***

«У-у-у-фффу», «Ффффу-уффф-ууу», - плачут ветры ранней весной. Сырые, теплохладные облака ходят в свинцовом небе, и сырой воздух, проникающий в форточку деревенского дома, пробуждает спящих. И меня…

…«У-у-у-фффу», «Ффффу-уффф-ууу»…Когда дуют ветры, - ранней весной, - пробуждаются к рассказу мои истории…В мгновение ока я становлюсь молодым парнем, в промежутке между реальностью и сном… Молодым парнем – в далеком прошлом. А в реальности – старым мужиком, старые истории которого, наверное, мало кому интересны. За исключением участников…Нет, и им тоже неинтересны…Разве могут быть интересны истории о тех…Тем, кого уже нет в живых…

«У-у-у-фффу», «Ффффу-уффф-ууу»…Ничего приятнее нет, выйти из дома и почувствовать утро года, принесенное ветром приближающейся весны….Я люблю этот ветер, я готов ощущать его на лице пока жив…Но я умру когда-нибудь, и завещаю потомкам воспоминание о весне…А они…Примут ли, оценят ли свежесть утра года? Поймут ли? Поймут ли, что значит для меня ощутить конец зимы и восторг весны – великой и поглощающей…Темноту раннего утра Божьего мира. Кажущуюся смешной.

…Как-то раз, двадцать первого ноября, я шел в свою церковь через сугробы…И это было хорошо, я был счастлив тогда…Я ожидал и дождался весны…

Словом, я не могу выразить словом то, что останется со мной до смерти…

…Я просто расскажу две истории, которые узнал ранней весной. На том месте, где мертвые равны…А живые просто говорят дежурные слова…

***

Эти истории мне рассказал очень пожилой священник, с которым мы сидели, беседуя, на хлипкой лавочке около старой кладбищенской сторожки. Была ранняя весна, кажется, середина марта, снег уже казался сырой ватой. Был несколько сумрачный полдень.

Мой собеседник служил в церкви, расположенной рядом с кладбищем, всю сознательную жизнь, как только пришел с фронта хромающим на одну ногу и глухим на одно ухо, вследствие контузии, молодым бойцом.

С религиозной жизнью в те времена было сложно, духовенства было мало, поэтому скромный батюшка знал всю округу и едва ли не всех, похороненных на кладбище после войны…

- На этом погосте лежат два великих грешника и два великих страдальца, - старец смотрел выцветшими голубыми глазами внутрь себя, - лежат рядом, так получилось случайно. Или по Промыслу Божию. Как тебе угодно …

***

…Ранней весной в небольшом поселке, находившемся недалеко от большого города, умирал старый-престарый схимник. Монастырей в это время уже не было, поэтому и доживал он свои дни в хлипкой хибаре, стоявшей на окраине.

Перед смертью, по монашескому и христианскому обычаю, он должен был исповедоваться и причаститься, поэтому и попросил своих доброхотов пригласить к нему священника из недавно открывшейся кладбищенской церкви.

…Прежде, чем старик-схимник исповедовался в грехах, он поведал молодому батюшке свою историю, которая тяготила его душу много-много лет…

«…Знаете ли вы, как страшна лагерная жизнь? Когда я добровольно пришел служить в войска НКВД, я еще не знал, что мне предстоит. Я был достаточно молод, парень из деревни, хватанувший кровавого воздуха Первой мировой и гражданской войн. По молодости лет, я не боялся ничего – ни боевых походов на подводной лодке, ни торпедных атак, ни глубинных бомб, ни смертельной казачьей лавы в годы кровавой смуты. А затем я попал на службу туда, где душа замерзала в лютом холоде ледяных пустынь, где все человеческое выглядит настолько слабым и жалким, что от подобного зрелища отказывает совесть…Люди в лагере умирали каждый день – от невыносимого холода, голода, побоев и издевательств…Человек в лагере ломался быстро. Хоть заключенный, хоть охранник…На исповеди, батюшка, я открою тебе свои лагерные грехи, хоть и покаялся в них давно, они еще тяготят меня…

Но был среди лагерного народа человек, который сохранял ясность ума и твердость духа. Священник. Его не раз отправляли в барак усиленного режима за то, что он неустанно проповедовал зекам, учил их вере и надежде, сопровождал в последний путь, молился за их грешные и праведные души. В ШИЗО его держали в холоде, заставляли руками разматывать клубки колючей проволоки, били. И он держался… В ватнике с номером он выглядел как в священнической ризе у престола Божия…Непрестанно молился и благодарил Бога…

…По состоянию здоровья, - стали ныть старые раны, - я уволился от службы и уехал в Центральную Россию, в небольшой поселок, где стал прихожанином храма, а затем и тайно принял монашество. Чей-то донос вернул меня туда, где зябнут человеческие души, где только вера может дать тебе надежду и помочь выжить. Я выжил и благодарю теперь Бога за все». Старец перекрестился тогда и двинул четки, - символ вечной молитвы, - в своей слабой руке.

***

 

…Петровичу не спалось. Вертелся на кровати всю ночь, слушая легкий шепот весеннего ветра за окном. «Эх, старость…Разве думал когда-нибудь, что доживу до этакого возраста». Петрович отличался редким спокойствием, граничащим даже с равнодушием…Он спокойно относился ко всему хорошему и плохому, случавшемуся в его долгой жизни. Но так было не всегда, хотя никто из живущих в маленьком поселке Центральной России об этом не знал…

…Петрович не любил вспоминать, но нынешней ночью что-то, принесенное свежим ветром будило его душу…И мысли текли беспрестанным потоком…

«…Меня ведь рукоположили двадцатилетнего в священники…Была Первая мировая, ранения…Потом революция…Кровь, грязь…

Лагерь. Лагерь вымораживает человеческую душу…Бог был со мной, наверное, по крайней мере, я этого хотел…

Я сомневался всегда, сложно быть оторванным от привычной жизни и остаться один на один с этим кошмаром…Привычная жизнь с привычным, размеренный укладом быта и служения…И вдруг – небо падает на землю. И нет у тебя ни дома, ни служения…Ни семьи, ни обеда каждый день…А есть барак, ШИЗО, в котором ты проволоку распутываешь руками на страшном холоде…

И прячется в тот угол души, которого еще не коснулись ледяные пальцы смерти, надежда.

Я все делал, чтобы соблюсти высоту призвания…Но как? Как можно соблюсти его, находясь в мясорубке, пропускающей через себя жизни и судьбы, кроша их в грязно-кровавое месиво…

Вот тогда мне и не хватило сил…

Когда начальник оперчасти бросил с ухмылкой передо мной фотографию моего сына, изможденного лагерной мукой…Я и согласился встать на вышку вместо охранника. Сначала без оружия, а затем – с винтовкой…

…Я сломался тогда. Голос совести тогда и умолк, осталась просто пустота, из которой я мыслил по привычке, оттаскивая тела умерших зеков в общую яму…И из священника стал солдатом НКВД. Не забыть ненавидящие взгляды бывших товарищей по несчастью, особенно тех, кого я убеждал жить, кому проповедовал…А уж кого провожал до могилы…Не искупить вины, наверное…».

Петрович свесил ноги с кровати, нашел тапочки и пошел попить…

«Нужно позвать священника». Мысль родилась между тяжелыми, старческими глотками воды из алюминиевой кружки… «Вон, на кладбище церковь открыли, батюшка молодой приехал» …

И впервые за много лет Петрович спокойно уснул. Ему снился родной дом, улыбающийся отец-священник, сидящий во главе стола, мать, подающая горячие пироги…И ранняя весна за окном…

***

- Они, понимаешь, исповедовались, причастились и умерли в один день. – Старенький батюшка вздохнул. – И отпевал я их в один день в храме. Эх, и проблем было у Владыки…Один – тайный схимник, другой – ветеран НКВД, в сане священника. В прошлой неразберихе о них просто забыли. Так вот, лежали в храме рядом в гробах, схимник и священник. Я отпел обоих…

***

Давно уже убрел в свой скромный дом старый батюшка. А я все думал, глядя в серый вечер, о своей многострадальной Родине…

…А ветры весны вселяли в меня надежду на то, что весна будет снова. И всегда…