Неподалеку от Енисея, в его срединном течении, расположено довольно

таки большое старинное село. Однако чтобы не лукавить, скажу, что

большим оно стало недавно, лет двадцать пять тому, а перед войной это

был обычное село, каких довольно много в той стороне и по сей

день. Ничем оно не знаменито, кроме, пожалуй, одной истории, в которую,

находясь в здравом уме, поверить трудно. Однако местные жители

нет-нет, да и «порадуют» заезжих сюда (в поисках судьбы) этой «истинной

правдой», от которой у слабонервных начинается икота, а взгляд

ищет какую-нибудь икону, так, на всякий случай…

Мне довелось услышать об этом «факте» весной 1975 года, а если быть

точным, то 22 марта. И дело вовсе не в моей цепкой памяти, я на

даты немного слаб, просто в этот день мне крепко досталось от местной

молодежи, но я сам виноват. Дело прошлое, но когда я еще

«закладывал за воротник», то есть пил горькую в неограниченном

количестве, мне казалось, что силушки у меня что-то многовато. Обычно

проносило, а в тот раз заклинило. Нашла коса на камень! Помяли меня

очень крепко, даже пришлось взять больничный. А медпункт стоял на

отшибе, и когда, после перевязки, я уже хотел было уходить, сердобольная

сестра местного милосердия, с которой я и знаком-то толком не

был, попросила вдруг задержаться.

Мне тогда было двадцать два года, а ей где-то около тридцати. Женщина

она была привлекательная, улыбчивая, умеющая расположить к

себе. Она предложила чаю, однако, увидя мою постную физиономию,

раздобрилась, достала из стеклянного шкафчика с белыми занавесками

внушительный пузырек со спиртом.

- Много не налью,- сказала она,- не потому что жалко, нет, совсем нет,

просто я хочу, чтобы ты проводил меня домой. Скоро стемнеет, а я

боюсь темноты. Если бы не ты, я бы давно ушла. Кому надо – найдут. У

меня и дома есть все, что нужно для оказания экстренной помощи.

Проводишь?

- О чем разговор? – серьезно сказал я,- только от кого тебя охранять? Все

тебя знают, кто тронет-то?

- Да не об этом речь,- тихо ответила медсестра и глянула в окно. – Опять

«она» появилась.

- А кто это?

- Екатерина.

- И кто она?

- А ты не знаешь?

- Нет.

- Странно. Сколько ты у нас живешь?

- Уже три месяца.

- Странно. Обычно все вновь приезжие уже на третий день в курсе всех

наших дел, а ты как-то проскочил. Ты же в кузне работаешь?

- Да,- горделиво ответил я,- пытаясь в шутку подбочениться.

- Брось,- коротко отмахнулась медсестра,- будь проще.

Потом посмотрела на меня и рассмеялась.

- Не обижайся,- примирительно сказала она, - просто видок у тебя – не

позавидуешь.

Я посмотрел в зеркало на свою забинтованную голову и сам рассмеялся.

- Сурьезные у вас ребята, чуть что – сразу по башке.

- Сам виноват, тут силу показывать не надо, у нас каждый в селе

молотобоец. Ты еще им спасибо скажешь, что не покалечили тебя.

- Да я понимаю, что не прав,- сокрушенно сказал я,- стыдно.

- Ну, раз стыдно, значит, все наладится, ребята наши отходчивые, вот

посмотришь, они же первые извиняться будут. Да и тебе стоит

повиниться. У нас так принято: подрались, повинились, подружились.

Сколько уже я на эти ваши «недоразумения» йоду перевела. Ну что,

пошли что ли?

Мы оделись и вышли на крыльцо медпункта. Было уже темно и довольно

холодно. В этих краях март только по календарю весенний месяц, а

на самой улице как была зима, так и осталась. Февральские сугробы,

правда, уже немного осели, покрылись ледяной зеркальной коростой,

отполированной северным ветром.

До избы Наташи – так звали медсестру – было недалеко, метров триста, и

мы не спешили. Ей, как и мне, наверное, тоже не хотелось

окунаться в одиночество (я уже знал, что она разведенная, а я еще ходил

холостой), я взял ее под руку, и Наташа невольно прижалась ко

мне. Не скажу, что я почувствовал нечто, но ее доверчивость передалась

мне, и я ощутил груз ответственности за ее безопасность. И

вспомнил, что она говорила в медпункте.

- Кто такая Екатерина? – спросил я.

Наташа еще теснее прижалась ко мне.

-Может, зайдешь? Тут как-то не по себе. Зайдем ко мне домой, там я все

расскажу. Да не бойся, у меня тут женихов нет, бывший муж в

Красноярске живет, а дурной славы я не боюсь. Отбоялась в свое время.

Ее внезапная откровенность расположила меня к ней, возникло чувство

доверчивости и симпатии.

- А я и не боюсь, - буркнул я себе под нос, который предательски стал

шмыгать, удерживая так некстати высунувшуюся соплю, а

высморкаться мне было неловко.

Мы подошли к Наташиному дому, и пока она возилась с замком, я незаметно

высморкался и, почувствовав уверенность, смело шагнул за

порог.

Скромное было у нее жилище, но уютное. На окнах висели стерильно-белые

занавески, полы были застелены вязанными дорожкам и

кружками. В проем перегородки была видна в углу массивная

дореволюционная кровать с набалдашниками и большими подушками,

аккуратно заправленными в такие же белые наволочки.

В кухне, возле большой русской печи, лежало беремя кедровых дров, а на

припечке сохло несколько лиственничных поленьев – для

щипания лучин на растопку. Я привычно нащипал лучины, растопил печь и

вскоре по всей избе загулял теплый деревенский дух. Наташа

усадила меня за стол, а сама стала хлопотать у печи, и вскоре мы уже пили

чай, приправленный березовой чагой и мятой. Разговор как-то не

складывался, и я понимал, что кроме чая ничего больше не будет, и даже

радовался этому, потому что Наташа мне определенно нравилась, и

мне не хотелось, чтобы она оказалась «доступной девочкой».

И, как бы читая мои мысли, Наташа сказала:

- Спасибо тебе, но спать ты будешь у себя. Без обид?

Я улыбнулся.

- Расскажи про Екатерину, чем она так напугала тебя? И кто она такая?

Наташа осторожно заглянула за занавеску в окно, погрустнела и стала

рассказывать какую-то небылицу, так мне тогда казалось, а когда

выговорилась, попросила меня уйти, потому что уже было поздно, и ей не

хотелось, чтобы я встретился с этой Екатериной, потому что ничего

хорошего от этой встречи быть не могло.

Я попрощался и ушел домой, а дома всю ночь не мог уснуть,

переосмысливая Наташин рассказ, пытаясь найти в нем хоть крупицу

правды,

поскольку мой тогдашний ум атеиста и реалиста ну никак не хотел

смириться с откровенной выдумкой людей, которые сами, слепо уверовав

в эту легенду, требовали и от других того же самого. И Наташа не была

исключением.

Позже эту «историю» я слышал много раз от односельчан, и каждый раз в

новой интерпретации, но суть оставалась прежней: Екатерина, ее

двое малолетних сыновей, зимний лес, река и волки…

Крашенинниковы появились в селе перед самой войною. Сама Екатерина и

ее ребятишки – погодки. Старшему Ванечке было четыре года, а

младшему Игорю – три. Отец их был репрессирован, а его семья подлежала

выселению в районы отдаленные от центра. Кто был муж

Екатерины и отец ее ребятишек мне узнать не удалось, его имя

выветрилось из памяти людей, вроде он был военный. Екатерина же с

детьми

прожила в селе всю войну, когда ее вдруг арестовали.

В середине марта сорок шестого года рано утром в село из райцентра

приехали два милиционера в санях, запряженных парой лошадей.

Соседи видели из окон, как Екатерину и ребятишек вывели из хаты и

посадили в сани. Ей связали руки за спиной и привязали к саням, а

детей, уже подросших, просто кинули на солому и повезли в райцентр. Если

бы они поехали той же дорогой, может и добрались бы, но

милиционеры решили скоротить путь, потому что поехали рекой, в то

время, до строительства Красноярской ГЭС, Енисей в этих местах

замерзал. Что их заставило выбрать этот путь – неизвестно, выиграли бы

всего-то километров десять, но, видно, такая уж выпал им карта.

Если бы милиционеры пообщались с жителями села, может быть, и узнали,

что уже неделю как поблизости появилась большая волчья стая,

которая, по рассказам охотников, обосновалась за вторым поворотом реки, в

глухом ельничке. Именно там волки и дождались их.

Милиционеры отстреливались, около десятка волков уложили на снег и

спаслись бы, может быть, но испуганные лошади рванулись,

опрокинули сани.

Лошади-то спаслись, а вот люди… Очевидцы в слезах рассказывали, что от

людей осталась только растерзанная одежда, больше ничего.

Екатерина была привязана к саням, поэтому осталась жива, да толку-то.

Она сошла с ума. Ее отвезли в Красноярск, в больницу, но вскоре

следы ее затерялись. Но года четыре назад сельчанам стала встречаться

женщина, в которой старожилы признали Екатерину, и которая в

отчаянии заламывала руки, как бы моля о помощи. И появлялась она всегда

в последних числах марта, а дня через два-три к селу подходили

волки, да так близко, что все собаки буквально захлебывались от лая, а

коровы от испуга не давали молока. Вот и вчера водитель и кассир,

которые привезли аванс, рассказали, что видели женщину, видимо, ту

самую Екатерину. Она якобы вышла из лесу к дороге, махала руками,

показывая на реку, как бы предупреждая о появлении волков.

Но поскольку волки появлялись здесь всегда, еще до того страшного дня, я

отнесся к этой легенде весьма предубежденно. И, как выяснилось

вскоре, напрасно.

Через четыре дня мне нужно было ехать в райцентр, закрывать

больничный, но ехать было не на чем, автобус не пришел, а из местных

автолюбителей никто в райцентр не ехал. Выручил сосед Николай, который

работал скотником. Дал мне своего коня, помог запрячь его в

сани, подбросил в них пару навильничков сена, кинул старый огромный

овечий тулуп.

- Если станешь замерзать,- сказал он,- не ленись, беги рядом с санями,

только вожжи не выпускай, конь резвый, ждать тебя не станет.

Я в первый раз ехал в райцентр конной тягой. Хотя вырос в селе, с

лошадьми, все равно было немного боязно. Конь чужой, я один, а вокруг

на много верст сибирская тайга. И ведь не лето.

Километра через три дорога раздвоилась. Один рукав тянулся прямо, а

второй сворачивал вправо, к Енисею. Сейчас уже не могу точно

сказать, кто принял решение свернуть, то ли конь, то ли я, но, спустившись

с невысокого берега, мы с конем оказались на реке. Я еще тогда

подумал, что этот путь короче на десять километров, и я быстрей доберусь

до райцентра и обратно.

Еду, насвистываю какую-то песенку. В тулупе отнюдь не холодно, даже

уютно. Задремал. Очнулся оттого, что сани дернулись и пошли

быстрее. Посмотрел по сторонам и волосы на стриженой коротко голове

стали дыбом. С правого низкого берега Енисея наперерез мне неслась

вытянутая волчья стая. Сколько их было, не знаю, не считал, думаю, что

десятка три было. Я машинально стал ощупывать сани, зная, что в

них всегда под сеном Николай держал вилы, но на этот раз, видимо, забыл

положить. Конь бежал резво, но и волки были опытными. Енисей

в этом месте круто поворачивал вправо, и волки разделились. Большая

часть неслась к повороту, а меньшая стала заходить в тыл. Конь,

почуяв близкую, гибель остановился и повернул ко мне голову, как бы

спрашивая, что делать? А что делать? Единственным «оружием» была

длинная хворостина, которой я при надобности мог бы подгонять лошадь.

Вот ею я и выколол глаз первому волку, который, догнав сани, с

разбегу прыгнул на меня. Этого волка я нейтрализовал, как говорят

военные, а что было делать с остальными? Вот они, рядом, голодные,

злые, безжалостные…

Я не знаю, как это случилось, но мой конь вдруг резко развернулся и

побежал обратно. Первая часть волков, которые неслись к повороту, не

видели этот маневр и продолжали свой бег, а вторая часть снова оказалась

сзади, но прежних сил у нее уже не было. Но и конь стал сдавать.

Волки вытянулись в нитку, первый бежал почти рядом с санями, но у меня в

руках уже ничего не было. И все же я нашел «оружие». Облучок

из двух нешироких, но довольно толстых досок, почти брусков!

Первый брусок у меня выпал из рук и остался позади, но вторым я успел

размозжить голову вожаку второй стаи, но волки, не

останавливаясь, продолжали наседать уже с двух сторон одновременно.

Двое волков бросились под ноги коню, но тут же были отброшены

копытами под полозья. Сани накренились, подскочили и перевернулись и я

выпал из саней. Лошадь понесла их дальше, а волки окружили

меня. Я оглянулся и увидел, как первая стая возвращается.

Я много раз слышал, что у людей, стоящих на краю смерти, перед глазами

проходит вся жизнь. Я же увидел себя, еще юношу, стоящего в

окружении пьяной озверелой толпы таких же подростков, которые жаждали

моей крови. Сейчас таких зовут отморозками, готовыми на все

тяжкое. Чем я им не угодил трудно сказать, поскольку видел их впервые. Их

было много, очень много, это меня и спасло. Они кинулись всей

толпой на меня, сбили с ног, и сами «заблудились», поскольку я,

оказавшись под ними, «потерялся», и пока они волтузили друг друга, я

выбрался из-под них и незаметно скрылся. Но тогда была ночь, и они были

все-таки не волки…

Я успел разбить голову еще одному волку, но тут вся стая кинулась на меня,

повалила на снег и стала рвать на мне одежду, вернее – старый

овечий тулуп, из которого я, на свое счастье, так и не вылез. Волки грызли

тулуп, задыхаясь от шерсти, но развязка была уже близка. Я сам,

зверея от ужаса, хватал волков за лапы, ломал их, а одного волка схватил

зубами за горло и, задыхаясь от его шерсти и захлебываясь его

кровью, стал терять сознание, но успел увидеть, как какая-то женщина с

ножом в руке полосовала волков направо и налево, с невиданной

силою отбрасывая их в стороны…

Очнулся я в райцентровской больнице, с переломом правой ключицы,

изгрызенными руками икрами и стопами. У кровати сидел Николай.

- Ну, здравствуй, волкодав, - улыбнулся он. Скажи спасибо коню. Если бы

он не прибежал домой – пиши пропало. Я как увидел

перевернутые сани, сразу все понял, сразу за ружье, крикнул еще мужиков

и сюда, благо, что близко. Когда мы подоспели, ты уже лежал

вниз лицом без сознания. Волков твоих кого постреляли, кого прогнали. Ты

трем волкам ноги переломал, а одного загрыз. Так вместе и

лежали.

- А сколько я уже тут нахожусь? – спросил я.

- Третий день лежишь, только сегодня в себя пришел. Врач мой

родственник, пропустил, но больше никого не пускает.

- Коля,- спросил я шепотом, - а на реке больше никого не было?

- Да как тебе сказать,- задумчиво ответил Николай, - людей мы не видели,

но кто-то тебе помогал, потому что несколько волков были

зарезаны ножом и валялись далековато от тебя. Ты сам-то кого-то видел?

- Видел.

- Кого?

- Догадайся с трех раз.

Коля посмотрел на меня, потом покосился на дверь, наклонился ко мне,

прошептал на ухо:

- Екатерина?

- А кто еще? - тоже шепотом спросил я.

- Ты видел Екатерину?

- Может быть, я не спрашивал имени. Я видел, как она махала ножом, а

потом потерял сознание.

- Только никому об этом не говори,- так же заговорщицки прошептал

Николай.

- Почему?

- Да потому что тебя сразу в другую больницу определят.

- Это верно,- согласился я. Тогда тех волков бери на себя.

- Уже взял. Милиция приезжала, разбиралась. Я сказал, что это я с

мужиками порезал волков. Так в протоколе и написали. Ладно, все, что я

хотел сказать, – сказал. Выздоравливай. Дома тебя Наташка будет

долечивать. И, подмигнув, Николай ушел. Но сразу вошел доктор.

- Здравствуй, герой,- поздоровался он, - ну ты молодец! Мне скоро

шестьдесят лет, но такое впервые вижу и слышу. Маугли какой-то. Вернее

– Тарзан. На волков с голыми руками. Герой! Ничего, подымем тебя на ноги.

Я уж постараюсь.

На другой день была милиция. Я им все рассказал, почти все. О Екатерине я

не сказал ни слова…

Через две недели меня выписали, но гипс с ключицы снимать не стали,

попросили потерпеть еще дней десять, мол, пусть срастется получше,

мало ли что, вдруг опять потянет на «подвиги»?

Я вернулся в село после обеда, а вечером в избу постучали. На крыльце, с

виноватыми лицами, стояли ребята, которые недавно намяли мне

бока и не только.

- Заходите, радушно пригласил я их в избу, и там, за столом, приняв

законные «сто» грамм, мы поклялись друг другу в вечной дружбе,

которую, кстати, храним по сей день. Расстались часов в десять, а в

одиннадцать пришла Наташа. С порога кинулась обнимать меня, стала

целовать и попросилась в гости до утра, а утром, уходя навсегда, спросила:

- Это Екатерина тебе помогла?

И я кивнул в ответ.

Я прожил в этом селе еще полгода, привык отзываться на кличку Волкодав,

но, видя, что с Наташей у нас ничего не получается, уехал,

облегчив душу и ей и себе.

 

…Недавно получил письмо от Николая, где он пишет, что Наташа вскоре

после моего отъезда уехала в Красноярск, сошлась с бывшим мужем,

иногда приезжают в село на сенокос. Екатерина больше не появляется, и,

что совсем уж удивительно, – волков тоже не стало…

Да, чуть было не забыл. По приезде домой увидел длинный широкий нож с

наборной рукоятью из плексигласа, воткнутый в дверной косяк.

Я сразу его узнал. Это им Екатерина полосовала волков, но как он оказался

у меня дома – не знаю до сих пор. Вот он передо мной. Рукоять

потемнела, лезвие, так и не отмытое от волчьей крови, заскорузлой коркой

засохло, жало понемногу щербится, но в остальном все как надо.

Можно снова в бой.

Но – тьфу, тьфу, тьфу!

 

Много позже я узнал, что не было абсолютно никакой нужды арестовывать

Екатерину. Руководство областного Управления КГБ приказало

районному Управлению сообщить ей, что ее муж реабилитирован, и что она

свободна в выборе места жительства. Районная «контора»

переложила это на начальника местной милиции, а тот, выслуживаясь,

приказал двум своим недоумкам доставить Екатерину в район, ну, а

те, как всегда, «переусердствовали», за что и поплатились сами.

Начальника милиции судили, дали срок, который он давно отбыл и сейчас

находится на пенсии, и, по слухам, тоже реабилитирован.

А в селе этом, на местном кладбище, на могиле Екатерины и ее ребятишек

много лет подряд появлялся невысокий седой мужчина, несмотря

на мороз, подолгу стоял у оградки, много курил и плакал. Однако, вот уже

лет десять, как никто его не видел.