__________ Что наша жизнь-игра? Плетение словес!

__________ Затем продажа их, поштучно и на вес...

__________ (Семен Г., «Аллюзион»)

 

 

Как известно многим литераторам, включая школьников, миниатюра — это неодушевленное существительное слово женского рода, состоящее из девяти букв. Впрочем, количество букв в этом гендерном жанре вторично. А первичен в миниатюре женский род! И сюжетное женское начало!! То есть литературный Б-г дает четкое указание — миниатюру должна творить женщина и только женщина!!! Доказательно вдумаемся в критерии: и малый размер, и законченность (соблазнительность) пропорций, и не повествующая (рассуждающая), а помалкивающая, но умело демонстрирующая то, что надо, в подходящий момент. Плюс неделимость. О стилистике же и изяществе женских форм даже стыдно напоминать. Разве что аллегорически...

Что же тогда остается мужчинам? Да роман, конечно же. Тут вам (нам — мужчинам!) и мужской род, и пятибуквенная лапидарность сестры таланта, и массивная увесистость многостраничья, и многогодовая отдаленность издания. Но если мужчине (то есть мне), авантюрно отказавшемуся от топора и взявшемуся за перо, невтерпеж ждать пару лет заслуженного гонорара славы за букеровский роман, предложим ему заполучить желанное, проявив себя в новейшем литературном жанре, — миниатюрморт!

Нерушимо мертвые признаки этого «морта»: самостоятельно придуманное и грамотно записанное произведение в форме текста, размер которого не превосходит миниатюрный. Живая черепаха миниатюрморта возлежит на трех умных сыновьях мудрого Хатхи: на небанальной идее, тонкой шутке и узнаваемом (по первой же фразе) авторском субъективизме. А вот доминанта в символическом аспекте действия и четкое обозначение знакового смысла миниатюрмортисту (то есть мне), как иногда не очень изящно выражаются, по барабану.

 

 

__________ Посвящается Шустерлингу, Карлу ибн Ивановичу.

 

Вчера, по обыкновению находясь в городе Икс, я, неожиданно для многих, увидел живого классика Х. Дело было на публичном мероприятии протеста, посвященного успешной попытке городских властей открыть на самой крупной площади Европы памятник Конфуцию в ленинской кепке с христианским ангелом на левом плече. Не узнать Х. в негустой толпе активистов было невозможно, ибо он был единственный, у кого во рту был монокль. На вспотевших от удивления ногах я подошел к Х. вплотную и от нахлынувшего волнения дерзко потрогал его оптику: и стеклышко, и свисавший на подбородок шнурок. Х. промолчал, не отрывая взгляд от кепки, цементирующей триединство авторского замысла.

— Смахивает на Булгаковский... — обескуражено начал я.

— Угу, — как бы согласился Х.

— Где же ваш хваленый молоток, — приободрился я.

— Гы...

Было видно, что Х. приятно удивлен тем, что кто-то помнит его молоток.

— Ну и как вам местная идейка сменить материализм и эмпириокритицизм на конфуцианство под православным кураторством?

— Б-р-р, — однозначно высказался классик.

— Вы не против быстренько обсудить со мной насущные проблемы и тенденции развития черного юмора в литературе?

— М-м-м...

— Видите ли, Бретон...

— Ха.

— Этот отрицатель белого цвета посмел...

— Ха-ха!!

— А еще некоторые подражатели кинулись повторно спотыкаться об Гоголя, об все еще валяющегося Гоголя. Но валяющегося отнюдь не на шикарной ленинградской сцене, оснащенной софитами и бархатным занавесом, а в городской неприбранности дурно освещенной улицы, подле винного магазина!

— Эх...

— А многие молодые поэты, презрев твердые формы стихов, при удручающем отсутствии поэтической техники ударились в верлибры, освобожденные от всяких силлабо-тонических обязательств перед читателями...

— О-хо-хо...

— У прозаиков же иной уклон — абсурд.

— О!

— Вы меня не так поняли — перманентный всеобъемлющий абсурд!

— Э-ге-ге.

Как видите, разговор наш складывался замечательно. И тут я, безотчетно стремясь подтянуться к уровню собеседника, допустил грубейшую ошибку:

— В-з-з-з.

— Вот оно, значит, как?! За сим прощайте!!!

Кровь жуткого стыда прихлынула к щекам моим. И к моим же ушам тоже. Но поезд уже ушел. И Х. вместе с ним...

Печально посмотрев на удаляющееся туловище, я приметил, что в левой руке Х. держит пресловутый пролетарский молот, а в правой... Вы правильно догадались — неотъемлемый аграрный серп!

 

 

Крепостные принесли матери слив, и ей пришла в голову странная мысль — дать их детям после обеда.

Они (сливы — прим. редакции) спокойно лежали на тарелке. Левушка никогда не ел слив (потому что в этой семье кормили детей лишь трюфелями и ананасами — прим. главного редактора) и все нюхал их. Очень хотелось съесть. Он все ходил мимо слив. Когда никого не было в обеденной зале, он не удержался, схватил одну сливу и съел, а затем, замечтавшись, съел (одну за другой — прим. автора) и все остальные сливы.

А мечталось Левушке о том, как вырастет он и наделает дел, а именно: привяжет городового к медведю и отправит их в совместное плавание по Неве, а затем ранит на дуэли какого-то Долохова (и, в завершение, женится на троюродной сестрице Наташке из Ростова... — прим. Левушки).

Перед обедом мать сочла сливы и видит, НИ ОДНОЙ нет. Она сказала отцу.

За обедом отец и говорит:

— А что, дети, не съел ли кто-нибудь сколько-нибудь слив?

Все сказали:

— Нет.

Левушка покраснел ОТ НЕГОДОВАНИЯ, как рак, и сказал тоже:

— Нет, я СКОЛЬКО-НИБУДЬ не ел. Цельный день... (БЕДНЫЙ Левушка — прим. крепостных.)

Тогда отец сказал:

— Что съел кто-нибудь из вас, это нехорошо, но не в том беда. Беда в том, что в сливах есть косточки (в отличие от трюфелей — прим. Википедии), и если кто не умеет их есть и проглотит косточку, то через день умрет. Я этого боюсь... А еще косточки можно разбить чем-нибудь, и оттуда зернышки достать; они горьковатые, но ИХ ТОЖЕ МОЖНО СЪЕСТЬ.

Левушка побледнел ОТ ДОСАДЫ и сказал:

— Вот этого я не знал, а потому ВСЕ косточки, а не сколько-нибудь, ОСТАВИЛ НА ТАРЕЛКЕ.

И все дети ПОКАТИЛИСЬ СО СМЕХУ, а все родители ЗАПЛАКАЛИ НАВЗРЫД. *)

------------------

*) «ПОДЕЛОМ им всем!» — примечание В. Ульянова на полях его гимназической хрестоматии. «НЕ возражаю!!» — более поздняя РЕЗОЛЮЦИЯ И. Джугашвили на той же странице.

 

 

Несомненно, корабли штурмуют бастионы, чтобы их разрушить. А потом корабельная шушера надеется ворваться в вожделенный город и поживиться там за счет столового серебра местных богачей, столового же вина местных бочек и красивых (и некрасивых тоже) девушек местного разлива необузданных страстей. (И как тут не вспомнить исторического Федьку, взявшего на шпагу аналогичную Катьку, в дальнейшем великую Екатерину? Вспомнили и возвращаемся к штурмующим кораблям.)

И вот эти корабли бесшумно приближаются к своей сакральной мечте, невзирая на сопротивляющуюся пальбу из всех бастионных стволов и коварство местных рифов. Между прочим, местные мéли и повсеместный шторм тоже держат кулаки за бастионы.

Некто командует на главном корабле, размахивая костылем и крыльями наплечной птицы. Страстный! Но такой некрасивый... Укрупненный план убеждает нас, что это не Нельсон. И не Макаров. А еще этот некто беззвучно выкрикивает жуткие гадости в адрес ненавистных бастионов. Как так можно?!

Между тем время исправно вертит шестеренки часового механизма, и вот уже разнохарактерные люди беззвучно бьют торцом толстого дерева в хорошо сработанную главную дверь города. Но дверь не поддается, а сверху защитники взбадривают шушеру кипятком...

Никогда бы последние не проникли в город, если бы не извечное предательство среди людей. Познанная закономерность такова: если горожан предает женщина, то глубинная мотивация — тайная любовь к противоположному полу; если мужчина — алчность и жажда власти.

Не в лоб (через неподатливую дверь), так по лбу (через податливый потайной ход): уцелевшая часть разнохарактерных людей и их истинный предводитель — красивый, без костыля и наплечной птицы! — проникают в вожделенное и энергично реализуют там свои столовые, застольные и гендерные мечты.

Ликуют удачливые корабли, беззвучно рыдают разрушенные бастионы и некоторые — через одну! — девушки... Ну что тут скажешь, кроме банального «такова жизнь». Пожалуй, это все.

«А почему все страсти такие беззвучные?» — спросит внимательный читатель. Внимательному ответим: вчера в телевизоре звук сломался, кино смотрю сегодня, а мастер придет только завтра.

 

 

31.03 [1 тыс. девятьсот 17-го, — уточнила ОНА] в 23.59 [по Цельсию, — запуталась ОНА] ОНИ сидели на веранде придуманной дачи в несуществующем поселке Недоделкино [«в незабвенной беседке на берегу Сев. Лед. Океана», — тоже процитировала ОНА].

Сидели и пили. Чай. [Без заварки.] А закусывали сдобными шишками.

— Еловыми.

— Конечно. Кедровыми. (ОН был покладист.)

— Розыгрыш? — предложила ОНА.

— А то нет.

ОН улыбнулся в свои знаменитые усы, широким жестом товарища Б. смел фигуры устаревшей N-ской защиты с надоевшей шахматной доски и ловким жестом гражданина К. «поймал из» [революционного] «воздуха» потрепанную колоду. [55 листиков.] Перетасовал. [Одной рукой.] ОНА сняла (той же рукой). ОН находчиво свольтировал и раздал.

Между тем минута прошла [и наступило 32 мартеля].

Тут Цербер-счетчик [знаков с пробелами, — пояснила ОНА] заорал дурным голосом: «888 с заголовком и подзаголовком из 1500 возможных».

«У-у-у, тоска...», — подумал Он одно. А сказал другое: — Не бойся — это конкурс миниатюр шалит.

— Не повествуй, а демонстрируй. В смысле — ходи.

— Хожу. У тебя вся спина белая.

— Не вся, — сказала ОНА [спина] и придвинулась.

— И плечи тоже, — сказал ОН и незаметно для НЕЕ обнял ИХ... [ОНИ не сопротивлялись...]

«...И взглянул на то, что показалось». Но не «за», а ПОД «спиною». Увиденное вдохновило ЕГО. И тогда ОН... «Да»! [Да — Джойс. Да — «Улисс». Да — самое последнее слово!] Поцеловал ЕЕ — свою Фантазию.

 

 

На вишневом столе стояла тарелка. На тарелке лежали две сливы. Обе крупные. Первая — сорта «мечта», вторая — «ренклод». Замечтавшись, Г. подошел к ним (к столу, к тарелке и к сливам) и, подобно знаменитому толстовскому мальчику, не удержавшись и совершая нравственный поступок, реализовал (съел) мечту. А затем, опять не удержавшись и увеличивая вдвое тяжесть поступка, съел все остальные. Затем он посмотрел на пустую тарелку. С нескрываемым сожалением. Он сожалел, что на тарелке изначально было только две сливы.

Как оценить поведение Г.? С одной стороны, — безнравственной — он поступил дурно. Инстинкты надобно сдерживать. И в средней школе ему об этом говорили не раз. Но с физиологической точки зрения его осуждать не следует. Ведь в сливах, согласно Википедии, немало железа, меди и кобальта. И еще следует отметить цельность и последовательность его натуры, которая не ограничилась одной сливой.

Будучи уже не мальчиком, а весьма взрослым человеком, Г. не проглотил сливовые косточки, а будучи левшой, некоторое время задумчиво содержал их в левом кулаке.

«И что же сделал Г. со сливовыми косточками, зажатыми в левом кулаке, когда некоторое время исчерпалось?» — возможно, полюбопытствует читатель.

Любопытному ответим: «Так далеко заходить во внутренний мир Г. мы не станем. Ни под каким видом!»

Давайте на этом завершим анализ и отправимся на кухню, ибо двумя сливами сыт не будешь, а обед из трех блюд, источая незаурядные запахи, уже живописно разлегся на вишневом столе.

 

 

Намедни, 08.03.2017, при веерном отключении любви к электричеству и дрожащем пламени вынужденной спермацетовой свечи довелось мне, среди обширного вздора сиюминутной художественной прозы, разглядеть удивительную строку, исходящую из далекого от нас 18-го века. А именно: «Натюрморт на наших глазах и при наших ушах обращается в натюральную романею».

Тут же и подумалось многословно восторженному читателю: «Сколь невероятное совпадение двух мыслей, счастливо столкнувшихся в эмпирейных пространствах, с одним лишь мелким жанровым искаженьем, — романеи в миниатюрель — обусловленным, предположительно, несовершенством средств передачи информации чрез толщу архивных времен». Ведь уже предстал в весеннем воображении моем классически обнаженный триплет «Леда и Лебедь», «Обнаженная Маха» и «Похищение Европы». Полагаю, не надобно пояснять, что здесь общее, притягательное? И младому гимназисту ясно что — откровенно голая натура женского пола.

И вот все три полотна, в западноевропейских лицах своих нестареющих персонажей, делают успешную попытку портретного самооживления (примерно как у британца... забыл какого... — возраст, знаете ли — и еще у многих других литераторов). И вот уже перемешавшиеся женщины и животные начинают мультимедийно говорить и двигаться. Но потом из-за технических помех (шумов) в голове оформителя они ограничиваются одним лишь безмолвным текстом. Безмолвным, но теплого эротического характера! В горячем стиле Арцыбашева-Миллера. Генри Миллера...

До 31.03.2017 все у них — Леды, Лебедя, Махи, Европы и Быка — идет по нарастающей. Однако в самый кульминационный момент — 23.59 — ужасно разгулявшийся автор, таки испугавшись недремлющей цензуры, благоразумно спохватывается и возвращает почти уже Содом и Гоморру собственной интерпретации в позолоченные рамки-багеты приличий.

 

 

На лицевой стороне небольшой по размерам почтовой открытки, изготовленной «Госиздатом» совместно с «Союзпочтой» по большой картине «Утро в сосновом лесу», изготовленной художником Шишкиным И. И., изображены четыре бурых медведя. Но о них чуть позже.

Сперва умилимся и отметим, что шедевр пропитан восхищением Природы результатами своей многолетней деятельности — растительным и животным мирами.

И поскольку Природа в первую голову озаботилась флорой, то и мы, в ту же голову, игнорируя все остальные деревья и кусты, сконцентрируемся на толстом дереве, когда-то рассекавшем прямоугольник открытки по одной из диагоналей, а ныне страдающем в виде двух обломков неравной длины.

Специалисты утверждают, что это дерево — между прочим,

по обломкам ползают три мелких медведя и бездна невидимых глазу муравьев! — является сосной. Она, якобы, повалена с корнем. Однако неизвестно кем и с какой целью. Рискнем предположить, что сделано это самой Природой для удобства забав ползающих фигурантов.

Четвертый фаунный герой открытки — крупный. Обладая изрядным весом и жизненным опытом, он не лезет на обломки бывшей диагонали, а рационально стоит рядом с ними.

По распространенной гипотезе все четыре медведя состоят в родственных отношениях. Но это лишь догадка, а окончательный вердикт мог бы вынести местный лесник. Да где его сыскать?!

Кстати, неподалеку от неосмотрительно расслабившихся медведей находится сторожка в лесу, в которой интересующий нас лесник сторожит (или подстерегает?!) медведей. Эту сторожку — без лесника! — тоже нарисовал художник Шишкин И. И. Однако лицезреть ее на почтовой открытке нам не доведется, поскольку главпочтамт, а с ним и выставка, уже закрывается.

 

 

Не так давно я привык укладываться поздно. Обычно, едва отшумят полуночные новости, глаза мои делают попытку закрыться, но мозг успевает одернуть их: «Атас!»

От 0.15 до часу с четвертью, лежа на спине, читаю, наверстывая упущенное в счастливом детстве. Читаю великих, нынче вышедших из активного употребления. Эжен Сю, Андре Жид, Марсель Пруст... Какая музыка в этих именах! Но, по совести говоря, они скучны до неприличия зевоты... Но ведь это кощунственно?! Или я не один такой? Надо пошарить на форумах... Тем не менее, изрядно мучаясь, всегда дочитываю их шедевры до конца. И горжусь этим!

С 1.15 до двух, на боку, «при веерном отключении любви к электричеству и дрожащем пламени ветхозаветной спермацетовой свечи» размышляю о прочитанном, но думы мои выбирают эгоистическое направление. Я ни секунды не воображаю себя тем, о чем говорилось в книге, — «церковью, квартетом, соперничеством Франциска I и Карла V». Ни Агасфером, ни фальшивомонетчиком.

Все помыслы вертятся вокруг Миниатюрморта. Экое наваждение! В какой-то миг Жар-птица незаурядной идеи своими крылами — или перстами, легкими как сон? — касается моего чела. Вот она, держи!! Но старческая медлительная рука никогда не успевает ухватиться за близкое перо. «Ничего, ничего, — утешаю я себя. — Не беда, непременно припомнится завтра».

Строго в 02.01 та же рука гасит свечу. Миниатюрмортист переворачивается на живот, проверяет ориентацию одеяла и удовлетворенно погружается в неизбежное. В сон... А громкое тиканье новозаветного будильника — побудка в 10.01 — ему нисколечко не мешает.

 

 

Подойдя к горсовету, очень персональный пенсионер тов. Земельный снял с себя персональную пыжиковую шапку и получил в порядке ответной вежливости земельный надел. Изготовившись наложить благодарность на горсоветовскую бумагу, тов. Земельный ненадолго выпустил шапку из рук в непосредственную близость.

Подойдя к горсовету, очень рядовой пенсионер тов. Безземельный не снял с себя дедушкин кроличий треух и в порядке отказа не получил земельный надел. А получил тов. Безземельный — не от горсовета, а ранее — такую малоприличную болезнь, что как только сильно огорчался, то становилось у него острое недержание мочи, и приходилось срочно справлять малую нужду, куда придется.

Так вот, сильно огорчившись неполучению земельного надела, но блюдя горсовет, тов. Безземельный наделал в близлежащую шапку тов. Земельного. Впрочем, и горсовету досталась малая толика. А тов. Земельный, на радостях получения земельного надела, расслабился и, не глядя в последствия, надел свою примечательную шапку.

И поделом им — нечего земельным товарищам перед горсоветами шапки снимать, нечего горсоветам, кому ни попадя, землицу раздавать.

 

 

Один известный человек, — не исключено, что афористичный Черчилль, — отвлекшись на минутку от забот всемирного масштаба и выглянув в ближайшее окошко, сказал: «The sun is shining brightly». А другой человек мирового уровня, имя которого легко отыскать в Интернете, с намеком на одно рядовое историческое событие, не без поэтики дополнил: «Вам светит солнце Аустерлица». Дополнение это вызвало неудовольствие третьего нерядового человека, заявившего в категорической ямбовой форме: «Померкни, солнце Австерлица!» Не станем разбираться, кто из них прав. Ибо нас волнует вовсе не Аустерлиц (и не хорейный Ватерлоо), а Солнце, Солнце нашей Галактики! На нем и сконцентрируемся.

Уж не знаю, как там на других светилах, но на нашем Солнце есть пятна. Да, уродливые пятна, от которых наше Солнце никак не может избавиться! А еще эти сепаратистски настроенные протуберанцы, которые надобно удерживать на должном расстоянии надлежащим магнитным полем...

Но давайте будем снисходительными к нашему Солнцу. Ведь, невзирая на эти и прочие внутренние проблемы, наше Солнце имеет личное мужество ежедневно всходить на востоке, радуя глаз субъективного наблюдателя (по крайней мере, восторженного автора), и закатываться на западе, намекая тому же наблюдателю о необходимости готовиться ко сну.

Так воспоем же — всем человечеством! — гимн нашему Солнцу...

The Sun, the Sun, the Sun!

Is shining, is shining!

Brightly, brightly, brightly!

И, пользуясь подходящим случаем, пожелаем поющему человечеству:

Peace, Peace, Peace!

To everybody, to everybody!

В том расширительном смысле, чтобы не повторять типовые исторические ошибки, допущенные государственными и прочими людьми в окрестностях Аустерлица, Ватерлоо и Фермопил, а также в других регионах.

Между тем, пока мы пели и желали, наше Солнце надежно закатилось на западе. Теперь, со спокойным сердцем, отправляемся на боковую, чтобы, хорошенько отдохнув, завтра утром обратить свой восторженный взор на восток и убедиться в постоянстве нашего Солнца...

Аллилуйя.

 

 

Всю ночь Г. вытворял нечто трудноописуемое. Стороннему же наблюдателю показалось бы, что он просто писал. Однако писать просто Г. не умел. Он писал «при веерном отключении любви к электричеству и дрожащем пламени вынужденной спермацетовой свечи». Странное название некогда весьма популярной свечи проталкивало в его голову вереницу причудливых образов...

С рассветом с образами и свечей было покончено. Г. «вставил в принтер чистый лист бумаги и 18-м кеглем распечатал на нем заголовок» — «Тропики близнецов». И от себя приписал полужирным курсивом: «синопсис сценария». Ароматизированный гонорарный дым неожиданно возник перед его удовлетворенными глазами.

 

На 1-й Государственной фабрике порнофильмов имени Генри Миллера был тот ералаш, какой бывает только во второразрядных домах терпимости и именно в ту минуту, когда всем избалованным аристократическим обществом ищут себе на вечер извращенцев.

Г., зашедший туда по надобности, — он хотел продать свеженаписанный синопсис — принялся было расхаживать по фабрике обычным своим мужским шагом представителя сексуальных большинств, но вскоре заметил, что никак не может включиться в этот соблазнительно кружащийся мир. Никто из мужчин не отвечал на его приставания, никто из женщин не останавливался, чтобы вглядеться в его волнующий профиль.

— Надо будет примениться к гендерным особенностям этого сообщества, — принял решение Г.

Он тихонько снял с себя рубашку и, обнажив свой знаменитый торс, сразу же почувствовал облегчение. Ему удалось даже перекинуться двумя интимными словечками с каким-то полуобнаженным сотрудником. Тогда сообразительный Г. с возможной быстротой снял брюки и вскоре заметил, что включился в темп. Теперь он бежал губа в губу с заведующей литературной частью в бикини.

— Что у вас? — томно осведомилась заведующая.

— Синопсис сценария «Тропики Близнецов», — призывно закатил

глаза Г.

— Какой? — спросила завлитша, виляя бедрами.

— Страстный! — ответил Г., выдвигаясь на полкорпуса вперед, чтобы собеседница могла оглядеть его ягодицы.

— Я вас спрашиваю, какой? Обычный или 4D?

— Обычный — 4D.

Легко выбрасывая толстые ноги, странно покрытые густыми волосами, завлитша обошла Г. на повороте и эротично простонала:

— Не надо!

— То есть как — не надо? — спросил Г., начиная возбуждаться.

— А так! Мягкого порно с технологией 4D уже нет. Обратитесь к жестким порновикам.

Оба они на миг остановились, неудовлетворенно осмотрели друг друга и разбежались в разные стороны.

Через минуту Г., размахивая своим творчеством, опять бежал в подходящей компании, между двумя обнаженными консультантками.

— Синопсис! — сообщил им Г., почему-то тяжело дыша.

Консультантки, дружно взмахнув грудями крупных форматов, оборотились к Г:

— Какой синопсис?

— Жесткое порно. С технологией 7D.

— Не надо, — отказали ему консультантки, наддав ходу. Г. ощутил,

что возбуждение его куда-то запропастилось, и позорно заскакал.

— Как же это — не надо?

— Так вот и не надо. Жесткое порно вчера запретили, а технологию 7D еще не до конца освоили.

В течение получаса добросовестной рыси со стриптизом Г. уяснил себе щекотливое положение дел 1-й Государственной фабрике порнофильмов. Главная щекотливость заключалась в том, что разрешенное мягкое порно с жестко привязанной к нему технологией 4D уже не снимают в связи с устарелостью последней, а применять экспериментальную технологию 7D, мягко ориентированную на жесткое порно, нельзя, поскольку последнее давеча временно запретили.

В разгаре рабочего дня, когда чувственный бег ассистенток, консультанток, актрис, администраторш, режиссерш, гримерш, осветительниц, сценаристок и хранительниц большой электронной печати достиг резвости лошади — «Крепыша-2», сына знаменитого в свое время «Крепыша-1», — распространился слух, что в каком-то кабинете сидит женщина, которая в срочном порядке собирает жестокое порно в формате 8D. Уже через пять минут удачливый Г. со всего ходу вскочил в искомый кабинет и остановился, пораженный. На краю стола сидела изящная блондинка с бородкой Троцкого и в чеховском пенсне со шнурком. Нагнувшись, она с усилием стаскивала с ног нижнюю часть купального костюма.

— Привет, крошка! — громко сказал предельно обнаженный Г. и дважды обернулся вокруг своей оси, давая себя рассмотреть.

Но блондинка не ответила. Наконец, она сняла свои почему-то мужские плавки и принялась вытряхивать из них презервативы.

— Здравствуйте, миссис!! — добавил децибелы Г. — Я принес синопсис сценария.

Дама с бородкой не спеша надела корсет и молча стала его шнуровать. Закончив это дело, она повернулась к ноутбуку, призывно сняла пенсне и, закрыв оба глаза, принялась вводить текст.

— Молчать!!! — не совсем логично заорал Г. с такой силой, что на столе кинодеятельницы звякнул старинный пейджер.

Только тогда блондинка подняла голову, открыла один глаз, посмотрела им на Г. и сказала:

— Пожалуйста, говорите громче. Я не слышу.

— Пишите ей записки, — посоветовал Эйзенштейн с большой афиши «Броненосца Потемкина», висевшей на стене, — она слегка глуховата.

Г. подсел к столу и набрал на клавиатуре: «Вы жестокий порновик?»

— Да, — отписалась глуховатая.

«Принес синопсис сценария с технологией 8D. Называется «Тропики Близнецов». Международная трагикомедия с инцестом и стрельбой в равнобедренном любовном треугольнике», — безошибочно написал Г.

Глуховатая посмотрела на монитор сквозь пенсне со шнурком, ощупала бицепсы Г. и сказала:

— Прекрасно! Мы сейчас же втянем вас в жестокую порнографическую работу. Нам нужны свежие эластичные мускулы.

«Рад содействовать. Как в смысле аванса?» — поиграв брюшным прессом, написал Г.

— Извращения сиамских близнецов с сексуально одаренной девочкой — это как раз то, что мне нужно! — вскричала глуховатая, непостижимым образом постигнув геометрическую суть сценария.

— Полежите здесь, я сейчас приду и прилягу с вами. Только никуда не уходите. Я ровно через минуту.

Глуховатая ловко выхватила из рук Г. синопсис с восьмимерными фигурами плотской любви, профессионально прижала его к себе и в чем была выскользнула из кабинета.

— Я разведу вас со сценарием и втяну в группу порнозвездных актеров! — пообещала она, скрываясь за дверью. — Через минуту я вернусь. В залог оставляю раритетное пенсне, подаренное мне известным драматургом.

Услышав это, Эйзенштейн, сидящий на афишной лестнице, поднял руку с мегафоном и хотел что-то в него сказать, но аппарат оказался неисправен...

После этого Г. пролежал в кабинете полтора часа. Он интересно провел время, беседуя с Эйзенштейном о мизансценах, но глуховатая не возвращалась. Только выйдя на лестницу и включившись в темп, Г. узнал, что бородка Троцкого уже давно уехала на извозчике и сегодня не вернется. И вообще никогда сюда не вернется, потому что ее внезапно пригласили в Мексику на пробы для мюзикла «Ледоруб Меркадера». Но позорнее всего было то, что глуховатая увезла в другое полушарие синопсис сценария...

— Ну что ж, глубокого глоточника Дамиано из меня не вышло, — полузнакомо изрек жестоко облапошенный Г. — Придется в очередной раз переквалифицироваться. Предположительно, в челюстника Спилберга...