1. ДОРОГА.

Октябрьская осень принесла туманы на рассвете и закате. Красно-желтый

смешанный лес, затянутый тончайшей предрассветной пеленой, мирно

молчал, провожая редкие автомобили, шуршащие по шоссе. Скоро должно

взойти солнце, предпоследнее солнце года, который скатывался в свою

противоположность – следующий год.

«Предзимье», - думал священник, - «вечер времени» …

Отец Павел вел автомобиль уверенно – привычный навык… «Навык, не

мешающий вспоминать. Даже помогающий».

Священнику было шестьдесят лет, многое было в далеком прошлом, из

настоящего уже не виделось будущее, как тогда, в те времена, когда ему

было двадцать, и он был готов перевернуть мир. С тем, чтобы сделать его

лучше.

Пейзаж приносил острое до глубокой боли чувство ушедшего. Особую

боль

приносили воспоминания детства, наиболее яркие и свежие…

«Вот смотри, отец Павел», - говорил сам себе пожилой человек,

выцветшие

глаза которого смотрели на дорогу, а руки держались за руль, - «Смотри…

вот яркий солнечный день мая, и ты, со своим другом, имя которого

напрочь

стерлось из памяти, сидишь на дереве. Дерево стоит в воде уходящего

половодья. Над нами – яркое весеннее небо. А сейчас ты видишь дымку,

скрадывающую очертания деревьев…В это туманное утро предзимья. Этим

и

отличается май от октября. Юность от старости. Жизнь от смерти» …

Дымка октября обволакивала мир. Мир был неизменен.

Отец Павел вел машину и продолжал грезить наяву, как и века назад

любой

русский путник. Он был один в совершеннейшем покое угасающего мира

лета. «Предзимье» …

Дорога вела и вела путника, дымка омывала ее, захватывая только чуть-

чуть, так, что призраки прошлого виделись как…как фата-моргана…

Какая-то тень привиделась в зыбкой атмосфере на дороге, дороге без

расстояния. Отец Павел притормозил, машина едва кралась…На пути стоял

лось, повернув голову в сторону шума автомобиля. Священник

притормозил,

затем остановил машину. Его выцветший старческий взгляд встретился со

взглядом величественного обитателя этих глухих мест.

Казалось, вся мудрость сотворенного Господом сквозила, «только

сквозила,

а какова она в глубинах», во взгляде повелителя туманного леса… «Все

века, тысячелетия, эры…С тех пор, как мир был юн и радостен, и до этих

пор, когда мой собственный мир уже ушел, а мне остались только

видения,

обманчивые и зыбкие. Как дымка предрассветного тумана».

Лось спокойно ушел с дороги.

Священник продолжил свой путь, погружаясь то в грезы, то в реальность.

Тончайший туман, окутывающий лес, пеленал и баюкал его воспоминания

о

детских снах.

Прошло еще полчаса, и он «приблизился к цели своего сегодняшнего

пути».

«Впрочем, без пафоса», подумал отец Павел, паркуя машину на стоянке

перед воротами.

 

2. КАРТИНА БОСХА.

Священник вышел на пустынную стоянку, огляделся. Лес, раскинувшийся

вокруг, обнимающий высокий забор, по-прежнему был затянут дымкой. Ее

тончайшее кружево, казалось, отделяло мир сочных и ярких красок от

тусклого мира становившегося мрачным предзимья, мира скорбных

похорон

природы. Казалось, раздвинь бледную пелену руками – и мир заиграет

золотыми бликами вечного летнего дня, противостоящего скучной

протяженности октябрьских сумерек.

Отец Павел подошел к воротам и постучал в дверь сторожки. Никакого

эффекта. Постучал еще раз, настойчивее, и только тогда отдернулась

занавеска, закрывавшая тусклое окошечко. Выглянуло заспанное лицо

пожилого человека, который окинул священника мутным взглядом, кивнул

и скрылся за задернутой вновь занавеской.

Затем отворилась дверь, пройдя через которую отец Павел оказался в

Доме

Скорби, как сам мысленно окрестил это, и вправду, невеселое место.

Собственно, убранство территории было типичным для такого рода

учреждений: там и сям высились сосны, стояли двухэтажные корпуса, кое-

где были беседки, имелся пруд, берега которого поросли камышом. От

наглухо закрытых ворот к административному корпусу вела широкая

асфальтированная дорожка, от нее, в свою очередь, в стороны

разбегались

дорожки поуже.

Отец Павел, оглядываясь по сторонам, двинулся к административному

корпусу, где его должен был ждать главврач, который и был инициатором

пастырского визита. Священник медленно шел, оглядываясь по сторонам.

Дымка висела в воздухе, окутывала кроны сосен, обволакивала окна

второго этажа корпусов. Тишина, какая бывает на кладбищах, не

звенящая,

а именно мертвая, сопровождала отца Павла. Состояние души напоминало

дежавю, казалось, все окружающее – грезы наяву…Или то состояние,

когда

человек, просыпаясь от острого кошмара, попадает в зону сна, которая

служит буфером на грани пробуждения.

Дрему прервал многоголосый гвалт. По нескольким боковым дорожкам по

направлению к отцу Павлу бежали люди. Его моментально окружила толпа

человек в двадцать-тридцать. Что это были за люди? Священник

почувствовал себя внутри одного из полотен Босха, «…за исключением,

исключением…». Какого-то компонента явно недоставало. «А, вот!» -

Озарило. – «Нет искаженности злобой, нет ненависти и злорадства,

которые

так мучительно ярки в той толпе, которая окружает Христа на картине

художника».

К отцу Павлу подошел, неловко, боком, робко глядя исподлобья, очень

полный человек, низкого роста и неопределенного возраста, одетый в

белый халат. Он нерешительно протянул руку и высоким, писклявым

голосом, заметно шепелявя, сказал:

- Здравствуйте, меня зовут Эльдар…

Отец Павел протянул руку в ответ. Толпа радостно загомонила.

- Здравствуйте. Я – отец Павел.

Эльдар слабо пожал руку священника и восторженно уставился на него

бледно-голубыми глазами. Через несколько секунд он показал рукой на

высокую седую женщину с изможденным лицом и отсутствующим взглядом

выцветших глаз.

- Мама…

- Здравствуйте. – Женщина не отреагировала…

- Так-так, у нас гости, - раздался звучный, чуть хрипловатый голос, - а ну-

ка дети, поздороваемся.

Это подошел главврач, наблюдавший до этого за сценой из окна кабинета.

- Здрав-ствуй-те! – По слогам, хором произнесла толпа…

- Ну, а теперь, дети, бегите играть, - сказал главврач, - и люди с

радостными криками разбежались в разные стороны…

- Простите, отец Павел, вы не испугались? – спросил, закуривая сигарету

главврач.

- Не успел, хотя, признаться, насторожился.

- Этих бояться не надо, они как дети. Я, если заметили, их так и зову. Вот

толстенький, который с вами здоровался, как вам показался?

- Признаться, не знаю, что ответить…

- Это Эльдарик, ему сорок пять лет. Вместе с матерью прибыл сюда в

возрасте десяти лет. У него тяжелая умственная отсталость – отец был

дезоморфиновым наркоманом, который изнасиловал мать Эльдара, после

чего у нее был страшный нервный срыв, за которым последовала

манифестация нерерывно-прогридиентной шизофрении. В настоящее

время

у нее наблюдается полный распад личности. Эльдара здесь научили

обращаться с ножницами, и он виртуозно подстригает местную публику.

Кстати, он умеет выговаривать только те слова, которые вам сказал…

Пойдемте, отец Павел, я покажу вам нашу обитель…

Главврач двинулся вперед, на ходу он повернул вполоборота голову и

произнес, казалось, просто в пространство:

- Таковы вот наши дети…

Отцу Павлу он представился добрым самаритянином.

 

3. КЛАДБИЩЕ НЕРОЖДЕННЫХ ДЕТЕЙ.

Главврач шел чуть впереди, было видно, что асфальтовые дорожки – его

привычный маршрут. Сосны, корпуса, забор, это был его мир, окутанный в

это октябрьское утро полупрозрачной дымкой.

Они почти миновали пруд, когда отец Павел заметил рядом с ним нечто

странное.

- Что это? – Спросил он главврача. Тот остановился.

- Где?

- Вон, немного правее пруда, - показал рукой священник.

- А, это. Пойдемте, - они свернули по дорожке.

И подошли к самому настоящему кладбищу, только в миниатюре.

Невысокая

общая ограда, внутри которой беспорядочно располагались грубо

сделанные кресты. Некоторые были окрашены и ухожены, другие

покосились и облезли. Удивительным было обилие детских игрушек,

украшавших это место скорби, часть Дома Скорби. Игрушки лежали рядом

с

крестами, сиротливо прислонялись к ним. Сидели на перекладинах…

Выцветшие герои «Корпорации монстров», таращившие полустершиеся

шальные глаза в пространство, в котором их взгляд не достигал цели

потому, что не встречал ответного взгляда ребенка, удивленного и

восторженного…Куклы еще советских времен, на которых давно истлело

платье…Винни Пухи, мокрая шерсть которых уже не греет в сумерках

предзимья…

Дымка осени низко висела над этим местом, усиливая ощущение

невыносимого, фатального горя, не имеющего исхода.

Главврач посматривал на священника улыбаясь уголком рта. Мельком

глянув на него, отец Павел заметил, что взгляд доктора устремлен вглубь

души, отрешен, как у Ангела…Или святого…

- Это, отец Павел, следы горьких издержек нашего бытия. – Главврач

затянулся сигаретой, казалось обдумывая каждое слово.

- Вам не понравится то, что я вам скажу, но прошу меня послушать.

Больные – взрослые половозрелые люди. Живут в интернате, конечно, в

пределах забора, но на правах свободных. Им даже пенсию платят,

правда,

только часть. У них своя, очень сложная жизнь, даже нам,

дипломированным психиатрам и дефектологам не всегда понятная.

Стерилизовать мы их не можем, незаконно. Больные могут образовывать

пары, мы не препятствуем. Устраивают свадьбы, сходятся, живут в одной

палате, договариваясь с товарищами и подругами по несчастью болезни.

Украшают свои жилища, строят, по своим соображениям, быт. Столовая

для

них превращается в ресторан, куда галантный кавалер приглашает даму.

Больничные пижамы и фуфайки превращаются в смокинги и вечерние

платья…Приступы ярости и истерии – в благородные мигрени и срывы…

Словом, все как в мире за забором…Кроме одного.

Главврач снова закурил.

- В этом месте, во всех отношениях комфортном для больных, в их среде

есть предание о древнем проклятии. Как только чья-то избранница

беременеет, ее уводят в санчасть. А затем паре сообщают, что их не

родившийся ребенок умер. Больные считают, что врачи пытаются

защитить

и сохранить их дитя, но не могут, в силу того, что это место не

предназначено для детей. И их души сразу уходят на небо, где нет

страданий. Вы, наверное, поняли, что мы делаем аборты, а больным

возвращаем…э-э-э…результат аборта для захоронения, всячески

поддерживая предания интерната. Вот, смотрите. Эти недавно похоронили

своего…

К кладбищу приближались двое – мужчина и женщина. На женщине был

черный платок, мужчина обнимал ее за плечи. «Здравствуйте», и они

прошли к кладбищу. Женщина сжимала в руках плюшевого медведя.

Главврач философски затянулся сигаретой.

Отец Павел не нашелся, что сказать.

4. ПОТЕРЯННЫЕ И ОБРЕТЕННЫЕ.

- Видите ли, отец Павел, я потому вас и пригласил в это место, что оно –

особое. Здесь не действуют категории добра и зла, прекрасного и

безобразного, света и тени. – Главврач по-прежнему смотрел вглубь себя.

- Видите, вон там, на лавочке сидит человек. – Доктор показал сигаретой

на

человека в рваной коричневой шубе, который сидел на лавочке метрах в

четырех от них.

- Он учился в техникуме, работал агрономом, все было нормально, жизнь

складывалась. Не был лишен некоторого пафоса, писал стихи, правда,

плохие, но все же.

В один день его мир рухнул. Дело было на деревенской вечеринке. Он

танцевал со своей двоюродной сестрой, и сначала почувствовал сильное

сексуальное возбуждение, а затем ему пришло ясное осознание, что его

душа умерла. В одиночестве своего деревенского дома он несколько лет

мучился…Вы представьте себе смерть при жизни, особенно долгими

зимними ночами. Переживать смерь…, - доктор затянулся сигаретой, -

переживать смерть…Его, кстати, так и не вылечили. До сих он считает себя

мертвецом…

Метрах в десяти от доктора и священника показалась девушка лет

семнадцати, на ней было белое платье, в руке она держала веревочку, к

которой был привязан воздушный шарик. Когда она подошла, священник

увидел, что у нее бледное лицо с восторженным выражением и

отрешенный

взгляд.

Она прошла мимо них даже не обратив внимания…

- Жертва группового изнасилования, - ответил на немой вопрос отца

Павла

главврач.

Мужчины прогулочным шагом шли по дорожке.

- Может ли человек, сраженный безумием, адекватно воспринимать

реальность во всей ее полноте? Мораль, нравственность…Да элементарное

счастье бытия – все это скрыто от них, - доктор повел рукой в

указывающем

вокруг жесте, - они погружены в иную реальность, реальность

собственного

сознания. Они – иные. Потерянные, заброшенные, забытые

родственниками, близкими. От них шарахаются, как от чумных. У них нет

ничего своего. Они как бесплотные духи. Мир избавился от них, отгородив

их забором в этом месте скорби. Я работаю давно, и много думал об этом.

Знаете, отец Павел, несмотря ни на что, я – верующий человек. Меня

всегда

вгонял в недоумение вопрос, почему такие есть в нашем мире…

- Дымка…, - перебил главврача священник, - дымка. Господь отделяет

души

людей, которые не способны выжить в нашем мире тончайшей дымкой. Мы

это называем безумием. Но кто возьмется судить, мы безумны или они?

Может быть, в их спокойствии, радости…Или страдании…Проявляется

высший смысл бытия. Который нам сложно понять…Всегда будут небо и

земля, этот лес и этот туман, пока есть человек и его разум. Или безумие.

Пока есть многоликое человечество…

 

***

Отец Павел уезжал глубоким вечером.

- Может, останетесь? – Главврач дымил сигаретой.

- В другой раз. – Усмехнулся священник.

***

Таинственная пелена поздней осени укрывала засыпающий мир.

Он был понятен.

Он был загадочен.

Он был…