На запад солнце повернуло, унося с собой аномальную жару. Спасительная прохлада лениво и вальяжно разбавляла густой, раскаленный воздух. Полное безветрие царило над селом. Замерли листочки на понурых ветвях деревьев. Бархатистая пыль лежала на кучерявой траве, скрывая ее изумрудную окраску.

После вынужденной, необходимой сиесты жизнь постепенно возвращался на улицы и переулки. Из крон берез и тополей, из густых кустарников сирени и вишни выпархивали птахи, весело и задорно щебеча. С речки потянулись нестройные ряды гусей и уток, спешившие по домам с желанием забить зобы вкусным кормом. Собаки всей мастей и окрасок устроили не шуточную перекличку.

А потом и сельчане стали покидать дома с работающими вентиляторами, польза от которых было совсем мало. Те лишь гоняли по комнатам горячий воздух, создавая мнимую прохладу.

Чета Ложкарь тоже вышла ко двору, на лавочке посидеть, да на улицу посмотреть. В былые времена жизнь кипела на селе, а теперь редкий прохожий был в радость, и подвергался тщательным расспросом и долгим разговорам по душам.

Но пока на улице никого не было. Евдокия Семеновна направилась в палисадник, проверить, как ее цветы выдержали очередной натиск изнуряющего пекла. Назар Матвеевич принес с собой ворох вываренных прутьев ивы, и удобно расположился на скамейке. Выкурив понюшку хорошего табака, старик собрался посвятить весь вечер любимому занятию, а именно плетению корзин и туесков.

— Ох, ну и жара, — рядом опустилась Евдокия. — Макушка лета. И ни одного дождя. Значит, зима будет студеной и снежной.

— Ха, — усмехнулся Назар, выпуская клубы ароматного дыма. — А помнится, в январе, когда снегу было мал мала меньше, ты утверждала, что лето грядущее нас дождями зальет.

— И? — Евдокия насупила брови.

— Ты уж определись, мать: либо зиму по лету определяй, либо лето по зиме. А то идешь по цепочке, и… ералаш получается.

— А! — отмахнулась Евдокия. Спорить было слишком жарко.

А Назар же напротив, поймал кураж и стал развивать свои мысли:

— Сейчас нельзя верить народным приметам, которые безотказно служили предкам многие века. Погода непредсказуема. Даже синоптики говорят, что их приборы не в состоянии точно спрогнозировать погоду на ближайший день, не говоря уж про месяц, два, полгода.

Не дождавшись ни слова в ответ, старик прервал свою тираду и принялся за изготовление очередного короба.

 

Погрузивший каждый в свои мысли, они не заметили, как к ним подошла Полина.

— Здравствуйте.

— И тебе наше с хвостиком, с начинкою, да с пряным запашком, — тут же бодро ответил Назар.

Девочка широко улыбнулась.

— Как вы поживаете? — поинтересовалась она.

И снова дед Назар не дал своей супруги и рта открыть:

— А живем мы пыльно, курим дымно; окурки есть, а выкурки нет. Так что живем – покашливаем, ходим – похрамываем. Года-то идут, и толстеют наши аптечки. Да вот в чем парадокс: как идти? Быстро пойдешь – беду нагонишь; тихо пойдешь – беда тебя нагонит. Вот и получается: страху-то много, а плакаться вроде не на что. Потому как жизнь – это не прямая дорога, а сплошное кривое бездорожье. Эдакая смесь и сладости и горести. — На одном дыхании, почти без пауз, выпалил Назар, чем привел девчонку в легкое замешательство.

В широко распахнутых глазах ее плескалось удивление, переходящее в полный восторг.

— Да угомонись ты, наконец-то! — Евдокия остудила игривое настроение мужа.

Видела, что Назар готов был уже обрушить на бедную девочку очередную порцию своего красноречия. И сказала она это вроде вполне миролюбиво и спокойно, не повышая голоса, не усиливая тональность, однако это волшебным образом подействовало. Назар замолчал и вернулся к прутьям.

— Не обращая на него внимание, Поленька, — Евдокия обратилась к девочке. — Матвей, внук наш, подарил ему сборник русских поговорок и пословиц. Теперь это его настольная книга. Читает ежедневно и еженощно. И ведь память не подводит, — в ее глазах искрилась теплота. — На любой случай у него приготовлено несколько вариантов, от серьезных до смешных.

— Классика, — поддакнул Назар.

— А как у вас дела? — поинтересовалась Евдокия Семеновна.

— Ой, — совсем по взрослому вздохнула Полина и присела на лавочку. — Папа вон из Москвы не может выехать. Зарплату задерживают, а вахта закончилась. Пришлось мамке занимать и высылать ему на дорогу. Брат из армии пишет, что никак не может привыкнуть. Постоянно получает наряды вне очереди. А тут ее поросята заболели. Короче, какая-то черная полоса наступила. Эх, жизнь! — опять тяжело вздохнула она, чем непроизвольно вызвала улыбку у стариков.

— Жизнь у всех одна, судьба у всех разная, — Назар в солидарность тоже тяжко вздохнул. — Трудно стало выживать. И только чувство юмора спасет нас. Ведь кто по жизни с улыбкой идет, тому, и судьба чаще улыбается. Да только юмор, как в прочем и все в этом мире, должен быть ко времени и в меру. И шутки должны быть безобидными. Должны предавать разговору колорит и сочность, снимая при этом напряженность и тяжесть.

На некоторое время повисла тишина. А потом Евдокия Семеновна решила сменить тему:

— Ну, а ты откуда идешь Поля в столь душный послеобеденный час?

— Из библиотеки.

— Литературный кружок?

— Да, — она кивнула на пакет с книгами. — Пишем эссе на тему «Объяснение в любви». Самое красивое, самое оригинальное, самое неожиданное. Вот, взяла почитать.

— Письмо Онегина к Татьяне? — первое, что приходит обычно на ум, озвучила Евдокия Семеновна, но была приятно удивлена.

— Нет. Клятва Демона Тамаре.

— Лермонтов?! — улыбнулась бывшая учительница. — Тоже очень красиво. — Память тут же выдала первые четыре строчки:

— Клянусь я первым днем творенья,

Клянусь его последним днем,

Клянусь позором преступленья

И вечной правды торжеством. — Да, — с грустинкой в голосе сказала она. — Умеют же некоторые так красиво признаваться.

— Изысканно и галантно, — в тон добавила Полина, и опять не по-детски вздохнула.

— А что вы удивляетесь? — подал голос старик. — Это раньше были времена. Теперь остались лишь моменты.

Полина никак не отреагировала на реплику, задумавшись об эссе.

— Хотела написать о том, как папа признался маме в любви, но, — она развела руками, — все обычно, все буднично. Не романтично, ни созерцательно.

— Не всяк красиво говорит

И привлекательно наружно.

— Да утихомиришься ты сегодня или нет? — рассердилась Евдокия Семеновна и бросила в Назара горсть семян подсолнечника. — «Перпетуум Балабола» просто.

Полина улыбнулась, вспыхнувшая идея просто озарила ее.

— А вот вы, Назар Матвеевич, наверное, как-то необыкновенно признались в любви к Евдокии Семеновне?

Старики переглянулись между собой, и через мгновенье весело рассмеялись. Полина поняла, что за этим кроется интересная история. Она сложила ручки и умоляющим голосом попросила:

— Расскажите. Ну, пожалуйста.

После некоторого раздумья, Евдокия Семеновна согласилась.

— Хорошо. Только хочу сразу тебя предупредить, что тут совсем мало романтичного и красивого.

— И пусть, — девочка приготовилась внимательно слушать.

— Мы уже тогда были женаты. Года три, а может и все четыре. Посмотрела я тогда в клубе фильм. Сейчас даже и название не помню. Тогда много индийских, итальянских и французских фильмов о любви привозили.

— Во! — возмутился Назар. — Она не помнит! А тогда мне устроила «сладкую жизнь». Хотя, что тут удивительного? Женщины ведь не объявляют войну, но воюют на всех фронтах.

Очередная горсть семечек пролетела в старика, и тот отреагировал моментально:

— Раньше была девочка – красавица, а теперь жена – бензопила.

— И что? — Полина боялась, что учительница упустит нить воспоминаний, переключится на ссору с мужем.

— Так вот, — женщина продолжила. — Там один парнишка объяснялся девушке в любви: выложил цветущими розами слова признание перед ее окнами. Красиво получилось. Знаешь, Поля, мне так завидно стало, так обидно. Вот я и набросилась на Назара. Постоянно ему об этом напоминала, постоянно в упрек ставила.

— Бабий язык, куда не завались, достанет, — проворчал себе под нос Назар.

Евдокия Семеновна даже бровью не повяла, полностью погрузившись в то далекое время.

— И вот однажды, проснувшись ранним утром, едва открыв глаза…, я увидела признание от Назара.

— Какое? — с нетерпением спросила Полина, не давая паузе возможность затянуться.

— Ядовито-красной краской на белоснежном фоне он написал «Я люблю тебя». И где написал-то! На потолке!!! Прямо над кроватью, — счастливая улыбка играла на ее губах, а глаза излучали добрый, дивный свет.

И Назар Матвеевич посмотрел на супругу с не угасшей за сорок с лишним лет нежной любовью.