старший брат надеялся, что такой намек позволит Толмачеву старшему вести себя обдуманно и не наделать глупостей.

Все последние дни Димка бегал к телефону, но никак не мог дозвониться до Тамары, трубку никто не брал.

Но вот как-то вечером ему ответил женский голос:

- Здравствуйте, позовите, пожалуйста, Тамару.

- Нет ее.

- А когда она будет?

- Кто это ее спрашивает.

- Это из техникума, - нашелся он: - Из комитета комсомола.

- Не дури, она не комсомолка.

В трубке зазвучали короткие гудки.

Как-то утром появился у теннисного стола младший брат Белова и объяснил задачу, спорить никто не решился, все хорошо знали, чем заканчивается неподчинение просьбам Белова и его компании.

Поджидали Костю у спуска в овраг долго. Наконец он вышел из двора и двинулся к магазину, но путь ему преградили защитники обиженного Чиполлинки. Плейшнер присел за спиной у Кости, Карлик ударил Толмачева и тот, перелетев через Плейшнера, оказался поверженным. Во время падения нож вылетел из кармана и отлетел к ногам, стоявшего чуть в стороне, Сержа, тот нагнулся, повертел нож в руках, рассматривая, и убрал в карман.

Били недолго и без особого усердия, вся идея не вызвала вдохновения, а любая работа, которая делается по принуждению, а не от души, делается обычно в полсилы.

 

13. День рождения Большака.

 

И вот, наконец, он дозвонился.

- Да?

- Привет.

- Привет-привет.

- Ты где пропадала?

- Допрос?

- Считай, что да.

- Попрошу мандат.

- Кончай. Просто я заждался.

- Ой ли?

- Не веришь?

- Как сказать.

- Ладно, ближе к делу.

- К чьему?

- К нашему.

- О! У нас уже есть «наше дело»!

- Конечно.

- Тогда давай ближе.

- Когда встретимся?

- Я могу минуты через полторы, только вечернее платье одену.

- Я быстрее, вечерние штаны уже на мне.

- А что еще на тебе?

- Так всякие мелочи. Приезжай. Сегодня у Большака день варенья.

- Твоя очередь. Слушай, а ты знаешь, как меня зовут?

- Конечно. А почему такой вопрос?

- Ты меня ни разу не назвал по имени.

- Точно, но и ты меня ни разу по имени не назвала.

- Верно. Почему так?

- Не знаю, Тамара.

- Как-то официально получается.

- Попробуй ты.

Пауза.

- Нет, не получается.

- Я выезжаю. На том же месте, в тот же час?

- Да.

Выскочив из телефонной будки, Димка подошел к стойке администратора, чтобы свериться с расписанием электричек. Поверх расписания было наклеено объявление, гласившее, что из-за ремонта чего-то там, на сегодня такие-то электропоезда отменяются, вывод был один – ближайший поезд через три с половиной часа.

Димка побежал к навесу, где компания в полном составе с нетерпением ожидала прихода Большака из магазина. Его день рождения практически единственный из всех выпадал на лето и каждый год превращался в грандиозную пьянку.

- Ванька, слушай, добрось меня до Белоострова, там же электрички, который через Сестрорецк. Здесь отменили кучу, - подсел Димка к товарищу.

- А как я тебя туда подброшу?

- Возьми у Федьки мотоцикл. Эй, Федька, дашь свой мотор?

- Да бери, если надо, - отозвался Федор, сидевший на краю теннисного стола: - А на фиг тебе в город-то, сейчас же Большак уже придет.

- У него дела сердечные, - усмехнулся Серж.

- Пропал человек! – крикнул Плейшнер.

- Ну, если даешь, то гони его сюда, - поторопил Димка Федора.

Тот соскочил на землю и двинулся к дому.

Скоро треск мотора оповестил всех о его приближении. Одновременно с ним появился и Большак, таща огромную позвякивающую сумку.

- А вы куда это? – спросил он, увидев, как Иван и Димка усаживаются на мотоцикл.

- Димка в город, а я скоро вернусь, еще не успеете все выпить, - ответил Иван и, обдав всех вонючим дымом, рванул с места.

В Белоострове, удостоверившись, что ближайший поезд будет через пятнадцать минут, он, попрощавшись с товарищем, также быстро умчался назад. В Комарово мотоцикл чихнул и заглох. Иван покачал его, удостоверился, что в баке плещется бензин, в чем же дело? Сначала пытался разобраться, потом, отчаявшись, покатил бесполезное устройство по обочине. Добрался он до места уже затемно, естественно, под навесом уже никого, кроме спящего Большака не было. Разбудить и расспросить виновника торжества никак не удалось, и расстроенный Иван отправился домой.

 

Пьянка же начиналась быстро. Слишком долгое было ожидание, поэтому темп взяли очень высокий. Большак сломался, как обычно, почти сразу. Когда питье закончилось, потянуло, как принято, на подвиги. Двинулись к главному корпусу, но выяснилось, что танцев сегодня нет, потянулись в Северную Ривьеру, там тоже тишина, по дороге часть ребят откололись.

- Может в Морской Прибой рванем? – предложил Плейшнер.

- А чего, идея! – поддержал Карлик.

- Да, там девки классные! – Огурец очертил руками свой идеал женской фигуры.

- Поехали! – согласился и Федор.

- Стоп! – крикнул Серж, остановившись около стоявшей на темной аллее машины: - Вот наша карета будет!

- Ты чего обалдел? – остановился Огурец.

- А что, я водить умею, а Федька сейчас откроет, он умеет, я видел. Чего слабо, Федька?

- Да как два пальца…

- Давай покажи класс!

Вскрыв машину, Федор наклонился, дернул провода из замка зажигания, и через несколько секунд мотор уже ровно урчал. Серж выдернул Федора с водительского сиденья и скомандовал:

- Залезайте быстрее!

Карлик плюхнулся на переднее сиденье, Огурец и Федька на заднее.

- Давай гони по Бассейной, потом на Средний, дальше покажу, как ехать, чтобы на шоссе не выезжать! – крикнул Огурец.

Машина тронулась с места, натужно набирая скорость.

В неярком свете забрызганных фар набегала темная дорога, вскоре ее обступили деревья, и стало совсем темно. Серж отчаянно крутил руль, пытаясь объезжать ямы и рытвины, крутой поворот налетел неожиданно, резко повернув, машина ударила ехавшего навстречу велосипедиста, откинула его на середину дороги, вильнула и, съехав в придорожную канаву, заглохла. Серж, упершись руками в руль, удержался, Карлик же со всего маху ударился лбом об пластиковую панель. В тишине была слышна возня на заднем сиденье. Дверцы открылись почти одновременно, и компания выскочила на волю.

- Тикаем! – заорал Плейшнер, бросаясь в кусты.

За ним бросился и Карлик, а Федор повернул к дороге.

- Стой! – схватил его за рубаху Серж: - Куда? Уходим! Заметут!

- Там человек же! – Федор отчаянно рванулся, затрещала рубаха.

Серж со всей силы толкнул Федора в спину, тот оступился на краю канавы и рухнул в воду.

- Пусти, Серж, там человек! Помочь надо! – он задыхался, выбираясь наверх, но тут на него обрушился еще один удар, падая, он схватился за какой-то торчащий из земли кол, который и остался у него в руке.

Серж увидел, что вскочивший Федор замахивается на него неожиданно появившимся оружием, рука сама скользнула в карман, выдернула нож, нажала легкую кнопочку, выкидывая лезвие. Загораживаясь от, опускающегося ему на голову, кола, Серж выставил руку вперед. Лезвие вошло в налетевшее на него тело мягко и легко, даже не задев ребер, по руке заструилась теплая жидкость.

Отпустив нож, Серж отскочил и бросился куда-то, не разбирая дороги.

Над ним темнела поздняя августовская ночь, кончалось лето семьдесят шестого, приближался очередной день знаний с белыми передничками, пионерскими галстуками, букетами цветов, линейками и торжественными речами.