Для всех она была Люда или Люся, а для меня – просто Нефеста (тогда я не выговаривал букву «В»).

Помню, когда я привел ее к себе домой, то маме так и представил: «Это моя Нефеста». Мама даже не удивилась, она лишь улыбнулась, провела нас на кухню и угостила варениками с клубникой. Что уж тут поделаешь, если сын вырос и стал взрослым? Она смотрела на нас необыкновенно ласковыми и добрыми глазами, и с тех пор тоже стала называть Люсю «Нефестой». Я был этому нескончаемо рад.

Кажется, не было ни одного дня, чтоб я не виделся с Люсей, и ни одной минуты, чтоб я не думал о ней; ночью я долго не мог уснуть, а если и засыпал, то только потому, что знал: так быстрее наступит завтра, и я снова увижу свою Нефесту. От этой мысли мне становилось хорошо и покойно.

Люся жила в нашем дворе.

Я поднимался по лестнице, звонил в дверь и с замиранием в сердце ожидал, когда смогу посмотреть ей в глаза, пристально и глубоко: так, чтобы увидеть свое отражение. Душа моя пела, и было так неизъяснимо легко и так радостно, что казалось, будто вместе со мной все вокруг поет и радуется.

Я брал Люсю за руку, и мы шли бродить по улицам.

За любым поворотом нас ожидал интересный и неизведанный мир. Так однажды мы добрались до парка. Из чащи доносились голоса птиц, и веяло прохладой. Мы поднялись на пригорок и сели на скамейку. Вокруг высокая трава, и на каждой травинке, на каждом листочке играет солнце. Я смотрю на Люсю, и Люся смотрит на меня. А внизу перед нами расстилается мир! И мы летим от счастья над парком, над улицей, над нашим двором, дальше – за город, над полями и лесами, над удивленными, запрокинутыми кверху лицами…

Когда пришла осень мы с Люсей стали видеться реже.

Погода окончательно испортилась: бесконечно нагоняя черные тучи, дул холодный ветер, и все чаще и чаще лил дождь.

В такие дни я сидел у окна и смотрел на размытые очертания домов, на клочья опавшей листвы, плывущие по мостовой, на редких прохожих, согнувшихся под темными, как кляксы, зонтами. Все вокруг представлялось мне унылым и неприветливым.

Прижавшись лбом к влажному стеклу, я думал о Люсе: вдруг она тоже смотрит сейчас в окно и думает обо мне?..

От моего дыхания стекло запотевало, и мне было невыносимо грустно и обидно. Казалось, этого я не смогу пережить.

Я просил небеса прекратить дождь, и когда небо меня слышало, я скорее спешил к Люсе. Надев резиновые сапоги, мы шлепали по лужам и радовались возможности видеть друг друга. И пусть осенний день обреченно короток и горят обветренные щеки – мы были готовы не расставаться до конца жизни.

А зимой я катал Люсю на санках.

Кругом белым-бело: снег засыпал весь двор, намел между домами сугробы, повис на ветках бахромой, хрустел под ногами. Стало светло, красиво и празднично!

Люся жмурилась от ослепительной белизны, смотрела на меня сквозь большие ресницы, бросала в спину снежные комья и заливалась звонким смехом. Ее смех, счастливый, заводной, и я не мог удержаться – смеялся вместе с нею. И было так хорошо, и так счастливо, и хотелось кричать на весь мир.

Светлый и чистый, словно невеста в свадебном наряде под белой фатой стоял парк, где еще недавно мы гуляли. С горки я смотрел на Люсю и думал: «До чего хороша она была бы в этом наряде!»… Летел с наслаждением вниз, санки опрокидывались, и я со всего размаху летел в сугроб, лицом прямо в снег, поднимался весь белый, без шапки, без рукавиц… и Люся вновь хохотала.

При температуре в минус, в мглистые, надутые снегом и ветром дни, когда в морозном воздухе кружились и жалили мелкие колючие снежинки, и нам становилось холодно, мы спешили греться: сквозь ледяные сугробы, по тропинке ко мне домой. Садились поближе к отопительному радиатору, и я показывал ей свою коллекцию открыток. Или, подперев лицо руками, вместе смотрели по телевизору мультики, лежа на полу рядом, так, что наши волосы, приятно щекоча, почти соприкасались.

Мы были во власти зимы, но на смену ей уже приближалась весна, – улыбающаяся издали и обещающая тысячу радостей.

Кажется, ожила сама природа. Сошел снег, зазвенели ручьи, побежали в разные стороны, сливаясь в одну большую реку где-то там, за нашим двором. Забило фонтаном лучей, занежило, заласкало теплое солнце. Набухли почки и заколыхались в струйках теплого ветра головки цветов.

Наступила весна и опять потекла наша счастливая жизнь.

Как-то утром мы в очередной раз отправились бродить по знакомым улицам. День рассыпался тысячей солнечных бликов. Настоящее было прекрасно, и казалось, ему не будет конца! Мы шли по душистому весеннему ветру, по сверкающим от солнца лужам и громко, вразлад пели: «Пусть всегда будет солнце…» Прохожие с любопытством смотрели нам вслед и улыбались, а детвора звонко кричала вдогонку: «Жених и невеста, тили-тили тесто». Но нам было совсем не обидно, нам было не до того. Мы никого не замечали, мы были одни в этом весеннем мире и на всем свете.

Мы продолжали встречаться, и я так же по-прежнему называл ее «моя Нефеста», хотя уже научился хорошо произносить «В». Продолжал называть «Нефестой», скорее всего по привычке или боясь, что новое, пусть и правильное слово может что-то изменить в наших отношениях.

Летом на мой день рождения приехал дядя, брат моей мамы, который жил в другом городе. Вручая мне подарок, после обязательных по такому случаю поздравлений и пожеланий, он вдруг спросил: «Ну что, жених, свадьба скоро?». Я не удивился его вопросу, потому что мама писала ему письма, и он вполне мог все знать. Я был занят изучением новых подарков и дяде ничего не ответил. Да и что ответить, если я о свадьбе не думал? Мне исполнилось семь лет и я, с нетерпением ожидая сентября, думал тогда только о школе.