Вадим Петрович – врач-реаниматолог. Хотя, если быть честным, то – не Вадим Петрович; если быть честным до конца – то пока просто Вадик. Или Дима. Так как в обоих именах Вадим чётко прослеживал общее «дим», то и спорить никогда не пытался – как правильно. Что поделать, но именно так простецки называли его в детской травматологии все-все-все без исключения – от маститых седовласых зубров медицины до молоденьких сестричек из вчерашнего медучилища. И дело совсем не в том, что Вадим Петрович, молодой специалист, всего-то первый год, как приступил к исполнению родительской мечты. Всё было куда проще и банальней – дело было во внешности.

Удивительно, но в свои двадцать четыре полноценных года Димка по-прежнему неумолимо выглядел шестнадцатилетним подростком. Невысокий, щупленький; светлое игрушечное лицо со вздёрнутым носом; весь в золотистых конопушках, и в добавок – непослушные кукольные соломенные вихры, которые он стеснительно прятал под аккуратной накрахмаленной шапочкой. Мальчишка, да и только – какой там Вадим Петрович.

А теперь о родительской мечте. Мечта эта была сформирована и принята на семейном совете ещё задолго до выпускного – только врач. Всё! Больше никаких вариантов Вадиму на рассмотрение представлено не было. Это как народный выбор в Советы всех уровней до Верховного в недалёком прошлом, которое никак не отпускало Диминых родителей своим счастливым авторитаризмом – никаких вариантов, никакой конкуренции: выбор как бы есть – но кандидат только один. Именно такой ультимативный «выбор» был поставлен сыну: или становишься врачом, или… врачом! Если кто-то подумает, что родители просто решили не прерывать своим единственным сыном некую долгую врачебную династию, то нет – не было никакой священной династии; мама – гардеробщица в театре, папа – неплохой слесарь на автозаводе. Вот и вся династия. Откуда же у простых людей такое паталогически священное почитание, такое возвышенное уважение к врачебному белому халату – остаётся загадкой.

А как же Вадим? А никак. Он не то, чтобы был сильно против врачебного дела, нет, он был просто глубоко равнодушен к этой благородной специфике. Ну, абсолютно. Нет, он не боялся крови, он не отворачивался в детском ужасе, когда более старшие пацаны познавательно препарировали лягушек на заднем дворе. Он часто бегал со сбитыми в кровь коленками, не доверяя важнейшему статусу зелёнки, как главному средству от всех болезней. Он напрочь забывал пожаловаться родителям на мелкие порезы, ушибы, синяки и шишки. Он молча и не по-детски стойко переносил вынужденные посещения стоматолога под маминым контролем. И та с горделивым умилением и королевским достоинством воспринимала, как должное, восхищение и похвалу от родителей из нервной очереди, замученных визжанием, трясущихся от страха, своих чад – невозмутимым поведением её сына. Нет, Дима не боялся врачей, но и не любил. Вот такая правда.

А потому врачом, Вадим, естественно, быть не хотел. Однако, решительного и категорического отказа от родительских планов тоже делать не стал. «Пусть так» – решил он, аккуратно подписывая заявление и вручая приёмной комиссии государственного медицинского университета свой аттестат с отличием. Поступил. Знания у него есть – в этом Вадим не сомневался. А вот большого желания так и не обнаружилось – ни сразу, ни после.

Вадим пошагово, год за годом, курс за курсом шесть лет скрупулёзно (уж, так воспитан), повышал медицинские познания. Он был честен и добросовестен к нелюбимому делу: он не увиливал от лекций; он не шарахался от «трупных» экспериментов в морге; он был внимателен и участлив во всех нудных мелочах обучения. Короче, постепенно он становился хорошим медиком. Но в душе остался равнодушен и спокоен, получая диплом.

Казалось бы – всё идёт по плану, всё решено. Но это только казалось. Внутренне Дима не был готов к окончательному варианту. К тому же, он прекрасно осознавал, что, по большому счёту, ещё и не врач вовсе в полноценном смысле этого слова, он – врач-интерн. Это значит – он ещё не начал полноценную врачебную карьеру; он ещё только проходит интернатуру на базе детской реанимации. Стало быть, аттестация ещё впереди, сертификата ещё нет и врачебные самостоятельные решения он принимать пока не может. То есть, по сути, не несёт никакой ответственности за свою работу. Возможно, ещё и поэтому Вадим Петрович пока для всех только Вадик. Ну, не чувствовал он себя на своём месте, вот и всё…

А вот дети так не считали. Маленькие пациенты доверяли Вадиму гораздо больше, чем седобровым профессорам. Видимо, чувствовали своего, заглядывая в его детские голубые глаза под шафранными бровями.

Немало повидал уже Вадим Петрович за время интернатуры. Детская реанимация – это не место для слабонервных. Да и специализация врача-реаниматолога – это не та профессия, где можно что-то сделать спустя рукава. Уже бывало и так, что и от помощи умелых и компетентных рук Вадима зависело – будет ли сердце маленького пациента биться дальше. А вот своё сердце, по-прежнему, оставалось для Вадима невозмутимо-сдержанным и безмолвно-бесстрастным. Ничего ещё это сердце не зацепило так пронзительно, как это бывает у более небезучастных людей. «Может ещё и не поздно всё сменить»? Как ни странно, но и на седьмом году от начала выбора профессии, для Вадима этот вопрос не казался таким уж неуместным и неисполнимым.

Именно об этом с тоскливой ноткой и думал Вадим, сидя на коридорном подоконнике третьего этажа в редкую минуту ничегонеделания. Живой, судорожный, булькающий вой медицинской сирены начал нарастать постепенно. Вадим услышал его тревожный звук ещё задолго до того, как встрёпаная «скорая» выскочила на их перекрёсток. Ничего необычного для крепких нервов медика – это будни. Но не в этот раз. Сверху было видно, как машина нервно, впритирку к прижавшимся по бокам тротуаров автомобилям, едва не разбив собственное зеркало заднего вида, не сбавляя скорости на повороте, с грехом пополам успев увернуться от чугунной решётки открывающихся ворот, влетела, наконец, на покатый подъезд приёмного отделения. Вадим флегматично представил на миг – что должен был чувствовать сейчас пациент, остро нуждающийся в помощи, после такой взбалмошной езды. Происходившее дальше тоже было не совсем обычным: как только машина замерла у распахнутых заранее дверей, скребущий клёкот сирены никто не отключил. Из дверей сразу выбежали люди в белом. Много людей. Гораздо больше, чем обычно. Вадим даже заподозрил внизу некий нерв паники. Головы в белых, зелёных, синих шапочках склонились над кем-то, закрыли от взора меловыми спинами, понесли что-то маленькое внутрь. Картинка в голове Вадима застряла. Он решил спуститься вниз.

В приёмно-смотровом боксе у стола стояло несколько человек: дежурный врач, врач-анестезиолог из отделения, заведующий, сёстры, ещё кто-то. Детальным осмотром руководил легендарный Корнеич – непререкаемый авторитет всей детской травматологии. Откуда он появился здесь? Вроде, и смена-то не его? Ещё две сестры стояли чуть в сторонке и тихо беседовали. Вадим молча наблюдал со стороны.

– Дима, – услышал он. Вадим Петрович вздрогнул, невольно реагируя на своё имя, повернулся к сестре и сделал шаг навстречу. Но его не заметили. Сестра взволнованно продолжала говорить своей напарнице, – Дима, одиннадцать лет… единственный живой из семи пассажиров; родители умерли на месте… термический ожог, переломы, резаные раны шеи… короче, полный набор.

Она неожиданно плотно сжала глаза, отвернулась от подруги, по её плечам пробежала едва заметная ломаная судорога насильно сдавливаемого бесшумного плача. «Вот те на… – подумал бы иронично Вадим в другой раз, – а как же отработанная годами профессиональная решительная защита в виде циничного ледяного хладнокровия»? Но так, возможно, подумал бы Вадим в другой раз. В этот же, он сам смущённо отвернулся и уже на выходе спиной услышал короткое и резкое, как удар хлыста, заключение Корнеича:

– Реанимация! Быстро!

Тут же в мозгу Вадима щёлкнула мысль – завтра у него там ночная смена. Он оглянулся в дверях. В этот момент врачи у стола как раз разомкнули свои полусогнутые спины и в прореху тел на секунду Вадим увидел огромные остекленелые глаза на матово-бесцветном лице. Крупная дрожь тела, рваное поверхностное дыхание свидетельствовали о страстной борьбе его маленького тёзки за жизнь.

Как ни странно, ночное дежурство в реанимации шло спокойно. Под небольшой и не слишком яркой лампой дневного света на узком коридорном столе Вадим тщательно прописывал последние пометки в своём дневнике интерна. Все дела Вадим давно привык делать скрупулёзно. К процессу фиксирования выполнения плана, разработанного его руководителем, это проявлялось во всей красе – более подробных интерновских отчётов вряд ли кто писал здесь. Вадим понимал эту рутинную работу так: всё, что представляется мелочью или незначительным телодвижением, может оказаться в дальнейшем ключевым элементом в выполнении какой-то конкретной функции при спасении человека.

Тишина. Едва слышный характерный щелчок на стенных часах известил – произошла смена суток. И вдруг – объявление войны! Смерть, грубо и вызывающе, резко и нагло, внезапно заявила о своих правах на жизнь единственно выжившего в дневной аварии. Она будто вспомнила, что ещё не завершила до конца своё чёрное дело, начатое на том куске шоссейной трассы, на котором так лихо поживилась сегодня в кровопролитном ДТП. Остро и пронзительно сработали датчики приборов контроля за жизнедеятельностью маленького пациента; тревожно заморгали мониторы визуального контроля. Тишина разлетелась вдребезги! Бежали врачи-реаниматоры, сёстры круглосуточного наблюдения! Сонная реанимация ожила, всколыхнулась за секунды. Вадим ринулся в двери одним из первых. Работа началась.

Пульс, дыхание, ИВЛ, давление, температура, адреналин, непрямой массаж… Короткие команды Корнеича – он отдыхает когда-нибудь? – быстрые движения персонала… Десять минут, пятнадцать, двадцать…

– Меняемся, – Корнеич поднял кисти.

Вадим в ту же секунду быстро разогнул в локтях руки, перекинул скрещенные ладони вместо рук Корнеича, начал сильные, быстрые надавливания на грудь мальчика: полсекунды – толчок, толчок, толчок…

– Есть пульсация! – дрожащий девичий вскрик. – Запущено!

Все тут же заметили спонтанный всхлип появившегося дыхания.

– Есть пульс… давление растёт… зрачки сужаются…

Борьба продолжалась. Вадима охватила остервенелая бессознательная ярость; ему как никогда хотелось сегодня победить; сегодня он как никогда хотел выиграть этот бой.

Всё закончилось также неожиданно, как и началось. Взъерошенный, но довольный, Корнеич взял салфетку и сам промокнул себе лоб, испещрённый зигзагами струек пота. В другой раз он бы обязательно отчитал сестёр за промедление, но не сегодня. Врач развязал повязку, несколько кособоко, едва заметно улыбнулся в пространственное никуда одним уголком рта, вышел в коридор. Все разошлись следом, оставив штатных дежурных. В помещениях свет убавили.

Ночь продолжилась, как ни в чём ни бывало. Полнейшая тишина восстановилась. Вадим пересел к монитору, начал пролистывать истории болезней. Нашёл ту, которую искал. Сморщив веснушчатый лоб, начал вглядываться в каждое слово. Его наивно-детское лицо напряглось, посерьёзнело. Электронные часы на поперечной балке коридора, прилепленные чуть ли не к самому потолку, опять слабо щёлкнули – четыре часа ночи.

Вадим бесшумно поднялся, прошёл в реанимационный зал. Маленький Дима лежал на современной финской функциональной кровати с высокой регулировкой. Прикроватные мониторы следили за всеми показателями; цветные кнопочки, циферки, стрелочки почти бесшумно отслеживали результаты состоявшейся несколько часов назад битвы, бесстрастно и размеренно контролируя состояние маленького организма.

Дежурившая сестричка мгновенно открыла глаза, кивнула Вадиму Петровичу, знаком показала, что она на секундочку – бесшумно выскользнула в коридор. Вадим подошёл ближе к мальчугану. Всё тихо, полное безмолвие. Вдруг, глаза мальчишки резко распахнулись. Врач вздрогнул от неожиданности. В одну секунду два Димы встретились взглядом. Волна крови всколыхнула сердце Вадима Петровича – во взгляде маленького Димы отразился и испуг, и доля счастья, и неизвестность. Этот взгляд врезался в сознание Вадима Петровича, как рисунок клише отпечатывается после удара молота – сильно и чётко, чтобы остаться там навсегда.

– Ты чего не спишь? Закрывай глазки.

– Я с родителями разговаривал. Они на облаке были. Спрашивали, как дела… Что это было? Мне страшно…

Ком в горле подкатил, сдавил дыхание Вадиму Петровичу. Ответных слов у него не оказалось. Он сглотнул, с трудом выдавил:

– Дим, это просто сон. Закрывай глазки.

Также бесшумно впорхнула дежурная медсестра обратно, села на своё место и вопросительно встряхнула подбородком – как, мол? Вадим чуть кивнул и вышел.

Его самого охватил страх – самый настоящий, неподдельный страх оказаться не у дел, оказаться беспомощным и бесполезным в этой борьбе мальчугана за жизнь. Всё перевернулось в голове смешного вихрастого юноши. Сегодня он понял одну очень важную вещь, возможно, самую важную в его жизни – он понял, что именно сегодня нашёл, наконец, свою боевую сатиновую кольчугу белого цвета. Вадим решительно просветлел.

Когда Вадим Петрович сдавал смену, его сзади внезапно легонько по плечу хлопнули; прищуренные добрые глаза Корнеича, признанной звезды детской нейрохирургии, коротко спросили:

– Ну, как?

От неожиданности Вадим трепыхнулся. Откуда он здесь? Он что – вообще домой не уходил? Вадим левой рукой привычным движением чиркнул пальцами по лбу, спрятав под шапочку настырный соломенный вихор; конопушки сверкнули на солнце особенно ярко:

– Соломон Корнеевич, – неожиданным вопросом ответил он на вопрос мастера, – я смогу стать врачом?

Казалось бы – ну, не чудноватый-ли вопрос человека, седьмой год успешно продвигающегося по мудрёной медицинской стезе? Однако, Корнеич ничуть не удивился ни резону вопроса, ни его своевременности, ни мотиву, ни причине. Трудно было чем-либо удивить эти мудрые прищуренные до невозможности глаза. Седовласый врач моментально увидел всю глубину необычного, на первый взгляд, вопроса в данной ситуации. Ответ его был короток, но торжественен:

– Конечно! – и через скупую паузу, будто мгновение ещё что-то взвешивал на невидимых контрольных небесных весах, твёрдо добавил – Я в этом уверен.

Вадим улыбнулся:

– Уверены? Почему?

– Планида у тебя так распечатана… – Соломон Корнеевич, не поднимая головы и не меняя хитринки лица, на долю секунды многозначительно стрельнул глазами куда-то в потолок, и тут же пронзительно впился пристальным взглядом в глаза Вадима.

Казалось, веснушки запылали на щеках Вадима ещё более ярко. Он чуть смутился, понимая, что проницательный старый Корнеич видит его насквозь лучше, чем рентгеновские лучи на плёнке:

– А что такое – планида?

– Что такое планида? – корифей медицины убрал с лица усмешку, посерьёзнел, – планида – это предначертанное течение жизни, от которого нельзя увернуться. Судьба.

– А я хотел… – растерянно признался вдруг Вадим.

– Хотел? – Корнеич тут же вернул своему лицу шутливое выражение, – парадокс любой планиды состоит в том, что в будущем, как бы кто ни старался, она всегда подстраивается под тебя, но и забыть о себе не даёт. Можно улететь на Багамы или скрыться в Марианской впадине, но это только складки судьбы. Складки время расправит, ломаная линия снова выпрямится. И никуда от этого не деться. – Доктор явно был доволен своим выводом.

Смущение Вадима не покинуло. Такая интерпретация перста судьбы вовсе не противоречила его сегодняшним собственным мыслям, но он словно заново сейчас открывал для себя старого доктора. Сверять жизнь то ли по звёздам, то ли по святцам – не слишком ли это для современного человека, умудрённого образованием и просвещением, с лихвой подкреплённого громадным житейским и профессиональным опытом? Корнеич, словно услышав всё это, шутливо подвигал седыми бровями:

– Да. Мы верим в неё, – старый доктор чуть приблизился лицом и, понизив голос, добавил совсем тихо и доверительно, – доказать существование планиды – всё равно, что доказать существование Бога. Доказательств нет, как нет и противоречий. Когда разум человеческий пытается доискаться до причин, он доходит до определённого предела, за которым – только Бог и планида.

Корнеич отодвинул лицо; на новом расстоянии посмотрел с усмешкой на молодого доктора, загадочно подмигнул и вышел. Вадим в некотором смятении ещё долго смотрел через стеклянные двери на удаляющуюся ссутуленную спину великого доктора. В данный момент он думал о маленьком Димке, у которого тоже была своя планида. Сейчас Вадим в неё верил, как никогда. А сколько ей отмеряно – теперь зависело и от него – Вадима Петровича – настоящего врача-реаниматолога, с ног до головы, душой и телом.