Как всегда, Мария Гринберг предложила нам к рассмотрению произведение с несомненными художественными достоинствами. Очень интересно построен совсем небольшой рассказ — из отдельных графически разделённых частей-абзацев, где редкое предложение начинается не с красной строки. Каждая из этих частей крепко слажена друг с другом, художественно выверена, ни слова лишнего, а те, что есть — на подбор, стилистически ярко окрашивают текст в сказовой манере. Для тех, кому интересно (мне интересно), умная цитата: «Сказ — (3) особая форма авторской речи, проводимая на протяжении всего художественного произведения в духе языка и характера того лица, от имени которого ведётся повествование». Квятковский, «Поэтический словарь». Повествователь у нас внеположен, но само произведение выдержано в форме просторечного бытового говора (свара, вусмерть разругались, бабье дело и т. д.), а в композиции применён приём постоянного перехода со слов повествователя на несобственно-прямую речь героев.

Как-то сами собой попросились некоторые мелкие «усовершенствования» типа: вместо «не понимаешь ты ничего, тёмная» написать «не понимаешь ты ничЁ, тёмная» или вместо «Это сестре-то старшей» — «Это сестре-то старшОй», вместо «делай, как знаешь» — «делай, как знАшь» и других, тем более, что в данном случае, как раз, несобственно-прямая речь идёт от имени «тёмной» сестры Анфисы. Но это на усмотрение автора, а я бы подправила их говорок.

Прекрасно выдержана образная система в деталях: косынка красная — порохом полыхнула; алое на белом.

Содержание развивается по фабуле.

Часть первая. Две сестры. Убедительные, тёплые, близкие отношения сестёр, несмотря на их свары и ругань «вусмерть».

Часть вторая. Сено. Очень поэтично выписана, ароматно, буквально музыкально: одно удовольствие валки подвянувшие духмяные разбивать. Ничто не предвещает, казалось бы, трагедии. («Подвянувшие» валки — быть может, благозвучнее «подвядшие»? Но это личное прочтение, поскольку в такой ювелирной вещи не то слово — всякий слог на музыкальном слуху, на весу. Тем более, слово «увядший», в отличие от «вянувший» в исторической перспективе устарелое, что дополнительно могло бы стилистически украсить произведение.)

Часть третья. Расправа. Тревожно часть начинается — лесом, откуда смотрит тамбовский, по умолчанию «волк» Семён — трагически заканчивается. Насчёт того, что Семён подумал про «любить» — у меня очень большие сомнения. В этом месте автор вложил герою свои мысли. В то время, особенно в деревнях, подходили к данному вопросу много проще и не тем словом состояние чувств называлось. Может, «любиться», может, как по-другому.

Часть четвёртая. Русская девчонка, русская пуля, русский солдат... Снова имеем дело с великолепной композицией образной системы, подчёркивающей драму.

Часть пятая. Убили-и-и!

Эпилог.

Конфликт «спора» развивается на двух уровнях: между сёстрами, впрочем, он мирно, не успев развиться, заканчивается: старшая сестра гасит душащую её обиду, трагическое, уже окончательное примирение окольцовывает произведение; и социальный конфликт на почве передела собственности, великая драма не одного поколения.

Замечания. Или сомнения... Улыбнулся русский солдат Семён. В этом месте мне не хватило обоснования звериной ненависти Семёна. Ясно, что у него личный счёт. Но «чужеедов» (сочное словечко) как-то недостаточно. Всё-таки, по-христиански, а он, безусловно, человек крещёный, радоваться убийству, даже убивая врага, Семён не должен бы. Тем более, подчёркивая юную прелесть девушки недвусмысленно, да ещё столь поэтично, пускай «поэзия» и принадлежит повествователю. Вполне понимаю, что следом идёт монтаж с несобственно-прямой речью Семёна, тем не менее, именно в этом месте чётко появляется элемент недоверия исторической реконструкции. К тому же, три раза подчёркивается постоянный эпитет «русский» — мгновенно вспыхивает главное слово устойчивого словосочетания — «характер». И в этом месте возникает внутренний протест против вывода автора, желает он того или нет — эмоции читателя могут перевесить рассудочное восприятие ситуации гражданской войны, когда брат шёл на брата, воистину, озверев. Но прошло очень много лет, и пройдёт ещё больше, а потому какой-то факт, оправдывающий чувства солдата, если таковое оправдание, вообще, возможно, необходим.

Подобные же сомнения возникают в обобщении народа и личного счёта в сознании Семёна.

Так получай плату от народа, курва.

Чисто по-человечески мне видится, что Семён мстит за себя, за свою семью. Не о народе, уж точно, он думает, такой «сознательный». Ещё на митинге можно рассуждать подобными категориями — на публику, а себя не обманешь, тут каждый мстил за себя, у каждого была своя история и было бы неплохо в рассказе ей место приискать.

В остальном гражданская война как гражданская война... Ситуация воспринимается вполне как достоверная.

Нет, ещё момент. Марийка радуется комсомолу, косынке. Значит, она из бедноты. Но тут же — кровь с молоком девка. Румяная, как косыночка её. Сладко, сыто живёт? При советской власти, да в деревне? Успела «молока» надуться? В этом месте не настаиваю, но может восприниматься содержание как недоговорённое. Может, она поселилась в избе этого самого Семёна? Кофточка его жены на ней? Или что-то в этом роде, чтобы тоже понять энтузиазм героини. А то в этом месте психологизм получается назывным, плакатным.

Прочие формальные элементы выше всяких похвал. Герои очень живые, яркие, даже эпизодические, вроде девчат и ездового. Сельскохозяйственная терминология, как и историзмы, умело вправленные в текст, усиливают жизнеподобие.

Отдельно хочется отметить удачный пример словотворчества: духмяные (валки). Фонетические благозвучность и яркость делают это слово, действительно, «говорящим», ароматным.