Признание.

Мы дружили с ней с третьего класса. Она приезжала в деревню на лето. Не скажу, чтобы я ждал этого, жизнь и так была прекрасна и удивительна. Но как только я узнавал, что Галя Макарова приехала, я тут же появлялся на брёвнышках напротив их дома, строгая какую-нибудь палочку. И она выходила. К нам сразу же подбегали её подружки и мои друзья, и мы, радуясь и восторгаясь, бежали куда-нибудь за деревню.

Полненькая, чёрненькая, с тяжёлой косой на спине и в близоруких очках, всегда аккуратно одетая, она была для меня, как из другого мира, вызывала интерес, притягивала.

Нестрогая баба Груня отпускала её и после ужина. И мы сидели с ней на завалинке уже вдвоём, и всё чаще - молча. Случайно коснувшись локтем или плечом друг друга, мы замирали, боясь потерять сладкое и какое-то щемящее чувство.

Так прошли три или четыре года, мы подрастали, и вместе с нами подрастали наши чувства. К седьмому классу мы уже искали поводов для встречи, и были рады увидеть друг друга хотя бы издали мельком.

Тем летом я помогал папе крыть крышу железом на колхозном клубе. Галя всё как-то вроде по делу и частенько была вблизи клуба. Подходили последние дни августа, ей надо ехать домой - ждёт школа, и она отважилась к концу дня прийти ко мне на работу. Мы бродили с ней по закоулкам недостроенного ещё, в щепах и чурках, деревянного клуба, и молчали, зная о чём. На глаза попалась гладкая дощечка, я подметил, что на ней можно хорошо писать, и зачем-то добавил, что «только надо писать правду>. Она согласно кивнула. Вспомнив, что я забыл на крыше молотки, я отлучился. Когда я вернулся, мы сказали друг другу «до свидания», и Галя показала мне ту дощечку, прикрытую другой дощечкой, сказав, чтобы я прочитал не раньше, чем через час. Я пообещал. Она торопливо ушла, а я стал честно выдерживать время. В 17-30, когда она уже плыла на пароходике в свой город, я поднял дощечки. На одной из них гвоздем было процарапано: «Я люблю тебя, это правда».