Удивительное свойство имеют произведения Валентина Распутина – пока

читаешь, душа вся изболится, переживаешь вместе с героями повести. А

закроешь книгу, прислушаешься к себе: «Что там, внутри, осталось?» и

вдруг понимаешь, что нет чувства безнадёжности, отчаяния, горя

непоправимого. Есть покой и надежда.

И происходит это потому, что есть у самого Распутина «стержень». Помните

у Ивана Бунина:

«… не собьёт меня с пути никто,

Некий норд моей душою правит,

Он меня в скитаньях не оставит,

Он мне скажет, если что не то».

И во всех героях автор видит, именно видит, а не придумывает эти

«стержни».

Распутин удивительнейший мастер последнего слова, вероятно эти

последние слова произведений и закрепляют в душе читателя ощущения

надежды и уверенности. Нет, не модное «Всё будет хорошо!», а спокойную

уверенность в завтрашнем дне.

 

Последние строчки «Прощание с Матёрой». «Богодул протопал к двери и

распахнул ее. В раскрытую дверь, как из разверстой пустоты, понесло туман

и послышался недалекий тоскливый вой - то был прощальный голос

Хозяина. Тут же его точно смыло, и сильнее запестрило в окне, сильнее

засвистел ветер, и откуда-то, будто споднизу, донесся слабый, едва

угадывающийся шум мотора».

И всё-таки слышен, слышен «едва угадывающийся шум мотора».

 

И успокаиваешься вместе с Настёной («Живи и помни»), а что делать?

Другого выхода нет… «Устала она. Знал бы кто, как она устала и как

хочется отдохнуть! Не бояться, не стыдиться, не ждать со страхом

завтрашнего дня, на веки вечные сделаться вольной, не помня ни себя, ни

других, не помня ни капли из того, что пришлось испытать. Вот оно

наконец, желанное, заработанное мучениями счастье, - почему она не

верила в него раньше? Чего она искала, чего добивалась? Напрасно, все

напрасно {…} И предали Настену земле среди своих, только чуть с краешку,

у покосившейся изгороди».

 

Хотела сократить последний абзац повести «Пожар», но не могу…

Выбросишь одно предложение и рассыплется эта вязь.

«Разогреется солнышко - и опять, как и каждую весну, вынесет она все

свое хозяйство в зелени и цвету и представит для уговорных трудов. И не

вспомнит, что не держит того уговора человек.

Никакая земля не бывает безродной.

Иван Петрович все шел и шел, уходя из поселка и, как казалось ему, из

себя, все дальше и дальше вдавливаясь-вступая в обретенное одиночество.

И не потому только это ощущалось одиночеством, что не было рядом с ним

никого из людей, но и потому еще, что и в себе он чувствовал пустоту и

однозвучность.

Согласие это было или усталость, недолгая завороженность или начавшееся

затвердение - как знать! - но легко, освобожденно и ровно шагалось ему,

будто случайно отыскал он и шаг свой и вздох, будто вынесло его наконец

на верную дорогу. Пахло смолью, но не человек в нем чуял этот запах, а

что-то иное, что-то слившееся воедино со смоляным духом; стучал дятел по

сухой лесине, но не дятел это стучал, а благодарно и торопливо отзывалось

чему-то

сердце. Издали-далеко видел он себя: идет по весенней земле маленький

заблудившийся человек, отчаявшийся найти свой дом, и вот зайдет он

сейчас за перелесок и скроется навсегда.

Молчит, не то встречая, не то провожая его, земля.

Молчит земля.

Что ты есть, молчаливая наша земля, доколе молчишь ты?

И разве молчишь ты?»

 

Интересно, называл ли кто-нибудь Валентина Распутина (и ещё многих-

многих русских писателей) «гением места»?

(Гений места - Выражение применимо к человеку, ревностно оберегающему

неповторимую атмосферу места).

А как ещё можно назвать великого русского писателя прочитав начало

повести «Прощание с Матёрой»?

«И опять наступила весна, своя в своем нескончаемом ряду, но последняя

для Матеры, для острова и деревни, носящих одно название. Опять с

грохотом и страстью пронесло лед, нагромоздив на берега торосы, и Ангара

освобожденнo открылась, вытянувшись в могучую сверкающую течь. Опять

на верхнем мысу бойко зашумела вода, скатываясь по релке на две

стороны; опять запылала по земле и деревьям зелень, пролились первые

дожди, болотце проснувшиеся лягушки. Все это бывало много раз, и много

раз Матера была внутри происходящих в природе перемен, не отставая и не

забегая вперед каждого дня. Вот и теперь посадили огороды - да не все: три

семьи снялись еще с осени, разъехались по разным городам, а еще три

семьи вышли из деревни и того раньше, в первые же годы, когда стало

ясно, что слухи верные. Как всегда, посеяли хлеба – да не на всех полях: за

рекой пашню не трогали, а только здесь, на острову, где поближе. И

картошку, моркошку в огородах тыкали нынче не в одни сроки, а как

пришлось, кто когда смог: многие жили теперь на два дома, между

которыми добрых пятнадцать километров водой и горой, и разрывались

пополам. Та Матера и не та: постройки стоят на месте, только одну избенку

да баню разобрали на дрова, все пока в жизни, в действии, по-прежнему

голосят петухи, ревут коровы, трезвонят собаки, а уж повяла деревня,

видно, что повяла, как подрубленное дерево, откоренилась, сошла с

привычного хода. Все на месте, да не все так: гуще и нахальней полезла

крапива, мертво застыли окна в опустевших избах и растворились ворота во

дворы - их для порядка закрывали, но какая-то нечистая сила снова и снова

открывала, чтоб сильнее сквозило, скрипело да хлопало; покосились заборы

и прясла, почернели и похилились стайки, амбары, навесы, без пользы

валялись жерди и доски - поправляющая, подлаживающая для долгой

службы хозяйская рука больше не прикасалась к ним.

Во многих избах было не белено, не прибрано и ополовинено, что-то уже

увезено в новое жилье, обнажив угрюмые пошарпанные углы, и что-то

оставлено для нужды, потому что и сюда еще наезжать, и здесь колупаться.

А постоянно оставались теперь в Матере только старики и старухи, они

смотрели за огородом и домом, ходили за скотиной, возились с

ребятишками, сохраняя во всем жилой дух и оберегая деревню от

излишнего запустения. По вечерам они сходились вместе, негромко

разговаривали - и все об одном, о том, что будет, часто и тяжело вздыхали,

опасливо поглядывая в сторону правого берега за Ангару, где строился

большой новый поселок. Слухи оттуда доходили разные».

 

Сохранить и донести до будущего читателя своё время – это я считаю

главным для писателя.

Верно сказал биограф или критик про Ивана Бунина, «Нобелевскую премию

Бунину дали именно за сохранение и представление русской деревни 19

века», в дополнение к официальному «за правдивый артистичный талант, с

которым он воссоздал в художественной прозе типичный русский

характер».

И не он один.