* * * любимая, дай мне таблетку анальгина; туман туго обмотал треугольные головы горам, точно влажными полотенцами, легчайшая боль неба, мелкая, незаметная, как подъязычная кость колибри, и виноградники разлаписто тянутся по каркасам и шиферным заборам карликовыми истощенными драконами /больны осенним рахитом/, усыпаны сладкими пыльными ягодами, и грузчики, кряхтя и потея, уже вносят в прозрачные чертоги воздуха трехметровые портреты осени, забрызганные грязью, глиной, грибными спорами, а осень в кровавых от ягод ботфортах с нами-статуэтками на ладонях позирует возле ржавого лимузина с выбитыми стеклами... * * * Я найду тебя в иконе из трав, в клейком шепоте молоденьких кленов, сквозящих на солнце. Так и хочется спросить у вечернего мира: ты еще здесь? Но в ответ пахучая тишина танцует босиком на теплом песке, с голубой лентой ветра в прозрачных волосах. Или это младшая сестра тишины? С веснушчатым тонким лицом нащелкивает песенку кузнечиков, дразнит слух занозистым звуком далекой пилы, вздрагивает звяком собачьей цепи... Так я сейчас в каком мире? В лучшем из невозможных? И правый берег сознания исподволь исчезает в электрическом тумане; я слышу тихое мур-мур мира — песенку беременной кошки (изящно растеклась по подоконнику), прислушиваюсь к невечному, зыбкому, сиюминутному. Так младенец в утробе различает размазанные, будто джем, звуки музыки извне и невпопад вздрагивает ножками, миниатюрными кулачками. Все эти легкие чувства — шестые, седьмые, восьмые — твои, Господи, невесомые шаги. А все мои слова — трехтонные одноразовые якоря; я бросаю их на немыслимую глубину, чтобы уже никогда не поднять на поверхность... * * * осень - голодная скорпионша с клейким выводком детенышей на спине: но никто не приютит ее, не пригреет. лишь поэт смело протянет руку и скажет: «Сигай ко мне!» осенью каждый второй если не поэт, то зародыш Гомера: прошли четыре рыжих недели, без дождей и дрожи. и каждый третий прохожий ужален роскошным ядом, и кленовые листья хрустят и шуршат под ногами, точно чипсы осени со вкусом Пушкина Александра. а город, а город, а город исподволь грузно и с грустью впадает в предзимнюю спячку; дворник жадно сосет никотиновую лапу - насыщается медвежьим жиром дворовой мечты. все эти пейзажи - городские, земные, осенние, с червивыми чертогами и грудами дряхлого золота, с кривыми гвоздями в полусгнившей раме, с голым ветром, босиком шагающим по листьям, будто невидимка по острым ракушкам на берегу моря, - я никогда не забуду, где бы я ни оказался завтра: в каком-нибудь раю/аду или на незнакомой планете. спасибо. спасибо. спасибо... | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
