Уважаемый г-н Издатель!

Имею Честь и Наглость (или в обратном порядке) обратиться к Вам с авторским предложением. Начну с нетривиальной аннотации.

 

«Тропики Близнецов, или Яблоко-груша раздора» — шикарная геометрическая повесть для средних и старших школьников о сексуально одаренной девушке Груше, прихотливо разлегшейся в основании равнобедренного любовного треугольника. Кто из Яблоковых — сиамских близнецов-братьев — опустит неизбежный перпендикуляр из общей точки их жуткого инцеста в самую середину женского естества, разрубив пополам тупой гордиев угол однополой любви?

Естественно, с ответом. С непредсказуемым ответом!!

 

Конечно, после целомудренных повестей Арцыбашева и банных забав Алексея Толстого, после мастеровитых проказ любовницы лесника Лоуренса и разнузданных тропиков Генри и Миллера искушенного издателя-читателя новым текстом в старинном жанре эротики пронять нелегко. Тем не менее, привожу здесь начало вышеуказанного произведения и надеюсь на то, что наш совместный проект — повесть-бестселлер с цветными иллюстрациями! — принесет нам Славу и Деньги (или в обратном порядке)...

 

* * * * *

 

Мы, Карл и Фридрих Яблоковы, нелепо сросшиеся уроды, обидно именуемые медициной сиамскими близнецами, живем отнюдь не на вилле Боргезе, а в совсем другом месте.

Место это, не сильно отклоняясь от объективности, можно назвать просторным чердаком или такой же мансардой, венчающей очень старый, но еще крепкий дом, расположенный почти в геометрическом центре Парижа — издевательски названного заштатного городка, расположенного отнюдь не в американском штате Техас, а где-то в славянской глуши, допустим, между Валдайской низменностью и Среднерусской возвышенностью. А может быть, и в Башкортостане.

В целом в нашем съемном помещении чисто, лишь в каждом из пяти углов можно обнаружить несколько соринок. Помещение ограничено полом, крышей и стенами. Цвет каждой стены конкурирует с серебристой раскраской фабрики Уорхола. Из мебели имеются стол и кровать, а также — предмет нашей гордости — стулья. Это знаменитые стулья — это подарок Эжена. Он привез нам их после успешной премьеры, лично расставил и навсегда закрепил гвоздями на правильных театральных местах.

Сегодня вечером мы здесь одни, и пока еще мы не мертвецы. Левый из ошибочно сросшихся туловищами Яблоковых — Карл. Он математик, специализирующийся на твердолобой геометрии Эвклида. Я — правый, если смотреть в наши несросшиеся лица, — писатель Фридрих, ориентирующийся на мягкотелое порно. Карл отвечает за математическую корректность моих обнаженных образов.

Вчера вечером Карл обнаружил на своей половине двух блох. Одна из них перепрыгнула на меня. Нам пришлось побрить не только четыре наши подмышки, но и общую грудь. И даже после этого наше желание не прекратилась. Как это можно так заблошиветь в таком чистом помещении? Но не в этой гигиенической мелочи суть. Карл только что изложил мне свою точку зрения на погоду в нашем регионе. Он прогнозирует, что непогода прекратится, а продолжаться будут неслыханные потрясения и невиданные убийства, в связи с чем не передаваемое словами отчаяние населения будет расти экспоненциально. Фридрих соглашается с ним и от себя добавляет, что сифилис времени успешно разъедает нас по биссектрисе. Он же полагает, что мягкие пенисы всех классических литературных героев уже истлели в хорошо сохранившихся твердых переплетах. На подходе новые супергерои с неоклассическими гениталиями. Но это вовсе не Отсутствие времени, не Бэтмен и не Студент университета магии. Возможно, это Множество мощности континуум, оси координат (с фаллосами бесконечной длины), клон Бабочки, раздавленной неуклюжим охотником в доисторическом прошлом, или праправнук Муссолини. Там видно будет.

Сейчас неразделимым половинам надо идти на кухню, идти «в ногу» (их у нас четыре, как и рук; а вот голов — две!), равняя шаг, по дороге в узилище голода. Побег от еды невозможен. Кстати, погода сегодня ночью уже не переменится.

Между прочим, это уже вторая наша осень в этом Париже. Мы никогда не могли понять, зачем нас сюда принесло из Техаса. В этом новом Париже уроды имеют официальную работу. Карл — черный рецензент математических статей, Фридрих — верстальщик в региональной бульварной газете. Но ни сбережений, ни надежд на телесное разъединение у них нет.

Год назад Фридрих осознал себя писателем порно. Свои тексты он ассоциирует с затяжным оскорблением действием, мысленными плевками в харю Искусству, пинками под зад богу Яхве, а также Человеку, Судьбе, Времени, Любви, Красоте... всему чему хотите. Карл подзуживает его петь над полыхающей вульвой и танцевать над погасшими мошонками, поскольку только такой подход сулит нынче писательский успех и приличное питание уродов... Чтобы петь порно, не обязательно открывать рот. Нужно иметь пару здоровых бронхов и знать основы анатомии. Не существенно, есть ли у тебя при этом банджо или клавесин. Важно желание петь. В таком и только таком случае это произведение — Песнь. Итак: Фридрих поет, Карл подпевает. Мы, Яблоковы, поем для тебя, Груша!

Нам хотелось бы петь лучше, мелодичнее, как Жозефина перед мышиным народом, но тогда ты, скорее всего, не стала бы нас слушать вовсе. Ты слышала, как пели Казальс и Пугачева, но тебя это не тронуло.

Я — напомню, верстальщик Фридрих — думаю, что, когда на все и вся снизойдет великая тишина, музыка Штрауса наконец восторжествует. Думает и математик Карл: когда все снова всосется в многомерную матку начала космических координат, хаос знаков числа пи вернется на землю, а ощущаемая кожей энтропия — не всегда отображает степень безумия действительности.

Но мы не только думаем и поем, но еще и играем. Вот почему ты, Груша, — наш общий концертный рояль, по двуцветным клавишам эрогенных зон которого вожделенно бегают все наши братские руки, бегают во всю ширь октав в подготовке прелюдии и ожидании блаженного апофеоза. Однако прочь хаос музыкальных абстракций. Математически говоря, ты, Груша, — кратчайшее расстояние между нашими бескостными пенисами. Именно такова наша треугольная действительность.

Отдыхая, после разрушения Карфагена перед очередным штурмом Бастилии, наша грешная троица не дремлет — обычно, мы рассуждаем о зоологии любви и ее патологиях. Нас забавляет пресловутый кит с его двухметровым Бобом. И еще этот могучий суматрийский носорог, способный шестьдесят минут поддерживать любовное напряжение. И еще эти смешные жители острова Борнео, которые, подражая неутомимому любовнику, уродуют свои члены. «Два пениса кенгуру? Это бред голодного литератора! А размножаются кенгуру лишь раз в году, но определенного сезона размножения у них нет. Что же касается опоссума и ехидны, то их пенисы раздвоены», — просвещает уродов наша эрудированная прелестница...

Отдыхающий взгляд Фридриха падает на какое-то письмо. Между прочим, оно от господина Набокова. Он спрашивает меня, нашел ли я название для моей книги. Название? Конечно: «Тропики Близнецов, или Яблоко-груша раздора».

«Ваша анекдотическая литературно-половая жизнь». Это хвалебная фраза Владимира. Однажды, в нашей прошлой жизни, мы завтракали с ним во французском Париже. Он тогда учил английский. И его любимым словом было — «Lolita», что значит «нимфетка». Ему не понадобилось много времени, чтобы правильно предсказать, что наше ежедневное триединое совокупление с Грушей будет «очень полезно от прыщиков на лице».

Но подождите, отдохните от «ежедневных триединых совокуплений»... Сейчас Фридрих расскажет вам об этносах. Набоков играет в теннис (подача у него — густо скошенный сервис) и составляет шахматные задачи. Неотразимое сочетание, особенно если учесть, что он коллекционер бабочек. Он уверяет, что он немец, поскольку несколько лет жил в Берлине. Но это, конечно, его обычная мистификация. Он — русский, этот Набоков, и его русский отец был товарищем русского министра. Вообще весь наш нынешний Париж — сплошные русские. Или полурусские, что уже намного хуже. И Иванов, и ИвАнов, и Петров, и Сидоровы. Все, кроме румына Ионеско. Авель тоже оказался русским. И Ванька Каин — русский. Даже курчавый Пушкин и Михайло Ломоносов — русские. Дрейфус и Михоэлс — евреи, но они не в счет. Образно говоря, в Башкортостане мы с Карлом засыпаны русскими, как снегом. Я пишу это, отдавая дань своей левой половине, — Карлу, отец которого тоже русский, в отличие от моего...

Это трудно, но необходимо понять. Из всех посещающих нас русских самая очаровательная — Груша, и ради нее Карл и Фридрих готовы стать евреями. А почему нет? Мы уже умеем говорить, как евреи. Мы безобразны, как евреи. Кроме того, кто может любить русских так жертвенно, как сросшиеся евреи?..

Сейчас я по-русски живу с Грушей, живу в таком бурном темпе, что мне даже трудно делать эти отрывочные заметки. Карл делает то же самое, забыв на это время о хитром пространстве поляка Банаха. Однако все кончается, и когда все закончилось двойным семяизвержением уродов на безотказное основание нашего равнобедренного любовного треугольника, к нам без предварительного телефонного звонка явился педераст-домоправитель.

Пока Фридрих вел с ним тяжелые финансовые переговоры, я думал о том, что если они не достигнут консенсуса, придется снова ложиться в нашу постель с этим педерастом и всю ночь выковыривать хлебные крошки, неведомым образом попавшие ему между пальцами ног. Какой тошнотворный сукин сын! Если в мире есть кто-нибудь хуже педераста, то это только домовладелец. Жалкий ублюдок, постоянно насилующий нас по первым и шестнадцатым числам каждого месяца. У него нет имени, ибо он грязный выжига. Однажды, когда наш насильник заснул, мы залезли в карманы его трусов. Но его паршивые деньги были запрятаны не там, а в пахучий носок. Больше двухсот евро плюс две кредитные карточки. Мы бы простили ему даже это, если бы он не требовал с нас плату и не оставлял гадких следов своего порока на полу, на полотенцах и в раковине. Уверяю вас, что от этого монстра шел смрад, пока он не обливался нашим одеколоном. У него были грязные уши, грязные глаза, грязный анус. Это был некрасивый домовладелец с приступами эпилепсии. Но мы бы ему все простили за доставленное нам сексуальное удовлетворение. Однако чего можно ждать от человека, у которого кредитные карточки запрятаны в грязном носке и который принципиально отказывается носить чистую рубашку. Такой человек не только скряга и грязнуля, но к тому же и... Впрочем, хватит об этом педерасте.

Ведь я должен рассказать еще о прелести первых дней пребывания уродов в нашем третьем Париже. Растерянные и нищие, мы бродили по немощеным парижским улицам, как неприкаянное привидение на веселом пиру во время чумы. Внезапно некоторые грустные подробности того времени всплывают в памяти: неработающие общественные уборные; начальник отдела народного образования, зачем-то предлагающий почистить нам туфли; кинотеатр «Комсомольский», где перед фильмом «Обыкновенный фашизм» шел киножурнал «Новости дня». Но приятно было болтаться в человеческом супе, льющемся мимо автовокзала. И еще шлюхи на трассах и аллеях городского сада, бутылки с надписью «Ессентуки № 17» в центральном гастрономе и горчица на всех столах недорогой столовой. В парке мы часами разглядывали безмолвные статуи пионеров с горнами и спортсменок с веслами, вызывавшие у нас стойкую эрекцию...

И еще один вечер отчетливо вырисовывается в моей памяти — вечер, когда мы танцевали в клубе железнодорожников с какой-то потаскушкой с агатовыми глазами, а потом повели ее в уборную. Пока Фридрих стоял над писсуаром и вникал многочисленные комментарии и иллюстрации, пытаясь сопоставить их с собственным членом, Карл, соврав, сообщил нашей подружке, что завтра мы переезжаем в челябинский Париж. Она взяла руку обманщика и страстно зажала ее между своими ляжками. В этот момент фаллос Фридриха, завершив обряд мочеиспускания, налился свинцовой тяжестью. И пока мы втроем стоим в такой странноватой пластической композиции вваливаются два народных дружинника. Я вежливо приветствую их с воспарившим членом в руке. Они подмигивают нам и уходят. Музыка долетает сюда из зала, и каждую минуту может появиться милиция, но мы уже во власти этой женщины, нам все равно, что произойдет дальше. Мы заползаем в кабинку, она ставит нас у стены и пытается взять свое, и это у нее получается. Потом наше возбуждение проходит, а музыка в зале продолжает играть. Штраус! Мы вальсируем с агатовыми глазами из кабинки в умывальную и продолжаем танцевать там, и вдруг эта шлюха обнаруживает чью-то сперму на своем лице и почему-то приходит от этого в ярость. «Проклятые уроды, — говорит она, не сообщая нам ничего нового. — К тому же — обманщики». Отпустив нам на прощание по увесистой оплеухе, она уходит униженной и оскорбленной.

Пристыженные, пошатываясь, мы возвращаемся к нашему столу, а там сидят какой-то господин в пенсне. Он встречает нас ироничным взглядом и говорит: «Слушайте, едем сейчас же в Москву!» «В Москву, в Москву, в Москву!» по-Чеховски соглашаются с незнакомцем уроды...

Когда под утро мы вернулись из ночного клуба «Москва» в нашу мансарду, у Фридриха началась рвота. Я заблевал почти все — кровать, компьютер, стулья Эжена, носки домовладельца и галстук Карла. Досталось и фотографии Груши, и большей части моей готовой рукописи, причудливо озаглавленной «Тропики Близнецов», — первые четыре страницы остались относительно чистыми — и сопроводительному письму, начинающемуся с безнадежно трафаретных и фальшивых слов «Уважаемый г-н Издатель!»

И еще один «незапятнанный» фрагмент без начала и конца: ...г-н читатель, уже четыре страницы мы с Вами ровно (или учащенно?) дышим в лицо друг другу. Мы так близко, и мы — вместе. Первый Париж за сто тысяч миль от Фридриха. А Карл рядом. И Груша тоже. Это просто чудо, что они здесь, в постели уродов. Они дышат на меня, и волосы их подмышек у меня во рту...

 

* * * * *

 

Г-н Издатель, Вы знаете не хуже меня, что читатели мягкого порно загораются от ничего... от щели, с волосами или без волос. Она настолько бессмысленна, что я десятки лет смотрел на нее как завороженный. Когда смотришь на щель отвлеченно, но с фантазией, как Сигизмунд Кржижановский, в голову приходят забавные мысли, а потом и тексты. Сначала стихи о поцелуях, потом рассказы о неописуемом изгибе женского бедра, через десяток лет эссе о необходимости продления человеческого вида.

На каком-то этапе моего познания обнаружилось, что щель — эквивалент пустоты. Один писатель остроумно обнаружил в этой пустоте Бомбастику, другой — губную гармонику и настенный календарь! Узнав об этом, я чуть не свихнулся от зависти. Угадайте, что я после этого сделал. Я раздобыл их книги и стал читать. Ведь из книг, даже самых плохих, всегда можно что-нибудь почерпнуть, а страсти по гениталиям — это, конечно же, безнадежные поиски утраченного Прустом времени...

И самое последнее. Двуногие писатели мягкого порно представляют собой странную фауну. Издали они кажутся значительными, вблизи — почти всегда уродливы и скучны. Больше всего они нуждаются в деньгах, которые для них намного важнее славы.

 

P. S.

Возможно, для принятия положительного решения, Вам захочется ознакомиться с тремя последними строками «Тропиков Близнецов». С этой целью прилагаю нижеследующее.

 

Наше солнце снова всходит. И опять на востоке... Я чувствую, как его лучи пронизывают меня. Лучи древнего Солнца уже миллионы лет успешно оплодотворяют юную Землю. Кажется, что так будет вечно. Но это, как и все прочее, заблуждение.

 

1934–2017