Палыч чувствовал себя, что называется, на «седьмом небе». Образно и точно кто-то придумал это выражение «парить над облаками». Он парил. Еще бы ему не парить! Он дождался своего звездного часа! Шестнадцать лет играл он в ТЮЗе! И Коня-Горбунка, и старика Хоттабыча, и пиявочника Дуремара даже Мики-Мауса! Кого он только не играл!? И вот он - в областном! И сразу Шекспир! Сразу Отелло! Город до сих пор гудит после блистательной премьеры! Тут не то, что на седьмое небо взлетишь! Просто словами не передать, бурю чувств, что теснили грудь Палыча.

Теперь он с какой-то новой, горделивой осанкой степенно мерял шагами пространство сцены драматического театра. Оставалось пятнадцать, двадцать минут до начала четвертого по счету представления шекспировской драмы. Глаз его скользил по очень скромным, условным декорациям. Постель под старым, провисшим балдахином, туалетный столик с мутным зеркалом, засиженным мухами, какие-то склянки на нем, стул с продавленным сиденьем и тряпки, висящие на кривой вешалке. Запустение, нищета. Тем не менее, это не ТЮЗ. Он утер нос вечному своему Сальери – Мерзлюкину. А как эффектно швырнул перчатку (ничего, что из костюмерной, просто под руку попалась) на стол своего прежнего режиссера! Подумать только - свою систему, систему Шайкевича он вознамерился ставить выше системы Станиславского!

Неровный гул публики, которая активно заполняла зал, ласкала Палычу слух. Он сел у самого задника сцены в прожженное во многих местах сигаретами, глубокое, затянутое голубым велюром кресло стиля «ампир». Закурил и, поплевывая на пальцы, перевернул несколько страниц с текстом. Нашел нужный эпизод. Пробежал глазами по строчкам, откинулся в кресле и, закрыв глаза, в пол голоса произнес:

 

Сановники, вельможи,

Властители мои! Что мне сказать?

Ведь я не говорун.

И светским языком владею плохо.

Начавши службу мальчиком в семь лет,

я весь свой век без малого воюю

и кроме разговора о боях,

поддерживать беседы не умею.

 

«Ты, смотри, черт возьми, - подумал Палыч, - какая колоссальная мистика заложена в простые эти строчки! Но написаны они гениальным Шекспиром, а потому их и распирает от мистики, от непредсказуемости событий». Неожиданно зазвонил мобильник. Палыч вскочил, похлопал себя по карманам широкого камзола и где-то в районе подмышки извлек аппарат.

- Алле! Да, слушаю! Чего, чего? Не понял!? Да ты че, мужик, вооще! Че ты там гонишь!? Какой толчок? Тот, что у Фомы? Ну, стекляшка у которого наполовину с Маней? Ну и что? Кто немой?! Фома немой!? Да ты че в натуре!? Только вчера с ним базарил! А!! Толчок не мой!? То есть, как это не мой!?

Актер не находил слов от изумления. Он дико стал вращать глазами и заметался вдоль стены, переваривая информацию.

-Фильтруй базар, любезный! Это кто так решили!? Ты и Берлиоз!? Так вот чтоб вы впредь знали: толчок этот всегда был и есть под моей крышей! Так решила сходка при переделке наших сфер, когда правобережные замочили Колобка.Ваши положили его в предбаннике джакузи, когда он с девочками приехал расслабиться. Понял да? Ах, вы теперь решили тормознуть себе Скворешный район, а заодно и наших ночных бабочек. Ну, может быть, отстегивали они раньше вам, а теперь будут нам слюнявить. Понял да? Мамка у них теперь новая! И зовут ее Отар! Палыч нехотя рассмеялся собственному приколу. Кстати, с кем я разговариваю?

Он мельком взглянул на часы и потянул из пачки «Winston» очередную сигарету.

- Ну, можешь не расстегиваться, но погоняло мне свое по жизни скажи? Как? Кидало?! Так вот догоняй, Кидало! И догоняй грамотно! Палыч глубоко затянулся сигаретой.

- Эти баксы принадлежат не только лицам кавказской национальности. Ты еще не въехал!? Ничего, ничего, настанет и твой черед! Все! Я тебе это обещаю! Подожди, не тарахти! Дай сказать! Как мы отмываем наши куски - это наши заморочки. Ваше пока дело сторона. А то я могу и на твой цех счетчик повесить. Чего!? Чего!? Ты на кого это, блин, сабельку строгаешь?! Чего ты там несешь!? Дай сказать! Дай сказать! Я динамо тебе не кручу, но контрольный выстрел я тебе обещаю! Говорю, контрольную напишу хорошо! Короче, Кидало! Нет времени мне с тобой много калякать! Меня ждет публика! Все! Вешай трубку, братан! Договорим после у Отара!

Палыч отключился. Его распирало от вероломства какого - то Кидало. Тяжелой походкой направился к сцене, по дороге зло и жестоко декламируя:

Мерзавец, помни!

Собакой лучше бы тебе родиться.

Чем гневу моему давать ответ.

На его пути неожиданно вырос Яго. Совсем недавно Альберту Сергеевичу Громыхало в очередной раз отказали в присвоении звания заслуженного. В самых тесных театральных кругах по этому поводу шутили примерно так: единственно только этим фактом можно объяснить легкость и виртуозность, с которой Альберт Сергеевич овладел ролью Яго.

- Слушай, старик, у тебя случайно акамольки нет? Крыша чего-то раскалывается. Вчера так круто посидели у Ляльки с Мальвиной. Жаль тебя не было. Сколько у нас еще до начала? – затараторил Яго и свистнул пару раз в воздухе шпагой. Палыч проигнорировал его глупую трескотню. Не замечая Яго, он продолжал:

- Ты губишь друга, если сознаешь,

Что он в беде, и не предупреждаешь.

- Да я сам об этом узнал только вчера на сходке, в натуре, - повисла шпага Яго в воздухе. Толчок остается за нами, но крышу нам навязывает Ибрагим с Пекина. А за тобой только теперь стеклотара и попрошайки у вокзального скверика, - стал оправдываться он и потрогал пальцем кончик шпаги. Его глаза встретились с глазами Палыча. Несостоявшийся заслуженный воочию неожиданно разглядел подлинное лицо рассвирепевшего, дикого мавра. На черном лице артиста так выразительно, что дальше некуда заблистали звериной злобой побелевшие от ярости глаза. Мавр смотрел на Яго, с трудом соображая. А сообразив растопырил пальцы и стал медленно на него надвигаться. Тот в страхе попятился назад интуитивно бормоча свою роль, перемежая ее отсебятиной:

-Хладнокровней! Еще предмета преступленья нет.

Быть может, ваши подозренья ложны. И будет завтра все о”кеu и баксы к нам опять рекой польются, нафик!

Резкий звонок на начало спектакля остановил Палыча. Он расслабился. Отсебятина Яго неожиданно передалась ему тоже:

-Я задушу тебя сегодня, Жорик, вместо Дездемоны! И в натуре! И на поклон финальный вынесет тебя братва вперед ногами! Ступай к своим! Флаг тебе в руку! Барыга ждет тебя по имени Родригес поскольку занавес уже дают без промедленья!

Тревожно, дробно застучали барабаны, зазвучали литавры, занавес дрогнул и артист, повернувшись, устало пошел прочь со сцены. «Неужели только и остается мне в утешенье грозный и обманутый образ Отелло? - пронеслась у него мысль. Отар не Шайкевич - ему перчатку не швырнешь!». Ни к кому не обращаясь он воскликнул:

-Не, как вам это нравится!? Каждая пипетка желает быть клизмой!

Артист зашел за дальние кулисы и громко высморкался в кружевное жабо.