1.

Снаряд просвистел над головой и разорвался где-то за крышами домов,

никому не причинив вреда. Тёплая осень 2015-го будоражила Анатолия и

не давала сидеть дома в четырёх стенах. Горняцкая Горловка – угольный

центр Донбасса – без малого два года находилась на осадном положении.

Поначалу оккупанты били по мирным кварталам из пушек и «градов»,

окружив эту неприступную для них цитадель с трёх сторон. И лишь на юге

тоненькая полоска шоссе соединяла город с таким же осаждённым, умытым

кровью Донецком. Несколько раз неприятель ставил на этой дороге жизни

свои блокпосты, перекрывая снабжение. Но снова и снова, неся потери,

ополченцы сметали «укропов», и шла помощь к защитникам несокрушимой

твердыни.

 

Первая военная зима была суровой. В бессильной ярости нацисты на

захваченной территории грабили беззащитных пенсионеров, которым

некуда было бежать от своих домов. Несчастные жили и умирали в сырых

подвалах – от бомбёжек, голода и холода. А в это время широким мутным

потоком текли на запад «посылки с фронта» – оргтехника, телевизоры,

чайники, пылесосы. Грабители тащили всё, вплоть до детских игрушек и

постельного белья.

 

Многотысячные потери под Иловайском и на Саур-Могиле лишь

подстегнули изуверов к неимоверной жестокости, убийствам и

изнасилованиям. Подобно немецко-фашистским захватчикам, изверги из

Правого сектора ненавидели всё русское, называя эту древнюю, обильно

политую кровью великороссов землю даунбассом, а её жителей –

ублюдками и недочеловеками. Каждому бандеровцу в случае победы была

здесь обещана «копанка» с углем и рабы-шахтёры в придачу. Ради этого

нацисты были готовы на всё.

Новые хозяева жизни, пришедшие с запада, разговаривали с сильным

польско-немецким акцентом и не могли понять, почему после десятилетий

мягкой украинизации и жёсткой назойливой агитации жители Донбасса так

и не забыли свой родной русский язык? Даже несмотря на то, что любое

заявление, любую бумагу им приходилось писать на «мове», а дети их

учились исключительно в украинских школах и вузах.

 

2.

Анатолий вышел из дома затемно – благо, в ноябре светает поздно. Дочь

Оксана с семьёй жила за линией фронта – в Дзержинске. Там, откуда

регулярно била по северо-западным окраинам Горловки смертоносная

артиллерия «укров». Её мужа забрали в армию больше года назад во время

одной из многочисленных мобилизаций. Пару месяцев спустя он звонил

домой, сказал, что убежит, не будет воевать против своих. И пропал –

будто в воду канул. Долго несчастная женщина обивала пороги украинских

контор и военкоматов. Плакала, просила, требовала. Но кому она была

нужна со своим безысходным бабьим горем?..

 

Полтора километра до родной шахты Толя прошёл быстрым шагом, но

запыхался. Было ему шестьдесят с лишним – годы брали своё. Ведь даже в

советские времена забойщики, выходя на пенсию в пятьдесят лет, долго не

жили. Силикоз – болезнь лёгких – у них можно было диагностировать по

несмываемым тёмно-синим окантовкам вокруг глаз. Угольная пыль,

навсегда въевшаяся под веки, образовывала там своего рода татуировку.

Такая же чернота была и в лёгких. Надо было беречься, но куда там! Пили,

курили, и через пару лет относили молодых пенсионеров вперёд ногами на

лысый бугор. Даже тех, кто всю жизнь берёгся – не снимал респиратор в

шахте, как это делали многие.

 

Анатолий всё это знал с детства. А потому, отбарабанив пять лет

забойщиком, заработав на жизнь, женился и ушёл бойцом в отряд

горноспасателей. Работа, конечно, не очень пыльная – силикоз не

получишь, но аварии под землёй случались с ужасающей регулярностью.

Услышав тревожный вой сирены, спасатели в пожарном порядке мчались

к своим машинам и уже там, на ходу, переодевшись, готовили необходимые

инструменты и приспособления. Лезли в самое пекло, спешили. Рискуя

жизнью, освобождали из-под завалов попавших в беду шахтёров. Но очень

часто после длительного упорного труда находили они под толщей земли

лишь бездыханные мёртвые тела.

 

И тогда, спустя несколько дней – отмытые от грязи и копоти, облачённые

в кроваво-красные деревянные костюмы, лежали погибшие горняки под

тяжёлыми кистями бардовых знамён в фойе городского Дома Культуры,

служа безмолвным укором тем, кто послал их на смерть, не обеспечив

должного уровня техники безопасности. А молодые вдовы в чёрных

платках с пустыми, невыплаканными ещё глазами стояли рядом, пытаясь

утихомирить неразумных детей своих сгинувших под землёй мужчин.

Ненадёжна и изменчива судьба шахтёра!

 

Анатолий не боялся смерти. Всю жизнь он ходил под ней, и до сих пор

эта малосимпатичная женщина с косой относилась к нему более-менее

благосклонно. Вот и теперь он надеялся, что перейдёт линию фронта как

обычно, без приключений. Тем более что Донбасс – это сильно

пересечённая местность, изрытая глубокими оврагами-балками,

изобилующая древними курганами и рукотворными терриконами –

огромными пирамидами, с вершин которых десятилетиями сбрасывалась из

вагонеток ненужная пустая порода.

 

Зелёным пацаном, рискуя попасть под катившиеся сверху камни, ходил

Толя с друзьями к подножию терриконов. Собирали дымящуюся с резким

запахом серу, смешивали её с селитрой из списанных противогазов, а

затем, озорничая, подбрасывали эту взрывоопасную смесь под колёса

редких тогда ещё автомобилей. Испуганный водитель, матерясь,

выскакивал из кабины, а они, хулиганьё, со смехом разбегались в разные

стороны.

 

Чуть позже рукотворные пирамиды стали похожи на усечённые конусы.

Дело в том, что заброшенные горные выработки проседали под городскими

кварталами. И чтобы не рушились дома, ещё в советские времена породу с

вершин терриконов стали заталкивать обратно, под землю. Затем пришла

«незалежность», и денег на это не стало. Да разве только на это?..

Анатолий бросил взгляд на небольшую возвышенность, где угадывался в

предрассветных сумерках разбитый остов ободранного, с пустыми

глазницами окон бывшего ртутного комбината, и стало ему грустно.

Предприятие закрыли лет десять назад. Хоть и вредное было производство,

но кормило много семей. Теперь уже не восстановишь. Вот и везде так…

 

3.

Подойдя к шахте, наш путник зашёл на блокпост у дороги, где, выставив

дозорных, у тёплой электропечи боролись со сном несколько ополченцев.

– Всё нормально, дед, – успокоил мужчину старший. – Дуй дальше. У

«укров» активности не наблюдается. Если что – звони по мобильнику.

Номер у тебя есть. Счастливо обернуться!

 

И Анатолий, взвалив на плечи небольшой свой рюкзачок, двинулся

вперёд, навстречу неизвестности. Хотя, какая, к чертям, неизвестность? За

месяцы и годы противостояния противники умудрились узнать друг о друге

всё или почти всё. Неопределённость наступала лишь в случае ротации. На

смену действующим частям запросто могли пригнать в украинский

Дзержинск, недавно переименованный в Торецк, карательный батальон

или, не дай Бог, вояк Правого сектора. Этим отморозкам было всё по

барабану. Могли и убить, и ограбить, и изнасиловать кого угодно.

 

Поначалу все, даже солдаты-срочники беспредельничали. Но когда

прошёл слух о том, что командир ополченцев приказал кастрировать два

десятка насильников, то желающих разделить их судьбу оказалось не так

много. Разве что в сильном подпитии или под действием наркоты

захватчики чувствовали себя храбрецами. А ещё воинам доблестной

украинской армии давали иногда «колёса» – психотропные препараты,

поднимавшие настроение и притуплявшие разум и чувства. Наглотавшись

таких таблеток, шли они в начале войны, будто зомби, на штурм Саур-

Могилы – не прячась, не обращая внимания на собственные раны и

текущую из них кровь. Лишь пуля в сердце либо в одурманенную

наркотиком голову могла остановить такого «киборга». Сколько их там

полегло!

 

Асфальт был только вначале, а дальше – грунтовая дорога, местами

подсыпанная щебёнкой. И уже совсем рассвело, когда Толя заметил на

обочине мёртвое тело. Труп, одетый в форменную куртку ополченца, лежал

в какой-то неестественно жалобной позе, вызывающей сострадание.

Наученный горьким опытом, Анатолий метнулся в сторону и из-за

поваленного дерева внимательно осмотрелся. Но всё было тихо, а иней на

щебне и придорожной траве давал понять, что к телу давно никто не

подходил.

 

Человек был мёртв. Это можно было понять по его неестественно

бледному лицу и остекленевшим полуоткрытым глазам. Кто он? Откуда? На

блокпосту о погибшем ничего не знали. Но ведь если его убили здесь, то

ополченцы должны были слышать стрельбу. Выходит – труп специально

привезли, заминировали и оставили на дороге в качестве приманки. Это

был почерк подонков из Правого сектора либо Нацгвардии. Случалось,

даже игрушки с гранатами подбрасывали изверги, чтобы детей покалечить.

 

4.

Дальше идти было опасно. Ведь если на блокпосту «укров», произошла

ротация, то, возможно, ДРГ (диверсионно-разведывательная группа)

противника рыщет где-то поблизости. С солдатами-срочниками, которые

находились здесь довольно давно, как-то само собой установилось

взаимопонимание: вы не трогаете нас, а мы вас. Но труп на дороге говорил

о том, что обстоятельства изменились.

 

Анатолий по мобильнику позвонил ополченцам, чтобы предупредить.

Затем, как и положено, выключил свой «Самсунг» и пошёл дальше. Он

знал, что по включённому телефону его легко могли вычислить и

уничтожить. Спустя полчаса за спиной раздался характерный хлопок

разорвавшейся гранаты – это ребята с блокпоста ДНР оперативно

обезвредили найденную им нехитрую, но ужасную по своей сути ловушку.

 

Конечно, можно было легально проехать через линию разграничения по

шоссе, но желающих пересекать границу сильно поубавилось после гибели

людей в автобусе под Волновахой. Тем более что поборы на блокпостах

стали нормой и одной из главных статей дохода украинских вояк. Но,

несмотря ни на что, организованная контрабанда процветала. Дельцы по-

прежнему грели руки, используя дефицит и разницу в ценах. В мирное

время их фуры с товарами, будто челноки, сновали в Россию и обратно, а

теперь – через линию фронта. Воистину, кому война, а кому мать родна!

Глядя на этих паразитов, простые люди тоже пытались искать выгоду. Вот

и сейчас в рюкзаке за спиной Анатолия позвякивали пять бутылок водки –

на Украине сей продукт был намного дороже, чем в ДНР.

 

Почти рассвело, когда Толя свернул с дороги в один из отрогов огромной

балки-оврага. Он легко ориентировался в этом природном, с детства

знакомом ему лабиринте. Весной здесь бывала непролазная грязь, но

сейчас, в начале декабря, он шёл легко и свободно, оставив далеко за

спиной блокпост «укров», охранявших порученный им участок дороги. А

через полчаса мужчина вынырнул, будто из-под земли, на окраине

рабочего посёлка, но уже на вражеской территории.

 

5.

Люди спешили на работу, и наш путешественник органично вписался в

этот будничный утренний поток. Собственно, всё так и было задумано. Вот

показались из-за угла бетонные копры шахты. Немного подождав, он сел в

автобус, развозивший рабочих по домам из ночной смены.

– Да уж, выходит, мы теперь не в Дзержинске живём, а в Торецке, –

балагурил где-то в глубине салона пожилой шахтёр. – Переименовали

город. Декоммунизация! А я, получается, уже не дзержинец, а самый

настоящий торчок!

– Ой, да какой из тебя торчок, молчи уж, – в тон ему ответила сидевшая

напротив разбитная баба. – Твоё хозяйство, почитай, уж года два как на

полшестого показывает.

– А ежели мне героинчика принять? Или первача-самогону? Заторчу, как

молодой, – не унимался мужчина.

 

– Тогда уж точно тебя вперёд ногами на лысый бугор отнесут – вместе с

твоим силикозом на пару, – вступил в разговор молодой здоровяк. – О чём

разговор? Вон они – торчки наши молодые – рядами и колоннами на

кладбище лежат! Кто от передозировки загнулся, а кто в АТО копыта

отбросил – один конец.

Все замолчали. Каждый думал о своём. Толя попросил водителя

остановиться, и через несколько минут он радостно обнимал свою любимую

дочурку, свою красавицу кровиночку, по воле судеб оказавшуюся теперь

за линией фронта.

 

– Степан нашёлся, муженёк мой ненаглядный, – не дав отдышаться,

огорошила отца радостной новостью женщина. – Сбежал он, из тюрьмы

сбежал, из самого пекла. В Днепропетровске их держали, отказников-то. А

тут охранники нахрюкались до поросячьего визга, ну, они с дружком и

дали дёру. Мучили их там СБУшники, чуть живые ушли. У приятеля левый

глаз вовсе ослеп, а у самого…

 

– И где они у тебя? Неужто дома прячешь? – перебил словоизлияния

дочери практичный Анатолий. – А почему не позвонила, не сказала

ничего? Я бы… ну, да ладно.

– Нет, у подруги они, здесь нельзя, я знаю – СБУшники были с

проверкой! Дым коромыслом, всё вверх дном перевернули, меня утюгом

грозились пытать. Да, слава Богу, упала я в обморок. Дети орут, ну, эти

паразиты и ушли. А по мобильнику звонить нельзя. Стёпа сказал, что могут

подслушать…

 

6.

Всё-таки как угадал Анатолий! Будто чувствовал, что нужен он здесь, что

без него ничего не сложится. К его приходу беглецы Степан с Романом

немного оклемались после ужасов, пережитых в застенках СБУ, и думали

лишь о том, как бы поскорее покинуть пределы Незалежной.

 

Романа, рядового срочной службы, забрали в кутузку после того как он,

оказавшись в дебальцевском котле, попал в плен к ополченцам. По

окончании боевых действий его вместе с такими же желторотыми пацанами

обменяли на пленных ДНРовцев, но домой так и не отпустили. Дотошный

лейтенант службы безопасности долго выяснял, не завербовали ли их

клятые москали? Несчастных пленников били, сажали на хлеб и воду, и

Рома, в конце концов, не выдержал – дал признательные показания. Но

легче от этого не стало – впереди замаячил суд. Правда, на какое-то время

о несчастном узнике забыли, переведя его в общую камеру. Оттуда он и

сбежал вместе со Степаном, ожидавшим здесь суда за дезертирство.

 

Дочь привела Анатолия к беглецам, и спустя полчаса они все вместе

сидели за столом, отмечая это чудесное освобождение.

– Ты, дед, не представляешь, – возбуждённо говорил Роман после второй

стопки самогона, – что такое был этот самый котёл в Дебальцево! Сидишь

ты в окопе, а по тебе лупят из всех калибров. Причём, даже непонятно

откуда. Вот прямо земля горит и дыбится под ногами, и осколки свистят

над головой. А спрятаться – ну просто некуда. Всюду смерть и вопли

истекающих кровью людей…

 

Но это ещё ничего. Видел я там кое-что и похлеще. Дебальцево – это

ведь, в основном, свои дома – маленькие, одноэтажные. И вот представь

себе такую картину: где-то на окраине гремит бой, а по длинной широкой

улице идут толпой правосеки. Пьяные или обколотые – не поймёшь. В

своей чёрной форме, со свастиками и коловратами. Старики, женщины,

дети – все сидят по погребам да подвалам, дрожат от страха. А нацики эти

орут, стреляют почём зря, и в каждый погреб – гранату. Дружок мой видел

потом, что осталось от людей в этих чёртовых ямах! А я не ходил смотреть.

И без того тошно было.

 

Помолчали.

– Говорят, они в какой-то деревне то же самое сделали, – заметил

Степан. – Только там танками погреба давили. Что творят, гады! Бедные

люди! Царствие им небесное!

Выпили, не чокаясь, и Анатолий прилёг отдохнуть. Следующей ночью

решили втроём идти через линию фронта.

 

7.

Было далеко за полночь, когда три фигуры крадучись приблизились к

краю глубокого оврага и тут же пропали из виду. Рогатый месяц сквозь

гонимые ветром рваные облака удивлённо смотрел с высоты своего

положения на спящую израненную землю многострадального Донбасса и,

казалось, думал примерно так: «Не пойму я, зачем эти люди с дикой

ненавистью и остервенением второй год подряд продолжают убивать друг

друга? Ведь, казалось, могли бы они созидательным трудом своим

превратить эту священную землю в рай земной и жить на ней лучше,

нежели боги! Чудны дела твои, Господи!»

 

Но нашим путникам было глубоко безразлично, что о них думают где-то

там наверху. Их сейчас больше занимали дела сугубо земные: они

намеревались тихо и незаметно проскользнуть мимо блокпоста «укров»,

чтобы попасть, наконец, в родную ДНР, к своим. Двое несли в рюкзаках

сало, тушёнку, что-то ещё. Третий, прихрамывая, шёл налегке. Однако,

согласно неписаному закону подлости, именно в этот момент где-то сбоку

послышались автоматные очереди. Затем бухнуло громко и отчётливо, эхом

отдаваясь по всей округе.

 

Контрабандисты прижались к мёрзлому краю оврага и замерли, желая

раствориться в ночной тьме. Но не тут-то было! Стрельба раздавалась всё

ближе и ближе, и вдруг Толя, который шёл первым, в призрачном свете

луны увидел, что прямо на него мчится украинский офицер с пистолетом в

руке. Следом шумно топала по дну оврага погоня. Заметив неожиданное

препятствие, бегущий сделал несколько выстрелов наугад.

Больно обожгло руку, но Анатолий, спасаясь от пуль и не обращая

внимания на рану, пригнулся и всем телом бросился под ноги врага,

который, не ожидая ничего подобного, с размаху растянулся на

обледенелом дне оврага. Пистолет отлетел в сторону, и ребята, не мешкая,

схватили беглеца за руки.

 

Спустя несколько минут подоспели автоматчики, обыскали всех четверых

и повели их к блокпосту для дальнейших разборок. Только тут Толя

почувствовал боль. Рукав рубахи был мокрым от крови, и мужчина

попросил конвоиров остановиться. Те, на удивление, согласились, а один

из них тут же вполне профессионально наложил жгут. Но когда

самопальный медик сказал несколько ободряющих слов раненому, Роман,

узнав его по голосу, воскликнул:

– Петро, ты, что ли? Живой, дружище! А я, грешным делом, почти

похоронил тебя там, под Дебальцево! Вот так встреча! Ну, судьба!

 

Действительно, судьба человеческая – это довольно весёлая, живая, но

весьма капризная, своенравная дама. И вытворяет она порой такие

кульбиты, которых ни одному романисту во веки веков не придумать, как

ни старайся. Вот и сейчас, пока присутствующие, восхищаясь её

проделками, радовались неожиданной встрече старых друзей,

арестованный офицер неспешно сделал несколько шагов вперёд, а затем,

будто заяц, резко бросился в сторону, повторно пытаясь скрыться от своих

бывших подчинённых. Но – не судьба! Всего одна короткая автоматная

очередь навсегда лишила его грешное тело возможности творить добро и

зло в этом далёком от совершенства подлунном мире.

 

– За что ты его? – удивлённо спросил Роман.

– За то же, за что и этих, – ответил парень, указывая на неспешно

догоравший в сторонке микроавтобус. – Правосеки к нам в гости

пожаловали, свои бандеровские порядки решили здесь наводить, ПТУР им

в глотку! Управляемая ракета, конечно, вещь дорогая, и в хозяйстве

необходимая. Но мы люди щедрые, гостеприимные, нам такого добра не

жалко. Пульнули разок в автобус с этими тварями – всех вместе и

положили. Всмятку!

 

Парень ещё долго рассказывал, как приехавшие на блокпост нацисты с

ведома и согласия убитого офицера прямо на глазах у товарищей

застрелили не пожелавшего им подчиняться солдата-срочника. Затем

нарядили труп в форму ополченца и, заминировав, подбросили к блокпосту

противника. Нечеловеческая жестокость! Но именно ею буквально

кичились бравые пришельцы с запада, и именно она заставила ребят

поступить с этими недочеловеками соответствующим образом.

– Правильно, сынки, сделали – подытожил рассказ Анатолий. – Собаке –

собачья смерть. Не ходить бандеровской сволочи по нашей Донецкой

Земле! Да и всю Украину давно пора очистить от этих подонков. Ну, а

теперь у вас только одна дорога – с нами в ДНР!

 

8.

Лена, жена Анатолия, не находила себе места. Она и раньше

переживала, когда муж отправлялся за линию фронта к дочери. Но на этот

раз сердце подсказывало ей, что с ним произошло нечто недоброе. Так

получилось, что здесь же, в шахтёрском посёлке много лет назад сидели

они с Толей за одной партой, случалось, списывали друг у друга. А когда

подросли, то молодые, полные сил и задора, кружились на выпускном

вечере под звуки вальса, прощаясь с детством и с родной своей школой.

Первый поцелуй, первое светлое чувство… редко бывает, что незрелая, во

многом интуитивная школьная любовь на всю жизнь соединяет юношеские

сердца. Но с ними случилось именно так.

 

После школы, отработав несколько месяцев в шахте, Толя на два года

ушёл служить. Лена же, поступив в педагогический институт, училась в

соседнем городе, изредка навещая родные пенаты. Они обменивались

короткими письмами, а окончательно вернувшись домой, Анатолий первым

делом встретился со своей школьной любовью. И всё завертелось по-

новой, будто и не было долгих лет разлуки. Армия сделала из безусого

юнца уверенного в своих силах мужчину, а Лена была без пяти минут

дипломированный педагог.

 

Конечно, случались у девушки и другие симпатии, но замуж она вышла

за Анатолия – простого забойщика. Правда, тогда шахтёры считались

гвардией труда, и заработки у них были значительно больше, нежели у

мастеров и горных инженеров. Деньги мужа не шли ни в какое сравнение с

небольшим жалованием, которое получала за свой труд молодая

учительница русского языка и литературы Елена Ивановна. Замечу, что

после окончания института она устроилась на работу в родную школу.

 

И всё было хорошо до тех пор, пока в начале девяностых Украина не

пустилась в своё «незалежное», независимое от России плавание. Даже в

советские времена соотношение учебных часов русского и украинского

языков в школах было один к одному. А когда «мова» стала единственным

государственным языком, когда даже на уроках физики и математики,

скажем так, не рекомендовалось говорить по-русски, то многим учителям,

да и ученикам тоже, пришлось туго. Лена стала преподавателем

украинского языка и литературы. Но даже в этих непростых условиях она

учила детей лишь только добру и справедливости. Так же, как это делали

её учителя, ставшие теперь коллегами.

 

Однако русскоязычный Донбасс, хоть и со скрипом, но переходил на

националистические рельсы. Получая паспорта, многие школьники

записывались украинцами, не обращая внимания на свои зачастую

неподходящие для этого имена и фамилии. Всё дело в том, что перед

носителями титульной нации были открыты все двери. В отличие от тех

упрямцев, которые, несмотря ни на что, продолжали называть себя

русскими.

 

Для жаждущей украинизации молодёжи появилась организация под

знаковым названием РУН (русскоязычные украинские националисты). Вы

только вдумайтесь в смысл и парадоксальность этих трёх слов! Однако

агитаторы легко объясняли скептикам, что в стародавние времена злые

москали насильно русифицировали юго-восток Украины и ряд нынешних

российских областей, отобрав у людей не только их родную речь, но и

многое-многое другое. Молодые верили, вступали в этот самый РУН, давая

обещание разговаривать со своими детьми исключительно на «мове», дабы

окончательно искоренить вражеский русский язык на земле Украины. Язык

их дедов и прадедов, язык Пушкина и Толстого!..

 

9.

Кровью убитых и раненых людей ударил по стране киевский майдан.

Затем был Мариуполь, Одесса, и вот, наконец, война пришла в города и

сёла Донбасса. К этому моменту Лена стала директором родной школы в

шахтёрском посёлке на западной окраине Горловки. Поначалу украинская

артиллерия обстреливала город с трёх сторон, но после ликвидации

дебальцевского выступа стали бомбить лишь с юга и с запада.

 

Перемирия, заключаемые где-то там, в верхах, способствовали тому, что

украинские пушки стали грохотать, в основном, по ночам. А днём, как и

положено, школьники шли на занятия. Сто с лишним человек училось у

Лены в прифронтовой школе. И за каждого она была в ответе, стараясь

минимизировать возможные риски. Во время артналётов дети спускались в

подвал и терпеливо ждали, когда взрослые дяди-артиллеристы перестанут

стрелять по ним из своих пушек и «градов».

 

Учителя-подвижники, организовавшие учебный процесс в осаждённом

неприятелем городе, достойны высочайших наград. Но сами они никогда об

этом не думали, а просто жили на своей земле и делали своё дело. Правда,

несколько раз, когда становилось слишком опасно, детей вывозили в

лагеря. Но армия ДНР отбивала атаки противника, и жители шахтёрского

посёлка, привыкшие к смертельной опасности, снова и снова возвращались

в свои дома либо на их пепелища. Это уж – как повезёт.

 

10.

Толя позвонил жене из госпиталя, куда его отправили прямо с блокпоста

ополченцев. Рана на руке была сквозная, но крови он потерял много. Лена,

бросив все дела, горлицей прилетела к своему ненаглядному и тут же

чисто по-женски заплакала, почти заголосила:

– Говорила ведь я тебе. Нечего было шастать, куда не просят. Теперь вот

ранили. Слава Богу, не сильно. А ты подумал, как в твоём возрасте рука-то

заживать будет? И ради чего всё это?

– Да ладно тебе, помолчи – беззлобно вздохнул Анатолий, – тоже мне

рана.

Он обнял жену, провёл здоровой рукой по вздрагивающим от рыданий её

плечам и, успокаивая, добавил вполголоса:

 

– Видела бы ты, сколько в этом госпитале раненых, больных, увечных.

Да что там! Все мы здесь раненые. И Донбасс наш – тоже. Но главное не в

этом. Пройдёт время, и многое из того, что нам довелось пережить, уйдёт,

сотрётся в памяти народной. Но пока жив будет наш славный донецкий

край, останутся на теле его рубцы от полученных ран. Как прививка от

смертельной болезни, как память о том, о чём никогда нельзя забывать ни

нам, ни нашим близким, а тем более далёким потомкам.