До Нового года было рукой подать, календарь уже долистывал

последние дни декабря. И у Антона Тихомирова дела тоже завершались:

нужные сделки на следующий год заключены, бумаги, какие надо,

подписаны, встречи запланированные состоялись – и вот наступил период

затишья, когда никаких срочных дел в бизнесе как бы и не осталось; все

были заняты приготовлениями к празднику, в делах определился короткий

сезонный спад активности – как всегда в это время. В уходящем году

последнее только дело осталось – отвезти в детский дом подарки. Не то,

чтобы Антон так уж жалел сирот и заботился о них, просто в их бизнес-

среде такое являлось как бы традицией и хорошим тоном; да и городские

власти впоследствии к меценатам относились благосклоннее. А добрые

отношения с ними дорогого стоят… И не очень уж это и обременительно,

честно говоря.

В действе этом Антон обычно не участвовал лично, но на этот раз сделал

по-иному; надо, надо было отвлечься. После окончательного разрыва с

Вероникой чувствовалась в душе тупая боль и какая-то внутренняя

пустота. Умом Антон понимал, что всё произошедшее правильно, и доведись

ему решать заново – поступил бы так же. За два года супружеской жизни

наелся он досыта всех её стервозных штучек… Чуть не с первых дней после

свадьбы заметил он, что их отношения начали неуловимо меняться:

Вероника настойчиво пыталась ставить себя в положение принцессы,

которой теперь должны обеспечивать всяческий комфорт, а муж вообще

существует лишь для удовлетворения её, принцессы, капризов. И не

брезговала на этом пути ни слезами, ни скандалами – смотря по тому, что

считала в данный момент наиболее действенным.

Поначалу Антон посмеивался и был счастлив делать для обожаемой жены

всё, что может любящий мужчина и крепкий бизнесмен. И делал… Но, с

одной стороны, все его старания воспринимались как должное, а с другой –

аппетиты с каждым разом росли. И однажды он понял, что ответных-то

чувств нет, а есть лишь притворство; что и его собственная любовь куда-то

улетучилась, и теперь он, грубо говоря, слишком дорого платит за

тривиальный “доступ к телу”. Так что теперь, покупать обычный мир и лад

в собственной семье? Там, где он, этот лад, должен быть по определению? И

когда очередная его попытка откровенно выяснить отношения вновь

окончилась истерикой, он решил – хватит.

Развод принёс тягостные сцены раздела “совместно нажитого имущества”

(здесь он не упирался, просто оставив бывшей квартиру и машину – вполне

мог себе это позволить), но и облегчение тоже.

 

Одинокий вечер, не заполненный ни работой, ни домашней суетой, не то

чтобы пугал, а был непривычен с той точки зрения, что – а куда себя деть?

Навязываться к друзьям считал пока Антон не совсем правильным: у всех

сейчас свои хлопоты, незачем лезть без приглашения… А приглашений не

было – друзья его были людьми тактичными и предпочитали наблюдать

издалека; может быть, давая ему время привыкнуть к своему вновь

обретённому статусу холостяка и считая, что первое проявление активности

в этом случае должно исходить от него.

За окнами автомобиля проплывал заснеженный Минск. Шофёр Саня

обречённо вздыхал, поглядывая на неторопливо ползущие группы машин-

снегоуборщиков, которые разбрасывали по проезжей части грязные комья

песка, смешанного с реагентами. В результате под колёсами

образовывалась мерзкая холодная гадость, пропитанная незамерзающей

водой. Как всегда, зима наступила для коммунальных служб неожиданно, и

о нормальной скорости передвижения можно было только мечтать.

Настроение было слегка подавленное. Антон молчал, тупо глядя прямо

перед собой. Дворники на переднем стекле однообразно мотались, сбивая в

стороны вновь и вновь налипающий снег. Служебный минивэн с подарками

и нанятыми артистами – Дедом Морозом и Снегурочкой – держался сзади,

послушно следуя за ведущим «лексусом»: Саня то и дело сворачивал в

одному ему известные проезды и переулки, каким-то шестым чувством

обходя возникающие впереди пробки. Город он знал прекрасно.

В детском доме их ждали. В актовом зале была установлена ёлка, по

периметру расположились воспитанники – все вместе, и подростки, и

совсем маленькие. Всё было как всегда, когда много детей собирается

вместе. Звенел гомон, воспитатели то и дело шикали на наиболее

расшалившихся.

Подлетел бодрый, улыбающийся директор, Юрий Васильевич, поздоровался

– и тут же, извинившись, снова исчез: надо ему было и проконтролировать

выступающих (а готовились к этому вечеру, конечно), и распорядиться

насчёт ужина... Конечно, без дела на такой должности не посидишь, везде

успевать надо. Антон его знал хорошо – не часто, конечно, но они

встречались. Мужик крепкий, хозяйственный. Из тех, что располагают с

первого взгляда и на которых можно положиться.

Артисты в своих костюмах сразу же отправились в центр зала, к ёлке –

отрабатывать программу, умотавшийся за день Санёк остался подремать в

машине, а Антон, у которого от детского гама уже начинало шуметь в

голове, принялся бродить по коридору, украшенному детскими рисунками.

Среди наивной детской мазни внимание его привлекла акварель,

нарисованная скупо, но точными, уверенными мазками. Ярко-синее море,

просвечивающее из-за пальм, светлый песок со следами босых ног,

одинокий парус на горизонте. Всё.

Снизу, шариковой ручкой, было приписано: «Лида Ляпикова, 7 лет».

Вот это да, подумал Антон. В семь лет – и так рисовать?! Сам он был

неспособен изобразить даже примитивный натюрморт, и художественные

способности его находились на уровне Остапа Бендера из известного

фильма – эпизод, когда великий комбинатор обводит контуром лежащего

Кису Воробьянинова.

Тем не менее, в живописи Антон разбирался. По крайней мере, настолько,

чтобы судить о незаурядности дарования семилетней Лиды Ляпиковой. Чем

чёрт не шутит – иногда, пусть хоть раз в столетие, могут ведь рождаться

гении-самоучки вроде той же Нади Рушевой... Эх, учиться бы девчонке!

– Что, нравится? – спросил неслышно возникший сзади Юрий Васильевич.

– Нравится, – не стал отказываться Антон. – Явно дарование у девочки.

– Да уж, – не скрывая удовольствия, ухмыльнулся директор. – В этом году

на конкурсе первое место взяли. На республиканском! Талантище!

– А нельзя ли и другие её работы посмотреть?

– Почему нельзя? Давай-ка зайдём к ней, она сейчас наверняка рисует.

– Как рисует? А ёлка? Новый год?

– Болеет наша Лидочка, – вздохнул директор. – В изоляторе она. Корь! И,

соответственно, карантин. Так что никакого праздника у неё не будет. В

смысле – такого, чтобы со всеми.

– А это удобно? Может, она как раз спит...

– Ага, спит, сейчас же. Вспомни себя в таком возрасте!

– А как же карантин?

– Нам можно, мы-то с тобой корью давно переболели. Потом только к детям

больше не суйся, хорошо? На всякий случай.

– Юрий Васильевич, скорее! – подбежала молоденькая практикантка. – Там

Костенко палец в бутылку засунул, а вытащить не может!

– Сейчас иду, – откликнулся тот. – Вот ведь угораздило… Ладно, Антон, ты

уж тогда сам, а? Изолятор – последняя дверь по коридору, налево.

Директор исчез.

Антон ожидал увидеть полутёмную комнату, где, раскинувшись на

подушках, в жару лежит изнемогающий ребёнок... Ничего подобного!

Лидочка, точно, была в кровати. Сосредоточенно высунув язык, она

старательно водила карандашом в большом альбоме. О болезни говорили

лишь большие чёрные глазищи – или казавшиеся большими на

заострившемся похудевшем лице – и влажные пряди волос, прилипшие к

покрытому лёгкой испариной лбу. Никакой полутьмы тоже не было, комната

была освещена обычными лампами дневного света.

Антон остановился на пороге.

– Ты кто? – спросила девочка, поднимая на него глаза от рисунка.

И так просто и естественно прозвучал этот наивный детский вопрос, и так

беззащитно смотрелась она среди казённых простыней и кафельной

плитки, что у Антона чуть было не навернулись слёзы и защемило сердце.

Бывает так, что вдруг, ни с того, ни с сего, открываемся мы случайно

попавшемуся человеку – попутчику в купе, соседу по гостинице, кому-то в

интернете, скрытому за непонятным псевдонимом... С чем это связано –

неизвестно. То ли подходят к пределу какие-то силы, сдерживавшие нас до

этих пор, то ли просто возникает потребность выговориться и разделить с

кем-то лежащий на душе груз. И неважно, что потом больше не увидишь

этого человека никогда в жизни. Так бывает.

И, сам того не желая, вдруг вывалил Антон девочке всю свою

бесхитростную ситуацию: и про разрыв с чужой, как оказалось, женщиной,

и про нынешнее своё одиночество, не тревожимое сейчас никакими делами

бизнеса. Бухнул, буквально в трёх предложениях – и остановился,

наткнувшись на серьёзный и грустный взгляд.

– Жалко…

– Что жалко? Чего уж тут жалеть!

– Что развод. Я думала, может, ты захочешь моим папой стать.

Антона слегка ошеломило. Он даже отвернулся, чтобы не показать

замешательства: бедный ребёнок! Да ведь они все тут, наверно, только и

думают об этом – о семье! Но редко кому в этом везёт, и потом ещё реже

кому действительно выпадает в новой семье настоящее счастье…

– А при чём тут развод? – невпопад спросил он.

– Детей в неполные семьи не отдают. Это все знают.

– Вот оно что.

А Лидочка серьёзно и грустно добавила:

– Это ничего, что она такая. Я бы её всё равно любила.

Антон промолчал, не зная, что сказать. А Лидочка, тряхнув короткой

причёской, вдруг улыбнулась – солнечно и ярко.

– Ты не думай, я никому про это не буду рассказывать. Честно-честно!

– А я и не думаю.

– Тогда посиди со мной, а то мне скучно.

– Посижу. Я вот хотел рисунки твои посмотреть... Можно?

– Можно.

Немного было их, этих рисунков. Та же мягкая, чуточку наивная манера, то

же море и корабли с надутыми парусами – видно было, что знакомство с их

конструкцией и такелажем у Лидочки основывалось на чужих рисунках и

книжных иллюстрациях. Зато портрет капитана-пирата с традиционной

повязкой на глазу и попугаем на плече был хорош – прорисован хоть и

безграмотно с точки зрения академической техники, но живо и узнаваемо:

в лице пирата явно проступали черты Юрия Васильевича. Только был он

здесь суров и непреклонен.

– Ты учиться хочешь?

– А я уже в первом классе! Только у нас сейчас каникулы.

– Я не про это. На художника учиться.

– А я уже учусь. У нас есть кружок художественный, Элла Аркадьевна

ведёт.

– Кружок? Это хорошо, просто замечательно... А потом, когда подрастёшь,

хочешь в художественное училище? Я могу помочь.

– Не знаю...

Антон улыбнулся. Чувствовал он себя теперь уверенно, видно, что-то

внутри него уже встало на место и приняло определённое решение.

– Чего тебе больше всего хочется? Представь, что я Дед Мороз. Ну?

– Я хочу увидеть море.

Не совсем этого ожидал он, но ни на секунду не запнулся.

– Отлично. Летом поедем на море. Будут настоящие пальмы, слоны и

обезьяны. И эти, как их... Попугаи! Договорились?

– Меня не пустят. Я знаю, это столько справок всяких надо! Нам объясняли.

– Это уж моя забота – справки. Всё будет сделано. Дед Мороз я или не Дед

Мороз?!

Лидочка буквально засветилась изнутри, улыбаясь на этот раз радостно и

доверчиво.

– Я с собой Соню возьму, ладно? Это кукла. Она маленькая.

– Возьми.

Вот так получилось, что пустота в душе Антона вдруг заполнилась. И

появилась внутренняя связь – вот с этим ребёнком, болеющим сейчас, но

так желающим счастья. Видимо, внутри любого человека независимо от

возраста неистребимо живёт потребность любить кого-то и самому быть

любимым. Антон и не задумывался, что такое возможно; он никак не

ожидал, что это возможно именно с ним, но – так случилось, и был он от

случившегося счастлив и умиротворён.

На деле всё оказалось не столь просто. Документов нужно было собрать

уйму. И, действительно, факт развода стал заметным препятствием: не то,

чтобы законы прямо запрещали удочерение одиноким людям, но всяческого

рода организации и клерки, ответственные за оформление, относились к

такому обстоятельству настороженно и, прямо надо сказать, с

предубеждением. И очень «кстати» развёрнутая на телевидении кампания

против педофилов – вот ведь совпало! – тоже атмосферу не разряжала.

Сильно помог Юрий Васильевич. Он нажимал на одному ему ведомые

тайные пружины, лично ездил куда-то хлопотать и договариваться. В

результате постепенно наметился окончательный сдвиг в пользу

положительного решения. Сама Лидочка тоже ждала этого с нетерпением –

она привязалась с «папе Антону», который теперь проводил с ней всё

свободное время, которое ему удавалось урывать из жёсткого бизнес-

расписания. И было им вместе легко и свободно.

Нельзя сказать, что сближение далось Антону сразу, твёрдо и

бесповоротно. Существовало некое обстоятельство, которое ограничивало

его свободу. Дело было в его личной секретарше, Светлане. Ну да,

классическая история – начальник и секретарша! После разрыва с женой

Антон не то, чтобы просто искал женщину (конечно, и это тоже: организм

требовал своё), но оставшаяся пустота требовала заполнения. Пусть на

подсознательном уровне, но это ничего не меняло. Внешне эффектная, но

тактичная и корректная девушка ему нравилась. Вначале это было

неосознанно, но со временем Антон понял, что Светлана стала занимать в

его мыслях, положении и самоопределении достаточно важное место. Он

даже иногда подумывал о новой женитьбе – но лишь в теоретическом

аспекте, настороженный предыдущим опытом. Светлана же, похоже, вполне

искренне проявляла симпатию к своему боссу, но до окончательного

разговора, который всё расставил бы по местам, пока так и не дошло.

Каждый из них не торопился делать решительный шаг.

Антон понимал, что статус женатого человека здорово повысил бы его

шансы в деле удочерения, но инстинктивно противился такому, как он для

себя определил, «нечестному» приёму. Почему – он и сам бы не смог себе

ответить. Да и Светлана тоже ничего не говорила по этому поводу, хотя и

была в курсе всех событий. Поэтому в их отношениях продолжала

существовать некая неопределённость.

Кончалась весна. В пригородах кипело черёмуховое и сиреневое буйство.

Трава входила в силу – на газонах её уже вовсю подстригали, и бригады

рабочих, вооружённых бензокосилками и забрызганные до колен зелёной

трухой, уже вызывали нарекания любителей утреннего сна. Шли дожди –

но не долгие осенние, с обложными серыми тучами, а весёлые летние –

недолгие, с неожиданными раскатами грома. Близилось время больших

каникул, и значит, время исполнения обещанного: Антон крепко-накрепко

пообещал Лидочке поездку к морю – с крутыми волнами, с весёлыми

солёными брызгами и всеми фантазиями, которые только могут прийти в

голову.

Наилучшим вариантом ему представлялся Египет – в Турции в это время

море ещё недостаточно прогрето, Куба – дорого и для своих цен

недостаточно комфортно, Сейшелы (да и та же Куба) – далековато: кто

знает, насколько непредсказуемой окажется адаптация детского организма

на столь резкую смену часового пояса. А Хургада была местом

проверенным. Номер в отеле он забронировал заранее, билеты на самолёт

дожидались на каминной полке, а собрать чемодан – вместительный и

удобный, на колёсиках – было для него делом получаса.

Оставалось только документально уладить отцовство, но это было лишь

формальной юридической проформой. По существу, Лидочка уже давно бы

жила у него дома, единственная заминка – школа. Посоветовавшись с

директором, Антон не стал срывать девочку с занятий. Перевод в другую

школу в конце учебного года являлся неоправданным, поэтому они решили,

что до каникул Лидочка доживёт в интернате, а уж потом окончательно

переедет к отцу.

А потом грянула беда. Позвонив утром, Антон не услышал в телефоне

бодрое и весёлое «Приветики, папа!». Ответил директор, Юрий

Васильевич, и по его тону Антон сразу понял, что случилось что-то

нехорошее.

Пьяный мотоциклист. Есть такая категория совершенно безбашенных

наездников, несущихся посреди дороги, не разбирая ни пути, ни знаков,

ни переходов. А если остатки мозгов залить пивом или чем-нибудь

покрепче, то вот вам готовая машина смерти – и хорошо ещё, если смерти

своей! Нет, они ведь тащат с собой и окружающих, нимало о том не думая.

Дальнейшие слова доносились до сознания как сквозь вату. Антон осознал

себя только в машине – торопящем и понукающем водителя. Лексус

буквально стлался над дорогой, оставляя далеко позади не успевающих

реагировать инспекторов. Санёк, казалось, слился с баранкой, вцепившись

в неё, как клещ.

Больница, травматологическое отделение. И сухое покачивание головой

дежурного хирурга: нет, ничего нельзя было сделать, девочку привезли

уже в агонии... Мельком, краем сознания зацепило: такая сухость врача –

лишь защитная реакция, невозможно же на каждого пациента реагировать

по-человечески, этак можно и сердце угробить в два счёта...

И Юрий Васильевич – откуда-то взялся, тоже примчался, сломя голову:

– Вот, ведь, Антон, как получилось... Ты уж держись, мужик. Вот, это тебе...

Она сюрприз готовила.

И – рисунок, последний рисунок в её жизни: он сам, Антон, на берегу

тропического моря, и рядом – Лидочка. Смеётся, радостная такая...

И подпись: «Мы с папой».