Костер на снегу

 

Снег, пушистый и мягкий, тихо кружась, опускается на палатку, поникшие ели и лиственницы. Горы, неприступные и суровые, припорошенные первым снегом, молчаливо вздымаются в серое небо отвесными скалами. Одинокая палатка сиротливо приютилась на берегу замерзающей реки.

Беда пришла неожиданно, как всегда оттуда, откуда её не ждали. Ах, как всё хорошо начиналось! Весело светило солнышко, и мы все, одуревшие от тепла и солнца, с шумом и гамом грузились в вездеход, который должен был развести нас на исходные точки наших маршрутов. Был август, месяц, когда тайга благодатно одаривала всех созревающими брусничниками и сизыми полянами от черники и голубики, ветви могучих кедров клонились к низу и даже ломались, не выдерживая веса созревших шишек.

Нас было всего три пары геологов и три маршрута, которые мы должны были пройти и ровно через месяц вездеход всех соберёт в намеченных пунктах.

Мы не дошли до последней точки километров десять. За неделю до этого испортилась напрочь погода, заморосил дождь и похолодало, а в горах выпал снег. Наша пара – это я и Олежка, шли маршрутом по долине реки Хобею. Хобею - странная река, где перекаты, а где ямы и не видно дна. Вода чистейшая и зеленоватая, как изумруд и горы, от ягельников и серых скал кажутся голубоватыми. А сейчас тихо шуршит, падая, снег, все горы укутаны плотным туманом и тучами, вокруг серо и мерзко.

Спускаясь к реке с хребта Хобеиз, Олежка подвернул ногу и, скатившись по курумнику, едва не сорвался с отвесной скалы . В корягах Олежка, подобрав рюкзак, ещё сумел спуститься к реке, и всё.

Присев на камень, он уже не смог подняться

- Ох, Игорь, что-то не ладно с ногой, боль по всей ноге разошлась, а вначале было терпимо, - пробормотал Олежка, морщась от боли.

- Давай-ка, посмотрим, что с ногой, потерпи немного, - стараясь не причинять боли, начал стаскивать сапог, - терпи чуток, уже почти всё.

Сняв портянку и не стянув носок, Олежка застонал.

Картина была удручающая, лодыжка на глазах разбухала, на коленке синевой разливался огромный синяк.

- Вроде, Игорь, переломов нет, наверно, вывих и растяжение, - со стоном выдохнул Олег.

- Если бы это так, сейчас потуже накручу тебе портянку, как-нибудь дойдём до того ельника, видишь, там внизу. Поставим палатку и починим твою ногу.

Взвалив оба рюкзака и ружья, потихоньку, впереди Олега, тронулся по берегу к ельнику. Этот километр мы шли больше часа, а Олежке, он наверно, показался самым длинным километром в его жизни.

- Вот, присаживайся пока, посиди, - счищаю с валежины снег и скидываю рюкзаки и ружья, - Сейчас, потерпи ещё чуток, поставлю палатку и будет тепло, сможешь лечь. Толком посмотрим ногу.

Нашу крохотную двухместную палатку я поставил минут за пятнадцать, установил, такую же крохотную, железную печурку. В палатку наносил сухого елового лапника, расстелил легкие спальники. Всё, теперь можно и Олежку затаскивать и хорошенько осмотреть ногу.

С ногой оказалось гораздо хуже, чем я думал, от коленки до пальцев распухла и покраснела. У Олега поднялась температура, и он раскис, стал каким-то равнодушным, я его уложил на спальник, а вторым укрыл.

-Так, что у нас имеется в аптечке? Бинт – это хорошо, жаропонижающее – есть, есть и обезболивающее. Олег покорно проглатывает все таблетки, что я ему даю, и отрешённо прикрывает глаза, впадая в забытье.

Так, в первую очередь, конечно, дрова. Это тепло в палатке, а тепло - это жизнь. Поесть и заварить чай – это я успею, засветло - дрова и только дрова. До самой темноты пластался с топором, рубил, таскал сушняк для печки и костра. Печурка, хоть и махонькая, но дрова жрёт – только подавай, она, зараза, должна гореть без остановки, только притухнет, в палатке становится холодно и сыро.

На костре приготовил еду и заварил чай с брусничным листом, пора покормить Олежку, да и самому подкрепиться не помешает.

В палатке тускло мерцает свечка, от печки в палатке тепло и сухо.

- Как дела, Олежка? Потерпи, завтра будет полегче, а сейчас поешь немного и попробуй уснуть, - подаю ему котелок с кашей, наливаю и ставлю кружку с чаем, устраиваюсь рядом и дымлю сигаретой, пока Олег, с трудом приподнявшись, ест кашу.

- Не представляю, Игорь, что делать, что будет?

- Что переживаешь, всё будет в норме, придёт вездеход. Нас не будет, поедут навстречу, не забивай голову, ешь давай.

- Да как он приедет-то, по реке шуга прёт, пока льда не будет, газон по переправам не переедет, забьёт шугой и утонет.

- Ну и что, подождём, крыша над головой есть, дровишек заготовим, и харчи в достатке. Завтра проверим все наши с тобой запасы продуктов, жаль только, что батареи на рации сели, этот Яшка - радист, всё же подсунул нам подсевшие батарейки. Ничего, выберемся, я ему объясню, как полевиков отправлять с негодной рацией, - стараюсь болтать о чём угодно, только не о нашем серьёзном положении. – Вот, вроде, и поел, Олежка, молодец, на-ка, - подаю ему прикуренную сигарету, - перекури и давай спать.

Покурив, Олежка отвернулся к стенке и затих. Потрогал его лоб, по-прежнему горячий, температура всё не спадает. Вот беда ещё. Если и дальше так пойдёт, то раньше, чем через неделю на ноги он не встанет. А за неделю навалит столько снега, что идти пешком просто безумие.

Не зря, видно, о Хобею идёт дурная молва, долина Хобею – это, в переводе, долина смерти. Рассказывали как-то, что в такое же время, поздней осенью, с верховъев Хобею каслали стадо оленей на зимовку, ближе к Саранпаулю – нашему посёлку. Не знаю, как это произошло, да и никто не знает, как сошла снежная лавина, похоронив под собой тысячи оленей и всю бригаду оленеводов, никого не осталось в живых. Вот с тех пор и сторонятся люди этих мест. И как будто в подтверждение моих мыслей, из темноты, с гор, раздался протяжный волчий вой, который ни с чем не перепутаешь. По спине вмиг поползли мурашки.

- Игорь, что это? Кто там воет?

- Волки, спи, не обращай внимания, к нам они не придут. Топится печка, дымина по всей долине реки стелется, а они его, ужас, как боятся. Да мы и в палатке, ружья вон есть.

Олег вроде успокоился и снова задремал. Всю ночь бушевала пурга, наметая всё больше и больше снега. В ущельях завывал ветер, с яростью бросаясь с гор в долину, и тогда наша палатка трепетала, как живая, готовая унестись прочь, словно невесомая снежинка. Только напрасно ветер норовит сдёрнуть нашу палатку, вечером надёжно я её увязал на растяжках к деревьям, да и по бокам навалило хорошие сугробы. Прочно стоит наша палаточка под напором осатаневшей пурги.

Всю ночь поддерживал я огонь в печурке, тепло нужно Олежке, который мечется в жару, часто постанывает и всё пытается встать, но падает со стоном на спальник, видно, он всё ещё в забытье и бредит.

Под утро я всё же задремал, проснулся от холода, который сочился со всех щелей в палатку. Почти на ощупь, с закрытыми глазами, напихал полную печурку мелких еловых сухих веток и чиркнул спичкой. Печка мгновенно отозвалась тихим гудением, и тепло поплыло по палатке, заполняя все её уголки.

Ветер утих, откидывая полог палатки, выскальзываю наружу. Пасмурно и тихо. Неслышно кружат снежинки. Тёмные сизые тучи ползут по Хобеизу, оглядываюсь на Пирамиду – гора наполовину скрыта тяжёлыми тучами.

По реке неспешно ползёт снежная каша, хороший морозец, и река встанет, скованная зеленоватым льдом. На душе от увиденной картины тоскливо и страшновато. Самим нам отсюда не выбраться, а когда придёт помощь, кто знает? Придётся урезать пайку и экономить продукты, экономить только на себе, пока Олег болен и беспомощен, его кормить надо получше, а я как-нибудь.

Место, где вчера был костёр можно определить только по таганку, одиноко торчащему из снежной равнины. Раскидываю сапогами снег, вешаю на таган с водой котелок, набросав сухих дров, развожу заново костерок. Подымив, подымив, наконец-то дрова дружно разгорелись, теперь можно проверить и больного. Олежка уже проснулся, лежит с сигаретой в руке, а в глазах растерянность и непроходящая боль.

- Проснулся, ну молодец, сейчас и завтрак будет готов. Как у тебя дела? Давай-ка, посмотрим ногу.

- Вроде бы сегодня получше, температура спала, опухоль вот не проходит.

- Больно быстро ты хочешь выздороветь, - рассматриваю Олежкину ногу, да, думаю, с неделю ему на эту опухшую ногу не встать, - денька через три будешь плясать, - пытаюсь обнадёжить Олежку.

- А как там, Игорь, с погодой сегодня? Всё так же снег валит? Хоть бы погода наладилась, и так тоскливо, а тут ещё этот буран.

- Ничего, главное ветер утих, а там, глядишь, и солнышко появится.

Трое суток выматывала нас погода, трое суток беспрестанно валил снег и только на четвёртый день, к вечеру, небо прояснилось. В сгущающихся сумерках, над головой, засверкала Полярная Звезда – звезда надежды, путеводная звезда всех путешественников. Прояснилось небо, и заметно похолодало. Вчера, впервые за эти дни, Олежка самостоятельно выбрался из палатки, опираясь на крепкую еловую трость, которую я ему изготовил по этому случаю.

Вот и сейчас уже вдвоём сидим у жаркого костра, швыркаем, обжигаясь, горячий чай и молча смолим сигареты. Всё уже не единожды обговорили, просто сидим и смотрим в завораживающие всполохи яркого костра угасающего дня. Олежка чувствует себя сносно, температура спала, он может передвигаться самостоятельно. Но о дальних переходах не может быть и речи. Мы с ним привязаны к этой палатке и костерку до тех пор, пока нас не вывезут на чём-нибудь.

- Пора и спать, - не выдерживаю затянувшегося молчания, - утро вечера мудреней.

- Мудри, не мудри, Игорь, нас по идее, должны были уже начать искать, поди, одни мы в тайге остались. Я посижу ещё у костра, навалялся за все эти дни, а ты иди.

Мне сказать нечего, иду в палатку, накладываю в догорающую печь дров и ныряю в спальный мешок, как говорится, утро вечера мудренее. В наступившей темноте хрусткой морозной ночи вновь раздался леденящий кровь вой волчьей стаи. Эхо тоскливой волчьей песни отдавалось от скалы к скале, от вершины к вершине и казалось, что волки кружат вокруг нас, что они везде. Заткнув уши, замотавшись с головой в спальник, с трудом забылся в тяжёлом сне.

Утро не принесло никакого облегчения, выстывшая палатка, прогоревшая, потухшая печь, и никого на сотни вёрст вокруг, лишь один Олежка, где-то у костра. Не спал что ли всю ночь у костра, совсем парень утух. Выбираюсь из палатки, точно, уткнувшись в колени, у костра дремлет Олежка.

- Ты что, так всю ночь у костра и просидел что ли, с ума спятишь.

- Конечно, тут спятишь, почти до самого утра волки, как чумные вокруг выли, аж волосы дыбом вставали, вот и кочегарил всю ночь. Какой тут сон, того и гляди схавают.

- Кто тебя слопает, ты погляди на себя, одни кости, сплошное рагу, а волки любят толстеньких.

И не слушая ворчания Олежки, иду к реке, хоть глаза протереть, сполоснуть и смыть дурные мысли.

Вчера ещё шуршащая шугой Хобею, вздыхая под тяжестью снежной каши и крошева льда, сегодня утихла, укрытая покрывалом льда.

- Вот те на, Олежка, смотри, лед, да прочный, - скользя по тонкому, похрустывающему льду, проскальзываю к тому берегу и обратно, - лёд встал, слышишь.

- Ну и что, встал и встал.

- Какой ты, Олежка! Реки встали, через пару дней и газон пройдёт по переправам, лишь бы не потеплело. Понимаешь, к нам приедут!

- Да уж, приедут, сколько уже ждём.

- Столько ждали, день – два подождём, хватит ныть, - устраиваюсь поближе к огню, прикуриваю от горящей ветки, - всё же как хорошо! Есть продукты, курево, что ещё надо?

От мирных мыслей меня отвлёк визг Олега.

- Волки! Смотри, Игорь, волки прут!

По реке, из-за поворота, прямо по свежему льду двигалась пара тварей серой масти. Их шествие было уверенным и, кажется, целенаправленным. На какое-то время мы с Олежкой замолчали, пристально наблюдая за передвижением этой пары. В памяти возникали, исчезали, то снова возникали всяческие истории, приключавшиеся с нашим братом, геологом, в тайге. Да и я с Олегом не первый день и даже не первый год по уральским лесам мотаюсь. Бывало всякое. В один год два раза с «хозяином леса» - мишкой, на лесной тропинке нос в нос встречались. Ничего, постояли друг против друга, посмотрели, поговорили негромко да и разошлись каждый в свою сторону. Летом, когда корма хватает, зверь добрый. Незачем ему свирепствовать. Да и с волком приходилось встречаться, но при более выгодных для меня обстоятельствах. Тогда я ехал на «газоне» со своей бригадой по дороге вдоль склона, как вдруг, точно как сейчас, из-за поворота вынырнул матёрый волчище. Огромная морда, широкая сильная грудь… Такой не то, что овцу на спину закинет, но и быка легко возьмёт.

Тем временем, непрошенные гости подходили всё ближе и ближе к нашему «стойбищу». Олежка, сам того не замечая, встал на обе ноги и изучал поведение сероманцев.

- Игорёк! Они взяли твой след на реке, но ведут себя как-то странно. Не пора ли нам занять оборону, пока эти разведчики всю стаю не привели?!

- Подпустим их поближе, - отвечаю словами выдающегося полководца, Суворов, кажется, и достаю ружья из палатки.

След, похоже, изучен достоверно, и мы взяты под наблюдение. Разделяют нас каких-то несколько метров.

- Олежка, ты присядь. Думаю, что сегодня эти твари не собираются нас лопать. Видишь, улеглись – выжидать будут.

- Сегодня днём нет, а ночью, когда подтянется вся стая, тогда начнут, - отвечает с «оптимизмом» Олежка.

В его словах улавливаю юмор, а это значит, что мужик пришёл в норму.

- Ну, ночь-то мы продержимся. А там, глядишь, и подмога придёт.

- Вот насчёт подмоги, сомневаюсь,… Во всяком случае, так быстро.

На короткое время мы отвлеклись от событий на реке. И тем неожиданнее было наше открытие! В какой-то момент по ту сторону реки показалась одиночная нарта, упряженная парой оленей. И наши «волки» вдруг отчаянно залаяли по-собачьи, возвещая хозяина о своей находке. Мы вскочили на ноги и увидели несущуюся по льду упряжку.

- Игорь, беги к речке, - радостно завопил Олежка, - а я буду отсюда подавать знаки! Давай быстрее, а то упустим!

Я, издавая радостные крики, помчался к берегу, где недавно исследовал лёд. Собаки продолжали лаять, привлекая внимание хозяина. Упряжка остановилась.

Тихо позвякивают колокольчики. Пара олешек, устало, вздымая боками, жадно хватает снег, искоса поглядывая на чужих людей и незнакомую палатку.

С нарт шустро слез мужичок в малице, тобоках – меховых сапогах и вообще весь в меховых одеждах, только из-под капюшона поблескивают карие глаза, да пуговкой нос.

- Пасе, пасе, добрые люди. Что, однако, делаете в таких плохих местах и в плохое время? - не спеша, вразвалочку, подходит к нам и по очереди здоровается за руку с нами. - Однако, Афоней, зовут меня. Маленько ездим туда - сюда, смотрим, не отстали ли где наши олешки. Два дня назад стадо каслали – перегоняли на зимнее стойбище.

- Так мы их вовсе и не видели, - удивляюсь я, - где же их перегоняли?

- Однако по хребту шли, немножко по Народе, за хребтом, отсюда не видно.

- Ну, тогда понятно. Что мы стоим, пойдём, Афоня, в палатку, чай будем пить, кушать. Чай-то горячий, Олежка?

- На плите чайник, пойдёмте.

У входа в палатку Афоня как-то шустро вынырнул из меховых одежд и только в суконной куртке прошмыгнул в нашу крохотную палатку.

С трудом разместились вокруг стола, Олег разлил в кружки горячий и крепкий, как дёготь, чай, выставил остатки сухарей и банку тушёнки.

Когда всё доели, дружно задымили сигаретами. Поведали Афоне о нашей беде.

- Ух, астюх! Однако можно исправить, - пыхнув сигаретой, раздумывает Афоня. – Немного отдохнём, шибко вкусную сигаретку покурим, и в чум поеду, недалеко тут, километров двадцать будет. Там рация есть, утром на базу сообщим. Вертолётка вам прилетит, и дома будете. Утром ждите, приеду, всё расскажу.

Незаметно пролетело время, мы приободрились, а Афоня молчаливый, задумчивый, видно много забот у оленевода, пыхтит сигаретой, прихлёбывая густым чаем.

- Однако пора в чум упряжку гнать, - поднимается Афоня и мы тем же порядком выбираемся наружу.

Собачки Афони уютно устроились на нартах, свернувшись клубком, увидев нас, проворно спрыгнули, завиляв хвостиками.

Взвихрив снег, упряжка унеслась по реке прочь. И снова мы остались одни среди заснеженных скал, у промерзающей реки. Но теперь мы не одни, где-то рядом оленеводы, да и нас уже наверняка ищут наши ребята. Тоска и хандра, которые нас опустошали в последние дни, куда-то исчезли. Олежка ожил и повеселел. Да и у меня как гора свалилась с плеч, во всяком случае, теперь не сгинем от голода и морозов.

Ночью допоздна не спалось. Олежка тоже всё ворочался и вздыхал. А потом… снилось лето, яркое и жаркое солнце, и незабудки голубые, голубые, и голубое небо.

Разбудило нас дружное лаянье собак и бряканье колокольчиков, и, как вчера в палатку забрался на четвереньках Афоня.

- Пасе! Здрасте – спите всё, как можно, бурундук только зимой спит, да хозяин большой – мишка. А чай есть? И сигарет вкусный есть?

- Всё, Афоня, есть. Чайник вон только на плитку поставь, да дровишек подбрось, сигареты на столе, - вылезаю из спальника, надо же, проспали приезд Афони, - бери, бери, закуривай, я сейчас.

Афоня блаженно затягивается едким табачным дымком, щурится.

- Новость хорошую вам привёз, шибко хорошую. Чай вот попью и скажу.

- Да не тяни душу, Афоня, чай не убежит, холодный, не нагрелся ещё, - не выдержал Олежка.

- Ладно, если шибко торопитесь, вертолётка к вам седня прилетит, заберёт вас в посёлок. Начальник ваш по рации передал. Я всё сказал, - пыхнул дымком Афоня, - теперь чай пить будем, мясо кушать будем, мало-мало привёз, - вместе с новостями выкладывает на стол здоровенный кусман варёной оленины и булку хлеба, - а вот вам витамин, - высыпает в чашку мерзлой брусники, - шибко полезный, кушайте.

- Ой, спасибо, ну уважил ты нас, большое, Афоня тебе за всё спасибо. Ты прям, как волшебник.

- Какой ещё волшебник? Шаман, что ли? Нет, простой я оленевод. Вот посажу вас в вертолётку и в чум вернусь, там олешки ждут.

Где-то ближе к полудню вдалеке послышался приближающийся гул вертолёта, стрекоза, сделав круг, подняв тучи снега, мягко присела возле палатки.

Пожав руки, попрощались, обнявшись, с Афоней. Загрузились в вертолёт и долго ещё смотрели и махали руками удаляющейся фигурке в малице – нашему спасителю, Афоне. Одинокой палатке и удаляющемуся в дымке костру.