Был тот самый осенний вечер без дождя, когда упавшие на город сумерки окутывают людей серым плащом неузнаваемости. Впрочем, теперь уже, наверно, нужно было говорить: наряжают в серые шинели обезличивания.

Всё началось, когда в почтовом ящике обнаружилась повестка. Призывник Артур Зайцев не стремился в армию, как, впрочем, и не собирался отлынивать от исполнения гражданского долга. Хотя – почему долга? Никакого такого долга он за собой не чувствовал. Просто предстояла длительная и тягостная история, которую нужно было некоторым образом избыть. Зажмурить глаза – и переждать. Отечество банально нуждалось в очередной порции патриотов. Как кто-то верно заметил, когда государству от человека что-нибудь нужно, оно всегда называет себя Родиной.

Впрочем, на гражданке Артуру тоже ничего особо не светило. Работа была бросовая, с наёмной квартиры в силу ряда причин приходилось в ближайшем будущем съезжать, очередная подруга обиделась из-за выдуманного ею же самой повода, и они вдребезги разругались. Родители были далеко, в другом городе, и повлиять на ситуацию никак не могли. Короче, ничего его больше с прожитым и закончившимся отрезком жизни не связывало.

Следующий отрезок жизни определяли для него сейчас ефрейтор Гребе и старший лейтенант Ахтыблин (даже ухом не поведший в ответ на смешки, раздавшиеся при представлении). Эти судьбоносные люди прибыли в военный комиссариат из N-ской части за молодым пополнением.

На погонах старшего лейтенанта явственно виднелись дырочки от ещё одной – капитанской – звёздочки, что могло свидетельствовать либо о непомерном служебном рвении и ожидании эту звёздочку вот-вот заслужить, либо о столь же выдающемся отвращении к службе, выразившемся в недавнем разжаловании. Форма же ефрейтора была наглажена и вычищена до всевозможной степени. Сапоги сияли, пилотка сидела боевым петушиным гребнем, на плечевом шевроне горела удивительная эмблема со скрещивающимися киркой и лопатой, под которыми золотыми буквами было вытиснено «БОН СУАР», а пониже – «ПВО». Шанцевый инструмент на изображении несколько настораживал: никто из призывников, даже специально интересовавшихся предстоящей службой, такой эмблемы не знал. Впрочем, на заднем плане достаточно явно просматривались то ли самолётные, то ли ракетные контуры.

В военкомате Артура позабавил врач-хирург, велевший приспустить трусы, нагнуться и раздвинуть ягодицы. Врач долго и с остервенением глядел куда-то в совершенно посторонние бумаги, а затем потрясающим медицинским почерком начертав на бланке «годен», так же не глядя вернул Артуру карточку. Следующий!

Всё делалось крайне медленно, бестолково и неорганизованно. Везде, где бы ни появлялась команда призывников, приходилось подолгу ждать. Впрочем, сейчас это уже было не их личное время – время принадлежало государству, которое имело право распоряжаться им по своему усмотрению. Да ещё неизвестно, будет ли лучше там, на неведомом месте службы, так что все эти задержки, может быть, только к лучшему. Такие соображения заставляли Артура смотреть на жизнь философски и терпеливо переносить тягостное ожидание.

В три часа ночи метро, конечно, должно было быть закрыто, однако на сей раз, похоже, их ожидали специально. Лейтенант Ахтыблин, шурша списком, долго толковал со здоровенным командиром ОМОНа, девственно-непорочного лица которого никогда не касалось тлетворное влияние интеллекта. Несколько раз долетали обрывки фраз типа «…точно не чеченцы, слово офицера!», «…да какие нах террористы?!» и «…ты чё, читать не умеешь?!». Призывников построили, несколько раз пересчитали и, наконец, запустили в вестибюль.

Эскалаторы, естественно, не работали, поэтому спускаться пришлось пешком. По боковым проходам, сопровождая растянувшуюся колонну, двигались молчаливые омоновцы с фонариками, привычно поигрывая дубинками. На самой станции была включена только дежурная лампочка, и противоположный конец залы скрадывался тьмой. Эхо от шагов их немногочисленной группы многократно отражалось в пустом пространстве, поэтому казалось, что там, в темноте, собралась толпа призраков и перешёптывается мёртвыми голосами.

Ахтыблин расписался в какой-то бумажке, после чего омон, откозыряв, затопал обратно по лестнице. Дождавшись, когда последний из них окончательно скроется в темноте, лейтенант, нервно оглядываясь, позвонил по мобильному телефону – Артура удивило, что связь здесь работает – и вполголоса произнёс несколько фраз. Тут же из чёрного провала туннеля пахнуло воздухом, словно приближался поезд.

Это и был поезд, только такого поезда Артур никогда и в глаза не видел. Цельнометаллический вагон, длиной примерно в пять обычных, совершенно без окон. И вибрация от его движения была такая, словно колёса у него были квадратные. Со стен местами даже штукатурка посыпалась. Артур заглянул под вагон – и остолбенел: колёс под ним не было совсем. То есть висела эта штука ни на чём, хоть и темно было, а это-то разобрать было можно.

Тут и дверь появилась. То ли обшивка скользнула в сторону, то ли стенка сама собой лопнула.

– Ефрейтор! Заводите людей! – скомандовал Ахтыблин. Голос у него был зычный и пронзительный, а может, только казался таким в ограниченном пространстве. Но его голос был ничто по сравнению с лютым рыком ефрейтора Гребе:

– Взвод! Справа по одному, вперёд – марш! Быстронах! Отставить! Уродыбля! Я сказал – справа!

Ефрейтор Гребе тосковал по дисциплине. Затосковал он с тех пор, когда, будучи ещё зелёным курсантом, умылся из служебной бочки, находившейся в подразделении и стоявшей рядом с пожарным щитом. Впоследствии он обнаружил, что старослужащие, когда им лень бывало тащиться в сортир, справляли в неё малую нужду. Из-за этого, несмотря на естественное испарение, данный пожарный резервуар бывал всегда полон. Впрочем, время от времени воду в бочке меняли.

Был Гребе выходцем из поволжских немцев. От арийских предков он унаследовал неукротимую тягу к аккуратности и порядку, а от окружающей его русской действительности – бесшабашную веру в собственную непогрешимость. Был ефрейтор белобрыс, глазки имел слегка выпученные и под носом взращивал карликовую поросль дрянных усишек. При взгляде на него в мозгу непроизвольно возникало сочетание слов «белокурая бестия» одновременно с осознанием полной непригодности этого понятия к данному случаю.

– Товарищ ефрейтор, а что это за машина? – попытался кто-то проявить любопытство, как оказалось, неуместное. Что вызвало новый взрыв административных эмоций:

– Чтобля?! Салабон! Ещё из опы домашние пирожки торчат, а он уже вякает! Совсем обурел? Бегомнах!

Ну, бегом не бегом, а заметное оживление движения буйная ефрейторская энергетика произвела. Погрузились, и тут же вход опять непостижимым образом затянулся, бесповоротно отрезав личный состав от гражданского общества с его законами, жизненным укладом и некими умозрительными фикциями, называемыми правами человека. Всё это теперь должна была заступить жёсткая дисциплина и уставы, коих, как впоследствии оказалось, насчитывалось целых четыре: строевой устав, дисциплинарный, устав внутренней, а также гарнизонной и караульной службы.

Корпус удивительной машины задрожал ещё сильнее – звук стал чуть выше и интенсивнее, хотя внутри салона вибрация ощущалась гораздо слабее. Артур с сомнением и опаской поглядел на стенки, за которыми слышалось теперь какое-то шуршание и шорох. Тут раздвинулись створки дверей переднего отсека (на этот раз по-нормальному раздвинулись, как двери в гостинице высшего класса), и перед взорами молодого пополнения предстала новая колоритная фигура. Был новоприбывший донельзя уверен в себе, деловит и нагл. В то же время чувствовалось, что самоуверенность эта имеет под собой незыблемое основание. Облачение его составляла такая же форма, как на ефрейторе Гребе, только без пилотки, а на ногах вместо сапогов красовались щегольские белые кроссовки. Бляха на новеньком кожаном ремне была немыслимо выгнута выпуклым образом и свисала гораздо ниже пояса.

– Так, войска, – бодро начал он на том же языке, на котором столь мастерски изъяснялся ефрейтор. – Блянах, ну и уроды! Слушай сюда. Если какая-то лядь зарыгает мне палубу, заставлю пропидорасить весь ангар. Всем ясно? Я спрашиваю – всем? У кого бухло есть? Не слышу ответа!

Ефрейтор Гребе хранил молчание торжественное и настолько красноречивое, что становилось абсолютно ясно – претенденту следовало выделить запас алкоголя в количестве не менее двух бутылок водки.

В общем-то, спиртное у призывников, конечно же, было. И было его столько, что эти две несчастные бутылки просто терялись на фоне суммарного количества. Поэтому ли, или по какой другой причине, но наглый пришелец требуемую мзду получил и, изрыгнув очередную дозу проклятий – уже более добродушных – исчез за таинственной перегородкой.

Тут народ опомнился.

Почему это, если другим можно, нам нельзя?! Тоже можно.

Конспиративно звякнули доставаемые стаканчики. Зашуршала магазинная, а у кого и домашняя обёртка, являя на свет джентльменские наборы различной комплектации. Сперва скрываясь, а потом и не очень, забулькали всевозможные спиртосодержащие жидкости. Неподкупный ефрейтор Гребе, яростно шевеля ноздрями, мгновенно согласился на кощунственно недопустимое предложение и пил так, что зелёные новички только изумлялись. Выпитое никак на нём не отражалось, только всё больше выцветали неистовые белые глаза. Даже лейтенант Ахтыблин втихую опрокидывал рюмку за рюмкой, стараясь держаться при этом в пределах офицерской чести, ибо употреблял исключительно коньяк.

Спонтанно возникли островки бесед. Самые любопытные пытались прояснить перспективы и разузнать свою дальнейшую судьбу.

Оказалось, что БОН означает «батальон особого назначения», а СУАР – это «секретное управление армии России». Что никак не определяло туманного будущего, а наоборот, ставило новые вопросы. Что за особое назначение? Да ещё и секретное управление какое-то? Куда их везут? Что за войска, в конце концов, имеют такую невиданную эмблему? При чём тут кирка с лопатой?

Тут же пошла гулять ниоткуда взявшаяся легенда, что везут их охранять заключённых, осуждённых к высшей мере и навечно сосланных в урановые рудники. Ефрейтор Гребе, уйдя в себя и зажмурившись, только тихонько ржал в ответ на все вопросы, а старший лейтенант Ахтыблин сосредоточенно отдыхал на полу и время от времени уверенно подавал признаки жизни.

 

Трудно было назвать начавшееся время утром. Когда Артур открыл глаза, над ним нависала всё та же, становившаяся уже привычной, обшивка кабины. Корпус всё так же содрогался. Горели синие дежурные лампочки, в свете которых лежавшие вповалку люди были похожи на кладбище вампиров. Несмотря на монотонное шипение вентиляции, воняло – причём гадко и узнаваемо. Тот, в белых кроссовках, был прав в своих опасениях: кто-то не рассчитал своих сил и не сдержал внутреннюю гнусную сущность. И, судя по интенсивности запаха, этот подлец был не одинок в своих начинаниях.

Несколько дальнейших часов Артур старался никогда не вспоминать. Ни поведения очнувшегося и жизнерадостного Гребе, ни реакции невменяемого Ахтыблина, ни появления белокроссовочного наглеца (позже Артур узнал, что был это пилот Лукинский, и даже подружился с ним).

Артур был уверен, что таинственный аппарат доставит их на тщательно охраняемую, укрытую от посторонних глаз территорию. Он рассчитывал, что местонахождение его будущей войсковой части будет не слишком далеко от какого-нибудь населённого пункта. В уме ему представлялось, как он, в новенькой, ловко сидящей форме и тщательно начищенных сапогах, проводит увольнение в каком-нибудь местном ДК, провожаемый восхищёнными взглядами тамошних девиц. Ну, в крайнем случае, судьба забросит его в тайгу – но опять-таки, неподалёку от центра цивилизации – и посещать этот центр он будет в компании таких же суровых и немногословных воинов. Тайга представлялась ему пронизанной солнечными лучами, напоенной запахами молодой хвои и багульника, с далёкими вершинами гор, тающими в голубой воздушной дымке. В ней должны были водиться непуганые звери с блестящими глазами и чудные птицы, цвести редкостные в своей неброской красоте цветы. Ручьи и реки с кристальной водой, туманы, которыми он будет любоваться, бдительно охраняя ответственный пост…

Действительность превзошла все ожидания. Территория части действительно была укрыта от посторонних глаз, но на этом всё сходство с мечтами и представлениями заканчивалось.

Таинственный аппарат доставил их в огромную пещеру, своды которой терялись во мгле, а дальние стены были испещрены чёрными отверстиями туннелей. С вышек били лучи прожекторов, повсюду змеились чёрные тела кабелей и крашенные жёлтым трубы. Чем-то пахло – не то чтобы неприятно, но настолько странно и непривычно, что память отказывалась искать аналогии в предыдущем жизненном опыте.

Артуру повезло – он успел выскочить наружу за секунду до того, как Лукинский принялся набирать команду для санитарной обработки палубы. Глядя на безапелляционное лицо пилота, нельзя было усомниться, что не более как через пятнадцать минут полы (или, как здесь называли, полá) будут блестеть, «как у кота яйцы» – опять-таки, местное выражение.

Снаружи их ожидала небольшая делегация. Точнее – ожидала не их, а транспортное средство.

Дембеля готовились к отбытию.

Среди всех выделялся могучим телосложением старшина – большая продольная полоса по погону, это Артур уже знал. Был он не в обычной форме, как, например, Гребе, а в гимнастёрке старого покроя, надевавшейся ещё через голову. Полушерстяные офицерские галифе середины прошлого века (опять-таки невиданный случай), сбитые в гармошку сапоги, немыслимо сверкающие. Криминально бархатные погоны, отороченные красным кантом. Аксельбант. Всё не по уставу.

Произошедшую из-за необходимости уборки паузу старшина использовал своеобразно:

– Смирно! – рявкнул он. Отряд убывающих (все вычищенные, лощёные, смотреть приятно) каменно застыл.

Печатая шаг, старшина подошёл к табурету, на котором стоял баян – и откуда он здесь взялся, подумал Артур. Ловко забросив на плечи ремни, он рванул меха. Грянула мелодия дембельского марша – «Прощание славянки».

Играл старшина виртуозно. Уволенные в запас торжественно и сосредоточенно вскинули руки к виску в воинском салюте. То же сделал и ефрейтор Гребе. Призывники затихли и глядели во все глаза, пока марш не кончился и старшина не отдал команду «вольно».

– Так, духи, строиться! – тут же взревел Гребе. – Быстронах!

Артур уже освоил несколько армейских выражений. Уродыбля, быстронах, ёмть – оказалось, эти краткие и чёткие лингвистические конструкции несут громадную смысловую нагрузку, совершенно различную при разных обстоятельствах, но интуитивно понимаемую в нужной направленности на чисто подсознательном уровне. Поэтому, наверное, они смогли так прочно закрепиться в специфическом военном языке. В самом деле, нельзя не согласиться, что «быстронах!» гораздо более эффективно и действенно, чем, например, «товарищи бойцы, поторопитесь, пожалуйста!». А в реальных боевых условиях, когда дорога каждая секунда, это сэкономленное мгновение может запросто решить исход боя.

От теоретических изысканий Артура отвлекла новая поступившая команда. Классический сценарий развития событий требовал, чтобы первым делом призывники попадали в баню.

Первым делом в предбаннике была проведена санобработка. Те, кто на гражданке не озаботился удалением излишнего волосяного покрова, подвергались стрижке. Здоровенный сержант, чем-то похожий на чемпиона по стрижке овец, ручной машинкой приводил в соответствие с армейскими требованиями причёски клиентов. В качестве основного течения местной модельной моды царил аскетичный минимализм. Затем полностью освобождённое от штатских одежд тело получало маленький кусочек хозяйственного мыла и попадало непосредственно в помывочную зону.

Все душевые воронки были подсоединены к одной и той же трубе холодной воды. Второй кран был подключён к трубе перегретого пара – опять-таки к одной на всех. В результате при тотальном беспорядочном верчении вентилей установить приемлемую температуру на мало-мальский промежуток времени не представлялось возможным: голову то обдавало крутым кипятком, то заливало ледяной капелью. Вездесущий ефрейтор Гребе то и дело поторапливал личный состав на универсальном языке всеармейского общения, сопровождая каждую команду громким подтверждающим ударом кулака, используя новенькую жестяную шайку как барабан.

После ритуального омовения новобранцам раздали долгожданную военную форму. И свершилось чудо: люди, полчаса назад имевшие явные индивидуальные отличия, превратились в неузнаваемых безличных марионеток. Артур вертел головой, с трудом узнавая в одинаковых фигурах черты своих коллег-призывников, а отныне новых боевых товарищей. Зомбификация успешно началась.

 

Нужно отдать справедливость армейскому порядку: завтраки, обеды и ужины осуществлялись здесь строго по расписанию. Конечно, отличить день от ночи в электрических сумерках подземного мира было невозможно, но время приёма пищи было установлено незыблемо.

Примерно с шестого раза («Взвод, справа по одному – марш! Отставить!») они расселись за длинными столами на десять человек, по пять пар лицом друг к другу. На краю стола – лагун с первым, чуть поменьше – со вторым, десять эмалированных кружек с компотом, едва-едва больше половины. И легендарное «соление» – так было обозначено в меню, регулярно вывешиваемом перед входом. Соление бывало трёх видов: квашеные зелёные помидоры (лучший вид), серая квашеная же капуста, и просоленная до окаменелости рыба неизвестной породы. Рыбу эту для удаления излишков соли вываривали и подавали в уже остывшем виде. Есть её не могли даже наиболее проголодавшиеся бойцы, выделявшиеся стальными желудками, поэтому все морепродукты вместе с остальными пищевыми отходами планомерно поступали на свинарник – как оказалось, был здесь и такой – и в разбавленном помоями виде поедались свиньями. Как это было возможно, Артур, однажды из интереса попробовавший «соление», представить себе не мог.

Вилки и ложки в солдатской столовой были алюминиевыми и состояли из трёх неразъемлемых частей: 1) держало, 2) стебель держала и 3) едало. Эти предметы были полны скрытого смысла. Бросалось в глаза, что некоторые из них были перекручены вокруг своей оси неведомой могучей рукой. Стебель держала в некоторых случаях имел изгиб в полоборота, в иных – целый оборот. Оказалось, что таким образом метится посуда старослужащих: каждому полуобороту соответствовало полгода. Использование военнослужащими предметов, не соответствующих своему сроку службы, не поощрялось.

Артуру досталась заурядная прямая ложка. Прямо в углублении едала неведомым мастером была выгравирована надпись «ищи, сука, мясо!». Задача была непростая: мясо в котле действительно найти было трудно. Принимаясь за еду, он слышал, как за спиной кто-то проворчал:

– Суп кандей из свежих мудей…

Ефрейтор Гребе ел не торопясь, но быстро. Это происходило оттого, что к первому он не прикасался вообще, второе вяло ковырял своей накрученной вилкой и медленно и надменно выпивал только компот. Ему и не нужно было набивать брюхо в общей столовой: старослужащие и сержанты имели возможность питаться отдельно. Для этого существовала каптёрка, где ротная элита нелегально варила настоящую картошку (остальные довольствовались безвкусными картофельными хлопьями), в которую, судя по распространяющемуся из каптёрки запаху, щедро наваливалась неизвестно откуда добываемая свиная тушёнка.

Гребе исповедовал тот принцип, что командир заканчивает приём пищи последним. Это означало, что после того, как опустеет ефрейторская кружка, тут же звучала команда «Встать-строиться!». Личному составу приходилось укладываться в отведённые судьбой примерно сто восемьдесят секунд.

После обеда ефрейтор Гребе, вместе с остальными командирами, привёл подчинённых в специальное помещение на собрание. Это специальное помещение называлась «ленкомната». То есть, конечно, давно уже переименовали её, Ленин-то не в чести теперь, но в народе каким-то образом сохранилось прежнее название.

Стены ленкомнаты были увешаны репродукциями портретов выдающихся полководцев. Тут же располагался стеллаж с идеологически выдержанной литературой, весьма немногочисленной, перед ним – небольшая трибуна с кирко-лопатным гербом, по бокам – цветочные горшки с чахлой геранью, в углу – большой плазменный экран телевизора. И множество сбитых рядами стульев, на которых и расселись новоприбывшие.

Место на трибуне занимал тучный майор, ласково поглядывавший на молодое пополнение. В ленкомнате было тепло, стулья были удобные, и поэтому глаза закрывались как-то сами собой. Казалось, здесь даже стены навевали приятную дремоту.

– Меня зовут майор Фитюк, – представился майор, откашлявшись. – Я заместитель командира батальона по воспитательной работе. Проще говоря, замполит. Поздравляю вас, товарищи курсанты, с прибытием к месту службы – в учебный батальон особого назначения подземных войск!

По рядам прокатился удивлённый ропот, суть которого кратко можно было выразить: "каких-каких войск?!"

Майор Фитюк поднял пухлую ладонь:

– Товарищи, прошу внимания! Я не оговорился – именно подземных войск. Точнее, подземной авиации России. Войска эти секретные настолько, что даже президент страны и министр обороны не знают об их существовании. Даже абвер… арр… – майор напрягся и, наконец, вытолкнул трудное слово – аббревиатура «ПВО» выбрана не случайно. Это означает не «противовоздушная оборона», как должны думать посторонние и враги, а «подземный военный округ». Может сложиться впечатление... – он вдруг замялся, потеряв мысль. – Короче, как бы это сказать... Вы всё увидите сами. И учтите, вам всё равно никто не поверит, даже если вы после демобилизации и будете кому-то что-то рассказывать. Чего я настоятельно не рекомендую.

Замполит долго расписывал, какая честь выпала каждому перед ним сидящему, как, тем не менее, свято следует блюсти военную тайну, тем более, что им будут вверены самые наисекретнейшие государственные секреты, обеспечивающие неприкосновенность суверенитета и незыблемость стратегического баланса вкупе с высочайшим международным авторитетом. И так далее. В продолжении всей майорской речи ефрейтор Гребе, как и остальные младшие командиры, профессионально спал с открытыми глазами.

Из этой политинформации Артур почерпнул, во-первых, номер части и почтовый адрес, каковой следовало сообщить родственникам для переписки, во-вторых – некоторые подробности местного быта. Оказалось, что войсковая часть располагается в полностью изолированной от поверхности планеты громадной каверне искусственного происхождения. Эта полость называлась «объект Дутый» – скорее всего, из-за какого-нибудь мудрёного способа создания. Единственной связью с «большой землёй» являлись так называемые «кроты» – собственно, подземные самолёты, хотя и без крыльев. На одном из таких транспортных средств они сюда и прибыли. Самолётами они назывались за сверхвысокую скорость передвижения, принцип которого настолько засекречен, что его не знает никто.

Вот обслуживанием этой супертехники они и будут заниматься. А также и решением связанных с этим иных стратегических задач. Некоторым, особо усердным и дисциплинированным, предстоит стать пилотами – при этом майор Фитюк патетически воздел указательный палец. И быть переведенными из учебного подразделения в линейную часть.

Представителем этой таинственной части был, например, пилот Лукинский. На него не распространялась юрисдикция местных командиров: к учебному батальону он был просто прикомандирован. И мог – естественно, предварительно поставив в известность дежурного офицера части – отлучаться без последующего отчёта о своей деятельности.

Также личному составу были представлены любимые отцы-командиры. Ефрейтор Гребе, как и ожидалось, был назначен начальником отделения, в которое попал Артур. Командирами ещё двух отделений стали младшие сержанты Пукальчик и Цеков, а заместителем командира взвода – сержант Зозуля. Представлены были командир роты старший лейтенант Ахтыблин и новый старшина Маслов – высоченный сутулый детина с девичьими плечами и женским тазом. Были упомянуты также командир части подполковник Юркин и начальник штаба капитан Каркалыга – последних представляли заочно, поскольку у этих облечённых высшей властью чинов существовали более важные дела, чем встреча с новобранцами.

Наконец, выступление замполита закончилось. Было предложено перейти к вопросам.

Вопросы, как всегда в подобных случаях, задавались дурацкие:

– Скажите, товарищ майор, а куда деваются канализационные нечистоты, если вокруг нас замкнутое пространство?

– Товарищ майор, а подземная авиация может нести ядерное оружие?

– Скажите, а здесь есть интернет?

Снисходительно усмехаясь, толстый майор пояснил, что ниже по уровню находится технический резервуар, в который и происходят сливы, насчёт ядерного оружия лучше всего помалкивать, а интернета, равно как и мобильной связи, здесь нет и быть не может, потому как, во-первых, никакая связь в толще земли не действует в принципе, а во-вторых, в целях обеспечения радиотехнической защиты постоянно работает станция-глушилка. Затем, что так положено, вот зачем.

– Товарищ майор, а где мы находимся? Ну, в смысле – что над нами?

– Отвечаю: вы находитесь в войсковой части. Над нами – слой диабазовых пород.

– А на какой мы глубине?

– На глубине, достаточной для выполнения порученной нам боевой задачи.

– А здесь бывают увольнения?

– Для увольнения в запас вы, рядовой, ещё не выслужили установленный срок! Что, вопросов больше нет? Нет. Отлично, все свободны.

– Встать, строиться! – хором проорали мгновенно проснувшиеся сержанты.

 

Строевые занятия проводились на плацу – той самой залитой безжизненным светом прожекторов площади, на которую в самый первый день их доставил пилот Лукинский. Ефрейтор Гребе, поскольку был во взводе самым младшим по званию, отдувался за себя и за двух других командиров отделения. Цеков и Пукальчик предпочитали наблюдать со стороны, время от времени вмешиваясь в ход занятий какой-нибудь не относящейся к делу репликой. Например, Гребе командовал «нале…», и, пока он не успевал добавить «во!» – исполнительной части команды – кто-то из них поспешно встревал: "разойдись!" – и сержанты весело наслаждались возникшей неразберихой.

Что-что, а ходить строевым шагом Гребе умел. Было в нём что-то залихватски-ловкое, когда он, демонстрируя повороты, перестроения и прочие маневры, двигался по плацу подобно хорошо отлаженному механизму. Всплывали в памяти чёрно-белые кадры времён отечественной войны, на которых фашисты, высоко вскидывая ноги, гвоздили сапогами брусчатку. Из-за эха, отражавшегося от потолка и стен пещеры, Гребе один производил впечатление целого полка, марширующего на параде. Зрелище было красиво. Но, если смотреть не со стороны – весьма утомительно.

Маршировать полагалось с песней. Распечатанный текст песни был роздан накануне первого такого занятия, и предполагалось, что вдохновенные эти строки «солдат-отличник в армии маяк, и на него держи равненье…» отныне и навсегда запали в оперативную память личного состава.

Любопытной особенностью являлось то, что старослужащие, когда им приходилось двигаться в общем строю (например, в столовую), глотки не рвали, ограничиваясь музыкальной вставкой после первой строки. Запевала выводил:

– Солдат-отличник в армии маяк…

– Ху@к-ху@к! – рявкали «деды», считая на этом свой вклад законченным.

Впрочем, гораздо больше молодым бойцам досаждал так называемый «сонтренаж». Это повторялось каждый раз утром и вечером: «Взвод! Сорок пять секунд – отбой!.. Так, ёмть, херово… Очень херово! Сорок пять секунд – подъём!». Полчаса такой тренировки выматывали больше, чем день занятий на плацу.

Койка Артуру досталась на втором ярусе, поэтому прыгать приходилось, как зайцу. Оправдывать, так сказать, свою фамилию. Случалось, что под ним иногда, отдыхая, возлежал рядовой Лукинский – его кровать находилась как раз под Артуровой – возлежал, заложив руки за голову и забросив ноги в своих знаменитых кроссовках на перекладину. И случай его присутствия являлся несомненным благом, ибо, быстро утомляясь разворачивающимся вокруг него шоу, он начинал «звездеть»:

– Гребе, блин, кончай! Задрал уже! Голова от твоих дýхов кружится! Только, ять, пыль поднимаешь, уставник куев…

Это, хотя и не сразу, действовало. Кроме того, порой отделению получалось уложиться в отведённые секунды, и тогда удивлённый ефрейтор, пожимая плечами, оставлял их в покое. Впрочем, к этому моменту отделение обычно больше походило на приёмный покой морга, чем на боеспособную единицу. Как выразился взводный поэт Серёга Степанов:

 

– Лежит без движенья солдат ПВО. Не пулей убит – за@бали его…

 

Всё изменилось, когда Лукинский узнал, что Артур родом из того же города, что и он. Мало того, и жили-то они, оказалось, на соседних улицах. Правда, встречаться не приходилось – ни тот, ни другой друг друга не припоминали.

Появилась некая земляческая определённость:

– Так, блин, – решил Лукинский (который, впрочем, охотно откликался на кличку «Лука»), – после присяги будешь у меня стажёром. С командиром взвода я договорюсь.

Конечно, стажёрство не избавило Артура ни от «сон-», ни от других видов тренажей. Приходилось и в противогазе до умопомрачения нарезать круги по плацу, и преть в омерзительном своей изощрённой вонью костюме химзащиты, и ровнять по специально натянутой нитке матрасы коек, и драить «полá»… Последнее было особенно обидно и бессмысленно: ну, пробежит рота по свежевымытому полу – и всё, начинай сначала… Вот, правда, ни разу не попадалось ему убирать сортиры. Бог миловал.

Постепенно, как ни странно, к такой жизни вырабатывалась привычка. Дни летели ласточками – хотя, по местному колориту, следовало бы сказать, летучими мышами. Но не было тут летучих мышей, да и откуда бы им взяться… А вот крысы были – обычные, не летучие. Хотя вот тоже – откуда?

 

– Эй, Заяц, быстронах к Пидадону!

Вообще-то это должно было звучать так: «рядовой Зайцев, вас вызывает майор Фитюк!». Но давно и бесповоротно (кем – неизвестно) замполиту была приляпана кличка Пидадон, что являлось синтезом двух известных слов. Существовал, правда, её изомерный вариант «Гондурас», но лексическое сочетание в такой последовательности, к сожалению, было уже занято великой американской державой и широкого распространения в массах потому не получило.

Артур встрепенулся и хотел было сразу бежать: ещё бы, сам майор вызывает! – но наткнулся на железный палец ефрейтора Гребе:

– В чём дело, воин? Куданах без разрешения?

– Так звали же!

– Я не глухой. Запомни, салабон, что здесь командую я. И без моего разрешения покинуть строй никто не имеет права. Нужно тебе посрать – должен спросить разрешения. И если командир тебе не разрешит, ты обосрёшься прямо в строю. Понялнах?

– Так точно! Можно мне пойти к товарищу майору? – спросил Артур, вскидывая руку к виску.

– Можно Машку за ляжку и козу на возу! В армии нет слова «можно», есть слово «разрешите». Усёкбля?

– Так точно, усёкбля!

– Что?!!

– Ясно, товарищ ефрейтор! Разрешите идти по вызову товарища майора?

– Идите! – и непоколебимый Гребе угрюмо отвернулся. Он ненавидел, когда к нему обращались как к «товарищу ефрейтору», поскольку считал, что этим званием командование его незаслуженно унизило, и втайне грезил о сержантских лычках. Артур вначале подумывал, не сообщить ли ему, что Адольф Гитлер тоже начинал ефрейтором и достиг впоследствии ого-го каких высот, но поразмыслив, отказался от этого: неизвестно, как отреагирует один ариец на упоминание о карьере другого.

– Товарищ майор, рядовой Зайцев по вашему приказанию…

– Садись, садись… – прервал Артура майор. – Посиди пока, я тут кое-что оформлю.

Лгал майор Фитюк, бессовестно лгал! Ничего ему не надо было оформлять. Просто пользовался он дешёвым приёмчиком: пусть-ка посетитель подождёт, проникнется, так сказать, важностью минуты и заодно поймёт, какая значимая и занятая персона тратит на него своё бесценное время. Решал майор в это время стратегическую задачу: выбирал одну из двух европейских столиц из шести букв, первая М. Из патриотических побуждений вписав Москву в ущерб Мадриду, Пидадон положил карандаш и поднял глаза на стоявшего по стойке «смирно» Артура.

– Садитесь, рядовой, – повторил он и, когда Артур пристроился на краешке стула, проникновенно взглянул ему в глаза.

– Ну, Зайцев, как вы себя ощущаете в новой обстановке? Нет ли жалоб, претензий?

– Никак нет, товарищ майор!

– Как складываются отношения с коллективом?

– Нормально, товарищ майор.

– Нормально… Это хорошо. Нам нужны нормальные, доверительные отношения… А как младший командный состав, не обижает?

– Никак нет, – осторожно ответил Артур. – Всё согласно уставу.

Блин, подумал он – что, он сам не видит, что ли? Да что ему от меня, в конце концов, надо?

Впрочем, то, что надо было майору Фитюку, проявилось тут же:

– Знаете, Зайцев, офицеру в силу различных обстоятельств не всегда удаётся быть в курсе отношений между солдатами, – ломил дальше замполит. – Вы меня понимаете? В таких случаях приходится опираться на мнение доверенных лиц. Как вы к этому относитесь?

Всё стало ясно Артуру. Стукача вербует, осведомителя! Как же вывернуться-то, чтобы не нажить себе врага? И решил Артур пойти ва-банк. Пусть и отсеяли его в своё время при отборе в Щукинское училище, но уж дурака-то рьяного он сыграть сумеет!

¬– Товарищ майор, – преданно глядя в глаза Фитюку, начал он. – Вы затронули крайне важную и актуальную тему! Безусловно, такие кадры очень и очень нужны! В свете последних постановлений правительства и решений, принятых на самом высшем уровне, необходимо всячески развивать связи с общественностью, делать их прозрачными и понятными людям! Такие энтузиасты-общественники должны получить свою заслуженную долю славы! И я всячески буду в этом вам помогать!

Майор Фитюк, в планы которого никак не входило афиширование своей деятельности в этом направлении, насторожился. Он попытался объяснить непонятливому солдату, что преданные и скромные люди, которые занимаются сбором информации, вовсе не стремятся к славе и признанию, а трудятся из идейных соображений и руководствуются высокими моральными идеалами. Что не мешает иногда получать поощрения чисто материальные. Конечно, вполне заслуженные – о нет, речь не идёт о низменной оплате, это затруднительно в данных условиях, да и графы такой в расходах нет. Но – можно так или иначе решить вопрос о назначении на должность. О присвоении внеочередного воинского звания. О краткосрочном отпуске на родину, в конце концов… Ну, вы понимаете.

– Понимаю! – восторженно взвился Артур. – Товарищ майор, я про вас статью в газету напишу! Армия должна знать своих беззаветных героев, которые повседневным и кропотливым трудом…

– Не нужно ничего никуда писать! – всполошился замполит. – Не торопитесь, Зайцев! Вы же в части без году неделя, нужно сперва осмотреться, проникнуться, так сказать, армейским духом. Право писать сперва надо заслужить добросовестным исполнением своих обязанностей, а уж потом… А вы сразу – «напишу»! Этак таких дров наломать можно!..

– Не беспокойтесь, товарищ майор! Я же понимаю, я текст сперва вам на проверку принесу. Ну и, конечно, перед этим предварительно в коллективе обсудим…

– Вот коллектив привлекать не следует! Пусть каждый занимается своим делом, а вы пока осматривайтесь, всё примечайте. И время от времени заходите ко мне, потолкуем. На то я и замполит!

Артур пришёл в отчаяние: Пидадон был непрошибаем. Гранит армейской рутины отложился в майорском черепе слоем в два пальца, и теперь замполит наступал по всему фронту, не обращая внимания на тактические ухищрения противника.

Артур сделал последнюю вдохновенную попытку переломить исход сражения. Он принялся врать:

– Товарищ майор, вы не думайте, я профессионально писать умею, я уже печатался! У меня дядя в редакции работает – Соломон Абрамович Цыперман, известный журналист. Не читали такого?

На замполита это имя произвело эффект, подобный взорванной террористами бомбе. Он запнулся и строго посмотрел на Артура:

– Простите, рядовой, а кто вы по национальности?

– Русский, товарищ майор! Я национальность по отцу выбрал!

– А матушку вашу, простите, как зовут?

– Циля Рувимовна, товарищ майор! – на ходу сымпровизировал Артур. Тут он рисковал: если Пидадон перед встречей заглянул в досье…

Товарищ майор долго молчал. Он с сомнением оглядывал явно не семитские черты лица упорного солдата. Видно было, как тяжело ворочались мысли в гранитном черепе: вроде так-то оно так, да если прикинуть, вроде бы и не совсем так… А что «не совсем так», майор не смог бы объяснить даже самому себе. Ситуация не нравилась ему своей неразрешимостью. И замполит поступил по-цезаревски, рассекая гордиев узел:

– Можете идти, рядовой. О нашем разговоре забудьте.

– Есть! – отчеканил Артур, чётко, как учили, повернулся кругом и строевым шагом покинул кабинет.

 

А потом была присяга и отполированный тысячами прикосновений приклад автомата – без патронов, патроны не выдавали никогда, даже при нахождении на посту: не от кого было здесь этот пост охранять. И неожиданный скандал: рядовой Синицын из соседнего отделения наотрез отказался брать оружие в руки:

– Я христианин-баптист, нам этого нельзя.

Вот забегали-то офицеры! Вот шипел и плевался Пидадон! Это ж надо – идеологический прокол, недоглядели. Артур сам слышал – случайно оказался возле кабинета командира части Юркина, за чем-то в штаб послали – как комбат орал на несчастного Ахтыблина:

– Ты кого, нах, привёз? Ты, твою мать, что, под трибунал захотел?! Ты инструкцию по отбору кандидатур читал – никаких, ять, баптистов-еговистов?!

– Товарищ подполковник, так военкомат…

– Молчать! Я-то товарищ подполковник, мне и полковником быть, и генералом, а вот ты у меня навсегда лейтенантом останешься, распердяй грёбаный! Слово офицера!

И счёл Артур за лучшее побыстрее исчезнуть. Ну их, с ихней офицерской честью. Паны дерутся, а у холопов чубы трещат…

Как бы там ни было, а Синицына они больше не видели. Откомандировали его из части, так прямо через час и отправили, а куда – не спрашивал никто. Секретность, куда там. Себе дороже.

Короче, приняли присягу. Почему этот день считается праздничным, непонятно. Постоянные построения, проверка личного состава по списку (а куда отсюда денешься-то?! Идиотизм…). В парадной форме: ни тебе сесть – борони Бог, пятно посадишь; в столовой тоже следи, чтоб не брызнуло… А всего-то праздничка, что пирожное в рацион добавили, корзиночку с кремом. Лучше бы поспать разрешили, этак часов пять лишних…

Выручил Лукинский. Пришёл, независимый, гордый. Как всегда, в полевой форме и новеньких своих кроссовках. Пилотам так разрешено, оказывается. Ремень на… Ну, ниже пояса гораздо.

– Снимай нах парадку, пошли!

– Куда?

– Еб@ть верблюдá.

– А как же…

– Гребе я уже сказал.

Так Артур попал в святая святых – командную рубку, откуда пилот управляет вверенным ему «кротом». Великого сонма приборов, как в кабинах современных аэролайнеров, к удивлению его, не было. Был экран компьютера – вот там да, опций было немеряно; был штурвал, похожий на руль в автомобиле, только с вырезанной передней частью. И всё. Никаких тебе педалей, всяких там тормозов-сцеплений, никаких кнопок и рукояток.

– Всё здесь, – Лукинский положил руку на экран. Тут же, видимо, произошло сканирование и опознавание отпечатков пальцев, и на экране появилась надпись «идентификация успешна, готов к работе». Потыкав пальцем в клавиатуру, Лукинский выбрал режим ввода данных.

– Теперь ты.

– Что я?

– Головка от х@я. Приложи руку к экрану и не дёргайся, пока я не скажу.

Личные артуровы данные были успешно внесены в бортовую ЭВМ, после чего несколько раз была проделана операция входа-выхода. Ничего сложного.

– Понял?

– Конечно.

– Значит, так. Сейчас у тебя ограниченные права. Это значит, что ты можешь управлять бортом в любом режиме, исключая боевые пуски. Вот тренировкой сейчас и займёмся.

– Я что, поведу машину? Сам?

– Сам, сам. Только это не машина, а борт.

– Аборт, понял.

– Пошути ещё. Я тебе не Гребе, я таких дюлей навешаю – мама не горюй.

– Да я…

– Проехали. Сначала поведу я. А то ты всю базу развалишь.

– Как это развалишь?

– А так это. Помнишь землетрясение на Гаити?

– Ну.

– Х@й гну. Тоже один придурок вроде тебя полный газ дал, а глубина всего километров пять, да плюс тектонический разлом. А потом доказывай, что ты ни при чём, что там и так всё на грани балансировало…

– Так это мы?! В смысле – наши…

– Нет, не наши. Американцы. А помнишь, в Океании случилось цунами знаменитое? Китайцы. Хотя и японцы там рядом крутились… Вот и у нас такие случаи бывают. Я лично знаю тех ребят, что одиннадцатого сентября прямо под башнями-близнецами прошли, всего в ста метрах под поверхностью. А ты думал, они сами собой рухнули? Стояли-стояли – и гробанулись?

– Да зачем?..

– Зачем, зачем… Наши наблюдали, а штатовцы засекли, вот и пришлось уходить на полной скорости. Долбанули бы торпедой, и хана. Армия – это тебе не в бирюльки играть. Это я не про тот случай, а вообще. Как говорится, иногда, чтобы спасти миллионы, приходится жертвовать тысячами. Случайность, но нам-то готовым нужно быть всегда и ко всему. Думаешь, ты сюда просто так угодил? Да нас, кандидатов, госбезопасность с детского сада отслеживает! И если сюда попал, значит, достоин. Обладаешь нужными качествами. Тут случайных людей не бывает. Даже Пидадон – и тот на своём месте. «Всему, что движется, мы отдаём честь, всё, что не движется – красим», – очень похоже спародировал он голос замполита. – И учти, проверять тебя будут постоянно. И не только тебя, всех. Просто тебя лично я курирую. И чтобы из учебной в боевую часть попасть, попахать придётся, это я обещаю.

– Да я ничего…

– Ничего – пустое место. Привыкай, чтобы служба мёдом не казалась.

Тем временем Лукинский аккуратно и бережно стронул "крота" с места. Был этот аппарат совсем не такой громадный, как тот, на котором Артур прибыл в часть. Поэтому, наверно, при движении его заметно потряхивало – примерно так, как потряхивает небольшой самолётик по сравнению с гигантским лайнером.

– И ещё, – проговорил Лукинский, не оборачиваясь. – Никогда никому не задавай вопросы о принципе движения. Твоё дело – уметь пользоваться. От себя скажу, что наши яйцеголовые закрутили что-то с преобразованием времени. При этом возникают оч-ченно интересные моменты. Которыми нам сам бог велел пользоваться.

– Как это?

– А так. Иногда время полёта не совпадает с тем временем, которое за бортом. Понял?

– Нет.

– Ёмть! Пример. Прибудем мы сейчас обратно в часть, а там уже неделя прошла. Теперь дошло?

– Ну… Допустим. Почти. А как пользоваться-то?

– Баран тупой. Сейчас махнём на какой-нибудь остров, искупаемся, бананов поедим… И ничего тебе за это не будет. Временнáя сингулярность – словосочетание это запомни, пригодится. На любой вопрос тверди – временная, мол, сингулярность. Никто не докажет, да и до@бываться особо не будут. Главное, бортовой хронометр не забыть перепрограммировать.

– Клёво!

– Думаешь, Котиков, Дросу и Цеков где сейчас?

– Теперь догадываюсь.

– Так вот, хочешь знать моё мнение? Долбо@бы они! Чересчур стали борзеть, доиграются скоро. Максимум неделя за два месяца, запомни – вот крайний срок. Иначе заметят, или какая сука стукнет от зависти. А нам этого не надо, понял?

Упомянутые младшие командиры (из которых пилотом был только Дросу) действительно отсутствовали уже вторую неделю, чему подчинённый личный состав был только рад, руководствуясь старой армейской мудростью: держись подальше от начальства, поближе к кухне.

– У тебя с английским как? – внезапно сменил тему Лукинский.

– Нормально, а что?

– Ничего. Бывает, нужно. Садись за штурвал. Карта и горизонт на экране, сам видишь. Это вот джойстик скорости: так – больше, так – меньше. Баранку от себя – спуск, на себя – подъём. Смотри на поверхность не вылети.

– А что будет?

– Борту – ничего, а тебе мало не покажется. А если над тобой город? Люди? Представил?

– Понятно… А какая предельная глубина погружения?

– Нет предельной глубины. Есть предельное время нахождения в магматических породах. Полчаса. Если больше – значит, писец. Расплавишься. Да ты не транди, а берись за управление. Это жопой прочувствовать надо…

Так Артур впервые принял в свои руки управление удивительной подземной машиной. Управлять ею оказалось несложно, единственное, что ему не удавалось – трогаться с места. То есть трогаться плавно, без того, чтобы перегрузка не втискивала тело в жалобно скрипящее кресло, а сзади за аппаратом не рушились не успевающие затягиваться пустоты. Лукинский смеялся, называл его резвым козлом и обещал, что со временем навык появится.

Со временем изучил Артур и материальную часть. Вооружение – правда, пока чисто теоретически, без практических стрельб; системы жизнеобеспечения и спасения – оказывается, имелись на борту специальные капсулы, наподобие этакой подземной катапульты, обеспечивающие доставку на поверхность с глубины до пятидесяти километров. И, конечно, научился изменять системное время, это уж прежде всего.

А искупаться в океане они в тот раз всё же слетали. Артура после приевшейся мрачной картины подземелья поразила открывшаяся перед ним картина: ночь, песчаная отмель крохотного атолла, тёплый тропический бриз и в недосягаемой высоте – мириады звёзд над мерно дышащим океаном. И воздух, воздух – не тот мёртвый, равномерно изливающийся из вездесущих вентиляционных патрубков, а настоящий, влажный, полный звуков ночи и неведомых ночных существ. Только теперь он понял, как изголодался глазами без простой, казалось бы, возможности – просто посмотреть вдаль.

– Я всегда сюда прилетаю, – тихо сказал Лукинский. – Это ж рай земной. А мы со своими ракетами да казематами… Да что там.

– Спасибо, Лука, – так же негромко ответил Артур.

 

Подполковник Юркин мрачно мерил шагами плац. Проштрафившиеся понурой тройкой стояли, опустив головы. Неотвратимость наказания осязаемо висела на них тяжёлым бременем.

– Прохиндеи! – внезапно заводясь, проревел комбат. – Посмотрите на них! Эти отморозки подводят весь личный состав и бросают тень на доброе имя части!

Тысячеваттный прожектор, направленный на провинившихся, не оставлял сомнений – да, тень они действительно бросают.

Неведомо откуда приковылял батальонный пёс Дембель и уселся перед строем, ожесточённо скребя за ухом задней лапой. Нарушить торжественность строя и прогнать его никто не смел.

– Мало того, – продолжал Юркин, багровея шеей. – Мало того, что они совершили самовольную отлучку. Они употребили водку. Свиньи! Более того – они притащили её в расположение части!

Он свирепо оскалился и ткнул пальцем под ноги, в чёрную хозяйственную сумку, сиротливо стоящую посреди выстроенного буквой «п» батальона.

– Сержант Котиков! – рявкнул разъярённый комбат, брезгливо шевеля сумку носком сапога.

– Я! – обречённо откликнулся один из уныло стоящей группы.

– Немедленно уничтожить спиртное! Своими руками!

– Есть…

Пёс Дембель, склонив голову набок и приподняв одно ухо, внимательно наблюдал за происходящим. Сержант (без ремня, заметно помятый после ночи в КПЗ) открыл звякнувшую сумку и достал первую бутылку. Подняв её дрожащей после вчерашнего рукой, он разжал пальцы.

– Шпок!

Бутылка плотно хлопнулась донышком на ровный камень плаца, но в силу неведомой случайности осталась невредимой. По строю пронёсся еле слышный смешок. Котиков, спохватившись, схватил бутылку и ахнул ею с такой силой, что брызги долетели до первых рядов.

Дальше пошло как по накатанному. Котиков, словно автомат, доставал очередную пару сосудов (была среди этого великолепия не только водка, но портвейн и даже ликёры) и, хлопнув их друг о друга, на секунду замирал в скорби над могилой бесплодно проливаемых надежд.

Привлечённый странным запахом, Дембель, вертя хвостом, подбежал как раз к тому моменту, когда содержимое сумки закончилось, и сержант Котиков каменно застыл, как горестный монумент над курганом с павшими героями. Лизнув образовавшуюся лужу, пёс поднял голову и горестно завыл.

– Дежурный по части! – взревел Юркин. – Немедленно убрать кобеля! Младший сержант Котиков, привести плац в порядок!

Лейтенант Ахтыблин опрометью бросился ловить Дембеля, который, воспринимая это как новую игру, весело запрыгал вокруг него. Котиков голыми руками пытался сгрести битое стекло обратно в сумку. Юркин, с прыгающим лицом, наблюдал за этими манипуляциями, сатанея всё больше. Выставив вперёд указательный палец, он сдавленным от ярости голосом – но так, что слышно было всем – проклокотал, захлёбываясь злобой:

– Всех прохиндеев разжаловать! Двадцать суток гауптвахты каждому! Я вам покажу, как родину любить!

После чего повернулся и, неразборчиво матерясь, направился в штабное помещение.

 

Результатом данного ЧП был внеочередной аврал. Дело в том, что зарвавшиеся самовольщики не учли, что провизия, за которой они были посланы на базу, имела ограниченный срок годности. А на Сейшельских островах, куда занесла их фантазия в поисках романтики, климат жаркий… Мясо, например, подтухло и провоняло весь трюм. А ящики с дрожжами вообще растеклись липкой зловонной лужей. Консервные банки – даже и те кое-где повздувались. На пищевые продукты магические слова о сингулярности почему-то влияния не оказывали.

Отделению ефрейтора Гребе был дан приказ: от испорченных продуктов транспортный «крот» освободить, санацию и дезодорацию отсеков произвести. Для чего получить на складе два ящика одеколона «Шипр». Об исполнении доложить к двадцати часам ноль-ноль минутам. Время пошло.

Гребе яростно зашевелил ноздрями:

– Так, блин. Отделение, за средствами индивидуальной химзащиты, бегом – марш!

Работка была та ещё. Скользкие и вонючие бараньи туши нужно было запаковать в герметичные полиэтиленовые мешки и подготовить для отправки «на большую землю», на свалку. Мука, тоже набравшаяся гнилой мясной вони, была, слава богу, уже в мешках. Дрожжевую жижу совковыми лопатами грузили в полиэтиленовые бочки. Легче всего было с консервами – их решено было пока оставить и отбраковывать по мере открывания.

Всё это увлекательное действо производилось в костюмах общехимической защиты – жарких, неудобных, ручьями гонящих пот. И, между прочим, разве это не издевательство над здравым смыслом – для перевозки на свалку перегружать разлагающуюся дрянь с одного «крота» на другой такой же?! Причём находящийся в противоположном конце части?!

Однако никто не задал ни одного вопроса: ни солдаты, ни ефрейтор Гребе. Приказы не обсуждаются.

– Зайцев, Степанов! – голос Гребе из-под маски звучал глухо.

– Я! – в один голос откликнулись солдаты.

– Мать вашу, духи ленивые! Не успеем к сроку. Берите быстро бочки с этим дерьмом, грузите на тележку. Вывалите всё в слив нах, только так, чтобы никто не видел. Если, суки, попадётесь – урою! Ясно? Стойбля! И муку тоже. Только смыть мне как следует! После этого вылить в каждое очко по флакону «Шипра». Яснобля?!

– Так точно.

– Вперёд.

И они, нагрузившись, двинулись вперёд, что несколько напоминало переход Суворова через Альпы – учитывая то, что суворовцам тоже приходилось тащить на себе, например, пушки. Несколько скрасило обстановку то, что по дороге им попался начальник свинарника, маленький вертлявый сержант-хохол без фамилии. Фамилия, скорее всего, у него когда-то была, но иначе как Макака его не называл никто. Узнав, какое количество ценного провианта подлежит списанию, Макака возликовал и приказал доставить мешки с мукой на корм своим подопечным:

– Це ж трэба! От лайдаки! А колы б я нэ побачив?

– Нам приказано всё уничтожить.

– А я прыказую – на свинарню!

– По уставу положено подчиняться своему непосредственному начальнику. Поговорите с Гребе.

– Положено, нэ положено… Положенных ебуть! Та сьогодни ж цю муку зъидять, нихто и знаты нэ будэ! Я сказав – свиням!

Единственное, что подвигло Зайцева и Степанова посмотреть сквозь пальцы на неточное исполнение приказа командира отделения было то, что альтернативное транспортирование муки Макака организовал своими силами: неизвестно откуда налетела команда чумазых, кисло пахнущих рабов и, пока наши фуражиры-ассенизаторы двигались со своей тележкой в направлении ближайшей уборной, эти волшебники разгрузки избавили их от по меньшей мере пяти мешков. Сам же неутомимый Макака в это время увивался возле Гребе, пытаясь отщипнуть для своего любимого свиного поголовья очередной лакомый кусочек.

 

Беда грянула к вечеру. Лучший боров-производитель Юркин, названный так в честь комбата, отравился некачественными продуктами и теперь лежал на боку, извергая с обоих концов пищевода зелёное дерьмо. Время от времени по его необъятной туше пробегала дрожь судороги, завершавшаяся очередным пароксизмом извержения и новой волной вони. Крохотный Макака топтался рядом, не в силах придумать ничего для изменения ситуации. Служебные духи попрятались и осторожно выглядывали из дальних укрытий.

Прибывший на место происшествия старший лейтенант Ахтыблин, будучи дежурным по части, в силу должностных обязанностей призван был разрешить возникшую проблему. Поскольку боров Юркин никак не прореагировал на яростные пинки сапогом по животу, был сделан вывод о действительной серьёзности заболевания.

– Прирежь эту тварь, – брезгливо вытирая налипшие на голенище брызги дерьма, процедил Ахтыблин. – Так хоть мясо не пропадёт. А то ещё сдохнет он у тебя.

– Як це заризаты?! – оторопел Макака.

– А так. Ножом. И поторопись, сержант, пока он не захлебнулся собственным г@вном.

Юркин, сволочь, действительно, закатив маленькие глазки, лежал в луже собственного дерьма, лишь судорожно поводя боками. Вонь от него исходила неимоверная.

Макака всплеснул руками:

– Та вы подывиться, яка це тварюка! Центнерив п’ять! Його ж нияким ножом нэ визьмэш! Хиба що шаблюкою зарубаты.

Ахтыблин смерил взглядом относительные размеры Макаки и Юркина и усмехнулся.

– Ладно уж, – снисходительно бросил он, доставая из кобуры служебный пистолет. – Сейчас мы твою тварюку…

Он тщательно прицелился борову в лоб и нажал курок.

Эффект процедуры расстрела превзошёл все ожидания. Пуля, не совладав с лобной костью, с глухим стуком завязла в свином лобешнике. Макака шарахнулся в сторону. Боров, до которого дошло, что ситуация складывается совсем не в его пользу, с визгом вскочил и, не разбирая дороги, кинулся удирать, сбив Ахтыблина с ног. Некоторое время тот пытался удержаться на крупе разъярённого животного, но это блистательное родео окончилось бесславным падением. Как раз в эпицентр той самой зелёной лужи. Сделав бешеным карьером три круга вдоль изгороди свинарника, Юркин обессиленно затих и, ткнувшись окровавленным пятачком в пол, замер.

Хуже было другое. Офицер не рассчитал, что в закрытом пространстве части выстрел раздастся пушечным громом. Что автоматически означало чрезвычайное происшествие. Прибывший по тревоге караул обнаружил находящегося в полной прострации и свином дерьме дежурного по части, валяющихся от хохота служебных духов-свинолюбов и неизвестно от чего скончавшегося лучшего борова-производителя.

Смена караула и дежурного по части произошла в этот день на час раньше, чем это было предусмотрено распорядком дня.

 

Как сладко спится после выматывающего дня!

Сны избавляли из наглухо запечатанной подземной тюрьмы. Ночью (или в то время, которое здесь считалось ночью) освобождённые сознания солдат бродили по неведомым закоулкам верхнего мира. И тогда слышал Артур, как глухо стучит дождь по пыльным листьям крапивы под окном их старенькой дачи или летел над бескрайним простором полей навстречу солнцу. И лишь при подъёме выявлялось, что шорох дождя – это бурчание и потрескивание системы вентиляции, а бьющий в глаза восход – случайно кем-то задетый плафон ночного освещения.

– Рота, подъё-о-ом! – вспорол тишину дикий вопль дневального. – Боевая тревога!

Началась паника. Рёв сирены бил по ушам с такой силой, что солдатский организм сам собой вскакивал, хватал обмундирование (не всегда своё) и мчался на построение, стремясь как можно быстрее выбраться из зоны акустического поражения.

– Бля-а-а-а! – заревел Гребе, перекрывая сирену. – Дневальный, что за вонища?!

Тут Артур понял, что да, вонь в казарме заметно превышает нормальный уровень. Больше всего это напоминало растревоженный сортир. И тут же в душе шевельнулся противный холодок подозрения: ведь вроде залили всё одеколоном, нигде ничем не пахло…

И вдруг ему всё стало понятно. Оказалось, даже могучим интеллектом ефрейтора Гребе учтено было далеко не всё. Более того, ни Серёга Степанов, ни сам Артур в своё время ни о чём подобном даже и не помыслили, хотя в принципе могли и должны были. В итоге природа сработала по-своему: где-то внизу, в неведомых недрах сливной каверны теперь активно размножались дрожжевые грибки, создавая эффект безудержно вспухающей опары. Только сырьём для этого «теста» была не сдобная мука с ванилином, а накопления многолетних желудочно-кишечных трудов давно уволенных в запас и канувших в Лету легионов. И всё-таки подлые микроорганизмы находили нечто питательное в этом фекальном месиве, ибо во всех туалетах, сортирах и толчках части наблюдалось активное возвратное движение каловых масс. Мощно били отвратительные коричнево-жёлтые гейзеры, растекаясь из уборных весело пузырящимися ручьями. От жуткой вони перехватывало дыхание, резало глаза, и находиться поблизости от такого источника было невозможно. Ароматы чувствовались даже сквозь противогазную коробку.

Приходилось вынужденно отступать, тщательно избегая соприкосновения с превозмогающим противником. Только вот отступать в силу ограниченного объёма жилого пространства было особо некуда. Личный состав становился заложником фатальных обстоятельств, подобно экипажу тонущей подводной лодки, с тем отличием, что перспективы всплыть не было никакой.

Всё это проскочило в мозгу мигом проснувшегося Артура лошадиным галопом. Он переглянулся со Степановым, который тоже всё понял и приложил палец к губам: мол, не признавайся, иначе полный амбец и пожизненный расстрел. Артур кивнул и тоже приложил к губам палец.

На беду это заметил Лукинский.

– Быстро колитесь, салабоны, – взял он быка за рога. – Вы что-то знаете?

– Да ты что, Лука! – попытался было откосить Артур, но пилот сгрёб его за шиворот.

– Говори быстро, тут не до шуток. Подохнем же все на хер!

– Я, кажется, знаю, отчего это началось, – поколебавшись, признался Артур. – Вчера слили дрожжи в отхожее место, а они, видать, забродили. Там, внизу.

– Муд@ки!.. – с чувством проговорил Лукинский. – Ну да ладно, – быстро соображая, продолжил он. – Там этого г@вна столько, что… Никто не знает, сколько. Так что запросто может нас всех здесь утопить.

– А если эвакуировать базу? – робко вмешался Степанов.

– Не успеть, – отмахнулся пилот. – Здесь сейчас только два транспортника… Так, Заяц, ты со мной. Серёга, сообщи Гребе, что я его забрал. Бегом!

Степанов исчез.

– Между прочим, это я и тебе сказал – бегом, – повернулся Лукинский к Артуру. – Не отставай!

Бежали они в полную силу. Через несколько минут, продравшись по хлюпающим под ногами коридорам, они вылетели на стоянку, где ошалело метался часовой.

– Со мной! – на бегу бросил Лукинский, подталкивая Артура к серой приземистой машине. На таком «кроте» Артуру бывать ещё не приходилось.

– Сапоги сбрось! – строго приказал пилот, когда Артур с ходу рванулся было ко входу. – Головой думай! Задохнёмся же от них в кабине нах!

Он уже успел освободиться от измазанной обуви и проворно юркнул в люк. Босой Артур, спотыкаясь, зашлёпал за ним. Броневая плита тут же отрезала их от внешней среды.

– Держи, – кинул ему новые кроссовки Лукинский. Сам он тоже торопливо обувался. – Это, как ты, наверно, понял, борт боевой. Сейчас будем спасать родину.

– А как?

– Каком кверху. «Пилот должен соображать быстро и принимать решения, оптимальные в данной конкретной обстановке», – процитировал он абзац из инструкции.

– Ты что-то придумал?

– Конечно, – гордо ответил Лукинский. – Я умный. Что бы делал без меня этот беспомощный мир?

Корпус машины завибрировал: двигатель проснулся. Мягко, словно кошачьими лапками, Лукинский коснулся штурвала, и Артур почувствовал, как они начали проваливаться вниз.

– Что ты собираешься делать, Лука? – спросил он, стараясь, чтобы голос не выдал предательской дрожи.

– Взорвать эту клоаку к бениной матери.

– А это не опасно?

– Конечно, опасно. Тут всего двести метров породы, но зато диабаз, должен выдержать… А ты предлагаешь сидеть и ждать, пока все не захлебнутся г@вном?! Мы, кстати, воспользуемся ионной миной: минимум взрывной волны, максимум излучения. И такой максимум, что все твои дрожжи передохнут.

– А если не передохнут?

– Тогда передохнем мы. Тебе так больше нравится?

– Нет… А на нас это излучение не подействует?

– Подействует, не подействует – защита на такой случай предусмотрена, да и мы взрыва ждать не станем. Сбросим мину – и ходу!

Получилось не совсем так, как рассчитывал Лукинский. То ли часовой механизм попался бракованный, то ли снаружи зацепило что-то по взрывателю, но рванула мина сразу, едва отошла от корпуса. Артур влепился лицом в приборы – долбануло так, что мелькнула мысль: ну, всё, труба. В ушах звенело. Ёкнуло сердце, когда погас свет, но тут же врубилось аварийное освещение. В тусклом синем свете стало видно, что Лукинский безжизненным мешком осел в кресле, по подбородку стекала кровь. Артур мазнул рукой под носом – тоже кровь, ёмть. Экран лопнул, от приборов осколки.

– Лука!

Чёрт, как локоть болит! Артур отстегнул ремень безопасности. Похоже, этот ремень спас ему жизнь. А Лукинский-то непристёгнут был…

– Лука!

Лукинский не шевелился. Заскрежетало, пол покосился, и его тело медленно сползло с кресла. Запахло горелой изоляцией. Всё как в западных фильмах, только там герои всегда успевали спастись за две секунды до того, как наступал всеобщий писец.

¬– Лука!!!

Нет пульса у Лукинского. Ёмть. Ёмть! Не дышит. Или дышит всё-таки?

Кружилась голова. Артур кое-как втиснулся в кресло пилота. Пусть потом хоть расстреляют, но на поверхность он сейчас выберется.

А! Заклинило штурвал. Двигатель-то работал, дрожь эта привычная никуда не делась, да что толку! «Крот» завис в каверне с дерьмом, и ни туда, ни сюда. Вот, блин, почётная смерть…

Морщась от боли в руке, Артур кое-как дотащил пилота до спасательной камеры. Чтобы запихнуть туда тяжёлое тело, ушло минут пять. Хорошо ещё, там пристегнуть его можно было, разработчики, видать, продумали такой вариант. И управление – кнопка единственная красная за скобой защитной – как изнутри, так и снаружи. Удобно.

Артур кнопку нажал издалека, обломком трубы: хрен его знает, как эта катапульта сработает, вдруг так @банёт, что руки поотрывает… Нет, нормально: хлопнуло, и капсула вверх скользнула, не то чтобы очень быстро, и без особого толчка. Так, теперь о себе позаботимся. Вторая капсула с другого борта…

Ёмть. Ёмть неоднократно и в извращённой форме!

Капсулу пересекала трещина. Воспользоваться ею было невозможно.

Артур затравленно оглянулся.

Где-то там, далеко вверху, вот-вот зашевелится земля, первая спасательная капсула вылезет на поверхность и выплюнет тело Лукинского. После чего отползёт в сторону и самоликвидируется. В целях соблюдения секретности. И останется от неё только небольшая кучка спечённого металла. Всё это Артур знал.

Только вот рядом с первой кучкой вторая никогда не появится. А это уже его никак не устраивало. Периодически накатывали тошнотворные волны страха, и держать себя в руках становилось всё труднее. Думай, блин, думай!

Так, будем последовательны. Ещё раз подёргать штурвал. Ударить его чем-нибудь. Ещё раз. Сильнее! Вот так, теперь крутится свободно. Только всё равно без толку: никакого движения нет. Что-то там внутри отломилось. Теперь уже всё равно что. Уже всё всё равно.

Блин. Не киснуть. Может, ещё найдут и спасут. Как же. С «Курска» многих спасли? Там всего сто метров было, и не земли, а воды. Артур представил себе спасающего его Пидадона – и не поверил.

А может, всё-таки удастся использовать капсулу?

Артур внимательно осмотрел её. С виду всё в ней было нормально, только обшивка разошлась. А так вполне может вынести тело на поверхность. Мёртвое уже, конечно. Блестящий вариант, но, само собой, отпадает.

Стоп. Есть одна идея! Основной генератор работает? Работает. То есть двигаться «крот» может, его надо только толкать в нужном направлении. Если привязать капсулу к «кроту», а потом запустить её, она сможет вытащить его на поверхность. Дикая идейка, но другой нет.

Поиски троса не привели ни к чему. И слава богу, вдруг понял Артур: если бы разогнавшаяся капсула дёрнула машину, то такой рывок мог стать для неё губителен. Или трос бы не выдержал, тоже ситуация не из лучших.

Внезапно Артур сел на пол и засмеялся. Какой он дурак! Зачем трос, зачем что-то привязывать – капсула и так надёжно закреплена на борту. Нужно только заблокировать захваты, и всё!

Он перерезал провода, ведущие к отстреливающему пиропатрону – пришлось повозиться, сделано было на совесть. Зато заработавшая капсула потащила за собой и всего «крота». Трещало стекло, под ногами перекатывался всякий хлам. Корпус скрипел, содрогался, но всё-таки медленно полз вверх. То есть Артур надеялся, что вверх. Где теперь пол, где потолок, было непонятно.

И вдруг оторвавшийся от бывшего потолка ящик кондиционера трахнул его по голове.

 

Артур пришёл в себя и не сразу сообразил, где он находится. Белый потолок. Свет яркий, но не электрический, а дневной, от которого он как-то незаметно отвык. И воздух – не безжизненный газ подземелья, а резкий, подлинный, который ни с чем не спутаешь, с запахами и звуками, отличными от милитаристских. За настоящим окном падал настоящий снег. Слабо пахло какой-то медициной.

Артур лежал на кровати. Кафельные стены. Белые чистые простыни. Тумбочка. Графин. И множество датчиков, проводами которых он был опутан с ног до головы.

У изголовья сидел пилот Лукинский и читал книгу. Живой, здоровый и беззаботный.

– Так, герой очнулся, – удовлетворённо констатировал он, встретясь взглядом с Артуром. – Я же говорил, он справится! – добавил он кому-то, находящемуся вне артурова поля зрения. Артур изогнул шею (вроде ничего не болит!) и увидел в кресле незнакомого капитана. Петлицы с привычной уже эмблемой. Отличительная особенность – белые кроссовки.

– Как всё закончилось? – спросил Артур.

– А ничего и не начиналось, – ответил Лукинский. – Это была имитация. Специально для тебя. Я тебя предупреждал, что у нас бывают проверки? Ну вот. Это тренировка на внештатную ситуацию. Главное – ты первым делом товарища спасал. Я запомню.

– Ну что ж, – медленно произнёс незнакомый капитан, вставая. – Неплохо. Первый тест ты прошёл, кандидат. Добро пожаловать в подземную авиацию!