Слякоть под ногами,

Слякоть на душе…

Ты ушла, рогами

Наградив. Туше!

 

Склизко и сопливо

В этом мире мне.

Я уйду красиво -

Чтобы на коне!

 

Я не буду плакать,

Просто вниз шагну...

Чтоб добавить слякоть

В мир ещё одну.

 

Но я передумал. Точнее, меня отговорили. И как вы думаете, кто?

Ангел. Обычный ангел, с крылышками. Как на картинках. Он мне говорит:

– Не надо.

А я ему говорю:

– Почему?

– Ну хотя бы ради меня, – говорит ангел.

Тут мне смешно стало:

– И чего это я ради мифического плода своего больного воображения должен отказываться от задуманного?

– Ну… – ангел сделал страдальческое лицо, а оно у него и так было похоже на лицо соседкиной бабы Веры внучки, которое всегда страдальческое, – а мне выговор сделают, скажут, не уследил. А я следил!

– Следил бы – не допустил бы, чтобы я с ней познакомился.

– Так я пытался! Помнишь, троллейбус ещё тогда сломался, когда ты на первое свидание ехал с цветами? И телефон у тебя резко сел. И вообще…

– Что вообще?

– Повспоминать, так много чего выплывет. Вы же часто ссорились?

– Хочешь сказать – твоя работа?

– А то! – ангел самодовольно усмехнулся.

– Конечно, ты сейчас себе всё что угодно приписать можешь.

– Ну пожалуйста… – вылитая бабы Верина внучка, когда чего-нибудь клянчить приходит, – а то меня понизят. А я почти отработал свой уровень.

– Типа, завтра должны дать майора и вдруг обратно в лейтенанты?

– Ну… вроде того. Только в рядовые.

– Не-а, – я занёс ногу над бездной, – не убедил. Ты не существуешь, и у тебя лицо внучки.

– А если сделка? – ангел встрепенул крылами.

 

Думаю, лицо сработало. Оно обычно добивается своего – лучше дать, чего просит, только бы не видеть больше этих страданий.

Когда я спускался по пожарной лестнице, ещё появлялось несколько раз желание отпустить перила. Но внизу уже нет. Я вздохнул, поднял воротник пиджака и пошагал в дождь.

Было серо. Не темно. Темнеет летом поздно. А было так, что хотелось взять красок и плеснуть в окружающий мир. Но вместо этого проезжающая машина плеснула на меня ведро серой грязи из ближайшей лужи.

– Стоять! – заорал я машинально, хотя понятно было, что меня вряд ли кто услышит – машина аж подпрыгивала от музыки, а если бы и услышали, то по-любому бы не остановились.

Но иномарка затормозила. А потом попятилась задом, пока не оказалась рядом. Окно приоткрылось, музыка заткнулась.

– О, это ты, – сказал Обызян без особых эмоций, как если бы сказал «о, это лужа», например.

Обызян учился пару лет в параллельном классе. Он занимался борьбой, и от этого руки у него были длинные, а ноги – наоборот. Поэтому его и прозвали Обызяном. Я часто слышал, как его за глаза так называли. За глаза, потому что он занимался борьбой.

– Ты чего возле лужи торчишь? – Обызян даже вышел.

В машине он смотрелся солиднее, а сейчас оказался одного со мной роста, потому что ноги короткие. У него. Зато на груди под распахнутым воротом в кустарнике густых курчавых волос утопает нехилая златая цепь. За пять лет он успел обзавестись не только цепью и крутейшей иномаркой, но и солидным брюшком. И намечающейся лысиной. Но всё равно было в его обызьяньем взгляде нечто такое, от чего не хотелось делать что-нибудь наперекор. Но, честно, мне было как-то пофиг. После того, как ты не прыгнул с крыши и тебя окатили грязью… Вот пофиг, и всё!

– Выпить хочу! – пожалуй, я не соврал. Выпить мне хотелось больше, чем обсохнуть или повеситься.

 

– Вот, познакомьтесь! – Обызян втолкнул меня в дверь. – Это… Толя. А это моя жена.

– Ира, – кокетливо протянула руку жена Обызяна.

Меня передёрнуло. Ну почему именно Ира? В роскошной прихожей я обтекал серой грязью на цветастый ковёр и чувствовал себя соответствующе – куском дерьма на золотом блюде.

– Коля, – я чуть было не сунул руку в ответ, но увидел, что она испачкана, и проворно убрал за спину.

– Ирка, переодень гостя, а я мигом! – Обызян блеснул лысиной вниз по лестнице.

Ирка была… ну, под стать квартире. Роскошная. Худая, а сиськи прям вываливаются из как бы ненароком недозапахнутого халатика. Губы такие… как у Анжелины Джоли. Брови выщипаны, а вместо них словно углём нарисованы новые – хищно взметнувшиеся где-то высоко, где уже по-всякому их быть не должно. От этого казалось, что Ирка чем-то недовольна. И взяло меня зло, когда я вышел из ванной в махровом обызяновском халате.

– Давай трахнемся! – бросил я с брезгливостью ко всему женскому полу в это ухоженное недовольное лицо.

– А успеем?

В общем, мы почти успели. Наполовину. То есть, кто-то из нас двоих успел, а кто-то нет. И этот кто-то – не я. В смысле, успел. Потому что дырка у Ирки была жадная и скользкая. И широкая. Она (Ирка, конечно) стонала и завывала, а я неудобно опирался одной рукой на спинку дивана и всё ждал, что вот-вот раздастся дверной звонок. И он раздался.

Ирка змеёй выскользнула из-под меня, облизнула губы (мне даже показалось, что у неё язык раздвоенный, хотя нет, это пирсинг блеснул), подтянула стринги, запахнула халатик и, как была раскрасневшаяся, шмыгнула в прихожую. Я сел нога на ногу, чтобы не видно было.

– Вы чё, трахались, что ли? – заржал Обызян и вывалил на стол содержимое двух пакетов.

– Ну ты скажешь тоже, Серёжа! – Ирка ещё больше покраснела, и это выглядело, будто праведное возмущение.

«О! Так он Серёжа!» – подумал я, а сказал другое.

– Да, – сказал я.

Обызян-Серёжа глянул на меня и снова заржал. Ирка нервно подхихикивала и разбирала продукты.

Странно, но хозяин захмелел быстро. Буквально после третьего громкого «За встречу!» глазки Обызяна посоловели и принялись медленно моргать. У меня же, как назло, даже стёклышки не запотели… Я всё наяривал деликатесы и прихлёбывал Хеннесси уже без тостов, а Ирка почти не таясь прижималась ко мне горячим бедром. И вдруг я представил, что моя Ирка, когда была ещё моей, вот так вот бесстыдно жалась к кому-то и кряхтела и извивалась в похоти, пока я был в ночную… И меня замутило. Реально замутило. Я выскочил из-за стола и рванул поделиться изысканным угощением с унитазом.

– Эт чё же… – Обызян пошатывался в прихожей, – коньяк палёный, чё ли?..

– Зря ты такси не вызвал, – как бы беспокоилась Ирка.

– Да какое такси, мне тут шагать два квартала!

– Ну, бывай! – сунул волосатую руку Обызян и убрёл.

– Запиши телефон, – обжёг ухо Иркин шёпот, – приходи, когда он на работе будет. Ты так долго не кончаешь!

Вот именно… когда он на работе… Захотелось вмазать этой твари с разворота. Да так, чтоб по стенке стекла. Чтоб силикон из сисек выскочил. Но вместо этого я достал телефон и послушно записал девять цифр. «Ирка, – написал, подумал и, чтобы не перепутать, добавил: – жена Обызяна».

– Абазяна, – она заглядывала через плечо.

– Что? – не понял я.

– Абазяна. Так пишется Серёжина фамилия.

 

Разверзшиеся небесные хляби казались неисчерпаемыми. Было уже темно и не всегда видно лужи. Но моей недовысохшей одежде было поровну. Пройду уж как-нибудь два квартала. Но прошёл полтора.

Из узкого проезда между детской площадкой и трансформаторной будкой по глазам долбанули фары.

– И куда это мы такие весёлые? – вопросил тенорок из света.

– Домой, – я щурился, силясь рассмотреть говорившего.

– Сегодня твой дом будет казённым, дружище, – из света вышла тень и положила руку мне на плечо. Ещё две светотени с автоматами и в бронежилетах, делавших их похожими на черепашек-нидзя, встали по сторонам.

В общем-то, злобы у меня не было. Обидно, конечно, что два шага не дошёл и что придётся ночевать в обезъяннике. Даже не обидно… досадно. Но квартира матери, куда я спешил, уже успела стать мне чужой, а хата, что снимал я с Иркой… да-а… Никто не ждёт меня там, да и мне порог противно переступить, даже вещи забрать до сих пор не могу.

– Отлично! – интересно, сильно ли от меня несёт перегаром. – Поехали! Мне как раз по пути.

И вдруг всё зашаталось, а земля встала дыбом. При этом лужа не вылилась – так и осталась вокруг моего лица.

– Вставай, ты чё! – сказал ангел. – Хрен с ним, пусть понизят, но ещё одного Джона Кендрика* я не вынесу…

– Серёга, он, кажись, не дышит, – один из автоматчиков вытащил меня за ноги из лужи и наклонился, при этом каска сползла ему на глаза, а автомат свалился с плеча и небольно ударил меня магазином по позвоночнику.

– Какой я тебе Серёга! – возмутился Серёга. – Как не дышит?

С минуту тени кружились каруселью, шлёпая берцами по лужам и по очереди приседая над моим распростёртым телом.

– Товарищ старший лейтенант, – обратился к Серёге второй автоматчик, – по всей видимости, задержанный захлебнулся в луже. Необходимо сделать искусственное дыхание.

– «По всей видимости», – передразнил лейтенант, – самый умный, что ли? Ну так делай!

– Но ведь вы отвечаете за задержанных.

Ангел печально поник крыльями и красноречиво постучал по тому месту, где у людей обычно нацеплены часы.

– Да бросим его, и тикать! – встрял первый автоматчик.

– Я те брошу! – дверца по-уазиковски безжалостно хлопнула, и на свет появился грузный дядька. – Серёга, посторонись.

Дядька кряхтя опустился на колени, одутловатое лицо с отвисшими щеками приблизилось, прокуренные усы щёкотно коснулись моих губ. Мне так показалось, что должно быть щекотно. А дядька зажал мне пальцами нос и дунул со всей дури в рот. Надсадно закашлялся, отдышался и приноровился повторить процедуру. И тут я почувствовал. И шершавые пальцы, и табачный воздух в лёгких, и капли на лице. И ещё одна сорвалась с дядькиного носа и угодила мне прямо в глаз. Всё расплылось, я проморгался и увидел близко-близко редкие жёлто-коричневые зубы под седой щёткой усов, и тут же меня перегнуло пополам, я закашлялся, вода хлынула на родину, а за ней остатки Хеннесси, который «не подействовал».

– Давай-давай, дыши, хлопец, дыши! – дядька ободряюще похлопывал по спине, а я замёрз, но трясся не от холода.

 

– Это точно твой подъезд?

И мне показалось, что это уже было когда-то давно, когда я вернулся из пионерского лагеря, а мать забухала и не встретила меня, а я от страха забыл адрес и плакал, а дядька с такими же усами долго выспрашивал, что находится рядом с моим домом, а потом посадил в машину, привёз сюда и вот точно так же, обернувшись с водительского сиденья, спрашивал: «Это точно твой подъезд?»

Но тогда мимо проходила соседкина тёти Верина дочка, она сделала жалостливое лицо, обняла меня за плечи и увела к себе, подождать, пока мать проснётся и откроет. А сейчас по бокам сидели черепашки-нидзя, и я, похоже, промочил сидение.

– Ты в следующий раз осторожнее, – обернулся Серёга, – лучше такси возьми.

Самый умный автоматчик вышел из машины, давая дорогу, а потом пожал мне руку и сказал:

– Берегите себя!

Почему-то незапертый подъезд встретил меня шариками. Они были привязаны к перилам через каждый метр. На стене красовалась весёлая надпись: «Тили-тили-тесто, здесь живёт невеста», а под ногами хрустели конфетти и не успевшие попасть в карманы детворы монетки.

Вот и четвёртый этаж – здесь дорожка из конфетти заканчивалась. Интересно, кого это растащило замуж выйти? Тут вроде не было невест на выданье.

За коричневой китайской железной дверью без номера орал телевизор. Похоже, мать опять уснула на диване. Значит, звонить бесполезно. Чёрт, где же эти ключи? Потерял, что ли?

Вдруг дверь распахнулась и на пороге возник толстый мужик с незажженной сигаретой во рту.

– Ты кто? – он пьяненько покачивался.

– А где мать? – я опешил.

– Тогда заходи, – толстяк с трудом втянул живот и освободил проход.

Не успев удивиться странной логике, я удивился другому. Куда девалась вся мебель? Три накрытых стола вытянулись посередине зала. Накрыты они были некогда белыми, а теперь испачканными остатками салатов скатертями. Несмотря на то, что закуски практически не осталось, столы всё ещё ломились. От водки.

– Смелее! – от мощного толчка я вылетел на середину. – Штрафную гостю! Штрафную!

На меня уставилось штук пятьдесят глаз. Может, меньше, потому что некоторые уже были закрыты. Например, жених во главе стола откровенно храпел, развалившись на стуле и выкатив живот. Зато его жирная невеста пучила на меня зенки, как будто у неё Базедова болезнь. Кстати, отличительной чертой всех сидящих за столами был избыточный вес. Прям шоу толстяков какое-то. Иногда бывают люди, которым идёт полнота, делает их милыми и добродушными. Здесь таких не было. На всех, молодых и старых, женщин или мужчин, неприятно было смотреть. Вот этот, с краю, вообще будто беременный, дрыхнет, положив голову на необъятное пузо.

Я понял, что всё-таки ошибся подъездом. Но, чёрт, я уже второй раз умудрился протрезветь, а зубы всё ещё стучали от холода, и толстяк сзади намертво закупорил собой выход. А, ладно! И я протиснулся мимо беременного. Тот поднял голову и обвёл всех мутным взглядом. Оказалось, что на коленях у него аккордеон, а не живот. Или баян, я не особо-то силён в сольфеджио.

Я устроился на свободном стуле и тут же получил полный до краёв гранёный стакан. Пошарив взглядом по объедкам, не нашёл, чем закусить, зажмурился и большими глотками опустошил посудину. Дыхание перехватило, слёзы навернулись, желудок замер от ужаса.

Беременный аккордеоном вдруг раздул меха своего инструмента и грянул неожиданно густым баритоном:

– Кто родился в январе, вставай, вставай, вставай!

Один из гостей вяло привстал, очевидно, далеко не в первый раз. Я родился в январе, но вставать побоялся, а только жадно дышал носом через найденную на столе горбушку чёрного хлеба.

– Кто родился в феврале…

Думаю, эта гулянка мало отличалась от тех, к которым я привык, когда учился в университете, пока меня не выгнали. Под общий гул голосов брякали вилки, стучали рюмки, под грузными телами скрипели стулья – все это я принял за звуки работающего телевизора. На этот раз меня шибануло быстро – конская доза без закуски да на старые дрожжи – и я мало что понимал, а только глупо всем улыбался и кивал на вопросы соседей.

Помню, какое-то время было хорошо, только немного смущали выпученные на меня глаза невесты. А потом помню, что безуспешно пытаюсь сомкнуть руки на её необъятной талии, а они всё соскальзывают, зато её богатырские длани прочно покоятся на моих плечах, всем весом вдавливая меня в пол, и мы неуклюже топчемся на свободном пятачке под нескончаемое «кто родился».

Следующий эпизод – я стою в ванной с расстёгнутой ширинкой, невеста на коленях передо мной умело совершает с моим органом развратные действия. Мне сверху видны выпученные на меня глаза и огромные сиськи, похожие на задницу, выглядывающие из декольте свадебного платья. Я смутно понимаю, что что-то здесь не так, но водка не даёт сосредоточиться и говорит: «Да забей!» Естество в знак молчаливого протеста неестественно вяло, но старания мастерицы оральных утех имеют успех, и в конце концов меня пронзает какая-то скомканная волна экстаза. Краткое чувство благодарности неизбежно проходит, и от осознания произошедшего становится невыносимо тошно. Благо, раковина в двух шагах. Даже в одном. Я успеваю опорожнить несчастный желудок, но не натянуть штаны. Дверная защёлка «с мясом» вылетает от напора мощного пуза жениха, и тот врывается в тесное помещение, свирепо вращая красными, как у разъярённого быка, глазами.

 

Ангел смотрит жалостливо и укоризненно качает головой.

– Слушай, бесит твоё лицо! – взрываюсь я. – Нельзя, что ли, в другом виде ко мне являться?

– Ты странный. У меня вообще никакого вида нет. Чтобы ты знал – я сущность, живущая внутри тебя. Твой симбионт. Альтер-эго. Но в нужные моменты твоё подсознание способно визуализировать мой образ. Понятно, что ангел с крылышками – растиражированный бренд. Но лицо бабы Вериной внучки – это уже капризы твоей психики. Но это неважно, – сменил тему ангел, – важно, что у нас был уговор, но ты его не выполняешь.

– Какой уговор? – не понял я. – Ой, ой! Что они делают!

Молодожёны тем временем таскали друг друга за космы, безжалостно топчась по моему распростёртому на полу ванной телу.

– Вот-вот, и я о том же, – горестно вскинул брови мой собеседник, – ты обязался хранить своё бренное тело от всяческих напастей, а я, в свою очередь…

– Обещал выполнять мои желания! – осенило меня.

– Ну вот, опять двадцать пять, – огорчился ангел. – Давай тогда всё с начала. Я не могу выполнять твои желания, потому что… Вспоминай!

– Э-э-э… потому что… ты не джинн из бутылочки и не умеешь совершать чудеса.

– Так! – подбодрил симбионт.

– Но выполнение моих желаний чаще всего зависит от действий других людей, – кажется, в голове прояснилось. – Поэтому ты можешь… Что?

– Могу дать тебе способность влиять на поступки других. Харизму. Так это называется. Ради сохранения твоего бренного тела мне разрешили добавить тебе харизмы. Типа, может быть, это позволит тебе не находить приключений на свою задницу, да и я наконец-то смогу перейти на следующий круг. Только ты свою часть договора не выполняешь. Вместо того, чтобы тихо наслаждаться даром свыше и постепенно становиться человеком, используешь драгоценную харизму для удовлетворения низменных потребностей.

– А почему так важно хранить моё бренное тело? – заинтересовался я.

– Не знаю точно… Короче, какая-то миссия у тебя.

– Стать предводителем в войне против машин?

– Очень смешно. Доживёшь – сам узнаешь. Если доживёшь…

– А ты точно мне харизмы подсыпал, а не приворотного зелья? Чего они все на меня покушаются-то?

– Всё в соответствии с твоими желаниями.

– Издеваешься? Хочешь сказать, вот это, – я кивнул на растрёпанную толстуху, – моё тайное желание?

– Это ты у своего подсознания спроси. Но почему нет? Ты же обижен, унижен и растоптан. Хочешь доказать себе, что кому-то нужен. Хоть бы и грязный, тощий и пьяный. Вот и цепляешь каждую встречную на крючок харизмы.

Почему всегда бесят этакие психологи, которые убедительно доказывают тебе, что ты дерьмо? А самое обидное, что где-то в глубине души я чувствовал правоту моего альтер-эго. Только из принципа открыл было рот, чтобы поспорить, но не успел, потому что очнулся.

Башка гудела, рёбра болели, как будто по мне прошлось стадо слонопотамов. Впрочем, так оно и было. Сейчас они перенесли выяснение отношений в коридор. Я с трудом поднялся и глянул в зеркало.

– …! – по левой скуле расплывался багровый кровоподтёк. – Чё-то не словил, когда успел поймать…

– Да пошёл ты… – закономерный финал ссоры в коридоре, – я ухожу! МЫ уходим.

Последнее было подкреплено многозначительным взглядом в мою сторону.

 

Мы сидели на лавочке у подъезда. Меня трясло и тошнило. Трясло, потому что дождь. Тошнило, потому что по привычке. «В самом деле, – думал я, – с момента обретения харизмы я только и делаю, что пью, блюю и попадаю в неприятности».

А мою спутницу не трясло. Она вообще не особо замечала льющих за шиворот холодных струй, а только обнимала меня могучими руками и загадочно улыбалась. И, если честно, стало как-то уютно и спокойно в этих объятьях. Не помню, чтобы женщина меня так по-отечески обнимала. Даже мать. И не вырваться из этих мягких оков, да и не хочется, ведь нам с моей харизмой здесь так хорошо…

– Ира! – я вздрогнул от надрывного вопля над головой. – Ира! Вернись, я всё прощу!

В этот поздний час только один балкон был освещён. На четвёртом этаже плакал, перевесив пузо через перила и протягивая к нам руки, обманутый молодожён. Ира (опять Ира!) вздохнула и разомкнула оковы.

– Прости, малыш, ты классный, но я его люблю, – и поцеловала меня… в лоб. – И-иду-у! Колю-уня!

Я проводил её взглядом и почему-то только сейчас заметил, что в заднем кармане что-то мешает мне дрожать. Упирается в… понятно во что. Это были ключи от квартиры, где мы жили с Иркой.

– Кто родился в январе… – затянул баритон наверху.

Слушайте, вот это да! Вот это любовь! И надо же – тоже Ира и Коля. А я? Подумаешь, изменила. А может, и не было ничего. А я сразу с крыши бросаться. И вдохновлённый сценой примирения толстых молодожёнов, я направился домой. В смысле, в нашу с Иркой квартиру. Которую я снимал.

Идти было недалеко. На клумбе возле подъезда я заприметил какой-то цветок, похожий на подсолнух. Он поддался не сразу, но вот я, перепачканный чернозёмом, с глупой улыбкой тихонько отмыкаю дверь и на цыпочках пробираюсь в спальню. «Ира, давай забудем это недоразумение», – скажу я, а дальше харизма поможет наладить отношения.

От представшей в свете невыключенного телевизора картины даже подсолнух поник у меня в руке, как будто умел видеть. Ирка безмятежно спала на спине, по обыкновению раскинув ноги. Одеяло сбилось в комок, обнажив восхитительно упругий холмик груди с нежно-розовым сосочком. Один холмик. Второй был нагло, по-хозяйски, накрыт волосатой, как у Абазяна, рукой храпящего рядом мужика. На прикроватной тумбочке валялся завязанный узлом презерватив. Нет, два.

Грязно-серая дрянь опечалила небо,

И рыдает оно проливными слезами.

Бытие! Ты банально. Банальное «мне бы»

Нужно вставить сюда и, конечно, «глазами».

 

Мне бы небу глаза подарить безвозмездно,

Пусть проплачет насквозь — я давно разучился.

Да и смысл смотреть? Здесь банальное место.

Лучше буду мечтать, как с моста или с пирса...

 

Чтоб забыть навсегда о банальной измене,

Чтобы память опять не тиранила сердце...

Закрываю глаза — ты выходишь из тени,

И пылает в груди, как от жгучего перца.

 

Нестерпимая боль от банальной разлуки.

И банальнейший дождь из банального неба.

Мне банальности для наложить рифму «руки»?

Поменять рифму «муки» на пошлую «небыль»...

Не дай вам Бог такой банальности! Это сейчас можно даже посмеяться, а тогда я чувствовал себя самым несчастным человеком во вселенной. Да что там человеком! Самым несчастным существом.

Я брёл, не разбирая дороги, не обходя лужи, не глядя на светофоры. Хорошо, машин в такой час немного. Брёл и осознавал правду. Я дерьмо. Ничтожество. Никакая мифическая харизма не может сделать из меня человека. И жизнь моя не имеет ни смысла, ни ценности. Выход логичен. Пусть банально, но от души. И попробуй теперь остановить меня, порхатый сожитель!

Я знал, куда идти. В этом месте мост, окутанный сейчас туманом, в четыре пролёта пересекает речную стремнину. И пусть не так уж высоко, метров пятнадцать, от силы, но под этой опорой, там, где бурлит сейчас непривычно раздувшийся от паводка грязный поток, подушка из гранитных валунов. Полетишь головой вниз, и хорошо, если тело твоё выловят в водохранилище. Об этом знали все в городе, и место это даже пользовалось некоторой популярностью у суицидников. Из-за красоты, что ли? Романтики, блин. Ну не всё ли равно, где прощаться с жизнью?

А может, и не всё равно! Уже почти рассвело, и дождь неожиданно прекратился. Оказывается, в июле солнце всходит прямо над рекой. Туман поднялся, тучи ушли, начисто вытерев собой голубой участок небосвода, где неторопливо, но неизбежно происходило обычное чудо – начинался новый день. Последний рассвет. Красиво, чёрт возьми! Я стоял на какой-то скользкой железяке за перилами, одной рукой за них придерживаясь. А в другой руке… до сих пор торчал злополучный подсолнух. Ну где же ты, мой крылатый хранитель? Почему не пытаешься меня остановить? Я же ещё не выполнил свою миссию.

Солнце покрыло румянцем мои щёки, как будто мне было стыдно за то, что я собирался сейчас сделать. И всё вокруг смущённо порозовело: и перила, и колонна с фонарями, и девушка за колонной. Милая. Иногда (да почти всегда) бывает, что встретишь незнакомого человека, и сразу возникает в голове какое-нибудь слово. Слово, которое однозначно характеризует человека. Так вот, характеристика эта самая точная! Милая! Это первое, что пришло в голову. Потом уже увидел, что симпатичная, молоденькая, миниатюрная и здесь для того же, что и я. Стоит, так же судорожно сжимая за спиной перила, неотрывно смотрит на воду, и на щеке блестит розовая слеза. Ну девушка-то почему? Неожиданно осознаю, что не хочу. Не хочу, чтобы она прыгала. Пусть живёт! У неё же всё впереди. И новая любовь – настоящая, и счастье, и парочка детишек в подарок любимому человеку.

– Не надо, – говорю я.

Она вздрагивает, поворачивает личико и смотрит немного испуганно, не решаясь ответить. Но любопытство всё-таки берёт вверх.

– Почему? – отвечает она.

Голосок у неё звонкий, только она немного гундосит, видимо, от слёз.

– Ну хотя бы ради меня.

– Не собираюсь делать вам одолжение! – в голосе сквозит раздражение. – В конечном итоге, все вы одинаковые. Подлые лживые трусы.

– Если прыгнешь, и я прыгну! – изо всех сил напрягаю харизму.

– А вы разве не за этим сюда пришли? Или восход цветку показать?

Надо же! Такая пигалица, а как мне хрен к носу качественно подвела. Я даже растерялся.

– А я, может… передумал…

– А я нет. И не пытайтесь меня отговорить! Решение принято, – и прыгнула.

Я аж подсолнух выронил от неожиданности. Машинально зачем-то дёрнулся его поймать, отпустил перила, и нога соскользнула со скользкого выступа.

Наверняка любой испытывал чувство необратимости. Когда что-то сделал не так, а поздно. Эх, вернуться бы на секунду назад, когда можно ещё исправить непоправимую ошибку! Но самое обидное, когда эта ошибка стоит тебе так дорого. За полторы секунды падения я, против ожидания, не успел вспомнить всю свою жизнь. Зато успел понять, что очень не хочу умирать.

Я видел, как прыгнула девушка. Красиво. Словно с вышки на олимпиаде. А я падал, как подбитый Мессершмидт, и ударился о воду рёбрами, которые всё ещё болели. До камней не достал из-за большой воды, но это мало что изменило, потому что воздух выбило из лёгких и я тут же захлебнулся и показал единственный освоенный стиль плавания – топориком.

– Прощай! Я перехожу на следующий круг! – лицо ангела сияло и поэтому казалось не таким уж страдальческим.

– Не понял! – не понял я. – А как же моя миссия?

– А всё твоя миссия. Ты её выполнил. Спас жизнь этой девушки.

– Это ещё не понятно, кто кого спас, – заметил я, наблюдая, как она за ворот тащит моё тело к поверхности.

– Это неважно. Не будь тебя, она бы не стала бороться за свою жизнь, которая чрезвычайно важна для судьбы всего человечества.

Сейчас она боролась. И не только за свою. Удивительно, как такая пигалица умудрялась не просто уверенно плыть к берегу через бурные воды, но и тащить моё безжизненное тело.

– Ничего удивительного, – ответил на мои мысли ангел, – она КМС по подводному ориентированию.

– Вот почему она твою работу делает? – наехал я. – А ты даже не явился, чтобы меня остановить.

– Дружище, кому ты очки втираешь! Ты и не собирался прыгать. В общем, считай, что я передал тебя в более надёжные руки.

Руки тем временем выволокли меня на сушу, перевернули на живот и ловко перегнули через колено. Вода хлынула изо рта.

– А харизма? – обеспокоился я. – Ты её тоже с собой заберёшь?

– Такой большой, а в сказки веришь! – усмехнулся бывший симбионт. – Не было никакой харизмы. Точнее, наоборот, как была, так и осталась. Что смотришь, как на врага народа? Ну наврал я тебе. И ещё про кое-что наврал. Это тот случай, когда цель оправдывает средства. Вот будешь на моём месте, поймёшь. Короче, свидимся когда-нибудь. На последнем круге, где души сливаются в один сверхразум. В своё время сам всё узнаешь. А сейчас тебе пора.

И он кивнул в сторону девушки, которая без промедления начала искусственное дыхание. Я хотел было показать ангелу кулак, но свято место уже опустело. Губ моих коснулись тёплые губы, воздух с силой расправил лёгкие. Я закашлялся, сел, очумело закрутил головой. Моя спасительница улыбалась и выгребала из карманов камни.

– А камни зачем? – удивился я.

– Чтобы уж наверняка. Боялась, без камней не утону. А вы настоящий герой! Прыгнули меня спасать, не умея плавать!

– Да не… – смутился я, – это случайно вышло… Просто поскользнулся.

– Да вы ещё и скромный! Я думала, перевелись уже настоящие мужчины, – и смотрит на меня прям восхищенными глазами.

И я не стал настаивать. Ведь если женщина в чём-то уверена, то её хрен переубедишь. Тем более, что это маленькое недоразумение помогло мне выполнить миссию. Всего лишь спасти одну человеческую жизнь – чем не миссия?

– Коля! – я протянул руку. – Только не говори, что тебя Ирой зовут!

– А откуда вы знаете? – и она смущённо потупила взгляд.

Ира, теперь уже Краснова. Слышали? Ничего, скоро услышите! Скоро весь мир будет говорить о ней. И не знаю, что для меня более ценно, то, что она спасёт человечество от неизлечимой болезни, или то, что подарит мне счастье и Сашку с Андрюшкой. Сашка – это дочь, если что.

 

*Джон Кендрик – символ нелепой смерти, был убит пушечным ядром при проведении салюта в его честь.