Фрагмент из книги «Ведьма» Николай Углов ЛитРес, Амазон, Озон и моб.

прилож. тел.

 

Случилось это давно. Мы с братом учились в Пихтовской средней школы (я

- в восьмом классе, он - в девятом) Новосибирской области и жили на

квартире. До областного города – почти 200 километров, и до родного

села Вдовино в верховьях речки Шегарки ещё ровно 50. Летом дорог

почти не было – вода, грязь, болото и все грузы в верхние сёла Шегарки

завозили в основном по зимнику. В районном селе, коим являлась

Пихтовка, училось много ребят и девчат из десятка сёл вдоль реки, т.к.

там были только школы – семилетки. Жить на квартире вчетвером (были

ещё два парня с Пономарёвки – Муковкин и Пирогов) в тесной комнатушке

с хозяевами (муж, жена) было очень тяжко и неудобно. Никаких

письменных столов у нас не было, как сейчас у школьников (писали,

читали на корточках, спали все четверо вповалку прямо на полу на

телогрейках рядом с хозяйской койкой и т. д.). Мы с нетерпением ждали

зимних каникул, чтобы пойти в своё село и насладиться долгожданным

отдыхом. Чем ближе Новый год, тем нетерпеливее мы становились –

считали дни и часы.

Двенадцать дней отдыха!

Все решили идти пешком домой завтра – 31 декабря. Всё-таки пятьдесят

километров, да ещё трудная зимняя дорога, со всех сторон лес, ночью

идти опасно! Закончили занятия 30 декабря около двух часов дня. Идём

со школы с Костей Чадаевым. Был морозный, солнечный день. Наконец,

завтра каникулы! Все наши разговоры и мысли только о доме, о

предстоящей встрече с родителями и друзьями. И, конечно же, Костя

мечтает о встрече с Веркой Марченко, а я с Нинкой Суворовой. Всю жизнь

по-хорошему завидовал Косте и Вере, пронесшими свою детскую любовь

через всю жизнь, и ставшими впоследствии мужем и женой.

Идем, счастливые, болтаем. Вдруг Костя говорит:

- А что, Николай? Давай пойдём во Вдовино прямо сейчас? Не будем

дожидаться завтрашнего дня. Я попрошу у своих хозяев (они друзья

матери) пару хороших лыж - у них есть. И на лыжах мы быстро дойдём до

села. Идёт?

Я, не думая, согласился! Как мы ошиблись! Что мы наделали?

Так вот, забежал домой, бросил сумку с книжками и не стал даже обедать.

Крикнул Муковкину:

- Как придёт Шурка из школы, скажи, что я ушёл во Вдовино с Костей

Чадаевым!

Муковкин опешил:

- Да ты что, сдурел? Мы даже в Пономарёвку не идём на ночь, а это же

на двадцать километров ближе. А вы? Через два часа будет уже темно и

похолодает ещё больше. А дорога там во многих местах переметена.

Замёрзнуть, заблудиться хотите? И не думайте! Сколько там таких смелых

и дурных помёрзло! А волки?

Но я и слышать не хотел. Там, на выезде из Пихтовки, наверное, меня

уже ждёт с лыжами Костя. Я не могу подвести его! Кинулся из избы. На

крыльцо в одной рубахе вдогонку выскочил Муковкин – в руках полбулки

чёрного хлеба:

- На, возьми! Голодный же! Пригодится! Вспомнишь ещё меня! Хоть бы

одел что-нибудь под штаны и рубаху из старой одежды! Ведь замёрзнешь

же! Вот дурак упрямый! Куда спешишь? Ой, балда! Пропадёте!

Я схватил хлеб и спрятал его за пазуху.

Спасибо, родной товарищ! Этот хлеб спас нас! Без него, точно уж, мы бы

не дошли, окоченели. Дай Бог Муковкину долгой жизни.

 

Встретил на выезде Костю Чадаева. Он только что подошёл на лыжах. Я

быстро привязал к пимам лыжи, и мы резво пошли по накатанной дороге.

Красное солнце уже садилось за дальние ели, мороз начал крепчать.

Костя тоже не обедал, с собой захватил небольшой ломоть хлеба, который

мы сразу же съели.

Прошли Залесово – собаки долго лаяли нам вслед. Скоро же темнеет

зимой! Идём быстро, не переставая разговаривать на ходу. Мечтаем,

каждый о своём. Мне не терпится пойти за зайцами. Говорю Косте:

- Завтра же, как придём, пойду с утра в знакомые осиновые колки

ставить петли! Посмотри, здесь тоже по обеим сторонам дороги много

заячьих следов! А вон дальше, смотри, виднеются обглоданные начисто

молодые осинники. Значит, зайцев в этом году много, а я полгода не

ловил, соскучился.

Костя отвечает:

- А я зайцев никогда не ловил. Что здесь интересного? Душить бедного

зверька – это, как тебе сказать, да просто бесчеловечно! Вот и Вовка

Жигульский называет вас с Шуркой и Афонькой… душегубами.

- Да что вы понимаете? Охота на зайцев - прекрасное занятие! Азарт,

тревога, трепет, сердце аж заходится и поёт, когда видишь пойманного

зайца! У тебя, Костя, как и у Вовки, душа не охотника!

- Может быть, может быть… Но меня начинает волновать уже не охота

и заячьи следы, а … мороз. Смотри, что творится? Плохо мы оделись. Зря

мы пошли, чёрт возьми!

 

И правда, становится совсем холодно! Мороз уже явно за тридцать

градусов! Особенно стынут руки. Тонкие варежки не держат тепло. Мы

уже устали и не разговариваем. Про себя думаю:

- «Руки с палками всё время наверху. Кровь, видно, отливает от кистей

и они мёрзнут. Да и тоненькие штаны и одна рубашка. Как я, дурак, не

догадался под штаны одеть ещё другие - у меня же были запасные. Точно

также и вторую рубаху надо было одеть. А то всего: майка, рубашка и

фуфайка! Мороз пробирает до костей».

 

Дорога еле просматривается. Она, чем дальше от районного села, тем

менее накатанная. Теперь часто спотыкаемся в темноте, падаем. Ждём

друг друга, часто останавливаемся, греем за пазухой руки, потихонечку

догрызаем мёрзлый хлеб. Как он сейчас вкусен!

Наконец, пройдено тридцать километров - Пономарёвка! Долго всё - таки

мы шли до неё! Видно, уже очень поздно, т. к. ни в одной избе нет света.

Мы сейчас делаем громадную ошибку, минуя крайние избы и выходя из

Пономарёвки! Надо было остановиться и попроситься у кого-нибудь на

ночлег. Да разве мы бы на это решились! У нас даже и в мыслях нет этого!

Робость перед людьми, проклятая робость – всю жизнь эта деревенская

закваска осталась во мне! Костя такой же! Глядя на современных

молодых, самоуверенных и даже наглых людей, видишь, какая громадная

разница в наших поколениях! В той ситуации нам не хватило смелости, и

мы чуть не поплатились жизнью!

 

На кого мы теперь похожи с Костей! Вокруг головы, лица - ореол инея и

снега. Только глаза лихорадочно блестят в темноте. Фуфайка, брюки,

пимы, шапка, рукавицы – всё заскорузло и замёрзло! Два натруженных

снеговика медленно продвигаются вперёд. Только пар изо рта и тяжёлое

дыхание, да скрип лыж громко раздаётся далеко вокруг. Тучи на небе

сошли, скорее всего, после полуночи и показалась луна. Стало светлее,

дорога заметнее, чуть повеселело на душе – прошли Камышинку,

Лёнзавод. Из последних сил дотянули до Хохловки. Вдруг сзади шум – в

нашу сторону едут сани! Обрадовались – спасение! Замахали палками,

закричали изо всех сил:

– Дядька! Стой! Мы замерзаем! Подвези до Вдовино! Мы гибнем!

Лошадь чуть не сбила нас и пронеслась мимо! В санях мелькнул только

один мужик в тулупе. Он же мог взять нас, сволочь, но сделал вид, что не

заметил! Пусть Бог накажет его!

От бессилия мы повалились на снег и расплакались. Но надо идти, надо

бороться!

 

Первое время мы с Костей постоянно в испуге оглядывались на чёрный

безмолвный лес, который был рядом, по обе стороны дороги. Лишь бы не

волки! Теперь нам уже всё равно. Мы настолько устали и отупели от

голода, холода, что уже не соображаем. В голове только одна мысль:

- «Когда это кончится? Господи, помоги нам! Будет ли конец всему

этому?»

Руки давно не чувствуют холода, их не разогнёшь в мёрзлых железных

рукавицах – они «приварились» намертво! Лыжные палки устало

волочатся, механически отталкиваясь. Идём, как во сне, через Носково.

Уже забрезжил рассвет, и ранние хозяйки начали топить печи. Ровные

столбы дыма поднимаются колоннами в холодное небо. Сил уже нет, глаза

слипаются. У крайней избы около стога сена, стоящего прямо рядом с

дорогой за забором, валимся, спрятав лицо в сено и вытянув ноги с

лыжами прямо на дорогу.

 

Мы медленно замерзаем. Мороз сковал усталое, потерявшее движение и

тепло тело. Нет у нас сил. Нами овладевает апатия и равнодушие. Это

конец! Костя в последний раз шевельнулся, при бледном свете луны чётко

видно, как он открыл глаза, слабо улыбнулся и прошептал:

- Прощай, Колька! Видать, нам не жить! Чёрт с ней, такой жизнью!

И заснул. Из последних сил стараюсь не закрыть глаза, поняв, что жизнь

кончается, хочу что-то ответить Косте.

 

Вдруг ясно вижу, как из печной трубы соседней избы, которая находится

на той стороне дороги, медленно выползает большая, чёрная ведьма.

Она, как столб дыма, долго вылезает из трубы, вертит головой во все

стороны, зорко смотрит, подняв руку к глазам, как от солнца. И вдруг

качнулась, смотрит на нас! Её леденящий взгляд заставляет меня

съёжиться, мне жутко! Это никогда не забуду! Я толкаю изо всех сил

Костю и тихонько бужу:

- Проснись! Смотри, ведьма! Костя!

Он не откликается. Мне жутко, т. к. ведьма смотрит пристально и зло на

меня и… вдруг медленно поднимает обе руки и тянет их ко мне. Я

полностью просыпаюсь, визжу – плачу и тормошу изо всех сил Костю. Уже

кричу громко:

- Костя! Да проснись же! Ведьма сейчас нас обоих съест! Костя - я – я!

Он, наконец, приоткрыл глаза в ореоле инея. Глянул в сторону ведьмы,

очнулся, и тоже струхнул:

- Вижу! Не кричи и не шевелись! Может, не заметит!

Мы лежим в тени стога - лунный свет выхватывает только наши ноги с

лыжами. Ведьма смотрит непрерывно, не мигая, кровавыми глазами на

нас, и, видно, злится, т. к. зловеще открыла громадную пасть с белыми

клыками. Красно-чёрные слюни капают обратно в печную трубу. Мы

оцепенели, враз забыв холод и голод. Костя шепчет:

- Вот не ожидал такой смерти! Сейчас, сука, сожрёт целиком нас.

Только кости, как у мышки, хрустнут!

Наконец, ведьма громко рыкнула, отвела свой взгляд от нас, повернула

голову в другую сторону и оторвалась от трубы. Тихо-тихо поплыла,

полетела над селом, всё время увеличиваясь в размерах и уже не

оглядываясь на нас.

До конца своих дней не забуду эту ночь! Жуткий мертвячий свет луны,

белое безмолвие, и страшная чёрная ведьма.

 

Сознание вернулось только днём. Кто-то расталкивал нас, шумел, ахал.

Мы почти не шевелились и не приходили полностью в сознание. Помню

только, что кто-то снимал с меня лыжи и перенёс в сани, укутав тулупом.

Пришёл в себя только в родной хате. Плакала, суетилась мать, отчим

растирал самогонкой моё лицо, уши, тело, раздев донага. Мои руки

стучали по полу, свесившись с лавки, будто не мои - они совсем не

чувствовали боли.

Спас нас с Костей, оказывается, дед Лазарев, как и маму когда-то. Он вёз

почту во Вдовино. Мать, рыдая, привела в дом хирурга Дакиневича. Тот

долго осматривал меня – руки, ноги. Сказал:

- Немедленно в больницу! Обморожение сильнейшее! Постараюсь

спасти ноги. С руками хуже. Но… посмотрим.

Перевезли тот же час в больницу. Костя уже был там. У него, как и у меня

было отморожено лицо, уши, руки, ноги.

Весь январь мы провалялись в больнице – Дакиневич искусно лечил нас.

У меня с правой руки чёрными струпьями слазила кожа всех пяти пальцев

и кисти. С левой - чуть меньше. Осталась на всю жизнь памятка с той ночи

– негнущиеся полностью по два пальца на руках.

Так я и не сходил на каникулах в лес за зайцами в последний раз.

 

Проболев месяц, назад в Пихтовку поехал с другом Афонькой. Костя

наотрез отказался от школы и не поехал в Пихтовку. Та ночь, как

оказалось, окончательно сломала его, и он остановился в своём развитии.

Не стал больше учиться и после освобождения, не поехал на Кавказ, а

только переехал в Новосибирск.

Афанасий закончил семилетку во Вдовино, и дальше не стал учиться: у

матери не было сил – жили они очень бедно. Он уже работал и ехал туда

по каким-то делам (его послал председатель колхоза). Председатель

договорился с водителем огромного грузовика «Студебеккера» и нас

посадили в кабину. Эти великолепные машины появились в Новосибирске

после войны. И вот водитель одного из них приехал во Вдовино, погрузил

зерно из колхозных амбаров и повёз его мимо Пихтовки в Новосибирск.

Выехали в ночь. В кабине было просторно, тепло, интересно. Светятся

всевозможные приборы, кнопки, стрелки, лампочки – вот что значит

настоящая техника! Мы с уважением искоса посматриваем на шофёра.

Какой он умный, всё знает, такая огромная машина и подчиняется ему!

Снежная дорога быстро летела под колёса. Думаю про себя весело:

- «Вот здорово! Это тебе не та ночь, в которую мы погибали с Костей!»

 

Фары горят ярко, освещают дорогу, сугробы, кусты. Это было необычно,

красиво. Машина урчит, в кабине приятно пахнет бензином, маслом,

дымом газов и кожей сидений, тепло, мягко, светящиеся кружочки на

приборной доске подмигивают нам. Местами дорога на многие километры

вьётся как бы в тоннеле. Высота снежных бортов более полутора метров.

Раза три-четыре, как отъехали из Вдовино, в свет фар врывались зайцы.

Они бежали впереди долго-долго. Шофёр весело сигналил и давил на газ

ещё сильнее. Машину швыряло, мы хохотали от восторга и кричали от

возбуждения. Уже перед Залесово в свете фар на дороге показался

крупный серый зверь – явно не заяц! Там как раз были особенно высокие

сугробы. Шофёр закричал:

- Ого! Волк!

Машина понеслась! Расстояние быстро сокращалось! Волк бежал изо всех

сил. Несколько раз он кидался на стену сугроба, пытаясь уйти с дороги, но

в спешке срывался и падал. Это только истощало его силы. Мы замерли от

этой погони. Такое и не приснится! Было жутко. Огромная махина

настигла зверя! Он в последний момент оглянулся, мелькнул злобный

оскал его зубов. Раздался мягкий удар, визг – грузовик остановился.

Шофёр возбуждённо закричал нам:

- Не выходите! Он может быть живым!

Достал монтировку и осторожно открыл дверцу. Далеко от машины, метрах

в тридцати, лежал на дороге раздавленный волк. Шофёр принёс его в

свет фар. Мы выскочили из кабины, о чём-то говорили, долго его

рассматривали. Довольный шофёр кинул его в кузов, затянутый

брезентом.

 

Как быстро пролетело время - жаль! Вот уже Пихтовка! Шофёр

останавливает машину и вдруг хмуро требует:

- С вас по двадцать пять рублей!

Мы с Афанасием мнёмся, шуршим деньгами, шепчемся. Наконец,

протягиваем водителю по пять рублей (50 коп. по-новому). Тот заорал:

- Да вы что? Совсем меня принимаете за дурака? А ну, быстро гоните

пятьдесят рублей!

Мы в ужасе, пугаемся, краснеем, злимся, молчим. Рассвирепевший шофёр

резко трогает с места:

- Не выпущу, пока не отдадите деньги!

Пролетает Пихтовка. Мы уже выскочили за окраину. Испугались,

раскричались, расплакались:

- Дяденька! Возьми, сколько есть! Больше у нас нет ни копейки!

Протягиваем ему смятые рубли. Он сбавляет ход, пересчитывает деньги:

- Тридцать восемь рублей! Да это же не хватит на ресторан!

Ругается, останавливает машину, с матом захлопывает за нами дверцу.

Наконец-то мы освободились! Афонька зло плюёт вслед:

- Шкурник!

Я, успокаиваясь, подтверждаю:

- Да, паскудный оказался шофёр! Откуда они берутся такие? Афанасий!

А что такое ресторан?

- Да это, как столовка: они там жрут и пьянствуют с бабами.

Возвращаемся назад в Пихтовку пешком – километра четыре провёз он

мимо. Настроение от интересной поездки надолго испорчено. А встреча с

плохим человеком ранит душу. А сколько ещё будет в жизни их – злых,

завистливых, нравственно убогих?