Меня пробьют по чужим штрих-кодам, меня просмотрят одной из камер в сети тоннелей, греша на гордость и недостаточность между нами намёков на что-то "до" и "после". Затем расклеят по всем газетам. Крича, мол, это всего лишь возраст, ещё оттуда вернут на землю обломком крейсера " Марс-Юпитер", что в атмосфере горел и таял. Я вижу то, чего ты не видел, но это, милый, опять детали. Я вспыхну прежде, чем мне исчезнуть прикажет кто-то. Невыносимо хранить внутри сгусток бед и бездну на стенах комнатной Хиросимы. Я короную себя предсмертным, последним воплем её стоп-кадра, и мне, конечно же, не до смеха, когда сжигаю картон и карты, прибавив к ним календарь с часами. Я короную себя до точки последним мигом, когда ты замер, когда уже не успеешь точно, но осознать это нет минуты - такая роскошь теперь не в моде. И свет, хирургом ворвавшись внутрь, меня разделит на пару сотен обрывков взглядов. За мной по следу слепой патруль расставляет сети. Я взрыв и вопль, застрявший где-то меж полок мусора, ссор и сплетен эпохи, вымершей с рок-н-роллом - тире - концом нулевых. Мне светит почётный пост навсегда второго, с набором прочерков и отметин. |