Для среднего и старшего возраста.

 

Осторожно, чтоб не стукнула, прикрыла Малика за собой калитку и торопливо зашагала вдоль высокого забора. Скрип-скрип – предательски хрустят по свежему снегу расшитые бисером унты. Оглянулась – не видел ли кто? Но кто увидит – темно ещё и нет на улице никого. Лишь машины – кони железные, к которым Малика так и не привыкла, изредка заставят зажмуриться от света фар.

Нижнеудинск – громадный город! Дома высоченные, как утёсы на Уде, и в два, а то и в четыре этажа. Как только люди живут друг у друга на головах? И столько улиц, заблудиться – раз плюнуть. Но Малика знает дорогу, идёт, по сторонам не глядя. Только на площади встала у ёлки, задрала голову – чуть шапку из оленьего меха не потеряла. Бабушка говорит, неправильно люди поступают – дерево заради баловства губят, да прощения у духов не испрашивая. Зато дивно как! Сверкает лесная красавица разноцветными огнями, а на самой верхотушке звезда пятиконечная костром ярким полыхает. Как в Кремле – Малика на картинке в букваре видала.

Вот и автостанция. Автобусы пузатые в морозный воздух дым смрадный пускают. Морщится Малика, шевелит губами – читает таблички. Ищет, где «Порог» написано. Пшикнула дверь и открылась.

– Ты до Порога? Одна? – удивляется водитель.

– Заходи, не выпускай тепло, чай не май месяц! – напирает сзади толстая тётка с двумя сумками.

– Шестнадцать копеек, – водитель требовательно протягивает раскрытую ладонь.

Малика растерялась – не привыкла ещё, что за всё платить надо. Молчит насупясь. Чуть не плачет. Тётка пыхтит и нетерпеливо подталкивает пузом.

– Ладно, проходи, я оплачу, – говорит она вдруг потеплевшим голосом.

– Спасибо! – тихо пищит Малика.

– Куда едешь-то? – тётка плюхается на соседнее сидение.

– Домой.

– А я в гости. С подарками! – и похлопывает по раздутым баулам.

Хорошо, нелюбопытная соседка оказалась, обняла мешок, голову приложила да посапывает. Автобус выехал из города и не торопясь покатил по неровной заснеженной дороге.

«Почему они меня не забрали? – думает Малика и в окно смотрит, только не видно ничего, кроме морозных кружавчатых узоров. – Обещали же». Завтра Новый год, и в интернате детей-то нет почти, только те остались, кто настоящие сироты, совсем без родителей. Им-то просто некуда деваться, но Малика же не сирота. У неё мама с папой есть и бабушка. И две сестры ещё. И дом…

Теперь дом ближе. Выйдя на конечной, смотрит Малика на чуть порозовевшие заснеженные вершины. «На вертолёте мигом долетели, но пешком-то подольше будет, – прикидывает, – но ничего, ноги у меня быстрые – к вечеру небось доберусь! Жаль только, дорогу не спросишь, потому что нет её, дороги. Зато есть река Уда. Одна и та же, что здесь, что около дома».

Девочка решительно спускается на лёд и поворачивает налево – вверх по течению. А идти и впрямь не трудно – колёса машин укатали снег, ледовая дорога, ровная и твёрдая, с каждым шагом уверенно приближает к дому. Вот и солнышко появилось! Радуется Малика, пританцовывает, песенки напевает. И мороз не страшен – не одолеть ему тёплую оленью шубу-кожан с мехом вовнутрь, подвязанную длиннющим красным шёлковым поясом, что папа аж из самого Кызыла привёз. И рукавицы тоже из оленьей шкуры, потому что из оленного народа Малика.

А река здесь широкая, не то что в верховьях. Сверкает снег на солнце, слепит глаза, но не привыкать Малике, головой во все стороны крутит, прищурилась, красотой любуется, что в сто раз любой ёлки краше. А тихо-то как! Остановилась. На обрывистом берегу громадные тополя. Никогда раньше таких не видела! Ветки разлапистые, кривые да узловатые, что руки мозолистые, а стволы, как трубы у котельной. Снова чуть шапку не потеряла Малика, удивляется – да было бы в таком тополе дупло, можно было бы всей семьёй разместиться! А уж духу дерева и вовсе простор.

Прислушалась: лес, хоть и зимний, а не мёртвый. Вот стрельнула где-то берёза, не выдержав холода, вот сорока затрещала, дятел затюкал, да быстро-быстро, как швейная машинка в классе домоводства. А вот вертолёт зарокотал и пронёсся над самым гребнем, стряхнув снег с верхушек сосен и белок пугая да сон бурундуков лесных тревожа. Проводила его взглядом Малика. В горы летит, домой кого-то везёт. Кому-то везёт…

Солнце светит, да не греет, пар изо рта клубится, ресницы инеем опушились, точно мишурой новогодней увешаны. Дрогнул вдруг лёд под ногами, хоть и толстый, а затрещал, прогибаясь под тяжестью многотонной машины, что с шумом появилась из-за поворота реки. Отошла Малика в сторонку, стоит по колено в снегу, железную рычащую громадину пропускает. Но чихнули тормоза, и встала машина напротив.

– Куда путь держишь, Снегурочка? – улыбается в окно усатый водитель.

– Домой, – Малика тоже улыбается, потому что видит, знает – хороший это человек.

– Уж не в Алыгджер ли? Садись, подвезу!

Кабина высоко. Да одно колесо с Малику ростом, не забраться ей на нижнюю ступеньку. Дверь открывается, и сильная рука поднимает девочку за пояс. Шофёр в тельняшке с длинными рукавами. Дёрнул рычаг, нажал педаль – поехала машина. Над стеклом картинки висят – несколько парней, обнявшись, в таких же тельняшках и беретах голубых, девушка красивая светловолосая и бог с грустными глазами, который, бабушка говорит, для русских как Бурхан. Жарко здесь! Вмиг закапали ресницы, щёки стали мокрыми, будто от слёз. Сняла рукавицы и шапку Малика, выпустила тугую чёрную косу.

– Оттаяла, Снегурочка? – опять смеётся водитель. – Меня Лёшей зовут. А тебя?

– Малика.

– Да ты, никак, тофаларка? – внимательно всматривается в лицо пассажирки.

– Ага, – кивает Малика.

– А сколько ж тебе лет?

– Семь.

– И не страшно одной путешествовать?

– Не-а, – мотает головой Малика, стряхивая со щёк последние капли талой воды.

А сама недоумевает: чего бояться-то? Ежели с чистой душой человек в тайгу придёт, то не обидит тайга, накормит и защиту даст, а вот когда с дурными помыслами вступишь, тогда уж не ожидай милости от духа гор Даг-Эзи.

– А вроде мало вашего народа осталось, человек пятьсот. Правда? – любопытствует Лёша.

– Да не, не мало, – прикидывает Малика, – двенадцать родов целых! А у вас сколько родов?

– Хм… не знаю, – теряется водитель, а пассажирка удивляется про себя: как это можно – не знать, сколько родов у твоего народа?

Вот вроде ровная дорога ледовая, а не спешит грузовик – опасно. То там, то здесь полынья открытая парит, значит, объехать её надо осторожно, а иной раз и напрямик по воде можно, если мелко и камни видно. А река Уда извилистая, что змея ползучая. Бывает, такие петли крутит, обходя утёсы гранитные, что напрямки через горку и пешком быстрее машины добраться можно. А потом вдруг расступятся стенки ущелья, разойдутся в разные стороны, и разбежится река по долине широкой, огибая острова многочисленные, зарослями облепихи да малины дикой поросшие.

– А правду говорят, что тофалары до сих пор в юртах живут? – продолжает интересоваться водитель.

– Не в юртах, а в чумах, – обижается Малика, – и не все, а некоторые. А чего не жить? В чуме хорошо! Тепло и светло от очага, и олени рядом – только выйди наружу.

– А чем же вы там занимаетесь зимой по вечерам?

– Много чем. Работу делам. Мама с бабушкой одежду шьют, папа сети чинит или ружьё чистит. А ещё сказки рассказывам, песни поём, загадки загадывам.

– Ишь ты! Загадки? А ну-ка, загадай мне чего-нибудь!

– Идёт – молчит, лежит – молчит, умирает – говорит.

– И кто это?

– А ты не спрашивай, а отгадывай. Сам же загадку просил.

– Не знаю… Сдаюсь, в общем.

– Да ты что, дядя Лёша! – улыбается Малика, смешно ей, что взрослый такую простую загадку не разгадал. – Посмотри вокруг!

– Так это… снег! Ух ты! Здорово! – радуется водитель. – Давай ещё! Теперь-то точно отгадаю.

– Хотя мой брат за перевалом, но нельзя увидеться.

Думал-думал парень, затылок чесал, но снова сдался.

– Дядя Лёша! – ещё пуще веселится Малика. – В зеркало глянь! Это же глаза!

Долго ехали. Малика песни пела, что тофы «ыр» называют, да сказки «тоол» про лесных зверей рассказывала, которые от бабушки слышала, ещё когда в бедике – колыбели берестяной раскачивалась.

– Да ты артистка! – восхищался дядя Лёша, а иногда даже руль на время бросал и в ладоши хлопал, а сам рассказал, что едет на деляну бригаду лесорубов с вахты на праздники забирать. – Повезло тебе, Малика! После меня никто в ту сторону недели две не поедет.

Но вот остановилась машина – колея глубокая в боковой распадок уводит.

– До Алыгджера я тебя не довезу, – извиняется шофёр, – не проехать мне там, воды открытой ещё много, а деляна наша вон за той сопкой. Но посёлок близко – сразу за поворотом. Быстро добежишь!

– Спасибо, дядя Лёша! – надевает шапку и рукавицы Малика. – И с Новым годом!

– И тебя с Новым годом! Я не Дед Мороз, но вот, держи подарочек! – Лёша достаёт откуда-то горсть карамелек в ярких блестящих обёртках. А горсть-то такая, что в карманах у Малики все конфеты едва поместились. – И пусть настоящий Дед Мороз исполнит все твои желания!

Грузовик, взревев мотором, медленно пополз в гору, страшно раскачиваясь и задевая будкой ветки кедров.

А желание у Малики только одно – домой попасть. Но не стала она об этом Деда Мороза просить, что на ёлку в интернат приходил. Ряженый он. Видела девочка, что ненастоящий. Что обман это. А другие дети не видели – танцевали радостно да хороводы водили, пока Малика нахмурившись в углу отсиживалась.

И действительно, посёлок оказался за поворотом. Только сначала нужно пробраться меж обледенелых валунов по самой кромке воды. Река здесь бурлит и клокочет на перекатах, сердито плюётся ледяными брызгами и рычит свирепо и громко, а эхо от высоких скал отражается.

– Не гневайся, могущественный Суг-Эзи! – кланяется реке Малика и, достав карамельку из кармана, бросает её во владения духа-хозяина вод. – Прими от меня это подношение и дозволь пройти мимо.

И вроде бы меньше стала река греметь, да и брызги не так уже сильно лицо холодят. Вот и посёлок! Долина здесь широкая, ровная, а берег крутой, обрывистый. Видит издали Малика – много домов рубленых, трубы печные хвостами кошек рассерженных небо подпирают. Даже сельсовет разглядела, а на нём флаг красный и транспарант с большими белыми буквами. «С новым, 1991-м годом, товарищи оленеводы!» – по слогам прочитала. Сладко запахло дымом от сосновых дров да горько – от осиновых. Но девочка сейчас и горькому дыму рада, потому как это запах жилья, запах дома, который всё ближе и ближе. Но не здесь.

– Берегись! – раздался крик откуда-то слева, но Малика и голову повернуть не успела, как её сшибло с ног и повалило на что-то мягкое.

– Ты что тут делашь? – мягкое зашевелилось и оказалось мальчишкой лет шести со светлыми вьющимися волосами.

– Домой иду…

– А где твой дом? – мальчишка поднялся, отряхнул и нахлобучил шапку и сразу стал тофаларом – с чёрными бусинками узких глаз и высокими скулами.

– Далеко… – Малика неопределённо махнула в сторону зазубренных горных вершин.

– Далеко? Тогда возьми! – он вытащил из сугроба слетевшие лыжи. – Они всё равно мне маленькие.

– Спасибо! Но у меня ничего нет взамен… Только это, – и она достала карамельку.

– Вовка, бесов сын! – раздался женский крик с высокого берега, откуда тянулись две полоски лыжного следа. – Сколько говорила, не смей с обрыва кататься, а тебе хоть кол на башке теши!

– Ой… – Вовка втянул голову в плечи, схватил конфету и не оборачиваясь рванул к берегу.

Лыжи были широкими, подбитыми камусом. Камус – это короткий мех на ногах оленя или изюбря. Такие лыжи имеют замечательное свойство – почти совсем не катятся назад. Правда, они и вперёд-то не очень, поэтому на них не едут, а идут, переставляя ноги, словно в снегоступах. Но всё равно это гораздо легче и быстрее, чем проваливаться в рыхлый снег по колено. Малике не впервой было ходить на таких лыжах, она покрепче затянула ремешки и отправилась в дальнейший путь. Домой.

Её дом – это родной аал – стойбище. Там, где снег до середины лета лежит в тенистых распадках, где деревья низкие и чахлые, а поляны покрыты сплошным ковром из огненно-рыжих жарков. Где в синее-синее, словно дивный камень лазурит, небо смотрятся блестящие, как горный хрусталь, озёра и в тайге видимо-невидимо любимого лакомства оленей – ягеля. Где испокон веков кочевали предки Малики. И там сейчас где-то чум с папой, мамой и бабушкой, которые забыли забрать её из интерната. Но ничего, Малика сама до них доберётся! Дорогу она помнит. Кажется…

Иногда они с папой приезжали в посёлок. Последний раз, когда отправили Малику на вертолёте в интернат. Но всегда ехали из разных мест, потому что стойбище кочевало в поисках лучших пастбищ для оленей.

Идёт Малика, по сторонам оглядывается – места знакомые ищет. По дороге сорвала веточку облепихи, унизанную янтарными каплями ягод. Осторожно, чтобы не уколоться, губами по одной бусинке срывает, во рту покатает-погреет да раскусит. Сладко! Вкусно!

Тут и проголодалась. И неудивительно – солнышко-то уже высоко поднялось. Села на поваленную берёзу, достала из карманов сухари, что на батарее в комнате девочек высушила. Не просто так же сбежала, готовилась в дальний путь. Потом на живот легла – водицей из полыньи запила. Зубы от холода заломило. Сладкая водица, горная, чистая да свежая! Не то что в кране интернатском. Подкрепилась – вот и силы откуда-то взялись! Сунула карамельку в рот и дальше пошла.

Один поворот реки проходит Малика, другой, третий. Конфетки посасывает. Иногда на берег выйдет, под ноги смотрит, следы выискивает. А следов много! Вот зайцы будто в пятнашки играли – всю поляну истоптали. Вот белка с дерева на дерево скакала – и лапки отметинки оставили, и хвост. А вот тут не иначе как изюбрь-красавец прошёл – ямы в снегу глубокие и ветки у кустов помяты. Иной раз и человеческий след попадётся – две полоски от таких же лыж, как у Малики. Но не идёт она по лыжне, знает, что это охотничьи путики – тропки, вдоль которых капканы ставят да петли на зайца или кабаргу.

Только не видно того, что ищет Малика – следов перегона оленьего стада, когда широкие копыта животных целую дорогу в снегу протаптывают. Вдруг заметила в стороне дерево, ленточками разноцветными увешанное. Не поленилась, подошла ближе, потому что место это святое для тофалар. Стоит под деревом ящик специальный на ножках да с крышей, на кормушку для птиц похожий. Это стол для подношений духам местным, что в каждом дереве, птице или звере обитают, а какие и сами по себе ходят, невидимые для людей. На столе монетки мелкие насыпаны, сигареты, бусинки, камушки цветные, зажигалка даже лежит одна и ножик перочинный. Всякий путник должен почтение своё духам засвидетельствовать да что-то в дар оставить. А брать нельзя ничего – грех это большой, гнев духов можно на весь свой род наслать. Малика две карамельки на алтарь положила, пошептала что-то, поклонилась и дальше пошла.

А дальше снова открытая вода на Уде. Да такая, что не обойти по берегу – скалы тесно стремнину зажали. Один путь остался – поверху. Приходится Малике лыжи снимать и на кручу, густо ольхой поросшую, карабкаться.

Когда-то давно звери лесные пришли к Бурхану – владыке верхнего мира – жаловаться на человека. Мол, спасения нет от него никакого – с собаками своими выследит, на лошади догонит да стрелой из лука поразит. Задумался Бурхан – как зверям помочь да человека не обидеть, ведь это он, Бурхан, сам его из травы сделал. Три дня и три ночи думал. А потом созвал всех зверей и насыпал им на спины семена ольхи. «Бегите, – говорит, – во все стороны, скачите по горным кручам да речным берегам, а где вы пробежите, там заросли ольховые вырастут, вот в них-то и будете от человека прятаться». С тех пор заросли склоны горные ольхой, да так, что охотники эти места стороной обходят, а соболю да колонку в них самое раздолье прятаться.

Вспомнила Малика рассказ бабушки, когда через чащу пробиралась. Ноги в стволах путаются, ветки по лицу хлещут. Глянула вниз – под обрывом стремнина тёмная клокочет, сорвёшься – вмиг закрутит, затянет да под лёд утащит без жалости. А тут ещё камни в рост человеческий, что в незапамятные времена великаны из удальства по всему свету разбросали, путь преградили. Малика за ветки ольховые хватается, через валуны переползает. Вдруг треснула ветка да в руке осталась – сухой, ломкой оказалась, и покатилась девочка кубарем под откос. Земля-небо, земля-небо перед глазами мелькают, на самом обрыве чудом остановилась, ни жива ни мертва от страха. Смотрит в бурную воду, и кажется ей, что сам Суг-Эзи в виде огромного усатого налима оттуда выглядывает.

Но не зря же Малика духа водного конфетой задобрила! Узнал он девочку, не стал её в свои владения забирать. Развернулась она осторожно, на ноги поднялась. Стоит на маленьком уступчике, внизу река, вверху скала. Развязала пояс длинный, на одном конце узел большой намотала, размахнулась, бросила вверх, как мама учила аркан на оленя накидывать. Ведь у тофов женское это дело – оленя поймать, привести, оседлать или навьючить. И чум собрать-разобрать – тоже женское дело.

С третьего раза попал узел в развилку крепких веток. Ухватилась Малика половчее – вползла, вскарабкалась на кручу!

– Спасибо, владыка вод! – поклонилась реке, лыжи подобрала и дальше пошла, как будто ничего не случилось, как будто не висела она только что на волосок от гибели.

А места всё больше родные напоминают, да только короток зимний день – солнце-то уже за гольцы закатилось и тени густые в глубоких расщелинах залегли. Смотрит Малика – распадок, долина реки, что налево от Уды уходит, шире других и положе. Вспоминает – никак здесь дорога к стойбищу лежит. Кажется, недалеко осталось, но бабушка говорит – у последнего оленя тюк тяжёл. Устала Малика. Еле-еле лыжи переставляет. Думает – посижу немного, отдохну и дальше пойду.

Лыжи под кедром разлапистым положила, села на них, нахохлилась. Конфетку очередную в рот сунула. А ведь недаром говорят – ленивого человека мороз не боится. Начал холод пробирать, под шубу забираться, в унты просачиваться. Ёжится Малика, глубже руки в рукава шубы просовывает – левую в правый и наоборот. И вроде теплее становится, глазки сами собой закрываются. Поспать бы чуток…

Темнеет небо, тени вокруг всё гуще и гуще, веки полуприкрыла Малика, и видится ей сквозь ресницы, будто под землю она провалилась и оказалась в нижнем мире, где злые тёмные духи живут. На вид они на людей похожи, но только взглянешь сзади – все внутренности видны. А вот и сам владыка нижнего мира – Эрлик, страшный, будто чёрт, как его в книжках рисуют, усмехается зловеще, радуется, что девочку в своё логово заманил. А Малика застыла, пошевелиться боится. Даже бояться – и то страшно.

Вдруг как стукнет её что-то по затылку! Встрепенулась, глаза продрала – и пропал Эрлик со своими прислужниками, как и не было его. Только волки хвостатые завыли где-то далеко, а над головой кедровка трещит – не унимается. Пощупала Малика макушку – шишка, а ещё одна, кедровая, недалече из снега торчит. Паданка – шишка, что осенью не отвалилась и до зимы, а то и до весны висеть осталась.

Трясётся Малика – то ли от холода, то ли от страха. Ночь уже, темно, но не бывает зимой в лесу полной темноты. Звёзды, что тысячами алмазов небо близкое усеяли, от снега искристого отражаются и света достаточно дают, чтобы дорогу между кедров разглядеть. А кедровка на ветку соседнего дерева уселась и трещит всё, будто путь указывает.

Идёт Малика на зов птичий, лыжи устало переставляет, по сторонам озирается, и кажется ей, что страшные духи нижнего мира за ней из-за деревьев следят. Вон там что? Лиственница поваленная или страшная чил-бага – ведьма-оборотень притаилась, время выжидает, чтобы девочку в свой ледяной чум утащить?

Вдруг будто светлее стало. Луна полноликая из-за горы показалась. Выдохнешь – пар серебрится, щёки мороз пощипывает, а руки и ноги даже под мехом тёплым неметь начинают. Зато дорогу почти как днём видно, и Малика быстрее и быстрее ногами двигает, руками размахивает – холод прогоняет. Если надо, будет до самого утра без остановки идти, потому что знает – нельзя отдыхать, замёрзнешь. Машет луне, как старому знакомому. Помнит, что про неё бабушка рассказывала.

Когда-то давно жил один мальчик – сирота. И взяла его к себе семья, где ещё пятеро детей было. Однажды мать дала мальчику жестяное ведро и котелок и отправила вечером к ручью за водой. Но на пути чил-бага поджидала, она схватила сиротку и на луну закинула. Вознесла. С тех пор мальчик живёт на луне. Да вон он стоит, посмотрите, в одной руке жестяное ведро, в другой котелок. А под ногами труба железная, что из крыши торчит.

Обрадовалась Малика. Так вот куда её луна привела – к избушке охотничьей, что в горах Саянских зимовьём называют! Небольшая избушка – пять на шесть шагов Малики, сложена из громадных брёвен, расколотых по вдоль. Крыша берестой крыта, щели сухим ягелем проконопачены. Не пахнет дымом, не лает собака, не видно следов свежих. Нет никого в зимовье.

– Дозволь войти, обогреться, – кланяется Малика у входа – положено у хозяина спросить, но если нет его – то у духа жилища.

Внутри печка-буржуйка, камнями по бокам обложенная, столик небольшой у единственного окошка, а всё остальное – лежанка из колотых досок, ровдугой – замшей из лосиной шкуры покрытая. Пусть оконце размером всего с альбомный листок, но лунный мальчик с улицы заглядывает – хорошо всё в избушке видно. Видно, что петли ловчие да капканы по стенам развешены. Нет, не тофаларское это жилище – тофы-охотники лишь с ружьём и собакой на зверя идут, что на медведя, которого дедушкой называют, что на белку или соболя.

Улыбается Малика – куда усталость подевалась? Сама с собой разговаривает, загадки загадывает да тут же отгадки находит.

– Кто, войдя в дом, суёт голову в очаг? Вот он – торбаш! – и достала с полки над печкой сухое полешко для растопки.

– Под лавкой серый волк лежит, – пошарила под лежанкой, и действительно – топор нашла.

– Возле дома выросла гора, – вышла к поленнице, дров охапку принесла.

Тюк-тюк топориком – расщепила торбаш на лучинки, в печь горкой сложила, в середину лоскут бересты сунула. Поискала на полках, коробок нашла, чиркнула спичкой, и побежал с весёлым треском огонёк по берёзовой коре, скручивая её в спираль, и вот уже жар полыхает в брюхе у печки, только успевай дрова подбрасывать.

Всего семь лет Малике, а всё умеет, ведь она будущая хозяйка чума, с первых шагов перенимала от старших женщин опыт, как с огнём обращаться да хозяйство вести. Труба гудит, звёзды красные в небо пускает, будто мало там своих, а на полу избушки оранжевые пятнышки выплясывают, что огонь через дырки в печной дверце отбрасывает.

Вот и котелок нашёлся! Но побоялась Малика до ручья идти, снега с горкой нагребла, на печь поставила. Жарко стало! Сняла шапку, рукавички, пояс развязала, шубу распахнула. И крупа в зимовье имеется, а как же! Вдруг усталый да голодный путник зайдёт, или хозяин с трудной охоты вернётся. Для этого всегда в таёжном зимовье запасы дров и провизии должны быть.

Освоилась Малика, лампу керосиновую нашла, зажгла, у окошка снаружи, чтобы воздух чадом не портить, поставила. Сварила кашу гречневую, пусть на воде, без жира, но вкуснее, кажется, не сыщешь ничего на свете! Наелась до отвала, чай покрепче заварила. Конечно, лучше бы зелёного, плиточного, да с солью и с оленьим молоком, но что делать? Пока в интернате жила, привыкла и к чёрному. Остатки карамелек с чаем дососала, фантики горкой на столе сложила.

Ох, как спать охота! Но сначала миску да ложку за собой помыла Малика, а в котелке ещё каша осталась, пусть до утра в углу постоит. Хорошо, удобно на лежанке! Тепло. Пожалуй, печка лучше очага, не надо так часто дрова подбрасывать. И всё же грустно Малике… Сегодня Новый год, весёлое семейное торжество. И пусть бабушка говорит, что тофалары летом новый год встречают, но давно все привыкли к доброму зимнему празднику, радуются, песни поют да подарки друг другу дарят. И Дед Мороз наверняка существует. Настоящий. Если русские в него верят, значит, он такой же настоящий, как дух тайги. И такой же могущественный. А сегодня, в эту ночь, сила его полностью раскрывается. Нужно желание загадать. Самое-самое искреннее и сокровенное. И тогда приедет он на санях и…

«Отвези меня домой. Пожалуйста!» – только и успела подумать девочка, как сон сморил её окончательно. Но не Дед Мороз приснился Малике, а бабушка. Как будто здесь она, в избушке, но вроде и в чуме одновременно. Одежда на ней шаманская из голубой оленьей замши с нашитыми полосками из белой ткани в виде рисунка скелета человеческого. Кружит бабушка на одном месте, подскакивает, в бубен колотушкой постукивает, а пришитые к одежде тесёмочки с привязанными на концах медными шариками во все стороны разлетаются, постукивают да позвякивают. Знает внучка, что бабушка делает. Камлает – с духами, значит, общается. Странные горловые звуки слышны – только такой язык духи понимают. Вдруг встала шаманка, на Малику пристально взглянула.

– Так вот она где! – и вроде злится бабушка, а улыбается. – Отец с ног сбился, я её по всем трём мирам ищу, а она спит себе и в ус не дует! И чего это ты тут делашь?

– А чего мама с папой за мной не приехали? – обижается во сне Малика.

– Так не смогли они. Братик у тебя родился. Подарочек новогодний. Роды тяжёлые были, маму на вертолёте в город повезли. А когда в интернат приехали, тебя уже и след простыл! – сказала так бабушка, вкруг себя повернулась да исчезла.

Оп! Проснулась Малика, глаза открыла. Холодно. Погас огонь, камни еле тёплые, выстудило избушку. А за окном светает уже.

Мигом печь затопила, кашу разогрела и вышла солнышко встречать. А сначала леску нашла и фантики конфетные нанизала. Гирлянду сделала и над входом повесила. Ветерок блестящие бумажки колышет, солнышко яркими лучиками играет. Красиво!

Потом веником берёзовым в избушке чисто-чисто подмела, котелок помыла, на крючок повесила, пакеты с крупами да макаронами по полочкам аккуратно расставила. Всё, теперь можно и дальше идти. Домой.

Вдруг с шумом и треском появился перед зимовьём снегоход, а на нём… сам Дед Мороз верхом восседает, шуба красная, шапка и рукавицы тоже, да и нос, что в бороде густой прячется, такого же цвета. Кстати, снегоход тоже красный.

Остановился конь железный, встал седок во весь свой Дедморозовский рост – кажется Малике, что великан это настоящий, руку протянет – от солнца прикурить сумеет.

– Так вот что за гостья моё зимовьё навестила! – усмехается хозяин в бороду, фантики на гирлянде блестящей теребит. – Ишь ты! Красиво! Вот по ним-то я тебя и нашёл! – пригибается, в дом входит, по сторонам оглядывается, кивает одобрительно, только икает отчего-то.

– Прости меня, дедушка Мороз, не знала я, что это твоя избушка, – кланяется Малика.

– Хе! – смеётся Дед и снимает бороду. – Так-то я егерь дядя Саша, это только сегодня в посёлке всю ночь, ик, дедморозил, а под утро бабка твоя и отец прибежали, уговорили ехать тебя, потеряшку, разыскивать. Так что садись, поехали! Ик!

– Куда?

– Здесь она, – это он в рацию говорит, что из-за пазухи достал, в ответ раздаётся какое-то шипение. – Ик куда? – это уже Малике. – Домой! А лыжи Вовкины потом заберу.

Здорово мчаться на снегоходе, держась за пояс Деда Мороза егеря дяди Саши! Поехали короткой дорогой через две горы, через три ручья, и вот уже показались впереди дымные хвосты от поселковых печек. «Почему назад вернулись?» – удивляется Малика, но видит, что навстречу верхом на олене отец едет.

Спрыгнул с оленя, схватил Малику в охапку, кружит, обнимает.

– Папа, как братика назовём? – одна мысль у девочки.

– А ты откель знашь? – остановился отец, удивлённо глянул на Малику.

– А мне бабушка сказала.

– Бабушка? Вон оно как… Знать, быть тебе, Малика, шаманкой!

Взял за руку и повёл по улице, а по дороге рассказал, что этой осенью очень уж тяжко стало кочевать. Малика-помощница в интернате, к старшей сестре сваты приехали, и теперь она в доме жениха живёт. Младшей сестрёнке три годика всего, бабушка старенькая, да ещё живот у мамы растёт. А в Алыгджере последним кочевникам дом обещали. Другие тофы давно уже в избах поселились, огороды завели. Вот семья в посёлок и спустилась, как снег в долине лёг.

– Ну всё, пришли! – прервал рассказ папа.

Дом добротный, в три окна, стены доской обшиты и в зелёный цвет выкрашены. Собаки за ворота выскочили, узнали Малику, крутятся вокруг, хвостами кренделя выписывают. А во дворе чум стоит.

– Бабушка твоя сказала, что только в чуме камлать может, – объясняет папа.

– Привет, соседка! – кричит Вовка из-за забора.

– Я тебе! – дядя Саша грозит ему кулаком, а свободной рукой что-то подкручивает в моторе снегохода. – Если б сразу признался про лыжи, её б ещё вечером перехватили.

– Будешь теперь в тутошнюю школу ходить, – продолжает отец, – слышал, в этом году даже букварь тофаларский придумали, детей теперь читать и писать на родном языке учат.

– А олени наши где?

– Олени на ферме. Нам теперь зарплату дают как оленеводам. А снег стает – на летнее стойбище уйдём. Мы же всё-таки тофалары – кочевники!

 

Вот и вся история, в общем-то… Прошло много лет, но Малика и сейчас живёт в таёжном посёлке, что в самом сердце Саянских гор. Работает в школе – учит детишек родному языку да сказки бабушкины рассказывает. А в свободное время иногда камлает. Братика назвали Василием, как отца и деда, он теперь заведующий педиатрическим отделением посёлка Порог. Детей лечит. А Вовка… не поверите! Не Вовка, а поселковый глава Владимир Александрович! Так-то!