Мне приснился сон, будто я – Гусеница. У меня длинное тело – запутанная вереница мыслей и образов. Я смотрю в небеса, и звезды отражаются в моих глазах. Они живые, и я разговариваю с ними… а они со мной. Но стоит мне опустить голову, как звезды тут же пропадают… И я ползу куда-то, таща за собой длинную, запутанную вереницу мыслей и образов…

 

 

1

Сначала не было ничего. Потом появилось «пятно», точнее, ощущение того, что оно есть. Несомненно, нечто, породившее это ощущение, появилось намного раньше. Даже раньше самого «пятна». Но еще раньше существовало то, что побудило это нечто проснуться…

Что же тогда погрузило все во вневременной сон без сновидений…

 

Очертания «пятна» постепенно проявлялись, сплетая из нитей реальности образ, доступный восприятию. Но каждый раз призрачная пелена тускнела, не отпечатываясь в сознании, и растворялась, пропадая вовсе.

Следующий «контакт» происходил, когда нечто поднималось из глубин безвременья и жадно тянулось ощупать покровы жизни. Все повторялось бесчисленное количество раз, но одновременно создавалось впечатление непрерывности «контакта».

Наконец «пятно» начало обретать четкую форму.

Бесконечность заключилась в миндалевидные овалы глаз, обрамленные густыми ресницами. Тени сгустились в волнистые локоны, ниспадающие на лоб и виски, отчего лицо будто высветилось изнутри. Девственная чистота и порочность плотских желаний соединились в мягких изгибах губ, наполненных жизненными соками. Плавный овал подбородка и высокие скулы придавали лицу черты неземного очарования.

Губы разомкнулись, и родился звук…

Он ударил по барабанным перепонкам, словно морской прибой гулко бьет о неприступную твердь скалы. Я дрогнул и прорвался в неожиданно открывшийся мир звуков…

 

Каждая черточка, каждый изгиб и впадинка казались такими знакомыми, словно этот рельеф уже лежал где-то в подсознании до того, как вернулась возможность видеть.

Она пела. И я моргнул, давая понять, что слышу ее.

- Ты… - слова умерли в пересохшем горле.

Я не понял ее ответа, но она говорила так нежно, что я невольно ощутил себя в безопасности. Тут же веки опустились сами, и я вновь погрузился в тревожный сон.

На этот раз в нем были сновидения…

 

2

 

Беспросветный серый туман клубился над землей. Трава пригибалась под ветром, смешиваясь с дымом, превращаясь во что-то вязкое и тягучее.

Все, что могло двигаться, бороться и сопротивляться издавало звуки: звон и лязг оружия, ржание испуганных лошадей, стоны раненных, рычание, вопли, дикие устрашающие боевые кличи индейцев, канонады выстрелов, сбивчивые команды офицеров... Люди, сотни людей слились в единую массу, зараженную вирусом уничтожения, рубили, рвали на куски, убивали друг друга.

Словно открылась невидимая дверь, и ужасная разрушительная мощь, заполняющая собой все вокруг, устремилась в нее, и проникла в мое сознание.

На мгновение я потерялся в обрушившейся на меня реальности…

Перед глазами мелькнули пестрые лоскутья и перья, размалеванное, перекошенное ненавистью лицо ацтека...

Наконечник копья вскользь черканул о кирасу, высекая из нее искры. Уклонившись от следующего выпада в голову, коротким скользящим ударом я вспорол индейцу живот…

Стрела ударила в шлем, отскочила. Еще одна впилась в незащищенное латами бедро. Оглушенный, я не чувствовал боли.

Меч описал смертоносную дугу, и индеец, который пытался свалить меня с ног, зацепив длинным крюком за голень, с диким воплем схватился за обрубок, оставшийся от его руки. Прежде чем он потерял сознание, я лишил его головы…

Меч взлетал, падал и снова взлетал, воспевая смерть, отыскивал себе все новые и новые жертвы…

Пот разъедал глаза, мешая смотреть. Чудовищный удар в спину чуть не сбил меня с ног, но я устоял. Развернулся, рубанул с плеча по голове ацтекского воина, украшенной лентами птичьих перьев. В то же мгновение укол в бок между пластинами лат пронзил все тело острой болью. Взревев от ярости, я снова вскинул над головой обагренный кровью меч...

В этом месиве уже невозможно было отличить своих от чужих. Страх и ненависть затмили все, и смерть повсюду собирала свою жатву, насыщаясь вдоволь. Сражение превратилось в жестокую бойню, в которой не осталось победителей. Лишь корчащиеся в предсмертных муках раненые, да мертвецы.

Мы полегли костьми в земле, которую называли Раем.

Истекающий кровью, обессиленный я жаждал смерти. Стыдно и страшно умирать так… вдали от родного дома… не от полученного в бою меткого удара - от потери крови, от жажды и голода, рядом с изувеченными телами своих друзей. Все было кончено, но я еще продолжал стоять на ногах, хотя был уже одним из них. Все, чего я добивался, ради чего жил, во что верил - стало пустым, ничего не значащим… Тогда что же я возьму с собой в вечность, кроме пустоты?

Стиснув зубы, я обломал торчащее из бедра древко стрелы - наконечник засел глубоко в мышце. От слабости упал на колено. И в этот момент передо мной возник такой же полуживой, как и я, индеец. Он занес над головой трофейный меч, но на доли секунды я оказался быстрее. Точнее, он сам угодил на острие меча, который я успел выставить перед собой. Насадился, как рыба на вертел, хрустнули кости, лопнули внутренности, в лицо мне брызнула теплая кровь. Сил не осталось даже на то, чтобы уклониться от меча, выпадающего из его ослабевших рук. Только и успел заметить, что с рукояти на меня бесстрастно взирает распятый Христос…

 

Я лежал оглушенный и с ужасом понимал, что никто не собирается добивать меня, что больше никого не осталось…

Кровь клокотала в горле. Захлебываясь, я выплевывал ее. Грифы будут выклевывать мои глаза, а шакалы разрывать на куски мои внутренности. Боже! Всю жизнь я держал на устах Имя твое, и все мы несли на эти дикие земли твое Крестное Знамение. Теперь я умираю, как последнее ничтожество. Боже! Так будь же ты проклят!

 

Я вскочил, тяжело дыша. Меня окружал мрак. Где я? Кто я такой? И что, в конце концов, происходит?

От резкого движения в глазах потемнело. Тело пронзила острая боль, от которой перехватило дыхание. Я упал. Лежа на полу, ощутил под руками сочащуюся сквозь повязки горячую и липкую кровь. Тут же послышались быстро приближающиеся шаги и голос, звучащий удивленно и испуганно. Уже знакомый голос девушки.

Я стиснул зубы, пытаясь сдержать стон, и потерял сознание.

 

3

 

- …все идет к единому, но разными путями. Даже в камне спит душа. Камень снится себе камнем. В отличие от человека, он не может присниться себе кем-то другим. Но если бы вдруг, в каком-то кошмарном сне ему привиделось, что он легкое птичье перышко, он сразу бы потерял вес, и смог бы обмануть ветер. Это и стало бы настоящим безумием и концом света, а за ним неизбежно следует новое начало. Мир претерпевает изменения в сознании. Момент смены восприятия и нового осознания всегда кажется хаосом, в котором теряется привычная картина мира. Но камни – это только камни…

- Да, и им не снятся кошмары, – прошептал я.

- Например, как тебе?

- Давно я не слышал этот голос!

- Да уж, целую вечность пытался к тебе достучаться, но ты был сильно занят своими играми. К тому же, силы, обступившие тебя в последнее время, входили со мной в явный диссонанс.

Сине-фиолетовая дымка смягчала его очертания, поэтому я мог видеть его по своему желанию в разных обличиях. Стоило представить себе, например, большую черную пантеру с лоснящейся бархатистой шкурой, или сухого, умудренного опытом старика, с веселой сеточкой морщин вокруг печальных глаз, и он тут же послушно принимал эти образы, легко материализуя любые формы, отражаемые вовне через мое сознание.

- Почему же именно сейчас? – спросил я.

Мне показалось, что этот прямой вопрос слегка обидел его, но я знал, что мне это только показалось.

- Ты готов к этому.

- Так просто?

- Когда ждешь гостей, оставляешь дверь открытой, ведь правда? Твоя дверь была заперта очень долгое время. Точнее, в доме, который ты выстроил для своих игр, вообще не было двери. Ты о ней забыл. А она нужна. Да просто даже для того, чтобы выскочить из дома, когда он начнет рушиться! С твоей стороны это было очень не предусмотрительно, – он улыбнулся и, уловив мою мысль, добавил: - Не мне судить тебя, ты же все знаешь сам. Или время все же оставило на тебе свой отпечаток?

- Наверное, я чувствую себя камнем, который…

- …обманул ветер, - закончил он. – Иллюзия, державшая тебя в плену, рухнула. Твое сознание свернулось, исчерпав само себя на данный момент. Проще говоря, твой карточный домик, без окон и без дверей, сложился и накрыл тебя с головой. Берегись! Сейчас ты на пороге создания очередной иллюзии, а ты большой мастер иллюзий! И эта точка вне времени и пространства, когда старый мир рухнул, а новый еще не построен, и есть точка нашей с тобой встречи.

- Эта точка и есть настоящая реальность? – спросил я, на что он от души рассмеялся.

- Поразительная способность к выживанию! Твоя «настоящая» обязательно должна быть мутной, узкой и твердой, чтобы ты смог поймать ее? – наконец, изрек он.

- Так что же тогда реальность?

- Все и Ничто.

- Ты всегда умел загонять меня в тупик! – с досадой бросил я, на что он опять рассмеялся.

- Как можно загнать в тупик строителя тупиков, знающего все выходы?!

- Говоришь так, будто я…

- Ты просто забыл, - он пожал плечами. - Великий Лабиринт, бесконечная череда тоннелей, галерей, комнат и поворотов, среди которых в беспорядке затеряны тупиковые ветви. На разных уровнях, в разных измерениях он простирается, заключая в себя все сущее. И если в его плане и есть выход, как ты думаешь, куда он может вести?

Я невольно поежился, чувствуя, что еще не окреп для подобных абстракций.

- Извини, забыл твое имя, – произнес я.

- У меня нет имени. А если даже и есть, все равно ты не смог бы его произнести, – ответил он.

- Ну, хорошо, как мне тогда называть тебя?

- Еще во времена Соломона ты называл меня Ах-Хи Дроган. Можешь пользоваться этим глупым именем, хотя и оно далеко от сущности…

Фиолетовое сияние померкло, краями просочились золотистые нитевидные прожилки.

- Ладно, тебе пора… - голос его дрогнул, теряя четкость, - …помни – для тебя лучше видеть кошмары, чем быть камнем…

 

4

 

Живые нежно-розовые искорки играли на зелено-голубых с белыми прожилками волнах. Утренний бриз доносил с океана запахи соли и водорослей, и тело наполнялось живительной свежестью. Ветер ласково трепал волосы, а сердце окуналось в беспричинную любовь к существованию. Небо, едва подернутое прозрачной дымкой облаков, являло из своего лона новое светило. Серые остроконечные стражи, хранившие воспоминания еще о временах сотворения мира, в глубоком сокровенном молчании приветствовали рождающийся из пучины вод огненный шар. Их вершины вытянулись в смиренном ожидании благословенного прикосновения теплых живительных лучей. Все вокруг просыпалось. Колесо жизни совершало новый круг. Крики птиц, стрекот насекомых в высокой траве. Почему я никогда не замечал этого раньше?

Скользнув с замшелого камня на землю, я уткнулся лицом в траву, вдыхая свежий аромат земли и зелени, влажной от росы. Роса – это слезы. Перед пробуждением плачут все… даже камни…

Паутинка в траве, прямо перед моим носом… Где-то в углу затаился паучок, поджав под брюшко мохнатые лапки. Хитрый и сложный узор, сотканный крохотным насекомым, завораживал. Иной раз мог бы и раздавить его, не заметив, а тут, упав в траву, оказался в его власти...

Паутина словно заключала в себе множество таинственных символов и знаков. Точно лабиринт… Как легко запутаться в нем, заблудиться, остановиться, прилипнуть и остаться навечно, в миг превратившись в добычу паучка – некого Разума, сотворившего смертоносную сеть…

Увидев в малом огромное, я будто ступил одной ногой на край бездны, и, похолодев, отшатнулся назад. В следующий миг я вновь увидел лишь паутину в траве, и вздохнул с облегчением. Но где-то в душе зародилось сомнение.

Не заметил, как она подошла, присела рядом, коснулась теплой ладонью моего плеча. Она двигалась грациозно и бесшумно, ступала почти не приминая травы, словно плыла над землей.

- Красиво! – повернулся я, и как бы обнял все вокруг, чтобы помочь ей понять смысл своих слов.

- Это… мир… – отозвалась она, сияя улыбкой.

Я изумленно посмотрел на нее. Не так давно она научилась произносить односложные фразы на моем языке, к чему я пока никак не мог привыкнуть. Она оказалась хорошей ученицей и схватывала все на лету. Хотя иногда мне казалось, что она понимает меня и без слов, а эти занятия необходимы только для того, чтобы я научился лучше понимать ее. Она была всем, что я знал в этом мире. Иногда, правда, ко мне еще приходил старый индеец, с морщинистым, словно кора векового дерева, лицом. Он всегда появлялся неожиданно, неизвестно откуда и исчезал не менее загадочно.

Я ничего не помнил о своем прошлом, знал только, что они скрывают меня от своих сородичей в скалистом гроте, откуда слышен шум океана. Что в «Долине смерти» случилась битва, в которой я вместе с чужаками сражался против их народа. А она вытащила меня, смертельно раненного, с поля брани и вернула к жизни. По сути, я был для нее врагом, поэтому мотив ее поступка оставался для меня непонятным. Я был благодарен ей, но понимал, что никогда не смогу отплатить тем же. Я даже не знал, кто я на самом деле, какое место занимаю в этом странном, беспорядочном хороводе событий. Словно несся куда-то с бешеной скоростью и вдруг разбился о возникшую на пути стену, потерял и цель, и ориентиры, и все, что когда-то было мной…

Иногда, глядя в ее необычные, лучащиеся таинственным светом глаза, я сознавал, что, возможно, нашел намного большее, чем потерял. Ее умиротворенность и искренняя радость любому проявлению жизни передавались мне, и я вдруг начинал воспринимать мир в необыкновенных сочетаниях красок и звуков, мир подвижный, дышащий.

- Пойдем, – произнесла она, мгновенно оказалась на ногах и поманила рукой.

Я тяжело поднялся вслед за ней. Раны давали о себе знать, но все-таки я уже мог ходить, опираясь на обструганную палку.

В противоположной побережью стороне возвышались голые хребты утесов, в которых гулко рокотали пенящиеся воды реки. К ним мы и направились. Обходимые потоками воды островки плодородной земли, пестревшие росянками, маленькими мимозами и папоротниками ярко выделялись на фоне безотрадных скал. Над рекой клубящимся облаком повис густой пар.

Девушка скользнула в расщелину, скрытую ветвями деревьев, будто исчезла, испарилась самым таинственным образом. И я вновь ощутил свою неуклюжесть, болезненную неприспособленность к ее легкому и спонтанному миру. Мое тело было чем-то инородным - темницей, оковами. Так хотелось выскочить из него и заскользить плавно и свободно, лавируя в потоках горячего воздуха…

Она выглянула, по-прежнему призывая меня следовать за собой. Я улыбнулся в ответ, вздохнул, когда она снова исчезла, кое-как доковылял до расщелины, протиснулся внутрь и очутился в небольшой пещере с куполообразным сводом.

Внутри разгорался костер. Хворост затрещал, пожираемый огненными язычками. Отблески отразились на неровных стенах и заплясали бликами на груде железа, сваленной в углу пещеры. Я сделал несколько шагов, ноги мои подкосились, и я упал на колени. Дрожащей влажной ладонью я коснулся холодной поверхности нагрудника лат, и прикосновение пробудило затерянные в небытие воспоминания. Нагрудник был выпуклый и остроконечный, специально для меня выкованный из цельного листа железа лучшим оружейником столицы. Рядом лежали помятые оплечья с остроконечными гребнями, которые в бою не раз защищали мой шлем от вражеских алебард и копий…

Разгребая сваленные в кучу набедренники, наколенники и налядвенники, я с дрожью в руках извлек на свет, покрытый гравировкой и позолотой, морион с плоским навершьем и высоким гребнем. Одна львиная головка с маленьким кольцом в пасти, служившая шляпкой заклепки внутренней оправы, была сколота. Через нее вдоль всего шлема проходила глубокая вмятина. Именно в это место пришелся последний удар Иисуса…

- Что это?! Зачем тебе все это?! – мучительно застонал я.

- Твое, - невозмутимо кивнула она.

Я вздрогнул от звука ее голоса и стиснул виски руками.

- Никто не знает. Я прятать, – уверенно добавила она.

- Но как ты одна смогла притащить сюда такую тяжесть?

- Я захотела! – улыбнулась она.

В отблесках пламени ее улыбка показалась мне угрожающе зловещей.

- А может, тебе кто-то помогал?

И вдруг я, словно опомнившись, отшвырнул от себя морион. Железо упало на каменный пол - эхо удара гулко отозвалось в сводах пещеры.

- Зачем? – я посмотрел ей в глаза. - Зачем я тебе нужен? Для какого жертвоприношения ты выхаживаешь и выкармливаешь меня?!

Она молчала. Ничего не изменилось в ее лице. Не дрогнул ни один мускул. Я обхватил голову руками и застонал. Потом резко кинулся к ней, пытаясь схватить, но она легко выскользнула из моих рук, а я, вскрикнув от острого приступа боли в потревоженных ранах, согнулся пополам и упал.

- Ты готовишь для меня какую-то пытку. Жестокую, дикую… Молчи! Я не верю ни одному твоему слову! Ведьма! – но лишь своды пещеры хаотичным гулом вторили моим безумным крикам.

 

Моя голова покоилась на ее коленях. Она нежно гладила мои волосы. Обессиленный, с закатившимися глазами охрипшим голосом я продолжал бредить.

- Ты ведьма! Что же ты медлишь?! Привела меня сюда… Так давай, не тяни, не мучай! Убей, пока можешь, пока я беспомощен, как младенец! Иначе… Иначе я убью тебя! Что ты молчишь? Не притворяйся, будто не понимаешь, я не верю тебе! Сделай это пока я в твоих руках! Да! Это были твои братья! Да, я убивал и мучил их, отрубал руки, поджаривал живьем на огне, резал на куски! А знаешь, что еще я делал? Заливал их открытые раны расплавленным свинцом, наматывал кишки на столбы, вбитые в землю, и заставлял бегать вокруг и молиться о быстрой смерти! Да, я не знал жалости и милосердия к не принимающим имя Его! Так мсти же мне! Не тяни…

В горячечном бреду я не слышал собственных воплей. В той яме, куда меня засосало, было пусто и страшно. В какой-то момент нить сознания прервалась, и меня поглотила абсолютная темнота.

 

Рядом с костром - так близко, что, протяни руку - и обожжешься, - мне было холодно. Покрытый липким потом, я трясся в лихорадке.

Она лежала рядом, прижавшись ко мне, согревая своим телом, отдавая мне свое тепло.

- Прости, я обидел тебя… - голос мой прозвучал хрипло и болезненно, отчего я возненавидел себя еще больше.

- Не ты – это «он», - тихо произнесла она.

- Кто? – вопрос повис в воздухе, превращая секунды ожидания ответа в вечность.

- Он вернется! – наконец сказала она. – Но ты его прогони!

- Кто - «он»?

Девушка произнесла слово, значение которого я так и не смог понять.

- Понимаешь… семечко, - попыталась объяснить она, - семечко внутри, снаружи шелуха… Когда шелуха остается без семечка… она ищет другое…

- Семечко – это я?

- Ты или другой… - она неопределенно развела руками.

- А ты сама?

- Я – нет! – твердо ответила девушка и тут же мягко улыбнулась. – Я сильная!

- Вот как, и в чем же твоя сила?

- Нет страха! – произнесла она. – И ты сильный, сильнее меня. Не сейчас… потом… Как тебе понять… ты другой, но «он» - тоже ты…

Внезапно мне захотелось прижаться к ней, уткнуться носом в ее чистые мягкие волосы, вдыхать ее аромат, слиться с ней воедино…

 

5

 

Из пещеры я прихватил с собой лишь небольшую пухлую книжицу в толстом кожаном переплете, которую нашел в вещевом мешке.

Пролистав слипшиеся пожелтевшие страницы, я обнаружил, что, возможно, когда-то они были моим походным дневником, и скрывали множество ответов на мои бесчисленные вопросы, и главный из них - кто же я?

На обратном пути в скалистый грот я спросил у девушки, как ее зовут.

- К`Очиль, - ответила она, не скрывая своей радости по поводу того, что я, наконец-то, захотел это узнать.

Действительно, почему же я раньше не спрашивал ее об этом. Стало как-то неловко, и всю дорогу я промолчал.

 

Вечером, лежа на медвежьей шкуре, когда К`Очиль оставила меня, я придвинул ближе огарок свечи, и занялся изучением содержания книжицы. Но прежде острой палочкой нацарапал на земле несколько слов и сравнил подчерк. Без сомнения, все написанное в дневнике принадлежало моей руке.

Страницы были изрядно повреждены водой, грязью и засохшей кровью. К сожалению, многое уже не подлежало прочтению. Остались лишь бессвязные обрывки текста, но даже то малое, что удалось разобрать, проливало свет на мою собственную историю.

Первая страница исправно сохранила имя – Берналь Диас. Дата под ним слилась в одно густое чернильное пятно, отправляя описанные в дневнике события в темноту безвременья. Треть листов буквально слиплась от крови. Пытаясь разъединить их, я наткнулся на прерывающееся поврежденными местами текста, описание некой крепости Веракрус…

«…избрали мы управителей города, алькальдов и резидентов, на рынке водрузили позорный столб, а за городом построили виселицу, так было положено начало новому городу…»

Далее попадались короткие, несвязанные друг с другом обрывки записей:

« Никогда еще индейцы не видели лошадей, и показалось им, что конь и всадник – одно существо, могучее и беспощадное…

…всюду возвышались башни и храмы, могучие строения из камня - то на земле, то на воде…

…никогда ни о чем подобном не мечтали мы даже во сне…

…при нашем приближении он поднялся и сейчас же склонились спины, и самые высшие касики схватили его под руки и как бы снесли на землю, а над ним возвышался балдахин, ослепительно сверкающий золотом и драгоценными каменьями, от которого нельзя было оторвать глаз…

…казнь военачальников подействовала! Молва об этой неслыханной расправе быстро распространилась по всей Новой Испании. Прибрежные племена вновь покорились нам и послушно исполняли все приказы из Веракруса…

…да и где это было слыхано, чтобы четыреста воинов в одна тысяча четырехстах часах от родины, сперва уничтожили свои корабли – единственное средство их спасения, затем двинулись бы в громадную укрепленную столицу врага, хорошо зная, что именно там он готовит им верную смерть; затем пленили бы местного властителя, выхватив его из собственного дворца, охраняемого тысячами людей; затем публично казнили бы его генералов, а самого его продержали бы в цепях! Великое чудо!…»

Погрузившись в чтение, я не заметил, как чуть не подпалил волосы огоньком свечи. Протер уставшие глаза, перевернул несколько испорченных страниц и наткнулся на следующий, довольно содержательный отрывок:

«…когда мы пришли в Мехико на помощь Альварадо, нас было до тысячи трехсот человек, сюда входило девяносто семь всадников, восемьдесят арбалетчиков и столько же мушкетеров, тлашкаланцев было с нами более двух тысяч человек, и было у нас много пушек. Наше вторичное вступление в Мехико произошло в Иванов день одна тысяча пятьсот двадцатого года, а наше отступление – десятого июля. Памятное сражение у Отумбы последовало четырнадцатого того же месяца. Теперь же я должен приступить к горькому повествованию о великих наших потерях как в Мехико, при переходе через плотины и мосты, так и в других сражениях – у Отумбы и по дорогам…

…за пять дней мы потеряли восемьсот восемьдесят человек, включая в это число семьдесят два солдата, убитых вместе с пятью кастильскими женщинами в селении Тустепека; в то же время мы потеряли тысячу двести тлашкаланцев. Наконец в дороге убит был Хуан де Алькантара с тремя товарищами, везшими причитающуюся им долю золота в Веракрус. Мало нам было радости от этого золота! Если из войска Наваэса пало больше людей, чем из войска Кортеса, то это потому, что первые пустились в путь, нагруженные золотом, что мешало им плавать и выбираться из траншей…»

Из памяти начали всплывать картины, такие же отрывочные, как и плохо сохранившийся текст дневника. В какой-то момент возникало двойственное ощущение, будто, вспоминая свое прошлое, я словно со стороны наблюдаю историю очень знакомого, но совершенно чужого мне человека.

Сердце сжималось от ужаса вероломств и жестоких кровопролитий, творимых «той» личностью, душа содрогалась от осознания, что эти деяния когда-то принадлежали мне… Неужели алчность, жажда власти и самоутверждения, облаченные в развивающиеся одеяния свободы, справедливости и фанатичной религиозной веры, смогли так ослепить меня, отвернуть от Господа, от самого себя, затмить разум, лишить мудрости сердца… Но, если я сейчас так отчетливо видел былое как сон, как опьянение, то кто же тогда был тем, живущим в этом сне и признающим его единственную реальность? Нашел ли я себя теперь, узнав собственное имя и происхождение, свою историю, или запутался еще больше…

Волны вопросов нахлынули и грозили затопить маленький островок сознания, затерявшийся в безбрежном океане бытия.

Я заснул, когда огарок свечи потух, и ночные тени тайком пробрались под полог, погружая все в кромешную тьму.

 

6

 

Мне приснился дом моего детства в провинции Эстремадура.

Стоял обычный знойный день, когда делать особенно нечего, да и не особенно хочется. Собаки лежали по обочинам дороги, лениво уткнувшись носами в пыль, птицы прятались в тени развесистых крон, а мы с соседским мальчишкой Эрнандо бежали играть в прохладный сарай на заднем дворе.

Эрнандо был не на много старше меня. Упрямый, настырный и кипучий, как лава извергающегося вулкана, маленький Эрнандо заслужил авторитет у всех ребят в округе. С самого детства нас с ним связывало нечто незримое. Казалось, он никогда не обращал на меня внимания всерьез, но в то же время всегда был рядом, когда требовалась помощь, заменяя мне старшего брата, которого у меня никогда не было. Я рос один, потому что, как говорил отец, наша разорившаяся дворянская семья не могла позволить себе лишних ртов.

Что-то всегда одновременно пугало и привлекало меня в Эрнандо. Я тянулся к нему, но никогда не чувствовал себя при этом спокойно. Он не рассказывал о моих проказах отцу, всегда был на моей стороне, когда дело шло к драке. От этого моя преданность ему росла год от года. Не заметно для себя я все больше и больше попадал под его влияние.

- Если ты настоящий идальго, Берналь, - таинственно произнес Эрнандо, - ты поможешь мне в одном богоугодном деле!

Сердце мое затрепетало в радостном предчувствии. Сейчас мы снова будем играть в «войну деревянных мечей» или прятаться от «дикарей – людоедов» в густых зарослях бурьяна, представляя себя затерянными в загадочных мрачных джунглях.

Мы забежали в старый заброшенный сарай, в котором иногда искали будто бы спрятанные там сокровища пиратов. Солнечные лучи пробивались сквозь дырявую крышу. От досок пола поднимался затхлый запах гнилого сена.

Неожиданно Эрнандо сунул мне в руки большой кухонный нож для разделки мяса.

- Откуда это у тебя? – удивился я.

- Держи. Стащил у толстухи на кухне сегодня утром. Меня никто не заметил! – не скрывая гордости, похвастался он.

- Здорово! – Я покрутил в руке нож – мне он казался настоящим мечом. – Идальго Берналь!

- На этот раз ты должен доказать, что ты настоящий воин, не имеющий жалости к побежденным! - торжественным тоном провозгласил Эрнандо.

- Ух ты, все как будто по-настоящему! – восхищенно воскликнул я, польщенный оказанной мне честью.

- А все и есть по-настоящему… - холодно произнес он и указал на деревянный ящик, лежавший на земле у наших ног.

- В этом гробу лежит предатель! Он отказался принять веру в Господа нашего Иисуса Христа! – возвестил свой приговор Эрнандо. – Вы, храбрый идальго, дон Берналь Диас, мечом правосудия, вверенным в ваши руки, должны покарать несчастного, предавшего нашего Господа, а также предавшего Великого короля дона Карла, ну и весь испанский народ! Сейчас предатель лежит в гробу живой, но через минуту Ваш меч превратит его в обезглавленный труп!

Восхищенный блеск моих глаз сменился испугом и удивлением, когда Эрнандо извлек из ящика дворового котенка. Пушистый комочек в его руках жалобно пищал, даже не пытаясь освободиться.

- Приступайте, дон Диас, - приказал Эрнандо, швыряя бедное животное на стол прямо передо мной.

Я нерешительно переступил с ноги на ногу, сжимая вспотевшими ладонями столовый нож, и вопросительно посмотрел на друга. Сейчас он рассмеется, признается, что не собирался заставлять меня убивать животное, просто хотел подшутить надо мной, и уже к вечеру все забудется... Но взгляд Эрнандо оставался серьезным и непреклонным.

- Но, Эрнандо, это же всего-навсего котенок! – наверное, мой голос прозвучал слабо и жалобно, потому что в ответ Эрнандо сверкнул черными пронизывающими глазами и презрительно усмехнулся.

- Лично я уже покарал одного неверного. Его останки покоятся в углу сарая. Можешь посмотреть. Тебе же осталось добить последнего! – зло прошипел он, ввергая меня в еще большее оцепенение. Мне захотелось убежать, но Эрнандо одним взглядом удерживал меня на месте.

Конечно, мы не раз топили котят в пруду, когда кошка приносила большой приплод, но мне это никогда не доставляло удовольствия, и было вызвано только необходимостью. Тем более я не мог понять бессмысленного убийства, даже если этого требовали правила игры. Но этого хотел Эрнандо. А я во всем хотел походить на него…

- Я не могу понять, при чем здесь король Карл, испанский народ и Господь Бог? Эта игра перестает мне нравиться! – сделал я робкую попытку к отступлению.

Котенок, который все это время бродил по столу, опасливо заглядывая за край, пискнул, беспомощно растянулся и сделал лужицу.

- Ты не храбрый идальго, а дерьмо собачье! Отруби ему голову! – заорал не на шутку взбешенный Эрнандо.

- Не могу! – взмолился я в надежде, что он остынет. Я знал, что в глубине его души нет зла, но когда дело касалось священной для него чести, он словно переставал быть самим собой и превращался в истинное чудовище. – Кому это нужно?!

- Тебе, болван! Какой же ты воин, если не пролил крови своих врагов?!

- Нет, Эрнандо, это плохая игра! Я не хочу быть воином, убивающим котят…

- Жалкий слизняк! Трус! Что стоит жизнь какого-то ничтожества по сравнению с честью и самоуважением идальго! Ты ни на что вообще не способен, если не можешь сделать даже этого!

Обида и гнев вскипели в моей душе. Я закричал в бессилии. Слезы брызнули из глаз. Сквозь их пелену я взглянул на Эрнандо, но вместо худощавого мальчишки с растрепанными темными волосами, вдруг увидел перед собой крепкого мужчину в кирасе и шлеме, украшенном плюмажем из перьев. Жесткие усы торчали в стороны, придавая усталому обветренному лицу хищный вид. Только глаза все так же ясно блестели из-под черных бровей.

- Давай, Берналь! Бей! Господь направляет твою руку! – не знающим возражения тоном выкрикнул Эрнандо Кортес.

Я ударил на выдохе, морщась от сочного хруста ломающихся костей и стука металла о дерево…

Но вместо кухонного ножа в руках вдруг оказался меч… из-под него выкатилась окровавленная человеческая голова…

 

Солнечные лучи пробивались сквозь полог. На губах остался соленый привкус слез. Почему-то вспомнилась утренняя роса на траве, паутина и Лабиринт…

Новый день начинается с рождения, как новая жизнь. Хочется криком возвестить всему миру о том, что ты очнулся от сна, появился снова. Непреодолимо хочется завопить во всю глотку, вылиться в этом крике, опустошая бренную оболочку тела, впитаться в землю, отдавая ей свою боль, смешаться с ее соками…

Крик комом застрял в горле, когда я почувствовал рядом чье-то присутствие. В углу безмолвный и недвижимый сидел старый индеец. Глаза его пристально смотрели на меня сквозь узкие щелки морщинистых век.

Мне вдруг показалось, что его тело давно окаменело, и за ним, словно за ширмой, кто-то прячется, подглядывает за мной в этот странный прищур.

Неопределенное время длился немой диалог наших глаз. Неожиданно старик индеец заговорил. Ясно и отчетливо. Каждое его слово было мне понятным, хотя никогда ранее я не слышал от него ни единого членораздельного звука, и тем более был уверен, что он не знает моего языка.

А говорил он поистине странные вещи…

- В год шестой Кан, в день одиннадцатый Мулук месяца Сак произошло страшное землетрясение и продолжалось оно до тринадцатого Чуэн. Место рождения священных мистерий, Землю Куи, родину богов трясло дважды, и за одну ночь она исчезла в пучине океана, унося с собой на дно шестьдесят четыре миллиона жителей. Это произошло более восьми тысяч лет назад. Великий народ наших предков был погребен в небытии.

Индеец тяжело вздохнул и замер, снова превращаясь в каменное изваяние.

Я ничего не мог сообразить, просто лежал, не в силах пошевелиться. Сказанные стариком слова отпечатались в сознание, но смысл их прятался за окутавшей меня пеленой какого-то отупения. Я почти физически ощутил ее. Может быть, эта пелена была всегда, и только сейчас мне удалось признать ее существование? Паутина… Я словно опутан липкой незримой паутиной… и где-то в ней должен сидеть паук… Скорее на свет! Прочь от навязчивых мыслей! Но старик вдруг снова заговорил, и я остался лежать, прикованный к месту звуком его голоса.

- Бабочке не суждено было родиться, - продолжал индеец, - гусеница поверила в то, что она только гусеница и съела сама себя внутри кокона. Мы – остатки расы ушедших богов – несем на себе отпечаток судьбы Великого народа. Каждый спит в своем коконе, каждый должен проснуться, но не каждый готов... Твой народ сделал выбор спать в коконе и жить в сновидениях. Мой народ забыл то, что постигло его предков, и совершил, по сути, тот же выбор… Печально наблюдать всеобщее безумие, охватившее потомков Великой расы…

Старик замолчал и поднялся на ноги, собираясь уходить. Я же не мог вымолвить ни слова, охваченный странным оцепенением.

- Каждый из нас может по своему желанию проснуться внутри своего кокона… Помни об этом! – произнес он и резко откинул полог.

Солнечный свет ударил мне в глаза, заставляя невольно зажмуриться. Я тут же открыл их, но старика индейца уже не было рядом. Лишь покачивающееся полотно полога служило свидетельством его недавнего присутствия.

 

 

7

 

Мир свернулся, превращаясь в комок, подкативший к горлу. Перехватило дыхание, на глазах выступили слезы. Я не понимал, что происходит, и от этого горькая обида и тоска овладели мной. Словно зародыш в лоне матери, предчувствующий скорое расставание, сжимающийся в приступе немого крика протеста и боли, я колыхался в бездонных черных глубинах. Задыхаясь от одиночества, забытый и забывший, я вспоминал…

Был ли и я по-настоящему кому-то нужен? Отец никогда не принимал меня настоящим, всегда хотел видеть во мне кого-то другого. А я только и делал, что обманывался, сначала веря в то, что он любит меня, потом убедив себя, что его любовь мне далеко безразлична. Мать? Конечно, я всегда ощущал ее любовь, которую она посылала мне с небес, но в жизни так не хватало ее понимающего всепрощающего взгляда, ее нежной и ласковой руки… Она была слишком хороша для этого мира, поэтому и оставила нас так рано. Этого я никогда не говорил отцу, который после смерти матери совсем замкнулся в себе, что окончательно отдалило нас друг от друга.

Друг Эрнандо... Все-таки, по-своему, я любил его. Может, как идола, как кумира… Эх, Эрнандо, это ты растоптал и уничтожил мою жизнь. Ты ослепил меня своей силой… и оставил умирать одного на чужбине. Я всегда стремился походить на тебя, потому что отец мечтал видеть меня таким – уверенно шагающим к своей мечте в ореоле славы и величия…

Чего я хотел? Того же, что и ты. Ты покорял цивилизации, уничтожал культуры, вершил судьбы целых народов. А я самозабвенно следовал за тобой. Точнее, не я, а Кортес в моем сознании. Ты и есть тот самый паук в паутине!

- Так кто же тогда сплел паутину? – раздался голос ниоткуда, и слева от себя я заметил концентрирующееся фиолетовое свечение.

- Только что ты сказал, что Кортес находится в твоем сознании – значит, ты сам и создал его?

- Я ничего не говорил, – недовольно буркнул я в ответ.

- Кто-то испортил твою жизнь? Так спроси себя, как ты позволил ему сделать это?

- Не моя в том вина, что судьба свела меня с Эрнандо!

- Вина значит не твоя…

- Иногда возникает что-то, мешающее жить… - я немного подумал и добавил, - случайности…

- Случайности?! – воскликнул Дроган и, как мне показалось, подпрыгнул на месте, или, может быть, я просто моргнул, и его фиолетовое сияние чуть дернулось, - ты думаешь, в этом тесном мире есть место случайностям?

- Ну ладно, - сдался я, - за Кортесом я пошел, сделав сознательный выбор, но отца же родного не я себе не выбирал! И к смерти матери тоже непричастен. И, вообще, в жизни много того, что от меня вовсе не зависит!

- Как же ты запутался, - вздохнул Дроган после долгой паузы, - смотри внимательно…

В воздухе прямо передо мной материализовалась светящаяся паутина.

- Допустим, паутина состоит из нитей разной толщины, - произнес Дроган изменившимся голосом. Я посмотрел на него и неожиданно для себя узнал в его новом облике своего учителя, который когда-то в детстве приходил в поместье обучать меня разным наукам. – Одни нити в ней такие толстые, что сразу бросаются в глаза, их присутствие объективно и неоспоримо, - продолжал он гнусавым учительским тоном, - другие потоньше - можно увидеть, если чуть напрячь зрение. Но есть такие тонкие, которые даже не заметишь, если только не будешь знать, что они существуют. Сейчас эти тончайшие нити исчезнут, и что получится?

В воздухе в хаотичном беспорядке повисли разорванные клочья паутины, точнее, того, что от нее осталось.

- Это и есть видимая картина мира, в которую не вписываются так называемые «случайности», – подвел он итог.

- Недостающие звенья, которые мы просто не видим, - тупо пробормотал я, глядя на учителя.

- Верно, мой мальчик, если ты чего-то не видишь - не значит, что этого не существует. Молодец, сегодня ты заслужил похвалу!

Я нервно тряхнул головой, и образ учителя растаял в туманной фиолетовой дымке.

- Не столько не видишь, сколько не хочешь видеть, ибо в этом твое блаженство… - саркастически усмехнулся он. – Можно легко свалить вину на какую-нибудь «случайность», оправдать себя, переложить ответственность…

Его камни летели в меня. И я уже лежал, придавленный этими камнями.

- Только приняв полную ответственность за свою жизнь, можно избавиться от «случайностей», ставящих палки в колеса жизни, - продолжал он, - а ведь эти «случайности» кто-то создает…

- …я… - раздался выдох из моей придавленной груди.

- Вот это уже лучше. Слепые брожения во тьме приведут только к тому, что когда-нибудь расшибешь голову о первую попавшуюся на пути стену. Поэтому, проходящему Лабиринт нужен свет…

- …я все понял… - прохрипел я, с ужасом чувствуя, как под натиском каменных глыб хрустнули кости грудной клетки.

Дроган, наконец, обратил на меня внимание, но даже не удосужился протянуть руку, чтобы помочь, лишь покачал головой и сказал:

- А говоришь, понял!

И тут мое сознание прояснилось. Откуда здесь взялись камни? Я даже не заметил, когда и как они появились. Я воспринял их появление как должное, как реальность. Я впустил их в свое сознание. А может, я сам создал их, а потом просто позволил им быть… Более того, я позволил им постепенно раздавливать свою грудную клетку! Но ведь я не мог хотеть этого… или… Я словно разделился натрое. Был «я» - который позволил камням быть. «Я» - который не хотел быть раздавленным. И, наконец, «я» - решающий, которому из этих противоборствующих «я» отдать предпочтение.

Это произошло как мгновенное осознание. Камни исчезли. Я вдохнул полной грудью и восхищенно посмотрел на Дрогана – он только пожал плечами:

- Это и есть свобода выбора, хотя, по сути, и она иллюзорна. Ну, теперь-то ты можешь точно сказать, кто ты есть?!

- Я – воля, совершающая выбор!

- А тот, кто исполняет этот выбор? Тот, кто мешает исполнению выбора?! Это все тоже ты. «Я» поистине многомерно и безгранично.

- Значит, все зависит от моего желания?!

- Возможно. Но будь осторожен.

- Тогда я хочу… - произнес я, и задумался.

То, что я уже пожелал однажды, сбылось, превратившись в кошмар, за которым незамедлительно последовала жестокая расплата. Ослепленный и опьяненный желаниями я превратился в безвольного раба собственных страстей, и, в конце концов, полностью потерял самого себя… а когда колесо жизни завершило свой оборот, осталось только щемящее чувство потери…

Возникло непреодолимое желание увидеть мать… почувствовать ее тепло, узнать ее запах, коснуться ее кожи, ощутить на лице прикосновение ее волос…

Какой приятный аромат морской воды и полевых цветов издавало ее тело. Я вдыхал его, словно целебный эликсир, и все сомнения и тревоги сразу же уносились прочь, оставляя мир в его первозданной чистоте. Как легка была ее нежная ладонь, которая гладила мои волосы. Она словно накрывала собой всего меня, огромная и бездонная, как небо. Я прижимался лицом к ее животу и чувствовал, как пульсирует теплая кровь под тонким шелковистым покровом ее кожи, зовут соки, вскормившие плоть от плоти. Хотелось схватиться, зажмурить глаза и никогда не отпускать, зная, что даже если мир вокруг рухнет, ты останешься рядом с ней в безопасности…

 

Голова моя покоилась на обнаженном животе К`Очиль. Проснувшись, я невольно вздрогнул, и она тут же отозвалась - успокаивая погладила меня по волосам. Я прижался к ней сильнее, ощущая сладкую негу во всем теле. К`Очиль казалась такой родной и реальной, что не хотелось даже думать о том, как она оказались в моей постели.

- Ты плакал во сне, как ребенок… - сказала она, ласково улыбаясь.

От звука ее голоса мне вдруг стало очень хорошо и спокойно. Я позволил себе полностью отдаться приятному чувству безмятежности. Вдохнул запах морской воды и полевых цветов, издаваемый ее кожей, закрыл глаза, улыбнулся и заснул.

 

Проснулся я уже один. Откинул полог и глубоко вдохнул свежий ночной воздух. Вдалеке на фоне скал поблескивало одинокое пламя костра.

 

8

 

Тишина. Только хворост потрескивал в костре, да ночные цикады старались перепеть далекий рокочущий гул реки. С иссиня-черного неба равнодушно смотрели звезды, такие близкие, и одновременно далекие.

Старик индеец прикрыл глаза, глубоко затянулся и передал мне длинную, причудливо изогнутую, покрытую резным орнаментом, трубку. Его сухие, узловатые руки напоминали корни вековых деревьев, да и сам он словно врос в землю.

Я взял трубку, втянул в себя густой едкий дым, чувствуя, как мысли и образы в голове начинают плавно закручиваться в клубы, и, перестав замечать минуты, погрузился в бесконечно текущий поток времени…

 

Индеец уже давно замер, не подавая признаков жизни. Мне представилось, будто я сижу у костра в одиночестве, а старик на самом деле – торчащий из земли одинокий замшелый камень.

- Лабиринт… – прошептал я, вторя своим мыслям.

Индеец покачнулся, не открывая глаз, губы его зашевелились словно в полусне:

- Ты уже готов видеть. Закрой глаза.

Я опустил веки, но отсветы пламени остались.

- Говори о том, что видишь.

- Танец огня…

- Да-а-а, - протянул индеец, - мир погибает в огне и возрождается в огне - этому не было начала и не будет конца… Огонь – дух Лабиринта, Тьма – его мать, а создания Света и Тьмы, потерявшие спасительную нить – его вечные пленники…

- Я больше не хочу оставаться пленником Лабиринта! – на душе сразу же стало легче. Удалось выразить то, что мучило меня все это время. – Я хочу найти выход!

- Да будет так, – прошептал он. - Помни, нить в твоих руках.

Я невольно взглянул на свои руки и с удивлением обнаружил, что крепко сжимаю в ладонях тонкие прозрачные нити, они устремлялись вдаль и терялись в непроглядной тьме. Вдруг что-то сильно потянуло меня туда, в темноту…

В этот момент земля дрогнула от нарастающего страшного гула, свет звезд померк, и ветер с оглушительным свистом обрушился на землю, ломая деревья и переворачивая камни. Костер искрами разметало в стороны. Я в ужасе вскочил на ноги, но яростный порыв ветра опрокинул меня на спину.

- Что происходит?! – попытался я перекричать ветер.

- Беги! Дикий Охотник идет за тобой! Когда ты стал видеть, то сам стал видимым, а он не любит, когда смертные видят его… - с этими словами старик превратился в большого белого орла, взмахнул крыльями, и взмыл вверх. Порыв ветра подбросил его, перевернул в воздухе, но сильные крылья справились со стихией, и я потерял его из виду.

Издалека донесся невыразимо скорбный вой, от которого меня охватила холодная дрожь. Вой приближался, и я бросился бежать. С неба сыпались искры, будто кто-то щелкал огромным хлыстом, сбивая звезды. Я знал, что это Дикий Охотник. Он гнался за мной, чтобы забрать свое – то, что осталось во мне, и отчасти принадлежало ему...

Я задыхался от бега, едва передвигая ноги, но неудержимая сила продолжала нести меня прочь от леденящего душу кошмара. Вой становился все громче, и я уже слышал за спиной злобное рычание дьявольских тварей.

Прилипшие к ладоням нити опутали тело, затрудняя движения. Еще немного и впереди появятся спасительные расщелины в скалах у реки. Еще немного…

 

Собрав силы для последнего рывка, я проскользнул в узкую каменную щель и упал на спину, чувствуя, как разрываются легкие, вскрываются старые раны, бешено пульсирует кровь в висках.

Рядом раздался лязг клыков. Одному из адских псов удалось протиснуться следом за мной. Он ободрал бока о камни, и шкура на них свисала окровавленными клочьями.

Сердце едва не остановилось, когда тварь прижала меня лапами к земле и склонила надо мной морду. Пес высунул язык и обрызгал меня горячей слюной. Я со страхом и отвращением взглянул в его получеловеческое лицо.

- Что с тобой стало, Эрнандо?! – вскричал я, с трудом узнавая в безобразной твари своего друга Кортеса.

- Пойдем с нами, Берналь! – прорычал он. – Я замолвлю за тебя словечко кому нужно, и тебе разрешат остаться.

- Нет! – задыхаясь от ужаса, закричал я. – Ты больше не человек! Посмотри на себя!

- Брось юродствовать! Ты - точно такой же, ты один из нас, и всегда знал это. Забыл, что участвуешь вместе с нами в Дикой Охоте, жалкий щенок?!

- В кого ты превратился, Эрнандо, в исчадие ада?!

- Что я слышу? Взгляни-ка лучше на себя!

Он еще ниже опустил свою уродливую морду и обдал меня горячим зловонным дыханием. В его огромных выпученных глазах я увидел отражение своей оскаленной пасти… Нервная дрожь пробежала по моей холке…

- Эрнандо, это же безумие! Пока еще не поздно все изменить! – взмолился я.

В глазах адской твари на мгновение промелькнуло что-то человеческое.

- Ничего нельзя изменить, мой друг Берналь… - прохрипел он. - От Дикого Охотника не возможно так просто убежать. Да и у меня не осталось на это сил. Я уже не могу по-другому… А сейчас, я перегрызу твою трусливую глотку! – Глаза его сверкнули адским пламенем.

Я судорожно перекрестился.

- Думаешь, поможет? – безобразно усмехнулся он. – Если бы ты хоть немного верил в то, в чем ищешь защиты…

Острые как бритва клыки сомкнулись на моем горле. Но Эрнандо не собирался убивать меня быстро, он хотел насладиться моими мучениями, растянуть удовольствие от самого процесса. Болевой шок вывел меня из оцепенения, и я совершил единственное, что мог сделать для своего спасения. Как только тварь ослабила захват, я резко отстранился от мерзкой пасти чудовища, и обмотал псиную шею нитями в своих руках, затягивая на ней удушающие кольца. Нити оказались необычайно прочными, они глубоко врезались в мохнатую шею твари. Задыхаясь, она захрипела, и клочья кровавой пены повисли на обнаженных клыках. Глаза адского пса вылезли из орбит, большой красный язык вывалился из пасти. Тело несколько раз конвульсивно дернулось, потом напряглось и ослабло. В последнее мгновение глаза Кортеса приняли осмысленное выражение. Мне показалось, что в них промелькнуло удивление и еще что-то…

Тварь повалилась на бок и испустила дух.

В ту же секунду скала содрогнулась от могучего удара. Посыпались камни и песок. Дикий Охотник негодовал - убили его пса, одного из лучших.

От следующего страшного толчка каменная твердь разошлась, образуя проход в стене. Я проскользнул в него. За спиной обрушился камнепад, заваливая выход.

Осталось только идти вперед, натыкаясь в кромешной тьме на выпирающие из стен камни. Что-то сильно стесняло движения. Вот бы сейчас факел! Я остановился как вкопанный. Где реальность, а где мои кошмары? Где сны, а где галлюциногенные состояния, вызванные курением странной травы со стариком индейцем? Чем были мои встречи вне пространства и времени с Дроганом? Насколько реален мир чувств и ощущений, созданный моей неосознанной любовью к К`Очиль? Где границы всех этих состояний, и чем они созданы?

Вопросы… вопросы… вопросы… Я почувствовал, как сильно устал от них, и вдруг все представилось таким неважным и пустым. Вопросы куда-то исчезли, вместе с ними растворился и я, а то, что осталось, потянулось к К`Очиль…

 

Мы снова лежали на медвежьей шкуре. Я нежно обнимал ее, а она доверчиво прижималась щекой к моей обнаженной груди.

- Я вернулся, К`Очиль, чтобы сказать, что люблю тебя, – произнес я.

- Знай - я с тобой, что бы ни произошло, – сказала она.

- Это хорошо… - я улыбнулся и закрыл глаза, наслаждаясь мгновениями, растягивая их в вечность.

- К`Очиль, мне надо идти. Я бы никогда не оставил тебя, но… меня тянет назад в Лабиринт. Я должен кое-что завершить…

- Я знаю. Иди, – ответила она, не поднимая глаз.

Прежде чем уйти, мне захотелось проститься еще с одним человеком.

 

Старик сидел молча, слушая потрескивание хвороста в костре, пение цикад, и курил трубку.

- Прощай, вождь, я буду помнить тебя! – произнес я.

Индеец засмеялся. Никогда еще я не видел его смеющимся.

- Бегство не может продолжаться бесконечно, – наконец сказал он. – Ты нашел свой путь, на нем много ловушек, и так же, как многие другие пути, он ведет к самому себе, а точнее - в никуда. Ступай, но никогда не прощайся!

 

9

 

Картина с индейцем и сиянием костра в ночи растаяла в воздухе как мираж. Я снова продвигался в темноте, ощупывая пальцами холодную стену скалы. Будто знал, что где-то рядом должен быть свет. Поверхность стены круто свернула влево, и я увидел факел. Он лежал на широком плоском выступе, испуская необычное фиолетовое сияние.

Я смог, наконец, разглядеть то, что мешало мне передвигаться. Это были нити, исходившие из моих ладоней. Они облепили все тело тонкой паутиной. Попытки освободиться привели лишь к тому, что я запутался еще сильнее. Бросив бесполезное занятие, я двинулся дальше, совершая неловкие движения, частично ограничиваемые липкими путами. Недолго думая, свернул в появившееся справа ответвление. Сделав несколько шагов, повернул налево и, оказавшись на развилке, решил держаться левой стороны. Дорога пошла под большим наклоном вниз, я хотел вернуться назад, но, пройдя достаточное расстояние, не обнаружил ни одного ответвления. Наверное, пропустил какой-то поворот, хотя это показалось мне довольно странным…

В пещере стоял затхлый запах сырости. Я старался не думать о жутких существах, которые обязательно должны жить в темноте, чтобы не материализовывать свои страхи. Но чем дальше я уходил в неизвестность, тем сложнее мне это удавалось. Сияние факела оставалось единственным, что вселяло в меня хоть какую-то уверенность и надежду. Фиолетовый оттенок пламени казался до боли знакомым, и хотелось думать, что в самый трудный момент мой хранитель не оставил меня…

Что-то пронеслось мимо, едва коснувшись моего лица. Свет факела дрогнул. Сердце учащенно забилось, готовое выпрыгнуть наружу. Я затаил дыхание, вслушиваясь в темноту тоннеля. Тишина. Напряженная вибрирующая тишина, бьющая по барабанным перепонкам, окружала меня. Вот они и появились. Пленники Лабиринта, о которых говорил индеец, души людей, когда-то потерявших нити. Со всех сторон темнота словно наблюдала за мной, ожидая моих действий. Чувствуя, как волосы шевелятся на голове, как холодный липкий пот стекает по позвоночнику, я двинулся дальше.

Ответвление в сторону, небольшой подъем, опять вниз и влево. Вскоре я совсем запутался в поворотах и ответвлениях и шел наугад, забыв о направлении. Острый сколотый камень, выступающий из стены, кусок кристаллической породы, преломляющий частицы света, отбрасываемого факелом, огромный солевой нарост неправильной конической формы, свисающий с потолка, все это я уже видел раньше… Иногда казалось, будто я вновь попадаю на одни и те же участки пути, словно двигаюсь по каким-то замысловато переплетенным между собой кругам.

Я словно потерялся во времени, научился не думать о кошмарах тьмы, привык к постоянному страху повстречаться со злобной тварью, поджидающей меня за каждым следующим поворотом. С удивлением я замечал, что ко всему можно привыкнуть. Даже блуждая так, в потемках переплетений коридоров, можно найти для себя что-то удобное, завораживающее и даже успокаивающее. Можно вообразить себя стражем подземного Лабиринта и патрулировать хитросплетения его поворотов, или бродить по каменным коридорам в поисках заблудших душ. Можно не обращать внимания и совсем забыть о нитях, все сильнее и сильнее опутывающих бессмысленно блуждающую плотскую оболочку. В конце концов, можно привыкнуть видеть в темноте, и сияние факела будет только резать глаза…

Можно оставить тело и превратиться в тень… Такую же как остальные. Я видел, как они носятся по темным тоннелям Лабиринта, заключенные в каменную темницу стен, забывшие о выходе в процессе его поиска, потерянные в своем мнимом ощущении свободы. Они не ведают, что их свобода существует только в границах Лабиринта, потому, что сами они – создания Лабиринта. А может быть – Создатели? Но все равно, они обречены на бесцельные скитания лишь до тех пор, пока не будут настигнуты Пожирателем Теней, питающимся эманациями их душ. Ведь, если есть тени, значит, есть и их Пожиратель. Но даже об этом можно не думать, ведь это случится когда-то потом, если вообще случится. Всегда кажется, что «потом» от «сейчас» отделяет целая вечность, и не хочется верить в то, что это тревожно звучащее «потом» вообще когда-нибудь наступит.

Сложно представить, что за границами каменных коридоров Лабиринта может существовать что-то еще. Хочется верить в нечто более совершенное и прекрасное, но уже не мыслишь себя без стен и затхлого запаха сырости, который со временем становится родным и знакомым.

В поисках выхода попадаешь в новый виток соединяющихся тоннелей и коридоров, понимая, что и по этому кругу проходил уже не один раз. Стараешься сохранить в памяти причудливую мозаику трещин на стене, ведь переплетающиеся узоры – ни что иное, как сакральные письмена богов, которые скрывают в себе тайну, и, с благоговением касаясь их, словно приближаешься к выходу. Но трудно признаться себе в том, что, сворачивая в ближайший проход, каждый раз в глубине души надеешься, что выход не там, а где-то далеко впереди. И когда-нибудь обязательно найдешь его, но только не сейчас… не сегодня… Иногда от понимания этого, становится страшно…

Приходит время, и движения теряют былую свободу и силу. Сковывающие тело нити не позволяют ступить шага. Каждое малейшее движение дается с огромным трудом. Становится все труднее и труднее убегать. И тогда Пожиратель Теней начинает дышать тебе в спину…

 

Я упал, окончательно запутавшись в нитях. Теперь они облепили все мое тело, превратились в сплошной слой пленки, изолирующей от внешнего мира. Хаотичные переплетения кокона отчетливо напоминали ходы Лабиринта…

Воздуха внутри не хватало, и дышать становилось все труднее и труднее.

Неужели все так и закончится? Одно бессмысленное, никому не нужное мгновение жизни гусеницы, заснувшей в коконе. Кокон останется ее вечной темницей. И душа, потеряв связь с телом, станет одной из теней Лабиринта.

Сознание начало медленно покидать меня. Я погружался в сгущающуюся темноту. Там не было ничего, кроме меня. Меня – вереницы воспоминаний и образов… запах маминой кожи, шепот старика, фиолетовое сияние, девушка, ускользающая в расщелину скал. Я, как тогда, устремился за ней… но тогда мне мешали оковы тела… Теперь ничто не сдерживало меня. Светящейся нитью, я лучом пронзил толщу тьмы. С намереньем вынырнуть.

 

10

 

Глубокий вдох наполнил легкие свежим соленым воздухом.

Мир изменился, в нем снова стало много света... и надежды.

Я попытался содрать с головы налипшую паутину кокона, мне это удалось с трудом -казалось, она отходит вместе с кожей и волосами - но затвердевший обрывок кокона в руках оказался помятым морионом со сколотой львиной головкой. Волосы под шлемом слиплись от спекшейся крови, поэтому, снимая его, я и испытывал сильную боль. Но что была эта боль по сравнению с тем светом, который переполнял меня теперь изнутри. Вместе с Лабиринтом исчезла и тесная клетка моего сознания. Теперь я воспринимал мир четко, с поразительной легкостью и пониманием.

Я освободился от тяжелой кирасы, скинул с себя все доспехи и одежду - любая защита казалась бессмысленной тяжестью. Опершись на древко сломанного копья, поднялся на ноги, и окинул взглядом долину, сплошь усеянную трупами. Грифы, пировавшие мертвечиной, настороженно повернули ко мне свои безобразные лысые головы. Вскоре я перестал их интересовать. Рана в моем боку была смертельна, но все же я еще не их добыча.

С трудом передвигая ноги, я направился в сторону океана. Несмотря на боль и слабость во всем теле, на душе было удивительно легко и спокойно.

С побережья дул теплый бриз. Приятно ощущать его кожей.

У самого берега на волнах колыхалась индейская пирога.

Я забрался в нее. Весел не было. Но зачем мне весла?

Отправляясь в последний путь, с закрытыми глазами и улыбкой на устах, на дне пироги я сливался со всем миром в прощальном внутреннем танце.

Так какой же из всех «я» - настоящий? Было ли пережитое мной горячечным предсмертным бредом? В Лабиринте много загадок, да и у самого Лабиринта бесчисленное множество теней и отражений. Даже когда вырываешься из него, неизбежно попадаешь в его продолжение. Только вот в каком из продолжений окажешься – зависит от тебя.

Как сложно понять умом то, что находится вне ума. Да и какое все это имеет значение, когда точно знаешь, что откуда-то уходя, всегда куда-то приходишь…

Я вдохнул полной грудью, медленно выдохнул, и мысли оставили меня.

Пирогу давно отнесло от берега, и она мерно покачивалась на волнах, которые уносили меня в открытый океан.

Волны нежно терлись о бока пироги и пели колыбельную о том, что, когда сердце переполнено доверием, благодарностью и любовью, в нем нет места страху…

 

 

11

 

 

Я сразу же узнал запах, этот смешанный аромат соленой морской воды и весенних полевых цветов, издаваемый мягкой и теплой кожей ее тела, с которым меня связывала живая пульсирующая пуповина…

Звучала медленная спокойная музыка, и кто-то читал тихим задумчивым голосом:

« Не забывайте, что я вернусь к вам.

Еще мгновение, и моя страсть соберет песок и пену

для другого тела.

Еще мгновение, минута покоя на ветру, и другая женщина

родит меня »

 

 

___________________