Несколько дней стояла летняя жара,

но шквальный ночной ветер натащил напитанных влагой туч.

Однако земля на низине успела прогреться,

и в городе сыплет полусонный дождь.

Тайга притихла и приходит в себя после первого солнцепада.

Пытаюсь почувствовать аромат воздуха ранней весны,

но нет никакого запаха — запах растворён между лесом и низким небом,

напоён влажной мягкостью, и незаметно эта осторожная влажность

проникает повсюду, оживляет и создаёт ощущение свежей лёгкости.

Дышать таким воздухом — не надышаться,

и вокруг всё приятно глазам и чувствам.

Пегая лесная подстилка покрылась кисейной зеленью ветрениц,

белеющих россыпью поникших в ожидании солнца бокальцев-бутонов,

кое-где появились лимонные первоцветы, жёлтые и сиреневые хохлатки, медуницы,

вдоль Лалетины сияют, даже под дождиком (!) первые золотые калужницы,

пока ещё мелкие и совсем невысокие,

тянутся среди прошлогодних упрямых стеблей густые крапивные поросли.

Но пока ковром по земле только ветреница, лишь всюду она и видна —

самый первый нежный цветок с белоснежными лепестками

и пушистой шариком-сердцевинкой.

И пахнет она настолько тонко, что кажется, будто пахнет она снегом.

В логах снега ещё довольно, плотно лежит, он схоронился под лесным мусором,

но даже под чёрной трухой промокшей опавшей коры, битых веточек и разных чешуй

выглядывает пятнами чистейшей белизны.

Моросит тёплый дождь, ни ветерка, но стоило свернуть с большой дороги

на лесную тропинку к Царской Калитке и пройти пояс смешанного леса,

подняться в темнохвой, в царство пихт, сосен, кедров, елей и голых пока ещё лиственниц,

как по волшебству, с неба вместо капель посыпался редкий снег,

мокрый, отвесный, медитативно-медленный,

будто снежинки не в воздухе падают, а проходят сквозь воду,

свободно ныряют к земле и тут же исчезают, поглощаются жадно всем, на что уронились.

Сама Калитка прикрыта моховым жёлто-зелёным одеялом,

усыпана прошлогодней хвоей — дремлют замшелые камни,

спрятанные среди высоченных деревьев, ждут лета.

На одной из пихт, на самой верхушке, уселась бойкая кедровка

и давай распевать, всё вокруг перекликая, да так разнообразно и складно,

будто она певчая птица.

И нежно посвистывала, и потрескивала, и повизгивала, и пощёлкивала,

долго давала концерт, а когда успокоилась,

отовсюду послышались голоса мелких пичуг.

Ночной ураган обновил воздух и повалил старые деревья.

Поперёк тропинки рухнула огромная, в два обхвата, вековая сосна,

на тот свет уволокла с собою крепкую могучую берёзу,

та росла на беду в метре от неё, по ходу падения.

С корнем вывернула прогнившая изнутри лесина

и погребла под полурассыпавшимся от удара стволом и остатками огромных,

как щупальца гигантского спрута, ветвей здоровую берёзу,

которой расти бы ещё да расти. Но так уж в тайге устроено, да и в жизни так же.

И нет грусти в этой картине круговорота, потому что вокруг, под темнохвоем,

просыпается трава, такая же яркая, как лапы пихтовые, и совпадает по цвету настолько,

что издали кажется продолжением этих лап.

Рядом с упавшими деревьями торчит древний высокий сосновый пень,

а на нём, невысоко над землёй, в полуметре, выросло чудо:

огромный, с блинную сковородку, плоско-слоистый гриб!

Угольно-чёрный, окаймлённый киноварно-красной широкой лентой,

в свою очередь, отороченной медно-оранжевым окатным валиком.

Испод гриба трубчатый, цвета топлёного молока.

По-научному гриб этот называется трутовик окаймлённый,

он нарядный настолько, что кажется сказочным.

 

30.04.2017