На уборку урожая в колхоз «Светлый путь» с разных воинских частей набрали с полсотни, военнослужащих, может быть чуть более. Разместили их в селе Емельяновка. Для их проживания приспособили сельский клуб; как самое просторное помещение из всех имеющихся в селе. Командовал ими и отвечал за дисциплину капитан Петренко и его помощник прапорщик Заброда.

 

Капитан Петренко – ну, капитан, как капитан, ничем особенным не отличался, наверное, от многих сотен или тысяч других капитанов в воинских частях, был среднего роста, среднего сложения, средних лет; около сорока. На утренних разводах, построив неполную роту, он всегда говорил об обязательном выполнении установленной производственной нормы. И чтоб, не смели они, даже помышлять о спиртном, грозно напоминал он. И вообще, нарушителей дисциплины он обещал беспощадно карать. И угрожал, почти на каждом утреннем разводе, что, если, кто-то, будет обнаружен после окончания работы где-то, вне расположения села, без его на то разрешения, будет считаться в самовольной отлучке. За каждую такую отлучку по возвращению в часть двое суток ареста с содержанием на гауптвахте, а при отягчающих обстоятельствах и до десяти суток ареста. Для пущей ясности, обычно, угрожающе размахивал поднятой рукой сжатой в кулак. Иногда смягчившись, следуя известному изречению, он говорил и о «прянике», не всё же время угрожать им кнутом, и, вспомнив об эффективном педагогическом приёме, напоминал стоящим в строю, чтоб как-то взбодрить их, поднять им боевой дух, вдохновить на трудовой подвиг, обещание более высокого начальства о поощрении отличившихся на уборке урожая.

 

Прапорщик Заброда был моложе капитана. Был лет тридцати пяти, среднего роста, повыше средней упитанности, с круглым, румяным, по-детски невинным лицом, присадковатый был такой, более приземистый, нежели капитан. Так смотришь на него, и, кажется, как сыр в масле катается; ну, и морда у него, хоть прикуривай от неё, говорили о нём рядовые сослуживцы, наверное, от зависти к его сытой жизни, намекая на его вольные харчи, сравнивая со своим нормированным армейским пайком. В воспитательный процесс он как-то особо не вмешивался, всё больше был в разъездах по поручению капитана. Всё шло совсем не плохо и нормы выполнялись, и особых нарушений дисциплины в их подразделении не было.

 

Но ежедневная рутина, всё же, приедалась, как однообразная еда и стояла комом в горле – утренние разводы, вечерняя проверка списка военнослужащих перед отбоем, отходом их ко сну, и целый день слоняться, не зная чем занять себя, пока там выполняются нормы по уборке урожая.

 

Однако, недолго, томили себя капитан и прапорщик такими тяжкими испытаниями, вскоре Заброда, вдохновлённый капитаном, нарыскал где-то подходящее для них обиталище, и они жадно припали там к винцу, как младенцы грудники к молоку. Теперь уже каждый день с вином, сразу же, после утреннего развода оттягивались по полной программе. И жизнь стала легче, и жить стало им веселей. Заезжали иногда на виноградники, справиться о работе, всё ли, как надо идёт, а больше всё же, своим присутствием внушить каждому работающему там военнослужащему, что всё под контролем, око не дремлет и внимательно бдит за ним. Так что не расслабляйся и оставь всякие мысли о нехорошем, не добром, кроме мысли о выполнении нормы, а ещё лучше о её перевыполнении. И не проводили они уже вечернюю проверку списка военнослужащих, как это было в первые дни, их здешнего пребывания. Как-то совсем не хотелось идти им после выпитого в течение дня, не до этого, да, и неудобно вовсе, показываться там, ещё не протрезвившись, что подумают, или, что ещё хуже, будут говорить между собой подчинённые. Слухи поползут всякие. Проведение вечерней проверки было возложено на дисциплинированного более других, сержанта Шпака. Да и внутренний голос задремавшей совести подсказывал капитану, что они, его подчинённые, запуганные им на утренних разводах, ничего такого, из ряда вон совершить не смогут и не посмеют, да и после целого дня не лёгкой работы на винограднике, не на что дурное их уже не потянет. Как только бы выспаться, набраться сил до следующего трудового дня.

 

Оно так продолжалось бы и дальше, всё время уборочной, только, им, в помощь, видимо, там где-то выше решили, что они не справятся с заданием, плано-вой уборкой винограда в срок, прислали с каких-то учебных заведений девушек. Руководство колхоза, чтобы не провоцировать военнослужащих к нарушению воинской дисциплины и моральному разложению, предусмотрительно, поселило их не в Емельяновке, а не многим более шести километров от него, в селе Раздольное. Но слух, об их появлении там, быстро распространился среди военнослужащих и вызвал какое-то расстройство и переполох в их ещё не окрепших душах, и не достаточно развитом сознании, посмевших тогда предположить, взять себе в голову что-то, более важное, чем уборка винограда.

 

Решение было принято ими быстро, на следующий день вечером, после окончания работы, не дожидаясь ужина, кое-чем, перекусив, наиболее отчаянные, их набралось человек десять или двенадцать, гонимые неведомой силой, двинулись шумной ватагой вперёд к селу Раздольное, предвкушая удовольствие, восторг, а может быть и счастье. Прибавило отваги им и то обстоятельство, что в последнее время их капитана не бывает на вечерней проверке, и ему, по их разумению, не будет известно об их самовольной отлучке. Именно таким было возражение рядовых Вигуры, Горобца и Перевертайло, самых активных сторонников задуманного, сержанту Шпаку, пытавшемуся отговорить их от этой затеи. Шпак пытался убедить их, в том, что закончится всё полным провалом, после чего последует разбирательство и строгое наказание. Но их дружно поддержали другие участники этого предприятия, и они отвергли предостережения сержанта.

 

К ним присоединился впоследствии, и сослуживец Вигуры и Горобца, осторожный, всегда всё тщательно обдумывающий, прежде чем решиться на что либо, Погребной. Он, тщательно взвесив всё за и против, пришёл к заключению, что соображения Вигуры и Горобца, касающиеся капитана, вполне разумны и убедительны, и не противоречат вовсе, какому бы то ни было здравому смыслу, с какой стороны ни посмотри на это, всегда находятся вполне здравые аргументы в пользу задуманного. А доводы сержанта Шпака, это всего лишь, излишняя предосторожность и не более, его желание всё выстроить согласно уставу, ровно, как по шнурке, как часто иронично, в подобных случаях выражаются. Всё, хорошо продумав, и решив, что всё будет, только в лучшем виде. И представлялось ему, рисовалось его воображением – как знакомится он с какой-то девушкой, потом тихими чарующими вечерами тайно приходит к ней на свидания. Ну, разве можно не воспользоваться случаем, чтобы не вкусить столь желанный, пусть даже, и столь же запретный плод. И внести такое необыкновенно приятное сладострастное разнообразие в свою жизнь, жёстко подчинённую армейскому уставу и распорядку дня, где всё прописано от подъёма до отбоя. И внутренний голос, будто это голос вселившегося в его плоть бестелесного сатаны, подталки-вает его, убеждая и соблазняя чувственными видениями к греху, совсем почти, застлавший собой голос его разума, еле слышно шептавшего ему, а как же капитан, его угрозы в случае чего недозволенного. Но его же, не бывает на вечерних проверках, он ничего не узнает, гораздо более убедительно нашёптывал ему другой голос, голос сатаны, рыскающий везде и всюду кого бы попутать, сбить, сшибить с праведного пути. Поэтому, ему убеждённому столь авторитетным советником, о провале этой затеи, на тот момент, не представлялось вовсе. Но обычно, в любых начинаниях, он был очень осторожен и рассудителен. По необходимости, всё же, если он оказывался в провальной ситуации, проделывая словесные трюки, умел всегда поставить себя в выгодное положение даже в случае полного провала. Был всегда находчив и изворотлив, всегда мог выкрутиться и избежать наказания даже в ущерб остальным, за что имел прохладное к себе отношение сослуживцев, был больше за самого себя. Всё же, и он на этот раз, присоединился ко всем тем, наиболее отчаянным, устремившимся за птицей счастья завтрашнего дня, в надежде, что удача не оставит и его.

 

Расстояние, в шесть километров до села Раздольного, добрым молод-цам, рванувшим навстречу мечте, было сущим пустяком. Ровная, хорошо наезженная дорога, по сторонам бескрайние поля и виноградники, уходящие далеко за горизонт, тёплая, сухая, почти летняя погода, тихий вечер ранней осени, весьма располагали к романтическим исканиям и любовным утехам. Вот уже и хорошо видно село Раздольное, конечный пункт их стремительного шествия. И совсем неожиданно, все разом вдалеке увидели позади себя, быстро ехавшую им вслед машину прапорщика Заброды. Замешательство, бежать бессмысленно, скрыться совсем негде, остановились в нерешительности. Машина быстро приближается, резко тормозит, распахивается дверца, и стремительно выходит рассерженный капитан, никак не ожидавший видеть их здесь. Он был возмущён и оскорблён столь наглой выходкой стоящих перед ним нарушителей воинской дисциплины – что это, как возможно такое, как посмели ослушаться его мерзавцы, он же предупреждал о последствиях. От негодования и злости овладевшими им в тот момент, мысли напирали все разом и путались в голове, он не знал, как начать и с чего начать разговор с ними. Гнев и злоба перехватывали дух, готовы были ну, прямо задушить. Они ведь с прапорщиком, обычным делом, тоже ехали в Раздольное, и с теми же намерениями, что и эти оболтусы. Как одержимые спешили в жаркие объятия своих возлюбленных, забыться в них от надоевшей им рутины, предаться всяким фантазиям и грёзам, насладиться внезапным порывом любви, оттянуться со вкусом. Они так спешили, очень спешили к теплу, вину и счастью своему, а тут на тебе, приехали, прямо, как мордой в дерьмо. Откуда ни возьмись, эта ватага на их пути, так внезапно, как наваждение явилось перед ними, и всё летит в тартарары, эти мерзавцы своей наглой выходкой всё сорвали, поломали, растоптали, обратили в прах, все мечты и грёзы их. Ну, зачем так, и почему сейчас-то. За что такая немилость проведения. На душе была горечь и обида от не воплотившегося, страстно желанного мероприятия. Ну, нельзя же, в конце концов, только побрехать на них как собака и поехать дальше – тогда всё, это и унижение, и не станет его начальствующего авторитета требовательного офицера, и дальнейшее падение дисциплины и ещё большее моральное разложение – но, нет уж, это исключено. Нужно взнуздать этих мерзавцев, и чтоб впредь им было неповадно.

 

Этим происшествием, конечно, сильно был расстроен капитан, Заброда был, как обычно спокоен, неизменно следовал хорошо усвоенному принципу – и то, что жираф большой, ему видней и то, что главное, это спокойствие и харч. Усилием воли, сдерживая гнев и ярость, чтоб не прийти в бешенство, стараясь показаться внешне невозмутимым, капитан строго говорит … – что это значит? С чьего разрешения здесь? И не выдерживает, уже злобно кричит, размахивая кулаком – Сгною гады! Всех сгною на гауптвахте мерзавцы! Удвою норму выработки гады! Чтоб не приходили, а приползали с плантации мерзавцы! Никто ничего капитану не отвечал, будто не к ним он обращался, стояли, опустив головы, виновато потупив взор, ожидая развязки.

 

Прапорщик Заброда, пока капитан задушевную беседу вёл, сидел, откинувшись на спинку сидения, поглядывая на часы, как-то сладко подрёмывал. Имел полное безразличие к происходящему, ни один мускул не дрогнул на его спокойном, как всегда по-детски невинном, блаженном, как у херувима лице. Не проявил он ни малейшего участия в протекающем мимо него событии, будто ничего такого, что могло бы привлечь его внимание, перед ним не происходит, так вроде, остановились сделать короткую передышку после длительной и утомительной езды. И ни что на Земле не может вывести его из этого состояния, разве что, ангельские трубы пропоют на небесах отбой, и возвестят о конце света, и втором пришествии, может быть тогда, приведут его в чувства. Или архангел Михаил, посланник Всевышнего явится на белом коне с копьём из развергшихся небес, и ударом копья о землю, высечет ослепляющие его искры, чтобы пробудить в нём, наконец, какой-то интерес и участие в этой жизни. Более активного отношения к действительности, без вмешательства сверх естественных сил, За-брода не имел.

 

Постоял капитан ещё какое-то время, сердито рассматривая провинив-шихся, соображая как с ними поступить, определить меру их вины, да так, чтоб мало им не показалось. И приняв решение, строго говорит – через пятнадцать минут объявляю построение с проверкой личного состава, с отсутствующих взыщу по всей строгости, сейчас, взглянув на часы – без пятнадцати шесть, в восемнадцать ноль-ноль объявляю построение. Сел в машину, только их и видели, через пять – шесть минут будут в Емельяновке.

 

Погрустнели тот час, добры молодцы, опечалились, что же делать-то им теперь, призадумались, ждёт их кара неминуемая, закручинились. Особенно горько сожалел обо всем Погребной – и зачем только ввязался в это обречённое дело – да, бес попутал, как же убедительно он нашёптывал ему перед этим, и как искушал его. Ну, разве можно теперь преодолеть расстояние в три с половиной километра, может быть и более за пятнадцать минут, настолько они успели отойти от Емельяновки. Неожиданно, сквозь печаль и до радости, будто по заказу, из села Раздольного едет молоковоз, ну, прямо Всевышний позаботился об их спасении. Повеселели, враз добры молодцы, и духом воспрянули. Как только поравнялся молоковоз с ними, останавливают они его и речь ведут ему такую. Понимаешь, говорят – у нас идут учения, условный противник высадил десант в квадрате восемь ноль сорок два, это километров восемь к северу от села Раздольного. А мы разведгруппа должны об этом донести в штаб дивизии расположенный в Емелья-новке.

 

Своего транспорта у нас нет, по условиям учений противник вывел его из строя. Теперь же, успех операции по ликвидации высадившегося десанта зависит от оперативности мер принятых штабом дивизии, поэтому нам необходимо, как возможно быстрее доставить туда разведданные. Говорили убедительно, чтоб не упустить шанс благополучного исхода провалившейся затеи. Водитель, мужчина лет сорока пяти обеспокоился, взволновался, попытался было что-то возразить, дескать, ему надо скорее в райцентр километров шестнадцать отсюда, хотел, не доезжая Емельяновки, просёлком, срезать километра три. Но его быстро переубедили, тем, что сказали ему – это не займет более десяти минут, пять минут до Емельяновки и столько, же ему обратно, не доезжая даже до этого места. Делать нечего водитель сдался, не обнаружив лукавства, подумал — ну, что ж, коли так, настойчиво просят, как тут откажешь, приму участие и я в войсковых учениях, может быть и действительно многое зависит от меня. И махнув рукой, он сказал – добре, будь, по-вашему, поехали.

 

Набились, они, разом, на весь молоковоз. Кто где, в кабине, на подножках, облепили всю цистерну, но всё же, разместились все, благо, что все они имели небольшую массу тела. На армейских харчах большой массы не нажрать. Как только приехали они в Емельяновку, спешно пошли и побежали на построение объявленное капитаном, время ещё не вышло, и строй всё ещё заполнялся, лениво, неспешно подходившими военнослужащими, недовольными внеурочным построением.

 

Ровно в восемнадцать ноль-ноль с проверочным списком перед строем появляется капитан и начинает зачитывать фамилии по списку, про себя уже решивший, как покарать тех ослушников, которых сейчас не окажется в строю. И какое же было его изумление когда, читая список и дойдя до фамилии Вигура – услышал в ответ бодрое и уверенное «я»! Не веря ушам своим, посмотрел пристальней, и, правда, не ослышался, это был он, что-то проговорил, малопонятное – да ты же был там – пространно махнув рукой в сторону села Раздольное. В ответ услышал, будто издевательство над собой, всё то же бодрое и уверенное, показавшееся ему теперь наглым – да нет, здесь не далеко был! Читал далее фамилии списка – уже пообвыкся, первый шок прошёл. Доходя до из-вестных фамилий только с удивлением, как-то неуверенно, не подвох, ли здесь какой, требующий раскрытия, всё проговаривал – да и ты был там, – в ответ очередное, звучащее как насмешка, всё так же громко и уверенно – да, нет товарищ капитан, здесь неподалёку был! Как возможно такое, всё ещё не уклады-валось у него в голове – каких-то пятнадцать минут назад он оставил их в трёх с половиной километрах от сего места, не оставил ни малейшей надежды им, ни единого шанса на благополучный исход. – И неизвестно, каким образом, они здесь, будто нечистая сила вмешалась и расстроила все планы его мести им. Весь список был на лицо – стоял перед ним, отсутствующих не оказалось. Окончив проверку списка военнослужащих, скомандовал всем, разойдись и пошёл обиженный и оскорблённый, от обиды в душе что-то ныло, щемило, будто при-людно оплевали его – как же это так, эти мерзавцы сумели провести его. Каким-то невероятным образом они смогли дважды облапошить его, но ничего ещё не вечер – успокаивал он себя, необходимо нанести им ответный удар. Поражённое само-любие капитана искало отмщения, никак не желало предавать этот случай забве-нию.

 

Все участники неудавшегося похода в село Раздольное, теперь уже свободно вздохнули, и тешились. Были довольны благоприятным исходом этого мероприятия. Во спрял духом и совсем уж было сникший, закручинившийся Погребной. Ещё, каких-нибудь минут двадцать назад, он сильно сокрушался, что ввязался в это безнадёжное и опасное дело. Но теперь, хорошо обдумав всё, он решил про себя, что довольно, больше, так неосмотрительно не во что, не ввяжет-ся.

 

После случившегося капитан стал, чаще наведываться к своим подчинён-ным, то на виноградники во время работы заедут с прапорщиком на несколько минут, так попутно если, то, уже мимо не проедут, то после окончания работы на часок другой почтит своим присутствием. А иногда, бывало и на вечернюю проверку явится мол, не расслабляйтесь, всё под контролем. Капитан ждал случая, подходящего стечения обстоятельств, и вскоре, всё сложилось так, как он и предполагал, будто сам управлял происходящим.

 

Тем временем, для ещё большего усиления трудящихся на уборке винограда военнослужащих, чтобы успеть убрать его до наступления заморозков, из каких-то учебных заведений прислали ещё небольшую группу девушек, но, небольшое село Раздольное уже не имело мест для их поселения. И не найдя более подходящего места для их проживания, их расселили в доме зоотехников и несколько из них по хатам селян в селе Емельяновка.

 

Самые смелые и наиболее отчаянные из военнослужащих уже успели обо всём узнать и, даже завести первые знакомства с некоторыми из них. До проведения вечерней проверки и отбоя, после работы на виноградниках они уходили на короткие свидания к ним. Это было возможно, потому что запрещалось капитаном только выходить за пределы села. Территория села для них была всё равно, что территория воинской части. И уже надумали, наиболее проворные из них, в ближайшее воскресение отпроситься у капитана в увольнение на более длительное время свиданий, забыв уже о недавнем происшествии. Предполагая наверное, что и капитаном всё забыто.

 

Было воскресенье, обычно в этот день работали до обеда. Капитан как всегда в воскресенье большую часть времени проводил в своей канцелярии, в одном из помещений сельского клуба. Первым с просьбой отпустить его в увольнение на свидание с девушкой обратился к нему рядовой Перевертайло, один из участников недавней самовольной отлучки. Ну, вот оно, наконец-то, торжествовал капитан, предоставляется тот долгожданный случай, когда он непременно поквитается с ними, отплатит им сполна, должен, не останется. Добре, растягивая слова, едва скрывая издёвку в голосе, иронично – говорит капитан и предупреждает – но, чтобы в двенадцать ночи, в двадцать четыре часа ноль, ноль, был здесь. Так точно товарищ капитан в двенадцать ночи быть здесь – бойко ответил обрадовавшийся, разрешением капитана рядовой Перевертало, и вышел. Следующими, узнавшие хорошую новость, пришли отпроситься в увольнение Вигура и Горобец, за ними остальные наиболее смелые и решительные, почти все участники недавней самовольной отлучки, человек десять или двенадцать набралось. Долго колеблясь, в своём окончательном решении, видя, как соблазнительно радуются все отпущенные до него, всё же и Погребной решился тоже, отправиться в увольнение на свидание с девушкой. Хорошо всё взвесив, и не найдя ничего опасного и предосудительного, не обнаружив в этом каких либо скрытых, возможных проделок, всё того же нечистого, путающего не осмотритель-ных людей. И, грозящими ему в случае неосмотрительности, всякими неприятностями. Предполагая теперь, ну, что же здесь сомневаться то и опасаться, ведь с дозволения капитана это.

 

Капитан старательно выбирал и отпускал в увольнение только те фамилии, какие носили участники недавней самовольной отлучки, отмеченные им в проверочном списке. Остальным он намеренно отказывал, говорил, что их очередь подойдет в следующее воскресенье, если к этому времени у них не будет никаких нарушений дисциплины. Каждого отпускаемого в увольнение капитан согласно уставу воинской службы инструктировал, по ходу продумывая детали предполагаемого возмездия, и предупреждал каждого уходящего, чтобы в двенадцать часов ночи и ни минутой позже быть здесь, чтоб каждый уходящий об этом не забывал. И каждый уходящий в увольнение бодро и уверенно отвечал ему – так точно товарищ капитан в двенадцать часов и ни минутой позже быть здесь! Всё ли, всем понятно? – напутствовал он в последний момент, предостерегая, всех уже готовых, пуститься судьбе на встречу, предполагая будто, не передумает ли кто делать столь опрометчивый шаг. Но вместо этого звучало только радостное и уверенное – так точно, всё понятно товарищ капитан! По его какому то хорошему, доброму настроению, можно было предположить, что он вполне позволил бы кому-то одуматься и не пойти в это увольнение, заменить его обычным ночным сном после отбоя. Но таковых, одумавшихся, никого не на-шлось. Желавшие только, как скорее сорваться и пуститься вслед за туманящей их рассудок, синей птицей, птицей счастья завтрашнего дня, когда дорога каждая минута, растрачиваемая здесь. И не сомневаясь уже ни в чём, от счастливого головокружения предчувствия любви обилия, они бойко и с воодушевлением отвечали капитану на все его напутствия, спешили теперь в неизвестность, в синий туман помрачающий рассудок, и ничего не подозревали, какой будет встреча с ним по возвращении их из увольнения. Вот если бы они знали – тогда бы.

 

Произведя вечернюю проверку списка оставшихся военнослужащих, в десять часов вечера, согласно уставу воинской службы, капитан объявил отбой, и пошёл готовиться к встрече отпущенных в увольнение. Маленькое, слабо освещённое помещение тамбура, что при входе в сельский клуб было местом нахождения дневального в ночное время. Здесь стояли вёдра, швабры, используемые при уборке помещения, стоял топчан, тумбочка и табурет. Капитан отправил дневального в спальное помещение, дав возможность ему хорошо выспаться вместо ночного бдения, не раздеваясь на топчане. Совершенно, разумно, посчитав, что ни к чему ему быть там. Закрыл ключом входную дверь, снял китель, разулся, и в брюках и морской тельняге, символизирующей мужество и удаль, лёг на топчан и стал ждать, думая – ну, теперь-то, уж точно ни один гад не проползёт незамеченным. Тишина, посмотрел на часы – уже двенадцать ночи, несколько минут первого, точно так, как он думал и рассчитывал. Теперь готовился к расправе – разминал кулаки, имитируя удары, как боксёр перед выходом на ринг, нокаутируя воображаемого противника, ещё ему надеть бы бескозырку по на-химовски на затылок, закусить ленты, и вперёд на окопы противника. Нет, не к добру это – с тревогой думали, видевшие в приоткрытую дверь приготовления капитана, те немногие, ещё не успевшие к этому времени заснуть.

 

Первым из увольнения возвращался Вигура, с тревогой посматривая на часы, предполагая, что постучит, дневальный откроет, и он тихонько пройдёт и нырнёт в свою постель и забудется крепким счастливым сном. Подошёл к двери – и новый поворот и что его ждёт, пока не повернёшь, не разберёшь – тихо постучал, прислушался, и что это?! Вместо дневального в дверном проёме широко расставив ноги, стоял капитан в тельняге, – что не ожидал, ну заходи дорогой, гостем будешь – предвкушая удовольствие, говорит капитан. Ошеломлённый Вигура заходит. Я, до которого часа отпускал – с издёвкой спрашивает его капитан. До двенадцати – отвечает сильно смущённый, не ожидавший его видеть Вигура. А сколько сейчас – спрашивает, показывая на часы, капитан. Половина первого – отвечает, всё больше смущаясь Вигура, едва успевая договорить, полу-чает внезапный удар в челюсть, куда-то падает, гремят вёдра, швабры, опрокинутый табурет. Встаёт, тут же ещё получает удар – скуловорот – падает, опрокидывая тумбочку, не понимая, что происходит, будто сам дьявол в образе капитана глумится над ним в преисподней. Теперь иди, ложись – командует довольный капитан. В темноте никак не найдёт свою кровать. Для продолжения диалога входит капитан, ага, тебе ещё и не спиться – говорит, и пробивает ему ещё удар в лицо – мордоворот. Виновный не раздеваясь, спешно ложится в ближай-шую, свободную постель отсутствующего в ней военнослужащего, не вернувшегося ещё из увольнения. И не шевелясь, замирает. Примерно так же, через чистилище, где орудовал кулаками капитан, отпускающий грехи, прошли ещё несколько грешников, капитан считал их и ждал остальных.

 

Окрылённый романтическими мечтами и видениями, не знавший ещё разочарований, чуть не до утренней зори проговоривший о любви, нежно попрощавшись со своею возлюбленной, возвращается из увольнения Горобец. Представлялось ему – сейчас дневальный впустит его, он полный сладострастия, упоённый мечтами, упадёт в свою постель и привидится ему сладкий сон: как его возлюбленная своим загадочным обещающим взглядом манит его в свои жаркие объятия. Он же, как за синей птицей, птицей счастья завтрашнего дня, выбравшей его и только его, утративший от радости и счастья рассудок, следует за ней озарённой не земным, поднебесным светом, там, где все мечты становятся явью, обретая силу высоты. И будет достаточно ему остатка ночи, чтобы выспаться и набраться новых сил, а впереди вечная жизнь, высший благодетель, по канонам которого устроено всё на свете. Подошёл к двери – и, что же ждёт добра молодца, там на другой стороне, не изведано – постучал, а перед ним явился он, капитан в тельняге, своим явлением вернул его на грешную землю. От неожиданности, возникшего перед ним, непонятно почему, видения в облике капитана, в голове всё перепуталось, хоть крестись – не наваждение ли это бесовское. Заходи – скомандовал капитан замешкавшемуся Горобцу, орудовавший уже в автоматиче-ском режиме, пропуская каждого грешника через чистилище. Я до каких отпускал – спрашивает, до двенадцати – робко отвечает не совсем ещё пришедший в себя, не ожидавший видеть его Горобец. А сейчас сколько – показывает на часы капитан, три часа ночи – робко отвечает провинившийся, и внезапно, так же, как и все до него, получает зубодробительный удар в челюсть, падает, как подрубленное под корень дерево. Души прекрасные порывы одним ударом капитан срубает прямо на корню, и вновь гремят ведра, швабры, опрокинутый табурет, возвращаемые всякий раз капитаном на прежнее место, после прохождения здесь очередного грешника получающего искупительный удар, как пропуск в новую безгрешную жизнь. Кое как, придерживаясь за стенку, поверженный им супротивец встаёт. Удовлетворённый ударом капитан командует далее – иди спать, шаткой походкой проходит дальше в помещение, пытается в темноте отыскать свою кровать. Обнаруживает, что она занята, плохо соображает после нанесённого удара в голову; в досаде, толкает за плечо спящего в его кровати, и шепчет ему – зёма, это моя постель, иди, ложись в свою. Возвращается капитан, ага, и тебе ещё не спиться, и наносит ему ещё один сокрушительный, искросыпительный удар в лицо, да так, что помутился у Горобца рассудок, упал в первую попавшую свободную кровать, укрылся с головой одеялом и в страхе замер. В голове шумело, звенело, гудело, всё померкло и окрасилось в другие тёмные, мрачные цвета, от радужного сиянья счастья не осталось и следа. Кулаки капитана вышибли из неё все порывы и устремления к высокому и важному. Обретающему, там в поднебесье, силу высоты. Убедившись, что Горобец повержен и сломлен, так же, как и все другие до него, капитан в тельняге пошёл ожидать ещё несколько оставшихся человек не прошедших чистилище, был очень доволен своей ночной работой, принёсшей ему большое моральное удовлетворение.

 

Уже засыпая, Горобец слышал, как кто-то вошел, короткий разговор, и всё тот же сокрушительный удар, падение сопровождаемое грохотом инвентаря. Протекает это всё, в той же неизменной последовательности согласно устоявшемуся алгоритму этого действия. У кровати виновный получает всё тот же, как и все до него добавочный, как пожелание спокойной ночи, успокоительный удар в голову или в челюсть и всё стихает в ночи. Капитан расправился ещё с одним нарушителем. От всего пережитого за ночь, уже поутру, снился ему сон, очень страшный сон. Нет, вовсе не то, что девушка больше не любит его, а то, что, будто распоряжением свыше удвоили норму выработки, и не справляющихся с ней военнослужащих, капитан в тельняге, весь забрызганный кровью, обливаясь потом, широко размахиваясь для усиления удара, с большим остервенением порол кнутом очередного провинившегося. И яростно кричал – я научу вас работать мерзавцы. Истязаемые им бедолаги, стонали, вопили, и молили о пощаде.

 

Прапорщик Заброда, ему как всегда, ни что происходящее на этой Земле не мешает спокойно пить, спать и кушать. Он будто ничего другого и не желавший, с видом полного безразличия к происходящему. Вроде, как, это обычная служебная рутина, подносил вёдрами воду. И молча, с выражением полной ангельской невинности на лице, окатывал ею, окровавленные спины провинившихся военнослужащих, никак не справлявшихся с дневной нормой выработки, на работах по уборке винограда. Тех, кто не мог встать, после порки, поднимали и относили в казарму, либо в санчасть, если жертва была запорота до потери сознания. Видит он, как наяву, измождённое, сильно осунувшееся от страданий лицо своего приятеля и сослуживца Вигуры, его тяжело дышавшего, с окровавленной спиной проволокли мимо него. От страха сердце сжималось, перехватывало дыхание, мутился рассудок. В стороне от происходящего стоял Погребной, тоже его сослуживец, как-то едко, надменно улыбался, каким-то непостижимым образом в числе немногих, он выполнял нормы, и поэтому этот счастливец не имел взысканий и таких жестоких наказаний. – К порке готовили следующего, уже обнажили спину, но до него очередь не успела дойти, проснулся от ставшего привычным, громкого крика дневального, на этот раз капитана – подъём! Была какая-то тревога, пустота и безразличие до всего, капитан сломал все думы о былом, болела голова, мутило.

 

Хорошо поставленный удар капитана беспощадно, наповал, разил и валил наземь нарушителей воинской дисциплины, крушил и обращал в прах все их надежды и мечты.

 

А пока, незадолго до подъёма, на подходе был Погребной. Подходя к двери – ах кабы бывать вам здесь, не возрадуетесь – и слышит он голос капитана, расправляющегося с кем-то, вошедшим туда перед ним. Расправа сопровождалась всё тем же, грохотом вёдер, швабр, опрокинутых тумбочки и табурета. Он всё понял, что его ожидает, если он сейчас постучит и войдёт в эту дверь, и он, как наиболее смышлёный, решил не входить в неё.

 

Капитан, лёжа на топчане, поглядывал на часы, уже без пяти шесть, скоро подъём. Он считал тщательно, нанося удары, но одного человека нет. Он не знал, почему и кого нет по фамилии. Удержать в памяти всех по фамилии оказалось ему не под силу, к утру не спавший ночь и от довольно напряжённой работы кулаками, внимание было уже рассеянным, не сосредоточенным, да он и не старался, был уверен, что никто не пройдёт мимо не получив сокрушительного удара в голову или челюсть. Поэтому ему и в голову не пришло брать с собой проверочный список, чтобы в нём помечать тех, прошедших его чистилище. Казалось, ни к чему так усложнять это занятие. Ничего, на утреннем разводе выяснится, кого нет – не сомневаясь, успокаивал он себя, предполагая, что этот, пока неизвестный грешник, временно потерявший рассудок от любви, находится всё ещё в жарких объятиях своей возлюбленной. Бывает и такое думалось ему. Ну, уж этому-то грешнику, тогда нужно будет кару подобрать по жёстче, нежели тем, прошедшим уже чистилище.

 

Прошёл утренний подъём, когда выходили все на улицу, чтобы проследовать в столовую на завтрак, Погребной тихо и незаметно присоединился ко всей массе военнослужащих, ожидавший этого момента в зарослях кустарника, обильно произраставшего на территории села. Затем, как обычно, перед выходом на работу был утренний развод, капитан проверял по списку личный состав, все, до одного, были на месте, стояли в строю. Как же так, не верил своим глазам капитан, ведь не мог же он ошибиться, считал тщательно, да и никто не мог пройти мимо не замеченным, не оборотень же он, в конце концов. Не духом же бестелесным он прошёл мимо него, воспитанный и взращённый в духе атеизма и материализма, в такую чушь он не верил вовсе и отметал её прочь из своего сознания. В темноте не различал, кого молотил и отпускал спать – просто считал, отмечал каждого в уме только номерным знаком, так было проще, излишне не напрягать память ещё и фамилиями грешников. И, в итоге не совпало количество уходивших в увольнение, они были помечены в списке, и количество пришедших из увольнения. Как же так, озадачивался капитан. Уж не сам ли сатана тешится над ним, сбивая его со счёта, путая числа в голове, не допуская возможность и такой не материалистической версии, анализировал далее – после каждого прошедшего чистилище он закрывал дверь на ключ. И каждому по стуку открывал её, и что же из того, а равенства ушедших и пришедших нет. Проверка списка на утреннем разводе, отсутствующих не обнаружила, что за чертовщина, неужели кто-то избежал искупительного удара, да нет, этого не могло быть. А может всё же, прополз какой-нибудь гад незамеченным – досадовал капитан. Ему так и не при-ходило в голову, что кто-то, особо одарённый мог просто не войти в неё, а потом присоединиться после подъёма на территории села ко всем. Его внимание было сосредоточено на том чтобы, каждому нанести удар, получить удовлетворение от каждого нанесенного удара. И казалось ему, в который раз, перебирая мысленно, всё, что происходило этой ночью, он приходил к выводу, что ни один супротивец не мог пройти мимо двери, не получив удара в челюсть или голову. Погребной сумел обмануть сложившиеся не в его пользу обстоятельства, и таким образом, уйти от сокрушительного удара капитана. Точно так, как колобок ушёл от съедения его медведем или волком в известной сказке. Сия чаша миновала его.

 

Целый день, до следующего утреннего развода капитана нигде не видели. Всю ночь работал, орудуя кулаками, проводил воспитательную работу по исправлению душ заблудших грешников, по восстановлению дисциплины и порядка вверенном ему подразделении, теперь заслуженно отдыхал, получив глубокое моральное удовлетворение, вернул героическими усилиями, сбившихся было по навету сатаны грешников на праведный путь. А то, что всё как-то, не так гладко, не без задоринки вышло, прокручивая повторно ситуацию в голове, решил, что считал, считал, да так увлекся ударами в голову и челюсть, что сбился со счёта и просто-напросто просчитался. Но, слишком долго не томил себя этими размышлениями

 

После происходящего той ночью, сокрушительного воспитательного процесса, поставившего на путь исправления грешников, то, на всё время уборочной, у многих военнослужащих поубавилось желания пойти в увольнение в следующие воскресные дни, не говоря уже о самовольных отлучках. Далее жили и работали без приключений и нарушений, отработав на уборке винограда месяца полтора, разъехались затем по своим воинским частям с доброй памятью о так затейливо проведённом вместе времени.