О ГОСТЕПРИИМСТВЕ РУССКОГО ЯЗЫКА

 

Правду говорят, нет более гостеприимного языка, чем русский. Бывало

зайдёт к нему на часок другой — чашку чая по-соседски выпить — какой-

нибудь английский, так и за рюмкой водки задержится. Через какое-то

время смотришь, батюшки-мать-честная, этот самый английский уже в

косоворотке отплясывает, — добрый, певучий, счастливый, — в рукав

сморкается, целоваться лезет, про уважение расспрашивает. Наш-то,

исконный, сидит себе в бороду ухмыляется, гостю дорогому полнее

наливает, чтобы не заскучал ненароком, не подумал чего дурного. Как луна

взойдёт, машину какую или бричку польскую вызовет, до ворот проводит.

 

На родине загостившегося жена и дети малолетние: ждут, в окна

выглядывают, спать не ложатся. Вернётся домой английский весь из себя

довольный, пьяный и в косоворотке. Неласково встретят его, настороженно.

Ещё пол ночи колобродить будет, спать мешать домочадцам — под утро

утихомирится. Головная боль к полудню накроет так, что на свет божий

глаза не поднимет, но вечером опять в гости к русскому потянет, как пить

дать.

 

Многие к русскому языку на чай заглядывают — никого в обиде не

оставляет, всех, чем положено, потчует. Некоторые засиживаются допоздна,

за ворота не выпроводишь. День за днём, ночь за ночью, так и остаются

жить. Одни в сенях пристраиваются, другие, те, что побойчее, ближе к

печке, прямо на хозяйские палати норовят прилечь, третьи — ещё куда, не

суть важно. Главное, что всем хватает места. Дом ведь большой, да и, где

семеро пьяны, там восьмому трезвым не бывать. Иначе быть не может.

 

Взять, к примеру, всё тот же английский. Кому он, там, у себя на родине в

косоворотке нужен? Рубаху снять, только если прямо с кожей. Приросла к

телу белому, бестия, пока по гостям расхаживал. Ясное дело, что никому. А

здесь, по-любому, накормят, напоят, спать уложат, ласково с подвывертом

англицизмом назовут, что значит, с виду чужеземец, а по характеру —

нашенский, родной, то есть, склоняется, как положено, форму числа имеет

и с падежами дружит. Его детки растут сиротами, сами по себе развиваются,

крепнут, проклинают гостеприимство русского. Все они с гордостью носят

отцовское имя — чисто английскими именуются. Девочки остроносые в

корсеты затягиваются, мальчики котелки примеряют, в лайковых перчатках

да с тросточками по улицам расхаживают, язычком причмокивают, когда

мимо особи женского пола дефилируют. Брошенная супруга тоже дело себе

находит. Сядет подле окна и считает капли дождя, стекающие по стеклу.

Скоро кошку заведёт, чтобы не скучалось, или собаку, маленькую, с

бантиком вместо ошейника.

 

В Россеи гульба, как шла, так идёт. Гостеприимство, чай, не пропьёшь. Не

сказать, что только английский язык или какой другой в русской

сердечности растворяется. Случается и обратное. Иной раз выйдет во двор с

утра пораньше исконный, сверкнёт готическим взглядом и пройдётся до

нужника на чужеземный манер легкомысленной походкой — реальный чел,

имхо, конечно.

 

Случается, городовой, что из местного начальства, явится, обеспокоенный.

Усища в разные стороны, пиджак и брюки из дорогого сукна, сапоги

блестят, хоть брейся, будто и нет проблемы дорог в стране, а под мышкой у

него кожаная папка, в которой аккуратно собраны жалобы на современный

русский язык блюстителей морали и нравственности. Придёт и такую

дивную речь выдаст, перемежая фразы короткими словечками, сами знаете

какого происхождения, дескать, расходись, нечисть чужеземная, (…),

загостились ужо, (…) окаянные, жить честным, (…), людям по-человечески

(…) не даёте! Но это он для вида, потому что начальник, а начальникам

положено достойно выражаться, проявляя заботу о мирных гражданах,

усмиряя распустившихся, охраняя покой и порядок. Но если поднести ему,

что следует, то он и сам сначала на французский манер поблагодарит,

выпьет, а потом и до заокеанских междометий скатится. И ничего с этим не

поделаешь.