Легкий солнечный свет проникал в небольшое оконце деревенского домика. Где-то послышались торопливые лёгкие шаги матери, звякнуло металлическое ведро. Это мать собиралась на скотный двор, чтобы подоить корову.

Я лежал в тёплой постели. Во рту появился сладковатый вкус, на лице скользнула улыбка.

Во дворе раздался громкий победный крик петуха, и уже ничего не могло удержать меня в постели. Я мгновенно встал и побежал во двор. Всё давно проснулось!

- Почему ты не спишь? – раздался негромкий голос матери.

- Я тебе помогу! - с радостью ответил я.

- Пойдем завтракать. –Проговорила мама, поднимаясь на крыльцо дома.

В доме пахло теплым хлебом и парным молоком. Я схватил краюшку хлеба и впился в неё зубами. В комнату вбежал заспанный Фёдор и сел рядом со мной.

- Ты пойдёшь с нами по ягоды? – проговорил он, вытирая белые усы. – Васька с Гришкой пойдут к Колку. Они вчера набрали два бидона.

Мы жадно кусали хлеб, запивая парным молоком.

- А Гришка вчера фашистов видел, - сказал Фёдор.

- Врёшь! – возмутился я.

- Взаправду видел! Там, возле Малой Глухой! – оживленно проговорил Фёдор.

Все ребята села мечтали увидеть фашистов, и вот Гришка оказался первым. Он с гордостью рассказывал, как прятался от него в кустах терновника и как долго следил за тем, как фашист искал что-то в лесу. Конечно, Гришка не сказал правды, ведь как же он мог признаться, что, только заметив немца, бежал без оглядки в село и еще долго прятался в старом сарае.

Известие о появлении фашистов разнеслось по селу. Все жители были встревожены. И только мы, тринадцатилетние ребята, мечтали их увидеть.

Я, Васька и Гришка пошли в Колок за земляникой. Гришка взял туесок, а Васька старый бидон, который он то и дело забывал на поляне, увлёкшись поеданием ягод. К вечеру, наевшись ягод и набрав полные посудины, мы, уставшие и довольные, возвращались домой. Вдруг где-то слева раздался шорох, треск сухих сучьев. Васька не мог этого пропустить.

- Пойдем, посмотрим, - проговорил он.

- Не, не пойду, - не скрывая испуга, сказал Гришка.

- Не трусь! – крикнул Васька, толкнув Гришку в спину.

Гришка оступился, упал. Не успел я проговорить и слова, как чья-то большая и тёплая рука схватила меня за шею. По телу пробежала дрожь, ноги перестали слушаться. Страх взял верх. Раздались чьи-то голоса, и я понял, что это немцы. Гришка так и оставался лежать на траве, а Васька, почувствовав опасность, пустился наутёк.

Немец, одной рукой держа меня за шею, а другой, поднимая Гришку, что-то пробормотал. Подошли ещё два человека. Оба были невысокого роста, плечистые и белокурые. Один что-то спросил у другого и поспешно ушёл вдоль просеки. Мы с Гришкой не проронили ни слова. Самый высокий немец подвёл нас к машине и открыл борт. Нам было велено забираться. Когда мы забрались, борт закрыли. Стало темно. Снаружи слышались чьи-то голоса, но мы не могли произнести ни слова.

Раздался гул мотора, и машина тронулась с места. Мы прижались к борту и боялись пошевелиться. Время остановилось. Позже ещё три человека стали нашими попутчиками. Рассмотреть их не удалось, только было слышно, как один хлюпал носом. Внезапно Гришкина рука коснулась моего плеча. Я вздрогнул, но страха уже не было.

Вскоре машину перестало бросать по кочкам, дорога пошла наезженная. Через полчаса машина остановилась. Мы замерли. Послышался грубый мужской голос. Открыли борт. Это была железнодорожная станция нашего посёлка. Мне довелось бывать здесь с отцом ещё до войны. Мелькнула мысль - бежать! Но нет, бежать нельзя: вокруг фашисты с автоматами.

Высокий и крепкий немец толкнул меня дулом автомата в спину:

- Komm mal her!1

Нас подвели к товарному поезду. В вагоне было уже человек двадцать пять-двадцать семь таких же подростков тринадцати - пятнадцать лет. Мне очень сильно захотелось пить, но воды я не увидел до самого Бреслау.

На станции пленников встречали немцы с автоматами. Раздался лай собак. Дверь вагона открылась, и яркий свет ослепил нас. Губы пересохли. Руки и ноги дрожали. Я опустил одну ногу на платформу, а второй зацепился за ступеньку, упал. Большая чёрная собака тут же подбежала и стала рычать на меня. С трудом я поднялся, но собака не унималась. Я оступился. Тогда крепкие челюсти вонзились в мою дрожащую ногу.

- Achim!2 - крикнул немец.

Собака остановилась. Всех пленников погрузили в грузовые машины, и еще несколько дней я слышал лишь гул мотора.

- Stehenbleiben!3- раздался громкий голос.

 

1 – Иди сюда!

2- кличка собаки

3 – Стоять!

Взору предстали вышки и бараки. Это был концлагерь VIII –А, за колючей проволокой которого на нас смотрели полуживые пленные разных национальностей.

Утром всех заключённых отвезли на вырубки леса в городе Гёрлиц. Во время работы я старался изучить местность.

- Знаешь, Гришка, - сказал я однажды, - отсюда можно сбежать!

Гришка смотрел на меня уставшими глазами: уже неделю он мучился животом от недоваренной и ненавистной брюквы.

- Ты что, в самом деле, решился бежать? – прошептал Гришка.

- Да! – не глядя на товарища, проговорил я. – Мы вчера были вон за тем леском, а дальше дорога, где иногда проходит грузовой транспорт.

Гришка был заинтересован таким предложением. В течение недели мы прятали хлеб, который давали один раз в день. А так как до дома было далеко, единственное наше пропитание – сто пятьдесят грамм чёрного кислого хлеба.

Был дождливый серый день, в очередной раз нас вывезли на вырубку. От топора мозоли на руках кровоточили. От голода глаза впали, голова всё чаще кружилась. Каждый удар топора давался с большим трудом. Я заметил, что наши надзиратели отошли в сторону и стали что-то громко обсуждать. Пользуясь моментом, мы постепенно стали продвигаться в направлении заветного леска. В метрах трехстах от нас были сложены ветки от вырубленных деревьев. Мы бросились к ним, и, отдышавшись немного, бежали в лес.

Лес был старый: много больших деревьев и канав. В одной из таких ям мы и нашли убежище.

- Слушай, Коль, а если нас найдут?- проговорил, переводя дыхание, Гришка.

- Убьют!- прошептал я.- Но если мы там останемся, то точно умрём.

- Я не хочу умирать. – Признался Гришка.

В канаве мы пролежали до вечера, а когда машина, перевозившая узников, проехала, успокоились. Никто не считал узников, так как от голода и невыносимой работы каждый день умирало пять-шесть человек. С наступлением ночи мы стали пробираться по лесу в направлении шоссе. К утру, большая часть пути была пройдена, но всё отчётливее был слышен лай собак. Мы прикрылись старыми ветками, прижавшись к сырой ароматной земле всем телом. Мысли о доме одолели моё сознание.

-Ruhe. 1– Прозвучало уже ближе.

Было так тихо, что чётко слышался стук сердца. Шаги были метрах в ста от нас. Потом стали отдаляться, а вскоре и вовсе пропали.

- Нас уже ищут? – спросил Гришка.

1 – Тише

-Не думаю. – Ответил я. – Это, наверное, лесники. Значит где-то неподалёку их жилье.

Наше положение отяжеляло отсутствие воды. В лесу мы не нашли ни ручья, ни лужи. Днём прятались в канавах и под пнями, в ветках, а ночью шли к шоссе. За три дня пребывания в лесу мы сильно ослабли. Как только вышли из леса, были схвачены лесниками. Языка мы не знали, поэтому ничего не могли объяснить. Лесники отправили нас в полицию города Рауша.

Заключение в полиции мало чем отличалось от заключения в концлагере, но уже через три дня три человека в фуражках забрали нас из полиции и посадили в вагон на станции. Вскоре мы оказались в городе Гросерозен.

Моим юношеским глазам предстала четырёхэтажная тюрьма. Свет от лампочки делал эту комнату зелёной. Нас отвели в камеру на третьем этаже. Вскоре вернулись с работы ещё десять человек. От них мы узнали, что заключённые работали в горных ущельях, где немцы планировали построить какой-то завод. Узники расчищали ущелье от камней и грунта.

На работу отправились ещё до рассвета. Гришка носил камни на северной стороне ущелья, а я был отправлен на южную сторону. Валуны были очень тяжёлыми. Как только я останавливался, немцы били палками. Работа была почти завершена, как внезапно раздался треск, грохот. Груды камней посыпались на всех, кто вывозил грунт на тачках. Резкая боль в области поясницы пронзила меня, я потерял сознание. Когда заключенные разобрали завалы, нашли меня и ещё трех человек живыми. Я не мог ходить.

Всех раненых отправили в карантинный лагерь за колючей проволокой. Каждую ночь выносили трупы. Перед глазами стояла пелена, смерть ходила где-то рядом. Лишь зеленый дым от печей крематория был виден и днём и ночью. В голове кружила лишь одна мысль: « Жить! Я должен жить!». Четыре человека избежали этого финала. Нас, выживших, отправили в лагерь Алах.

В первую же ночь прозвучала воздушная тревога, начался обстрел. В этот момент мне удалось бежать. Это была последняя ночь, которую я провёл как заключённый. Наутро, бежавшие добрались до советской части, а вскоре были отправлены на родину.

О Гришке я больше ничего не слышал. Он так и остался лишь в моей памяти. Но каждый раз, когда вспоминаю своего друга, произношу: «Живи, Гришка! Живи!»