Эта осень была задумчива. Она явилась, словно забыв о своих красках, усыпляя природу без торжества и ликования, уводя её в сон без яркой листвы, без гроздьев рябины — не уродилась в тот год рябина, грибов и тех почти не было, и даже бабье лето случилось, казалось, на полчаса. В тот год я сама искала краски и свет в её патине, серости и дождях. Мне хотелось увидеть красоту и поэзию превращения, даже если лето просто мутнеет и размывается, сменяясь монохромной зимой.

 

 

Лес в ожидании перемен. Певчие птицы уже улетели.

На тропинке, на поникающих травах, в зубчиках елей, на лапах темнеющих пихт — повсюду первые облетевшие листья. Иду по лесу, любуюсь, и вдруг... застывший в воздухе лист! Жёлтый. Повис, не шевелится...

Остановилась. Пытаюсь понять, что его держит? На мгновение в утреннем свете паутинка блеснула. С высокой берёзы шёлковой нитью свисает.

Вдоль белоснежных стволов среди поблёкшей листвы всё больше сусальных прядей.

Тихо... Ни ветерка...

 

 

С утра моросит дождь. Небо тусклое, нераскрашенное.

На Столбах умиротворение, разве иногда налетят стайкой синицы, начнут щебетать да посвистывать, потому что в стайке этой и большие синицы, и гаечки, и длиннохвостые тоже, ещё щеглы увязались за ними. Но снимется стайка, как растворится, и снова лес погружён в лёгкий звон мороси. Воздух нежный и влажный, кажется, пьёшь его, а не дышишь.

За Второй Поперечной рощей растут осины с гладкими стволами без мшистых проплешин и трещин, с густыми ветками ближе к макушке. Рослые, стройные как на подбор.

Осины ещё зелёные, но красота их сейчас не в листве. Стволы — вот что прекрасно в их облике! Тёмно-оливковые, посеребрённые, они во время дождя, оттенённые темнохвоем — сияют! Да так сильно, что кажется, светятся по краям.

 

 

Хожу в заповедник любоваться не только тайгой, но обязательно небом. Казалось бы, всюду над нами небо, но здесь оно чистое, как родники, что питают Лалетину, а потому вдохновляет меня неизменно.

Если спряталось солнце, небо кажется зачарованным, сонным. Если туман — небо ложится на землю, и тогда деревья осторожно его протыкают.

Зимнее небо — хрустящая, ломкая пастель над царством снегов, весеннее писано акварелью, а летнее небо — картина маслом над изобилием зелени и сизыми горизонтами.

Но самое восхитительное небо, конечно же, осенью! Когда пожелтели берёзы, когда на золотисто-пурпурный танец осин не насмотреться, когда рябины расселись жар-птицами среди обомшелых камней, а лиственницы опушились солнечным светом, небо становится не просто лазурным, а лазуритовым — цвета сочно-синего камня с драгоценным оттенком фиалки.

 

 

Такмак! Грандиозный, впечатляющий, воспетый в легендах...

Я же хочу поведать об изысканном, гурманском благоухании осени, которое можно почувствовать только на Такмаке. Именно здесь, на остепнённых склонах, поросших акацией и кизильником, злаками и цветами, среди скальной крошки растут в изобилии невысокие запашистые травы полыни — каждая пахнет по-своему, крепко и пряно. Осенью настолько силён и стоек их аромат, что, кажется, воздух окурен благовониями.

В солнечные дни, пока земля источает тепло, в подсохшей траве стрекочут небольшие кузнечики.

 

 

Раннее утро. Тонут лога в молочном тумане. Витает в воздухе запах берёзовых веников.

С высоких берёз, то с одной, то с другой, обильно сыпет роса. Ветра нет, но первые лучи, по-паучьи перебираясь через горы, неуловимо что-то сдвигают, протыкая туманную взвесь, и тогда с мокрых крон потоком срываются капли.

И вновь тишина, только слышно, как тут и там, облетая по одному, с шелестом падают листья. Уже закудрявились и поржавели заросли папоротников, но зелень берёз и осин желтеть не спешит, лишь вянет, тускнеет.

Полусон... Полусвет...

И вдруг вспыхнуло солнце над логом! Сияющий нимб появился в пока ещё матовом небе, и на освещённом склоне из бледного марева показались бронзовые великаны. Хвойный ажур вокруг них уплотняется, резко густеет. Пять минут, и туман исчезает как не было, а непрозрачно-белёсое небо над соснами обрачивается голубым.

И тогда, если глядеть на восток, в утреннем контражуре можно встретиться с чудом: кружева размером с чайные блюдца шёлково светятся между деревьями. Это пауки-кругопряды закрепили свои панно на длинных, до нескольких метров, тончайших растяжках.

Удивительно, каждая сеточка заткана неповторимым узором — пауки, как художники, всякий раз пишут иначе...

 

 

Утро. Лес утопает в холодных росах.

Берёзы уже не зелёные — пёстрые, словно обрызганы и облиты матово-жёлтым. Это всегда ненадолго и потому необычно. Даже стволы их кажутся вовсе не белыми, а полупрозрачными, будто сквозь них, как в приоткрытые двери, виднеется небо.

Листья осин на блестящей от влаги бархатно-чёрной земле яблочно-колоритны: на медовую кожицу наплывает алый румянец. Повсюду, сбитые ветром, нет, не валяются — разложены кисти суставчатых веточек, унизанных спелыми росными листьями.

...Это случается всегда неожиданно: словно кто-то перевернул песочные часы, и тень обратилась светом. Вдруг в каждой капле рождается свет, вспыхивает, пытается выскочить, всё вокруг оживляя.

Осенний лес в этот искристый час блестит нестерпимо, и кажется, будто шагаешь в восток, на восход, входишь в чертог ускользающей прелести.

 

 

Наступила пора листопада. Чуть ветерок, и с берёз золотистым каскадом срываются листья, уплывают среди высоченных деревьев, скользят со струи на струю, всё ниже и ниже, на землю, на воду. Недолгий прощальный путь, волнующе-проникновенный, печальный и красочный.

Нет в это время в тайге уголков живописней, чем смешанный лес. Поздние травы, колкие ветки елей, махровые лапы тёмно-нефритовых пихт присыпаны жёлтым — каждый из листьев неповторим акварельно-воздушным оттенком, картой таинственных прожилок-рек, филигранными зубчиками. У каждого носик и руль-черешок для полёта в поэзию, музыку, живопись...

Тропинки покрылись ворохами листвы, под ногами мягко пружинят, шуршат, хотя листопад только-только открыл свой короткий сезон.

Плывут по Лалетине к Енисею жёлтые лодочки. А в заводях так и останутся мокнуть, постепенно сникая на тёмное дно, лоскутки затонувших корабликов.

 

 

Утёс Моховой.

Под ногами скальный обрыв метров сорок, в двух шагах за спиной таёжная тропка Копьёвой гривы. Внизу, над распадком, шумно машет крыльями ворон. Огромный как птеродактиль. Над хребтами лениво плывут палантины прозрачнейших облаков: то сминаются лёгкими складками, то тянутся так, что немного и разорвутся. Солнце в зените, и лог ручья Медвежьего кажется тёмным, дремучим, непроходимым.

Отсюда, с высоты птичьего полёта, можно полюбоваться тайгой. У кедров макушки причудливой формы. Лиственницы напоминают антенны. Верхушки сосен округлы и похожи на взбитую пену, а узкие конусы пихт словно колонны. Между хвойными пестровато сквозят осины с берёзами. Здесь, наверху, они изрядно пооблетели.

В пронзительном солнце листья осин отблёскивают серебром, зато берёзовым нет сегодня цены: прозрачные! Золотисто-зелёные! Свисают россыпями хризолита.

Очень хорош в этот погожий день горизонт: волна за волной, насколько хватает взгляда, ныряют друг в друга, пока не исчезнут в прозрачной дали, голубоватые гряды хребтов.

 

 

Заводи Лалетины под осинами словно кто-то украсил: оборкой мозаичной выложил на воду листья. У всех до единого нежный пастельный испод, лицевая «кожица» светится солнцем.

Тут же по зеркальной поверхности мерно танцуют черёмуховые стволы. Рвано качаются, сбросить пытаясь своё отражение, ломкие веточки.

Приглядишься: дно заводей как на ладони. До него и всего-то ладонь. У берегов, там, где течением собраны листья, донные камни обтянуты глинистым бархатом. Сколько-то листьев уже затонуло и тоже забархатилось.

Серебристо журчит осенняя речка, несёт родниковые воды по глянцевым камушкам. Все один к одному: пёстроватая тёмная галечка — лесная майолика.

 

 

По логам, рядом с голыми черёмухами, среди пней, завалов и выцветающих трав красуется ярко-красной корой кустарник свидина. Его гладкие, словно лаком покрытые тонкие ветки тянутся вверх, чтобы затем, изогнувшись, свеситься арками. С веток попарно свисают багряные листья, винтажно покрашенные изумрудным и золотым, с тончайшим чернильным крапом.

На просвет крупные листья свидины сверкают рубинами, издалека напоминая перья диковинных птиц.

 

 

Манская стенка. В сухую погоду поход до неё — сказка неведомой дорожки. Вроде, идёшь по цветному, в осеннем наряде, светлому лесу...

Тропинка, витая-перевитая корнями, то по болотцу петляет, то лесиной перегорожена, и надо глядеть под ноги. Но в пушистом мху среди желтоватого черничника синеет восковая бусинка — вкусная ягодка, да не одна! Так и глядишь по сторонам.

Неожиданно на тропинку с полёвкой в зубах выскочил соболь. Заметил, что кто-то навстречу идёт, тут же бесшумно исчез.

Древний пень вцепился в тропу толстыми лапами. Тёмно-серый, снизу доверху облеплен белейшими трутовиками: под фарфоровыми шляпками плотная губка молочного цвета. Грибочки эти кажутся ломкими, хрусткими, на самом деле они очень даже крепки.

Два рябчика чуть впереди нехотя вспорхнули, сделали несколько взмахов и вновь приземлились, затаившись в завалах.

А вот и глыба Акула! Довольная «рыбина» с пастью, куда неизменно вставлены свежие палочки-зубы. Дошла до неё, значит, до Стенки рукою подать.

Порхают, посвистывая, поползни, интересуются: кто к ним пришёл? Шмыгнул по камню бурундучок. Шебуршит по сосне любопытная белка.

Манская стенка! Появилась — огромная, плоская, как ладонь исполина, всаженная ребром не на вершине хребта, а в логу, чуть выше слияния двух болотистых речек.

...Переводишь взгляд с громадной скалы на деревья и вдруг замечаешь: вокруг сплошной тёмный лес! Глухая тайга, седой темнохвой: кедры, пихты, столетние редкие сосны.

В просветах чёрных вершин в лучах нестерпимо яркого солнца разливается, заливая ажурные прорези, голубейшее небо — осенний неон.

 

 

Лесная подстилка устлана пудрой тумана — проседью первых утренников. Пырей, зелёные листья крапивы, малины — всё, что не высохло, что ещё дышит, расписано белым, от легчайших мазков до чётких линий и пятен. Но скоро восходит солнце, съедает туманы, и тают узоры как не было. Лес снова становится обыкновенным.

Нет, это решительно невозможно, наш лес всегда сказочный!

Иду над Лалетиной по экологической тропе. И вдруг... В десятке метров, завидев меня, по склону скачками убегает лисичка! Светло-рыжая, с пушистым хвостом, кончик словно макнули в белую краску. Хвостом махнула и растворилась среди палой листвы и высохших трав. На деревянном настиле осталась длинная струнка мокрых следов. Трава вокруг высохла — получается, лисичка бродила в воде, быть может, приходила на водопой.

Дальше иду. На Ретро-поляне, где днём останавливаются туристы, важно расхаживают пять лесных воронов. Меня увидели, грузно перелетели на большую дорогу, переждали, когда пройду и вернулись обратно.

Белочки уже облачились в серую, гладкую пока шубку, и только передние лапки выглядывают как в безрукавках: у кого ярко-рыжие, у кого тёмно-бурые.

Такие случаются встречи с героями русских народных сказок ранним утром в диком лесу.

 

 

По-осеннему похолодало. Утром лес по гривы хребтов утоплен в тумане, матово выбелен. Не донесла нынче осень праздничных красок: осины едва покраснели, не все берёзы пожелтели в полную меру, рябины рано сбросили листья. И только черноватые станы лиственниц словно оранжевым дымом окурены — из осени в осень неизменно нарядные.

По утрам лужи на тропах покрыты ледком, непременно с узорами — напоминают они камеи из полупрозрачного оникса. Звёзды на них и различные травы, яркие листья осин светятся из-подо льда. Идёшь и разглядываешь галерею лесного импрессионизма, фоном которой — лесная подстилка. В ней каждый листок оторочен белой бисерной нитью и даже поблёкший, изысканно выглядит в этот час.

Вот крапива с жухлыми листьями. Разве красиво? Но грани её стволов усыпаны хрустальными длинными иглами и теперь нисколько не жгутся, зато сверкают в осторожных лучах прохладного солнца.

На Лалетине с трав и лесин в тёмную воду спускаются пышные белые завеси. Тропинки, валежник и комли присыпаны сахарным снегом, который к полудню растает.

Снегири распелись в туманных логах. Их грустная песенка однообразна, но каждая трель словно сочная ягодка с лёгкой кислинкой. Так нежно в наших лесах петь умеют лишь снегири.

В дымчатых шубках скачут весёлые белки — рады прохладе. Бурундуков в осенней тайге больше не встретить — уснули до самой весны.

 

 

Несколько дней неспеша осыпается небо. Лес акварелевый, вписанный в снег: сквозь кисейное марево проступают холмы с пышными чёрно-зелёными купами, среди них золотятся кудели листвяг. Из светловатых берёз белым стекают стволы, растворяясь в воздушных сугробах. Воздух приятен и мягок: дышать не надышаться.

Тишина...

Но что это? Летний денёк среди снегопада? Заросли малины с зелёными, свежими листьями на розовых черешках, умытые влагой. Каждый лист в шапочке снега и выглядит очень довольным. Малина сбрасывать листья совсем не торопится, хотя всё вокруг усыпано снегом.

В такую погоду словно сошла с картины углём черёмуха. Над говорливой водой стогами стоят путанные-перепутанные ветки, каждая снизу чёрная, сверху присыпана белым.

Всякий шаг — произведения природы. Если вглядеться, несть им числа.

Вот ивовая заводь. Притаилась за зарослями заснеженного таволожника, сбоку от тёмного русла притихла, прихваченная полупрозрачным сахарным льдом. Снег настолько влажный, что с берега так и уходит нерастаявшим в воду. Только в заводи совсем не вода, а стеклянная взвесь с застывшими рыбками узких листьев восковато-пастельных тонов: голубоватых, зеленоватых, желтоватых. Те, что плавают на поверхности, усыпаны крупными каплями-кабошонами, словно росой.

Красота необыкновенная...

Но откуда здесь в это время отборные, крупные, свежие листья? Ивы пожухли, давно облетели... Разгадка валяется неподалёку. Весной под тяжестью снеголома упала берёза, сломала толстую ветку ивы. Но в морщинистой старой руке, видно, было так много желания жить, что она напряглась и пустила корни — кинулись в рост молодые побеги. Вот они, дружные, светлые, крепкие, как раз на краю заводи, за лето на целый метр поднялись к солнцу!

Через пару часов той же дорогой возвращалась обратно: только гладкий белый кулон на тёмном шнурке реки остался от дивного уголка.

 

 

Чёрная в белом тайга, и какие, скажите на милость, листочки?! А вот какие — малинка! Среди сугробов каменистых осыпей рисуются невысокие кустики малины сахалинской. На белоснежном — пышность бордовых листов с жёлто-зелёными жилками. Загляденье! Удлинённые, бархатисто-присобранные, выпуклые, с ювелирными зубчиками по краям. Снизу подбиты розовым войлоком — быть может, потому малинке не холодно? Впрочем, скоро снег укроет её до весны.

 

 

На пихтовых лапах пушистые вороха. Стоит присесть синичке, как рушится вниз, несётся каскадом лавина со шлейфом колючих брызг. Ели стоят сугробами. Сосны усыпаны снежными яблоками. Коренастые кедры довольны — длинные иглы «лишний» снег смахнули «ладонями». Осины с берёзами — силуэты на белом — как углём прорисованы в зимней тайге.

Ещё вчера лиственницы живописно выделялись на склонах. Чёрные их стволы и могучие ветки в белых воротниках были словно окутаны солнцем, а сегодня снег и тропинка под ними припорошены золотистой пылью иголок. Лежат до ближайшего снегопада.

Здравствуй, зима!