На широком подоконнике в беспорядке стояли горшки с кактусами. Их

колючки соприкасались, но не ранили друг друга. Иногда мне казалось,

что они вполне безобидные, мягкие и ласковые. Пытаясь убедиться в

этом, я дотрагивалась до них пальцем и, не веря своим ощущениям,

отдергивала руку. Было больно и обидно. Но все равно я любила их, я

восхищалась ими. Особенно в те немногие дни, когда в этом колючем

таинственном лесу появлялись нежные яркие цветы.

Я выбрала небольшой, покрытый белым пухом кактус. Вышла на улицу

и, согнувшись под тяжестью ранца, в который на всякий случай сложила

все учебники для четвёртого класса, направилась к школьному двору. Я не

спешила, потому чт о знала, что всё равно опаздываю. Ждать на школьном

дворе, когда прозвенит звонок – это так скучно! Мне хотелось пройти по

пустым коридорам и войти в класс тогда, когда смолкнут детские голоса,

когда ничто не будет отвлекать внимание моих новых одноклассников от

меня.

Остановившись перед дверью класса , я поставила кактус на пол,

вынула расчёску и пригладила волосы, которые, как обычно, торчали в

разные стороны, как колючки у кактуса.

Мне нравились мои волосы. Пшеничного цвета с рыжим отливом, упругие

и непослушные, они были моей гордостью. Я часто любовалась ими, стоя

перед зеркалом. Они, как мне казалось, жили какой-то своей жизнью,

отдельно от моих зелёных глаз, от моего маленького курносого носа, от

моих полноватых ярких губ. Они были свободны от условностей, которых

так много в этом мире. Они не старались казаться лучше, чем есть на

самом деле.

Я решительно вздохнула, постучала в дверь и, пропуская вперед себя

кактус, вошла в класс. Шум прекратился, и я , не дожидаясь, когда

учительница представит меня, громко и чётко, как конферансье в

концертном зале, прокричала:

-Наталья Савельева.

Увидев свободное место на предпоследней парте, я направилась к

нему, чувствуя на себе любопытные взгляды, которые меня ничуть не

смутили. Поставив куктус на подоконник, я плюхнулась на стул, забыв

снять со спины ранец. С трудом сбросив его с плеч, я достала карандаш и

разделила парту пополам. Почти пополам. Я любила, чтобы у меня всего

было немного больше, чем у других.

-Это моё жизненное пространство, в которое не допускается никто,-

решительным тоном произнесла я одну из фраз, услышанных мною от

кого-то из взрослых и бережно хранимую в памяти. Я не совсем понимала

её значение, но звучала она красиво Услышав это, мой сосед испуганно

отодвинулся от меня.

Вынимая все, что нужно для урока, я , как бы между делом,

поинтересовалась :

-Тебя как зовут?

-Ярослав Шумов.

-Слава?- уточнила я.

-Нет. Ярослав.

-Тогда просто Шумов.

Он сразу понял, что спорить бесполезно, и, поправив очки в тонкой

металлической оправе, сказал:

-Согласен.

Из всех моих новых одноклассников моё внимание привлекли только

двое: Шумов и девочка, которая сидела на передней парте перед столом

учительницы. Она, как я поняла сразу, была моей полной

противоположностью. Я - кактус, свободолюбивый и не требующий особого

ухода.

 

Если кто-то слишком близко приближался ко мне и начинал проявлять

излишнюю заботу , я могла погибнуть, как много раз погибали кактусы с

моего подоконника после того, как я пыталась обращаться с ними, как с

другими цветами. Оля, так звали мою будущую подругу, была нежной

изящной незабудкой. Её светлые волосы в отличие от моих гладко

причёсаны и стянуты на затылке голубой лентой. Руки с длинными

тонкими пальцами спокойно лежат на парте, спина прямая и неподвижная.

Повторив несколько раз про себя её имя, я поняла, что она вся как буква

О, ровная и понятная, без острых углов. Это меня вполне устраивало.

Шумов же был чем-то необыкновенным. Его увеличенные очками глаза

цвета чая, несколько растеряная улыбка, его манера переминаться с ноги

на ногу, спокойный, без взлетов и падений голос, привычка высовывать

кончик языка, когда он левой рукой выводил ровные, одинаково красивые

буквы, - все удивляло меня. Он был тайной. И я должна была разгадать

её.

Через несколько дней, войдя в класс, как всегда, со звонком, я

заметила, что на моей половине парты что-то лежит. Это показалось мне

странным. Неужели Шумов забыл наш договор о разделе территории?! Я

решительно подошла к нему и уже готова была возмутиться, когда

заметила, что предмет, издали показавшийся мне бесформенным и

мрачным , приобрёл определённые очертания. Я на секунду задержала

дыхание, потом резко выдохнула:

-Роза. Засохшая.

-Тебе. Я подумал, что за свежей ты все равно не будешь ухаживать.

-Откуда ты это знаешь?

-Не знаю. Просто я догадался. В первый день ты принесла кактус. Но ты -

не кактус. Ты - роза. У неё тоже есть колючки. И её лепестки такие же

красивые, как ты.

Я не стала возражать. Мне захотелось сделать что-то очень хорошее, и не

долго думая, я сказала:

-Шумов, я выйду за тебя замуж.

Он, казалось, нисколько не удивился и прореагировал мгновенно:

-Мама не согласится.

-Шумов, - ровным голосом произнесла я одну из своих любимых фраз,- ты

должен сделать выбор. Сам. У тебя ещё есть время. Я выйду за тебя, когда

мне будет тридцать лет. Не раньше. Пока у меня другие планы.

Он не возражал, да и какой смысл возражать мне. Он же сам решил, что

я роза, а добраться до лепестков можно только, осторожно обходя

колючки.

Впереди была целая жизнь. Я знала, что всё будет так, как я хочу. Я

решительно отодвинула тетрадь Шумова, угол которой незаконно оказался

на моей территории, и положила розу на край парты.

В день моего тридцатилетия ранним утром раздался звонок в дверь. На

пороге стоял высокий широкоплечий мужчина, чьи глаза цвета чая

весёлыми лучиками сияли за толстыми стёклами очков. Ни слова не

говоря, он протянул мне засохшую красную розу.