Дверь. Тяжёлая деревянная дверь. Она из каменного дерева, что ли? Тёмный тамбур и почти наугад направо, где в ладонь укладывается ещё одна дверная ручка. Бесит. Неужели нельзя лампочку вкрутить?

Просторный и непомерно высокий торговый зал встречает тишиной. Всегда чувствую себя здесь, как в царстве Аида. Как будто я один живой. Потолок высотой с небо покрыт какими-то выпуклыми мозаичными плитками. Что на них было изображено — никогда не узнать, потому что всё густо закрашено шершавой извёсткой. Белили небрежно — брызги заляпали плафоны, лопасти вечно мёртвого потолочного вентилятора, россыпью пожелтевших от времени капель изрешетили покрытые голубым кафелем стены.

Воздух тоже умер. Он застыл, замер и сохранил ауру минувшей эпохи. Это тогда так пахло. Немного ванилью с конфетной полки. Немного хлебом с витрины. Немного мышами из кладовки. И пылью. Пыли не видно, но ею пахнет, потому что это запах времени, законсервированного в помещении, как пузырёк воздуха в кусочке янтаря.

Нелепым признаком современности скучает в углу игровой автомат с мягкими игрушками. Я никогда не видел, чтобы в него кто-нибудь играл. Впрочем, я и людей-то здесь встречал очень редко. И дело вовсе не в конкуренте в виде современного минимаркета почти через дорогу. Там и цены кусачие, и толчея возле касс. Такое ощущение, что всякий сюда заходящий отдавал дань вечности в виде драгоценных минут жизни. Именно поэтому и я с большим трудом заставлял себя посетить сие малогостеприимное заведение.

— Чего вам? — голос из-за прилавка, которых здесь всего два, буквой «г».

Кто это сказал? Не видно. Неужто сам магазин обрёл дар речи?

— Хлеба и сигарет, — отвечаю в пустоту.

Пустота зашевелилась, зашаркала тапками, и между трёхлитровых банок с соками образовалась сущность. Сущность продавщицы.

— Сейчас Клавдия Михайловна выйдет.

Бесит! Вот опять уткнулась в книжку, как будто лень сделать четыре шага до соседнего прилавка. Магазин жадно сосал моё время. Я чувствовал, что старею, а обиднее всего, что старею напрасно, бесцельно, не обретая мудрость, не растя сына и опаздывая на футбол, который вот-вот должен был начаться на «Матч-ТВ». Очевидно, что понятие «рентабельность» относится к этому помещению, как «меткость» к игрокам нашей сборной. Недавно даже вечно закрытый отдел бытовой химии исчез навсегда из просторного зала, как и не было его.

Тик-так — тикает время пульсом в сонной артерии. Редко когда удаётся услышать биение собственного сердца. Вязкий как кисель воздух заслоняет все звуки мира, кроме тех, что рождаются здесь. Что это? Мыши шушукаются в подсобке? Нет, это шаги. Медленно, словно в покадровом воспроизведении, отворилась боковая дверь и на свет Божий явилась хранительница магазина. Ничуть не удивлюсь, если ей столько же лет, сколько этому старинному зданию с полуобвалившимися лепными буквами «Продуктовый магазин» на фасаде. Тягучие секунды... Шарк-шарк-шарк. Всего несколько шагов. Ну что за черепаха Тортилла!

— Чего вам? — видимо, это стандартная местная форма приветствия покупателей.

— Сигарет и хлеба.

— Чего? — не шёпот, но и на голос не очень похоже, как выдох в воду, как слабый шелест камышовых зарослей в ветреную погоду.

Черепаха вытянула шею, став ненамного выше прилавка. Абсолютно белые волосы стянуты сзади в короткий жиденький хвост. Выцветшие от времени, глубоко ввалившиеся глаза. Морщины, морщины... Разве бывает столько морщин? Даже для черепахи такой возраст считался бы преклонным. Как? Как можно заставлять работать такого глубоко пожилого человека?

— Хлеба. И. Сигарет. — говорю громко и раздельно, на всякий случай показывая пальцем.

— Какого?

— Вот этого! — снова тычу в витрину.

Шарк-шарк-шарк.

— Девятнадцать рублей.

Эти глаза, которые, вполне вероятно, видели Сталина, смотрят сейчас на меня жалостливо и как-то обречённо. Сердце сжимается...

— И сигарет, — вынужден напомнить я.

— Каких? — то ли шорох, то ли скрип подъездной двери, но никак не голос человека.

— Вот этих.

Долго вглядывается в пачку, вертя её перед самыми глазами. Замечаю, что запястья у неё широкие, как ладони, несмотря на щуплое телосложение, а на большом пальце левой руки глубокий порез, обильно залитый зелёнкой. Видеть его больно.

— Посмотрите, сколько стоит? — произносит она наконец и протягивает мне сигареты.

— Восемьдесят, — читаю на упаковке сбоку.

Щёлк-щёлк. Это счёты. Это. Счёты. Потому что калькуляторы ещё не изобрели. Нарукавники. Чёрные нарукавники на рукавах её синего халата. Счёты с жизнью хочется свести, больше не могу находиться в этом магазине.

— Девяносто девять.

— Спасибо, — кидаю на прилавок сотню и, повернувшись к выходу, добавляю, — сдачи не надо.

Воздух вязкий, не пропускает меня, держит. Кажется, я иду по дну моря, преодолевая сопротивление воды. На выходе замечаю, что витринное стекло рассекает длинная изогнутая трещина.

Я по-прежнему старался как можно реже заходить в этот магазин, но время от времени это приходилось делать. И каждый раз минуты тянулись, как жвачка, будто так же липли к пальцам или застревали в волосах. Я выскакивал, взбешённый потерей времени, но больше раздосадованный той неожиданной жалостью к старушке-продавщице-заведующей, которая рождалась во мне при взгляде на эту бесконечно пожилую и словно напрочь уставшую от жизни женщину.

Порез у неё на пальце заживал очень долго. Я не хотел смотреть на её руки со скрюченными артритом пальцами, но со странной манией не мог оторвать взгляда, когда принимал из них купленный товар.

Иногда витрины отпугивали темнотой. Решётка на входе была закрыта на амбарный замок, ни один огонёк не горел, и магазин казался заброшенным. Впечатление усиливала облупившаяся штукатурка, ободранная дверь и треснувшая витрина.

Впрочем, однажды стекло заменили. На следующий день в угол магазина въехал грузовик. Старое здание не так-то легко разрушить, но по стене зазмеилась зловещая трещина, а внутри грохнулся целый стеллаж с консервами и коробками сокосодержащих напитков.

Я застал уже последствия погрома: пол подтёрт, уцелевший товар собран. Медленно, медленнее, чем обычно, старушка приблизилась ко мне. Мне каждый раз казалось, что она становится всё ниже и двигается всё медленнее, словно пружина в её механизме раскрутилась почти до предела. Когда продавщица подошла, я отшатнулся. Левый глаз у неё стал красным, а щека расплылась от зловещего багрового кровоподтёка.

— Чего вам? — на сей раз голос звучал ещё тише.

— Хлеба. И. Сигарет. — за годы моих визитов вполне можно было запомнить предпочтения одного из немногочисленных постоянных покупателей, но эти бесцветные глаза каждый раз смотрели на меня одинаково: измождённо, блёкло, не узнавая.

Только я на этот раз не могу выдержать взгляд. Моргаю. Отвожу глаза. Суетливо лезу в карман за мелочью. Меня передёргивает. Кто не знает, как тяжело пожилой человек переносит травмы. Прямо не по себе, когда встречаю бабушек и дедушек в поликлинике с перевязанными руками или ногами. А тут такой ужас. Не знаю, был ли это несчастный случай — мало ли что может приключиться с пожилыми — или результат действия какого-нибудь подонка, а может быть, ушиб получился от падения стеллажа. Я не стал выяснять подробностей, а постарался расплатиться и убраться оттуда как можно скорее.

После этого я долго не появлялся в магазине. Сознательно или нет, но почему-то умудрялся покупать всё необходимое в минимаркете, хоть и не любил его за всегдашние очереди у касс, которых было всего две, но чаще всего одна не работала.

И всё же, мне пришлось. Была уже глубокая осень, и сначала мне показалось, что магазин закрыт. Окна не светились. Но решётка не была заперта, я потянул дверь и вошёл. Знакомый запах заставил съёжиться. Внутри не было темно, потому что за окном только начинало вечереть, но из-за отсутствия электрического освещения всё казалось тусклым, бескрасочным, словно на чёрно-белой киноплёнке.

— Чего вам? — я со страхом ждал этого вопроса, но на этот раз к прилавку вышла та самая ленивая читательница — женщина лет сорока в клетчатой вязаной кофте поверх синего халата.

— А где?... — Я показал глазами на дверь подсобки, не зная, как назвать привычную мне хозяйку прилавка.

— Клавдия Михайловна? — женщина зябко поёжилась. — Заболела она. Так чего вам?

— Хлеба и сигарет. И сильно заболела?

— Каких? Ох, сильно... Не знаю, выдюжит ли. Возраст-то уже...

— Вот этих. А сколько ей лет, всегда было интересно?

— Девяносто девять.

— Сколько?! Девяносто девять лет?

— Почему лет? Рублей! А вы подумали... Хи-хи. Нет, ей меньше. Немного меньше. Кажется, восемьдесят семь.

— Всё равно много! — я тоже передёрнул плечами от холода. — Что тут, не топят у вас? В такие годы не только работать — жить-то уже подвиг.

— Отопление ещё не включили. Да, трудно ей уже работать, но без неё магазин вообще захиреет. Она же с самого открытия здесь. Не знали? Старейший работник торговли в городе. В газетах про неё писали. Да у неё грамот за отличную работу целая пачка. Здесь тогда, говорят, бараки одни были вокруг. Потом построили поликлинику, школу и вот этот магазин. Его тогда «Косым» называли. Улицы здесь вот так пересекаются, — она скрестила ладони под острым углом, — вот и получился угол у дома косой.

И верно! Всегда удивляло, что здание магазина не прямоугольное, а больше напоминающее трапецию. Я вышел торопливо, привычно сожалея о потерянном в магазине времени, но на этот раз не считая эти минуты такими уж бездарно потраченными, потому что узнал кое-что интересное и нашёл ответ на давно мучивший меня вопрос.

Через три дня, вернувшись из командировки, я шёл домой привычным маршрутом мимо «Косого» магазина и удивился. Высокий забор закрывал всё здание. «Реконструкцию, что ли, затеяли», — подумал я и с любопытством заглянул в щелочку между мятыми листами профнастила. Странно. Как быстро успели снести старое здание! Сейчас на его месте громоздился недостроенный каркас из металлоконструкций. Только техэтаж залили да несущие колонны установили. Но когда успели?

— Дружище! Цемент нужен? — я вздрогнул и обернулся на голос. — По дешёвке!

За моей спиной невесть откуда возник мужик в строительной каске. Он переминался с ноги на ногу и заговорщически подмигивал.

— Нет, спасибо. А как так быстро магазин снести успели?

— Какой магазин?

— Ну вот этот, который здесь стоял. «Косой".

— Кто косой? Какой магазин? Не было здесь никакого магазина. Пустырь был. Ты чего, мужик?

— Ладно, куплю у тебя цемент, только скажи, что с магазином сделали?

— Э-э! Да тебе тоже похмелиться надо! При мне котлован начали копать месяц назад. Пустырь здесь был. И не продам я тебе цемент. Иди лучше на эти деньги чекушку возьми в супермаркете.

«Бред какой-то... К нему белочка пришла, наверное», — думал я по пути домой.

— Скажи, когда магазин на углу снесли? — ошарашил я жену, не успев её толком обнять.

— Какой магазин?

— Ну «Косой», какой же ещё? Помнишь, я тебе рассказывал.

— Ничего ты не рассказывал... Да и не было там никогда магазина. Это, где сейчас стройка идёт? Где магазин строят? Там пустырь всю жизнь был...

Долго я пытался вытянуть правду, даже довёл ни в чём не повинную женщину до слёз, пока не поверил, что она на самом деле ничего не знает про магазин. Да и никто не знает! Сколько народу я попереспрашивал! Сначала останавливал прохожих, пока люди не начали крутить пальцами у висков. Потом, уже более осторожно, выведывал у знакомых. Всё без толку. Не было магазина, и всё тут! Когда же поднял в архивах старые фотографии города и убедился, что это место пустовало всегда, то всерьёз обеспокоился за своё психическое здоровье.

Через три месяца на этом месте появился новый магазин — двухэтажный, блистающий отполированными до блеска витринами. Теперь здесь не жаловались на низкую проходимость, да и я не без удовольствия заходил сюда за сигаретами, засматриваясь на молоденьких улыбающихся продавщиц.

Однажды при выходе я столкнулся с уборщицей — той самой ленивой продавщицей в позабытом всеми магазине. Я застыл, словно громом поражённый, а потом отчаянно схватил женщину за рукав халата. Наверное, именно так утопающий хватается за соломинку. Да это и была соломинка. Ниточка, связывающая меня с прежним миром.

— Женщина! Вы меня помните?

Уборщица несколько мгновений недоуменно смотрела на меня, потом в её взгляде мелькнуло сомнение.

— Где-то я вас видела... Вы не из Сосновки?

— Нет, я из города. Вспомните! Здесь же был старый магазин! Вы в нём работали. Помните?

Люди уже недовольно топтались рядом и пытались протиснуться мимо нас к выходу. Я шагнул к стене, не отпуская рукав уборщицы. А она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, которые вдруг стали мокрыми от слёз.

— Пойдёмте!

Швабра и ведро остались у выхода. Мы зашли в подсобку, женщина закрыла дверь, показала мне на стул, сама села на другой. Достала сигареты, закурила. Я тоже.

— Да, я вас вспомнила... — пауза на затяжку. — Значит, это не бред... Был магазин.

— Был магазин... — эхом отозвался я. — Но никто не помнит. Почему?

— Потому что Клавдия Михайловна умерла.

— Всё-таки умерла?.. И что? Какая связь?

— Вы не поняли? Я тоже поняла не сразу, а когда все забыли про магазин, думала, что это мне приснилось или привиделось. Вы знаете, даже запись в трудовой книжке исчезла... — женщина вновь раскурила потухшую сигарету. — Какая связь, говорите? А такая, что Клавдия Михайловна и была магазином. Или магазин Клавдией Михайловной. Не верите? Я тоже не верила. Но старушка умерла, и магазин исчез. Как и не было его. Даже память о нём стёрлась. Не знаю, почему вы помните. Не знаю, почему я. Может быть, я не забыла, потому что была как-то связана с магазином. А вы?

— А я уехал. В командировку. Приехал, магазина нет...

— Выходит, это теперь только наша с вами тайна...

Через несколько лет я случайно набрёл на просевшую могилку на городском кладбище. Не знаю, что заставило остановить взгляд на этом скромном сером надгробии. С овала смотрела старушка с совершенно белыми волосами, как будто собранными сзади в жиденький хвост.

«Клавдия Михайловна Магазин», — прочитал я побледневшие буквы.