ЗАЗЕРКАЛЬЕ

АЛЕКСЕЙ АНАТОЛЬЕВИЧ КАРЕЛИН

Она проснулась, как всегда, по будильнику и, ещё не открывая глаз,

прочитала за утреннюю молитву. Затем на ощупь дотянулась до смартфона

и раскрыв Вотсап отправила дюжину поздравлений и пожеланий доброго

утра, разумеется, кроме невестки и сына – Алёшенька настоятельно

просил её не делать этого. Она не обиделась. Вера делает с людьми

чудеса, и она надеялась на лучшее.

Наконец, резко встав, обнажённая, прикрытая только лёгкой ночнушкой

она почти побежала на кухню, так как этот темп за долгие годы

учительства пульсировал в её мозгу, с непоколебимостью барабанщика

драгонбота. Да и летела она, сухонькая, некогда фигуристая красавица,

не суетливо, а величественно, как двадцатиместное каноэ, которое имеет

голову дракона и хвост.

Заварив крепкого чая и нарезав ломтики лимона, она приготовилась к

чаепитию и полетела в ванную, где ещё с вечера замочила подаренный

себе самой на прошлый день рождения, пуховик. И в этот момент один из

воображаемых гребцов дал сбой. Она почувствовала острую боль, как

будто голова дракона лопнула и разлетелась на миллиарды кровавых

брызг.

Не разгибаясь, почти в таком же положении, как стирала, она, собрав все

свои силы добралась до входной двери, открыла замок и перешагнула

порог. Затем, невероятным усилием воли она, опершись руками о

соседский косяк, постучалась в дверь, за которой её ждало спасение -

доктор с тридцатилетним стажем, уже не раз спасавшая её в

катастрофические мгновения живительным уколом, понижающим

давление.

Несмотря на ранний час, ей очень скоро открыли, и она в ожидании чуда

сразу же обмякла; медленно опустилась на колени и легла на ледяной

кафель, погрузившись в спасительное забвение.

Елена Михайловна открыла глаза уже одетая, за чашкой горячего чая, в

которой ей улыбалась долька лимона. Боже мой! Елена Михайловна

совершенно не помнила, как вернулась домой. Чай ещё был горячий, и она

стала терпеливо ждать, когда настанет заветный миг прикосновения к

огненной жидкости и та уже не сможет обжечь.

О, эти последние дни приготовления к школе!

26 августа – финишная прямая и Елена Михайловна, как всегда,

волновалась, хотя в этом году будет уже сорок лет, как она проработала

учителем младших классов.

Чай всё никак не мог остыть. Она попробовала его с ложечки и сразу же

выплюнула. Вместо сахара в чашке оказалась соль. Лимон лишь усугубил

положение дела. Дурное предчувствие овладело ею и она подошла к

домашнему телефону ровно за секунду до того, как на него позвонили.

Звонила невестка. Елена Михайловна не любила новую избранницу сына –

но терпела из последних сил уже лет пять, каждый раз уговаривая себя,

что сын рано или поздно одумается.

В трубке зазвучал тревожный, не на шутку взволнованный голос.

Разлучница сообщила, что если Елена Михайловна хочет ещё успеть

попрощаться с сыном, она должна это сделать немедленно, так как

времени у неё осталось слишком мало, и что сын в любой момент может…

на этом связь прервалась. Елена Михайловна попыталась перезвонить. Но

невозмутимый голос робота сообщил ей, о том, что у неё образовалась

задолженность, и что в данный момент ей доступны лишь входящие

вызовы. Это было очень странно, так как она платила и за квартплату, и

за электричество, и за телефон исправно, так что Елена Михайловна

хорошо помнила, что никакой задолженности у неё нет и не может быть, в

принципе! Как бы там ни было, но у неё был сотовый, по которому не на

шутку взволнованная мать стала набирать сыну. И в этот момент она с

ужасом обнаружила, что нажала не на ту кнопку и безвозвратно стёрла

номер Алёшеньки. Боже мой! Боже мой! Что же могло случиться! И в этот

момент Елена Михайловна неожиданно поняла, что идти в школу она

просто не может! Хватит, подумала она, я столько раз в жизни оставляла

своего ребёнка – по молодости, по глупости, по всяким неотложным

обстоятельствам; заставляла его болеть одного дома или с пробитой

головой лежать в травматологическом отделении, неделями не навещая

своего малолетнего шалопая. А затем, намного позже, когда он вернулся

из армии, всего спустя год срочной службы, она так испугалась

светившего ему «волчьего билета», что сама помчалась с ним в Подольск,

дабы упросить видавшего виды дряхлого профессора поставить сыну

«правильный» диагноз для того, чтобы он снова мог вернуться туда,

откуда возвращались далеко не все. Сейчас, спустя десятилетия, когда

ему минуло пятьдесят и он стал старше тогдашней её самой почти на

треть, она впервые поняла, что верни ей тот самый миг долгожданного

свидания с маленьким солдатиком в танкистской форме, в котором она с

трудом смогла признать отправленного год назад юношу, и Елена

Михайловна согласилась на любые «волчьи билеты», лишь бы не потерять

Алёшеньку раз и навсегда, лишь бы он оставался тем добрым мальчиком,

которого она сдуру отправила в этот афганский ад. Ах, какие письма она

получала от него! Перечитать бы их теперь. Но в приливах очередной

ревности, она давно разорвала их все на маленькие кусочки и развеяла по

ветру. А какие картины рисовал он ей! Особенно ей запомнилось то самое

первое из полотен под незатейливым названием «В шубке», – на нём сын

изобразил её юной, задорной, загадочной, выглядывающей из капюшона

чёрного песца. Придумал же! Да и песцовой шубы у неё никогда не было.

Ей, матери-одиночке, до того ли было! А он вот нарисовал, да как! На

полутёмном фоне из глубины капюшона смотрели на зрителя её живые,

слегка влажные глаза. Что за диво была эта самая картина! и как потом

она рвала её с яростью, у него на глазах, всё время повторяя в запале –

«Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!».

Тогда сын ничего не сказал – просто встал и ушёл на неделю куда-то, а

она себя успокаивала и говорила, как заклинание: «Ничего! Жрать

захочет - вернётся!» Именно тогда сын и устроился ночным сторожем в

ведомственный садик. Тогда, в голодные девяностые она впервые

попробовала многие деликатесы, о которых она только читала в

заоблачной книге «О вкусной и здоровой пище». Сейчас, вспоминая из-за

чего разгорелся весь сыр-бор, она, с высоты своих лет, так и не смогла

принять эту сыновью измену, когда её мальчик нашёл в далёком Кургане

взрослую бабу, которая была старше её самой на три с половиной года.

О! С каким наслаждением вспоминала Елена Михайловна как она летала

на последние деньги в Курган, встречалась с этой потаскушкой и

расстроила все её коварные планы. Правда, для этого ей пришлось

оговорить сына. Понарассказывать про него всяких небылиц. Заодно

ввернуть историю с его посттравматическим синдромом и тем, как он с

детства был истеричным и никогда ни в чём её не слушался, а затем

пустить в ход и тяжёлую артиллерию, в ярких красках рассказывая о его

деде – отце мужа, который выстраивал под дулом винтовки всех

домашних, устраивая домашний террор…

Тогда она искренне верила, что спасает сына, а вышло, что он так и не

смог никогда забыть эту ведьму! Проклятую еврейку. И всю последующую

жизнь его колбасило и швыряло из стороны в сторону от одной до другой

женитьбы, пока он не встретил эту телевизионную фифу! Тогда сына она

потеряла раз и навсегда! Сегодняшний телефонный звонок с новой силой

разжёг в ней классовую непримиримость к этой светской львице,

променявшей перспективного, богатого жениха на её оболтуса, так и не

сумевшего найти работу с достойным заработком. Ну что это за

специализация – литературное творчество! Она, учитель начальных

классов и то зарабатывала в три раза больше, чем эти фантазёры.

Напридумывали себе планов, и терпели одно фиаско за другим. Набрали

кредитов под свои неуёмные мечты, жили с ней целых три года под одной

крышей, наконец сняли квартиру в центре Москвы. Зачем? Для чего?

«Погубит эта девица моего Алёшеньку!» И Елена Михайловна начала

хаотично метаться от одного телефона к другому. В это утро, начавшееся

так бездарно, всё у неё валилось из рук и никак не могло срастись!

Вспомнив о ноутбуке, Елена Михайловна включила его, но вместо

приветствия она увидела обновление программы, так что узнать что либо

через соцсети оказалось делом нереальным.

А между тем, невестка конкретно сказала, что сыну плохо, что, может быть

он, не дай Бог, при смерти, и что Елене Михайловне нужно к нему срочно,

а то она может успеть не приехать! Нет! Этого не может быть!

«Я обязательно должна быть сейчас у Алешеньки!» – и Елена Михайловна

решительно надела на себя красное пальто, модную фетровую шляпку,

обула ножки в новенькие, специально купленные перед первым сентября

и ещё ни разу не ношеные сапожки с золотыми галунами и вышла на

улицу.

Стоял пасмурный день конца августа, который мог бы вполне сойти за

ноябрьский. Мелким ситом накрапывал неперестающий дождь. Зонт Елена

Михайловна, по рассеянности, забыла дома. Адрес сына знала очень

приблизительно. Помнила лишь, что в этом доме, в той же самой квартире,

где снимали сейчас сын с невесткой, жил некогда сам Шаляпин, и что

рядом с этим домом – Посольство Швейцарии.

Координаты, можно сказать, очень сомнительные, но Елена Михайловна

твёрдо верила, что мир не без добрых людей. Это убеждение выручало её

в жизни не один раз. И когда она с пятилетним сыном, бросив мужа-

изменника, прилетела на пустое место практически без вещей в чужой

город за две тысячи километров от малой родины, и тогда, когда оставляла

надолго свою кровинку по чужим углам, сама пытаясь заработать хоть

какую-нибудь копейку.

На её удивление, по улице сплошным потоком шли автомобили. Их было

так много, и они так плотно прижимались друг к другу, что перейти на

противоположную сторону даже по пешеходному переходу не было

никакой возможности. Тогда Елена Михайловна решила пойти пешком, тем

более, что в свою школу, которая находилась аж в шести километрах от её

дома, она, выполняя послушание, ходила исключительно на своих двоих.

Правда, несколько лет назад появилась возможность перевестись намного

ближе, в её альма-матер, где она ещё начинала старшей вожатой, но как-

то не срослось – вот не захотела она лишних два часа проводить дома, да

и перед детьми было стыдно, не бросать же их на втором году обучения!

Елена Михайловна успела пройти всего лишь несколько метров, как

упёрлась в импровизированный шлагбаум, более напоминавший

баррикаду, на котором белела, уже успевшая промокнуть и размочалиться,

прижатая кирпичом бумага с надписью: «Ведутся экстренные работы по

ликвидации прорыва водопровода. Приносим свои извинения.

Администрация.»

Елена Михайловна растерянно развернулась, суетливо соображая, как

теперь пройти к станции, и в этот миг её окликнули по имени-отчеству.

Елена Михайловна обернулась и увидела стоящее около неё роскошное

авто, из окна которого выглядывал и махал ей рукой какой-то парень.

Елена Михайловна, будучи близорукой, подошла к нему вплотную, но так

и не смогла узнать.

– Леночка Михайловна! Здрасьте! Садитесь! Я вас вывезу из этого

бедлама!

Елена Михайловна очень обрадовалась, и, повторив про себя, как мантру

«мир не без добрых людей», решительно села в автомобиль.

Несмотря на всю роскошь внутреннего убранства, Елене Михайловне сразу

в нос ударил запах воблы и пролитого пива, но самое удивительное, что к

этому непередаваемому амбре примешивался и запах церковного ладана.

– Ну что, Леночка Михайловна! Как поживаете? Как там у вас? Я, в

отличие от вас, давно в школе-то не был!

– Простите, пожалуйста! Я что-то никак не могу вас вспомнить. Чувствую –

голос знакомый, а вот кто вы, никак не припомню! Может, вы – папа

одного из моих учеников?

– Папа?! – и незнакомец с рябым, проеденным оспинами, лицом искренне

прыснул, – Не, Леночка Михайловна, папой мне быть, стало быть не

суждено. Я пионер ваш. Помните Серёгу Жилина? Первого хулигана на

деревне? Так это ж я!

– Серёжа? Это ты? - Елена Михайловна искренне удивилась, но не успела

более ничего сказать, так как от набирающей обороты «Феррари» её

просто вдавило в спинку сиденья. Между тем, авто ловко сделало крутой

вираж и помчалось дворами на бешеной скорости.

– А почему, Серёжа, мы поехали так? Это разве законно?

– Законно? Ну, вы меня Леночка Михайловна, удивляете! Для меня уже

давно другие законы действуют.

– Может всё-так лучше по шоссе?

– Вы смеётесь? Какая там пробка! Не поверите, Леночка Михайловна,

сколько чайников развелось! И вот, все они, не поверите, получат права, в

лучшем случае, только сегодня!

«Заговаривается» – подумала про себя Елена Михайловна, а вслух

вежливо добавила:

– Серёжа! Что-то о тебе в последние десять лет ничего не было слышно.

Злые языки поговаривали, что тебя уже нет на этом свете!

 

– Злые языки – они везде есть! – и бандючок смачно сплюнул в

приоткрытое окно. – Здесь я, и никуда в ближайшее время, судя по всему,

отсюда не денусь! – а затем, тоскливо посмотрев на Елену Михайловну,

добавил:

А помните, как мы с вами в этом концлагере вкалывали?

 

Она прекрасно помнила, как, в далёком теперь году, на «Олимпиаду-80»

всех неблагополучных детей, которые могли хоть как-то испортить

радужное впечатление об СССР у прибывающих гостей столицы, сослали в

многочисленные трудовые лагеря, в одном из которых и работала молодая

старшая пионерская вожатая Елена Михайловна.

- Я вас, Леночка Михайловна, никогда не забывал, потому как вы наравне

с нами впахивали и эту грёбанную картошку пололи! Да, были времена! А

сейчас… Эх!

– Что-то у тебя тут всё рыбой и пивом пропахло, Серёжа!

– Пропахло?! Это ещё не то слово! Вот бы сейчас в бар да по

«Жигулёвскому» с воблочкой! Приехали мы, Леночка Михайловна! Дальше

мне нельзя – повязан я! А вот за этот дом обойдите – там и станция будет!

– Спасибо тебе, Серёжа! Храни тебя Бог!

– Вы там за меня словечко замолвите! – и «Феррари» резко рванула с

места.

«Да, - подумала Елена Михайловна, – малолетний преступник, а добрым

мальчиком был». И она вспомнила, как Серёжа Жилин принёс ей стакан

крыжовника:

– Ешьте, Леночка Михайловна! Поправляйтесь! Откуда? Да бабушка

местная дала, говорит – берите, ребята! На здоровье!

А через минуту появлялась на горизонте та самая бабка с клюшкой в руках

и разорялась: «Паршивцы! Обокрали! Ощипали весь сад, окаянные!»

Невероятно, но такой чудовищной пробки Елена Михайловна никогда не

видела в жизни! Машины разных габаритов и размеров стояли в обе

стороны Можайки настолько хаотично-тесно, что подземный переход, к

которому направилась Елена Михайловна, показался ей раем. Уже подходя

к спуску, Елена Михайловна заметила огромное скопление нищих. Ещё бы,

ведь сегодня праздник, да не один! И умягчение злых сердец –

Семистрельная, и Страстная Пресвятой Богородицы, – не мудрено, что

столько паломников… Рука сама собой потянулась к сумке, и только тут

Елена Михайловна поняла всю чудовищность своего положения: ведь и

сумку, а вместе с ней и документы, и проездные, и потёртый кошелёк с

мелочью - всё это она оставила дома! «Ничего-ничего! – говорила она

себе. – Мир не без добрых людей». Первый раз в жизни она вышла куда-

либо без сумки, а вернее, сумищи, которую все, в том числе и она, в

первую очередь, называли «сумкой смирения». Подать милостыню было

нечем.

Елена Михайловна шла по подземному переходу и близоруко

всматривалась в эти чудовищные лица стоящих подле неё вдоль парапета

людей – полу-бомжей, полу-юродивых, всех мастей и калибров. Были

среди них и безногие попрошайки в военной выцветшей форме на

деревянных дощечках с колёсиками, опирающиеся на импровизированные

толкалки чугунных утюгов. «Надо же, – мелькнуло у Елены Михайловны. -

Таких я лишь в своём детстве видела!». Ей было неловко – подать

милостыню было нечем. И вдруг кто-то схватил Елену Михайловну за руку.

Это оказалась слепая древняя старуха, от которой особенно терпко пахло

ладаном. Елена Михайловна не испугалась, и лишь ласково спросила: “Что

вам, бабушка?” На что старуха, протянула Елене Михайловне сочную

антоновку и, вращая ужасными бельмами глаз, хрипло спросила: «Что-то я

запуталась, девочка! Заблудилась! Какая у тебя мученическая дорога!

Когда поминки?» И почувствовав, что Елена Михайловна приняла яблоко,

больно ущипнула её: «Привыкай к боли!»

«Сумасшедшая!» – подумала про себя Елена Михайловна и тут же сама

себя одёрнула: «Человек Божий!», и тут же перехватила разговор идущих

на встречу мужчин: «Вся Можайка перекрыта – если и есть проезд, то по

Минке!»

«По Минке! Вот оно как! А я, дурочка, расслышала, что поминки!» – И

отчего-то от сердца Елены Михайловны немного отлегло.

На станции стоял коллапс. Турникеты не работали. И Елена Михайловна

беспрепятственно прошла через беспомощно взирающих на всё

контролёров.

На платформе в сторону Москвы стояли угрюмые безликие люди, и каждый

из них был похож друг на друга. И почти все они курили. Елена

Михайловна сначала даже не поняла, отчего она, так не выносящая

табачного дыма, сейчас, находясь в самом кумаре, могла спокойно

вдыхать этот сладковато-приторный запах, а когда осознала, то была

поражена этим обстоятельством крайне. Репродуктор вещал, что на линии

произошла крупная авария обрыва электропровода, и что из-за

непредвиденных обстоятельств электрички отменяются на неопределённое

время.

Елена Михайловне стало обидно до слёз. Сколько ненужных, никчёмных

испытаний и когда! Когда она впервые в жизни решила приехать к сыну,

предпочтя именно его, а не пожирающую всю её душу, школу! И вдруг, от

одной этой мысли, Елене Михайловне стало радостно на душе. Она

настроилась на хорошее и стала творить молитву. И чудо свершилось! Не

прошло и четверти минуты, как на путях показался, как будто из её

послевоенного детства, путейский паровоз. И это был именно паровоз, а

не тепловоз, уж в этом-то Елена Михайловна разбиралась, – ещё бы, её

мама всю жизнь проработала в железнодорожном училище.

Машинист остановил своё чудо ретро-техники в аккурат напротив

улыбающейся во всё лицо Елены Михайловны.

– Здравствуйте! – что есть силы крикнула ему Елена Михайловна.

Машинист, заметив, что обращаются к нему, не теряя достоинства,

выглянул из маленького проёма, очевидно, тесного для него, окна. На его

затылке залихватски сидела кожаная, видавшая виды, кепка, а левая

щека измазана сажей.

– Будь здорова, дочка!

Елене Михайловне польстило это обращение, ведь по виду машинисту

было немногим больше, чем ей самой. И тут в голове у Елена Михайловны

возникла авантюрная мысль:

– Товарищ машинист! Не могли ли вы выручить меня? У меня сынок,

очевидно, при смерти! Хочу с ним увидеться! Невестка звонила, говорила,

что я попрощаться могу не успеть! И вот – это вам! – и Елена Михайловна

протянула то самое яблоко, которым её угостила слепая.

– Дочка! Так не положено нам! По инструкции брать в кабину

постороннего не положено. Я бы вот с радостью, но ведь я тут не один – у

меня же и кочегар имеется! Вдвоём мы тут вертимся. Эй, Витька! Подь

суда! – и на мгновение лицо машиниста исчезло и вместо него появилось

другое – молодое и задорное лицо кочегара. Оно более было вымазано

сажей, но что-то в сердце у Елены Михайловны ёкнуло. Её покойный брат

тоже был машинистом, и вот этот, скалящий белые зубы парень,

поразительно был похож на него! Елена Михайловна повторила свою

просьбу и кочегару. Кочегар внимательно выслушал и, ничего не сказав,

исчез в глубине. А через мгновение дверь была распахнута и Елена

Михайловна, не веря своему счастью, взбиралась по крутой лестнице, под

завистливые взгляды толпы, которая дрогнула и качнулась в сторону

паровоза.

Машинист захлопнул за Еленой Михайловной дверь и указал на маленький

стульчик как раз напротив раскалённой топки.

– А теперь, доченька, отвернись, ни к чему тебе смотреть на всё это.

Виктор, давай! – Скомандовал угрюмо машинист и кочегар, схватив

лопату, протащил её сквозь узкую прорезь окна. Послышались глухие

удары, охи, стоны, возгласы… Наконец, паровоз издал протяжный гудок,

выпустил пар и, уверенно набирая обороты, тронулся.

– Сколько на этой? - привычно спросил машинист.

– Примерно пятнадцать! - переводя дух ответил кочегар.

– «Примерно!» Зайцы счёт любят! – и, поворачиваясь к Елене Михайловне,

смягчая голос, добавил:

– Ну, где там твоё яблочко, доченька?

 

Ехали шумно и отчаянно весело, как тогда, в далёком детстве, когда

старший брат прокатил её на паровозе. Радость от того, что все трудности

позади, и что Елена Михайловна уже скоро увидит Алёшеньку, заставляла

мать нервно улыбаться и хаотично вертеть головой, суетливо смотря то на

монотонную работу кочегара, подбрасывающего в топку новую порцию

угля, то на догрызающего яблоко машиниста, то на проносящиеся мимо

телеграфные столбы, и сереющий сплошной лентой поток замерших в

бесконечной пробке авто и всё это под доносящийся из репродуктора

шлягер первых пятилеток «Наш паровоз вперёд летит, в коммуне

остановка…»

Машинист притормозил около Филей, пояснив, что на платформу никак

нельзя, и что тут по прямой до Кутузовского какой-то километр с

небольшим, а там и рукой подать до сына. Елена Михайловна спустилась

на пути и пошла по рельсам. Паровоз на прощание дал два коротких и

один длинный, после чего, обдав женщину паром, скрылся из виду.

 

Пройдя ещё несколько метров до тропинки, Елена Михайловна резко

повернула вправо и направилась в сторону Бородинской панорамы.

Елена Михайловна шла и не узнавала знакомого места. Сколько раз она

была тут со школьниками! Сколько раз весело они пели хором «Вместе

весело шагать», а теперь… Всё внезапно изменилось. «Боже мой! – думала

Елена Михайловна. – Перестраивают! Перестраивают! И всё им мало!

Москву вообще стало не узнать!» Между тем, тропинка её довела до

одиноко стоящей избы, подле которой на завалинке сидел человек. Одет

он был театрально. На его плечах был наброшен крестьянский тулуп, а на

голову натянут картуз. Человек спал. Это было не просто видно, но и

слышно, так как храп стоял молодецкий.

Елене Михайловне никак не хотелось тревожить его сон, но пришлось. Она

сначала тихо поздоровалась, а потом тронула спящего за плечо.

От неожиданности тот резко вскочил и ошарашенно уставился на Елену

Михайловну.

– Здравия желаю, гражданочка!

Елена Михайловна внимательно посмотрела на этого человека. Это был

молодой парень, лет тридцати, ростом выше среднего, с небритой, по

последней моде, бородой, в затасканном добротном костюме из

качественного сукна. «Очевидно, у них тут костюмированное

представление в честь Дня города», – подумала Елена Михайловна и от

этой мысли ей стало спокойнее. Понимая, что она и сама стала невольной

участницей ролевой игры, Елена Михайловна посмотрела на парня и

взволнованно спросила:

– Скажите, где я? Я, кажется, заблудилась.

– Так это, около избы Фроловых, а деревня – она вона где! К Покровскому

вам, гражданочка, надобно!

– К Покровскому? – ничего не понимая, переспросила Елена Михайловна:

– А это где?

– Ну вот мимо эвуку… экува… тьфу… чертыхнулся незнакомец, -

выковоренного завода мотоколясок пройдёте и в аккурат…

Елена Михайловна, услышав забытое словечко, подумала было, что

ослышалась:

– Как-как вы сказали, товарищ?

– Товарищ! - почти подпрыгнул от радости мужичок, - так вы это – из

этих?

– Из каких?

– Ну, из наших? Из большевиков? - и, как пароль, собеседник извлёк из

глубины тулупа помятую газету. Елена Михайловна прочитала название:

«Искра».

– Нет, я давно не из этих….

– А жаль, – и мужичок вздохнул, – а то я никак не могу взять в толк, чем

это большевики от эсеров и меньшевиков отличаются!

– А, так это я вам вмиг разъясню! Только проводите меня до Можайки!

– Куды?

– Ну, до дороги!

– А, до большой дороги! Не – это никак нельзя! Я тут приставлен за

музеем присматривать – заметят, что отлучился, и штраф наложат, а там и

до рекрутов недалече, а я на войну никак не хочу – у меня идегология

супротив Германца!

– Идеология! - автоматически поправила Елена Михайловна. – Так что же

мне делать! У меня сын при смерти!

– Вот – идите дальше по насыпи. Слева от вас будет автомобильный завод,

а вы наискосок, вот так... там и до деревни недалеко.

Растерянная Елена Михайловна отправилась по указанному маршруту.

Дошла до свежей стены, очевидно, недавно выложенного забора из

красного кирпича, и уже хотела было повернуть, как сзади услышала

гортанно квакающий гудок клаксона. Елена Михайловна обернулась. На

неё летела, подпрыгивая на кочках, машина. Елена Михайловна

зажмурилась. Раздался оглушительный визг приближающихся тормозов и

на какой-то миг всё замерло. А затем раздался встревоженный мужской

баритон:

– Сударыня! Вы живы?

– Понятия не имею! Вы меня так напугали! – и Елена Михайловна открыла

глаза.

– Простите великодушно! Разрешите представиться: Михаил Владимирович

Шидловский! Генерал-майор и авиатор.

– Очень приятно. – Ещё не оправившись от потрясения и поднимая глаза

на невольного виновника ДТП, ответила Елена Михайловна. – А я…

– А вы – таинственная незнакомка, которая свалилась на меня как снег на

голову! - И Михаил Владимирович по-доброму улыбнулся в окладистую

седую бороду, которая была тщательно разведена укладкой на две части.

Сам же незнакомец, надо сказать, размера исполинского, был одет в

зелёный мундир времён первой мировой войны и всем своим видом и

вправду, походил не меньше, чем на генерала. – Так как вас звать-

величать и какими судьбами в этом захолустье?

– Меня зовут Елена… Елена Михайловна, и тут я оказалась из-за сына. Вот

никак не могу к нему доехать до… – и тут Елена Михайловна замешкалась.

Ей только сейчас впервые пришло в голову, что она точного адреса

Алёшеньки не знает… Хотя, невестка рассказывала, что рядом с ними есть

переулок в честь… в честь «Неопалимой Купины»...

И Елена Михайловна, перекрестясь, выпалила:

– До Неопалимовского переулка!

– Надо же, а я как раз в Императорское общество сельского хозяйства на

Большой Трубный! Садитесь, голубушка, подвезу! - и Шидловский

решительно распахнул дверцу автомобиля:

– Это моя гордость, D-24-40 на ралли в Монте-Карло в двенадцатом году

столько шума наделала! Вы уже на такой карете катались?

Елена Михайловна с любопытством взглянула на этот невероятно

элегантный ретро-автомобиль выкрашенный в цвет бордо, и, для

поддержания разговора, спросила:

– Простите, Михаил Владимирович, это что за марка?

– Это? «Руссо-Балт»! А я председатель правления сей конторы! Ну что,

тронулись? Мне тоже к сыну!

Автомобиль нетерпеливо прорычался и рванул. Наступило неловкое

молчание, заглушаемое рёвом первобытного мотора.

– Надеюсь, Елена Михайловна, не осуждаете меня, что я сам управляюсь?

– почти в самое ухо прокричал ей Шидловский

– Что вы, Михаил Владимирович! Отнюдь! Между прочим, я из рода

Черепановых! – за долгие годы учительства Елена Михайловна тоже

отработала командный голос.

– Черепановых? – И Шидловский ухмыльнулся, – это тех самых

самородков, что паровоз для императора построили? Позвольте, я и не

думал, что внучка крепостных так сможет подняться! И какого же вы

сословия?

– Я учительница младших классов. Преподаю в гимназии уже более сорока

лет.

– Так, стало быть, вы – классная дама! Снимаю перед вами шляпу!

И в этот момент автомобиль выскочил на Можайское шоссе. И опять Елена

Михайловна была поражена. Несмотря на свою близорукость, она

заметила, что дорога стала намного уже, превратившись из

четырёхполосной асфальтированной трассы в запылённую двухколейку.

Далее говорить не было никакой возможности, иначе собеседники просто

сорвали бы голос. Автомобиль постоянно лавировал между едущих в обе

стороны карет. От машины шарахались лошади, а по сторонам дороги

стояли преимущественно избы да одноэтажные казённые здания, и всё это

перемежалось лесными опушками, и трудно себе было представить, что

они едут к центру города.

Но близорукая Елена Михайловна большей частью не видела ничего из

того, что происходило за дверцами кабриолета. Елена Михайловна

почувствовала, что в первый раз в жизни по-настоящему полюбила.

Полюбила сразу, безраздельно и навсегда. Как так могло случиться, и от

чего это произошло, Елена Михайловна не знала, но все эти приключения

по дороге к умирающему сыну, все эти годы боли, страдания и

одиночества, от которых она бежала всю свою семидесятилетнюю жизнь,

как могла, вдруг вылились для неё в непередаваемое ощущение полёта с

родным для неё человеком, с мужчиной которого она ждала всю свою

шебутную, и склеенную, словно сшивные лоскутки деревенского одеяла,

жизнь.

Между тем, доисторический «динозавр» ворвался в город. Елена

Михайловна не без удивления смотрела на окружающие здания, и наконец

не выдержала:

– Скажите! - прокричала она в самое ухо Шидловскому, – а когда мы

будем проезжать Триумфальную арку?

Вместо ответа генерал сбавил обороты и притормозил напротив

трёхэтажного казённого дома с четырьмя мраморными колоннами.

– Елена Михайловна! Голубушка! Триумфальная арка находится у

Тверской заставы! А мы с вами едем по Можайскому шоссе!

– Вы уверены, Михаил Владимирович?

– Как и в том, что на ней написано: «Благословенной памяти Александра I,

воздвигшаго из пепла и украсившаго многими памятниками отеческаго

попечения первопрестольный град сей во время нашествия галлов и с

ними двадесяти языков, лета 1812 огню преданный...». Что с вами, Елена

Михайловна?

– Ничего-ничего, мне что-то дурно стало… укачало, вероятно... Я сейчас

посижу и всё пройдёт… Сейчас… сейчас… – Елена Михайловна обхватила

голову руками и сморщилась, но вот уже через мгновение она взяла себя в

руки и даже сделала неудачную попытку улыбнуться.

– Елена Михайловна! Ещё раз простите за неловкость, в которую

ненароком я ввёл вас! Скажите, а что, ваш сын сейчас с передовой?

– Нет, что вы! Но он служил и даже имеет боевые награды.

– Великолепно! А я своего от греха подальше в Императорское общество

засунул…

– А я своего - в самое пекло. Лично хлопотала… Испугалась волчьего

билета. Сын по ранению – на побывку, светила комиссация, а я дура

была...

– Все мы не без греха. Вот я, столько уже для Родины сделал…

– Как всё это страшно, Михаил Владимирович! Вот я каждое утро новости

читаю – голова кругом идёт! Опять наши мальчики погибают. Опять

всемирное зло голову поднимает. Слава Богу, что наши научились точечно

бомбить их авианалётами!

– А ведь я, Елена Михайловна, авиатор! Сам верховный

главнокомандующий благословил меня на создание воздушной эскадры

кораблей «Илья Муромец»! И поверьте, после пятнадцатого года, когда

мои соколы поднялись с базы Яблонна и нанесли удар по германской

военной базе в Восточной Пруссии, мы уже совершили более трёхсот

боевых вылетов!

– Я читала! Читала об этом! С географией у меня всегда было туго, но, я

читала!

– Ну, что – поехали! – И Шидловский нажал на педаль сцепления. Однако

машина лишь издала урчащий звук и заглохла.

– Что за чёрт! Простите, Елена Михайловна! Кажется, у нас

непредвиденная заминка! Впрочем, если вы спешите, то мы уже почти у

цели – до Москва-реки рукой подать, а там и ваш переулок.

Сердце Елены Михайловны разрывалось, но ждать она не могла, ей бы

обменяться с этим сразившим её сердце великаном номерами телефонов,

но что-то её удерживало.

Более того, Елена Михайловна была абсолютно уверена, что очень скоро

они опять встретятся, тем более, что она уже знала, где искать своего

рыцаря, но, на всякий случай, прощаясь, поинтересовалась, надолго ли он

задержится в столице.

– Вы имеете ввиду, в Москве? Я только что из Санкт-Петербурга, там мы

тоже открыли свой филиал, а здесь у меня дела. Ведь завод полностью

эвакуируется из Риги, планируем запустить его через год, так что милости

прошу в гости!

На том и порешили, и с лёгким сердцем Елена Михайловна направилась

через мост.

Вообще масштабы ролевой игры к празднику города её впечатляли! Везде

она встречала одетых в исторические костюмы людей. Тут были и

простолюдины, и купцы и, очевидно, служащие, а в проносящихся мимо

каретах и пролётках Елена Михайловна замечала утончённые, роскошные

наряды знати.

Перейдя на ту сторону реки и немного поплутав в переулках, Елена

Михайловна наудачу обратилась к проходящему мимо неё гиганту в

смокинге и накинутом на плечи шёлковом плаще.

– Извините! Вы не подскажете, где здесь находится дом, где жил Фёдор

Шаляпин?

Гигант с удивлением посмотрел на хрупкую, почти прозрачную в своих

ярких одеяниях Елену Михайловну и саркастически заметил:

– А, ещё одна Крестовская! Надеюсь петь-то меня не заставите! А если

так, то повторюсь: если бы я для всех умирающих пел – у меня давно бы

голоса не хватило!

– Что вы! - Искренне возмутилась Елена Михайловна. – Я просто хотела

узнать у вас номер дома, где жил великий певец! Просто эту квартиру

снимает мой сын, который, очевидно, сейчас при смерти! А я, дура старая,

потеряла его адрес!

– Так уж и великий! – смягчаясь, заметил великан. – Ну что ж, сударыня,

раз вы меня петь не просите, позвольте, я вас провожу! – И незнакомец

жестом предложил Елене Михайловне взять его под руку.

– Огромное Вам спасибо! А то мой Алёшенька ждёт меня!

– Моя матушка, Евдокия Михайловна, такая же как вы, беспокойная была.

В прошлом году схоронил…

– Царство Небесное! – подхватила Елена Михайловна. – А мою маму тоже

Евдокией звали, между прочим, и родилась она в крестьянской семье, всю

жизнь посудомойкой при железнодорожном училище проработала, а

истинной интеллигенткой была!

– Вот те на! А я думал, что вы из господ! А вы, стало быть…

– Я учитель младших классов!

– Простите меня великодушно! – пробасил незнакомец, – я принял вас не

за ту! Просто у меня года четыре тому скандал вышел с одной такой

«умирающей» фифой – женой банкира. Кстати, нынешний сосед вашего

Алёшеньки – Илья Ефимович – соизволили портрет её написать. А я вам

сразу скажу, ничего общего с оригиналом нет и не может быть! Назвать

меня римским сенатором! А какой я сенатор? Я как был, так и остался

учеником сапожника, мальчиком из церковного хора, несмотря на всю эту

мишуру, и кабы не Дмитрий Андреевич Усатов, быть бы мне статистом-

недоучкой и по сей день! Так что за ваше учительство земной поклон от

Фёдора Шаляпина! И не волнуйтесь так за сына! Чувствую – с ним всё

будет хорошо! А вы, очевидно, только что из церкви – вон как от Вас

сладко ладаном пахнет!

Елена Михайловна вспыхнула, но отчего-то добавила то, что заставило её

потом пожалеть:

– Я готовлюсь стать монахиней в миру!

– Да уж! Не спешите! Жизнь настолько удивительна, что стоит ли

запираться от неё? Подумайте над этим, впрочем, я вам не судья, у

каждого из нас своя планида! А мы пришли – вот ваш подъезд.

Поднимайтесь на этаж, квартира номер девять.

– Огромное Вам спасибо! – и Елена Михайловна поспешила открыть

входную дверь, но та не поддавалась…

– Давайте, я вам помогу! – и незнакомец дёрнул за шнурок звонка.

И почти в ту же секунду за дверями показался швейцар в затасканной

ливрее и в пёстрой фуражке, вопросительно взирая на пришедших сквозь

стекло богатого подъезда, но, узнав спутника Елены Михайловны, он

подобострастно склонился в поклоне и сразу же отпер дверь.

– Егор! Хватит тебе этих церемоний! Лучше проводи мою спутницу в мои

бывшие апартаменты.

– Слушаюсь, Вашество! Фёдор Иванович! В наилучшем виде!

И ошарашенная от услышанного Елена Михайловна последовала за

последним проводником к её сыну.

За одной входной дверью оказалась вторая, затем третья, четвёртая и,

наконец ноги Елены Михайловны вступили на парадную лестницу.

Швейцар, отчего-то, как только вошёл в роскошный, украшенный

росписью самого Кандинского, подъезд, набросил на себя чёрную мантию

с глубоким остроносым капюшоном, который он натянул поверх фуражки.

Полы мантии оказались так велики, что волочились за ним по

нескончаемой череде мраморных ступеней, и, хотя, – а Елена Михайловна

это помнила точно, – нужно было подняться всего лишь на второй этаж,

восхождение заняло у неё, как ей показалось, не менее получаса. Но вот и

заветная дубовая дверь! Швейцар потянул за её ручку и со скрипом

открыл последнее препятствие, разделяющее её с сыном.

Елена Михайловна проследовала внутрь. Поравнявшись с державшим для

неё дверь проводником, она успела заметить выглядывающее из-под

капюшона бледное лицо и блеск каким-то образом оказавшейся в руке у

привратника косы, после чего дверь за Еленой Михайловной гулко

захлопнулась.

Елена Михайловна оказалась в пустой ледяной квартире с наглухо

забитыми ставнями окнами, сквозь которые со всех сторон пробивались

мощные лучи дневного света, отчего всё пространство, окружающее Елену

Михайловну, напоминало изрешечённое световыми крестами кладбище.

Елена Михайловна стала хаотично метаться из комнаты в комнату, но её

сына нигде не было и лишь по полу сквозняком гоняло клочки мелко

разорванной бумаги и ватмана. Тогда Елена Михайловна в изнеможении

встала на колени и хотела помолиться, но её язык прилип к нёбу и она не

могла им пошевелить, а губы плотно сомкнуты. Тогда Елена Михайловна

начала творить молитву про себя, но и тут всё оказалось тщетно. Она не

могла вспомнить ни одной из сотни молитв, ни псалмов, которые знала

наизусть. Тогда Елена Михайловна решила осенить себя крестом, но её

правая рука беспомощно висела плетью и не могла пошевелиться. В

отчаянии мать в первый раз в жизни подумала о том, что может никогда

больше не увидеть её Алёшеньку и в этот миг губы её разжались, рот

открылся и она выдохнула его имя. И в этот самый миг раздался

оглушительный колокольный звон, потолок в комнате разверзся и Елена

Михайловна стала подниматься над землёй. Её сильно перевернуло и

последнее, что она успела заметить и узнать – это разорванные когда-то в

слепой ревности солдатские письма и рисунки того, кого она так и не

смогла увидеть.

3.33 дня. 13 октября пятница 2017 года

 

Редактура Н.К-К 1 ноября 2017 года

21:30