Медведь

 

1

 

Мотю доставили на притравочную станцию по темну.

Сторож Щипочка - дробненький белесый мужичонка с уголовным прошлым - только что изготовился ужинать: снял с плиты сковороду зажаренного барсучьего мяса, потянул носом:

- Ништяк запашок!

В покой стихшего на ночь заведения ввинтился рокот авто. Щипочка глянул в окошко: лучи фар, ныряя на ухабах, лизали кромку сплошного забора.

- Какого хрена.

Он вышел из сторожки, врубил прожектор. Свет выхватил часть двора с длинным зарешеченным строением. Тотчас по разлинованной решетками земле заметались косые тени; пространство наполнилось рыком, писком, в этот ор врезался знакомый сигнал "Газели" и придушил Щипочкин выкрик:

- Топтанный ты смешной!

Бывший щипачок-единоличник Дмитрий Щепочкин погорячился. Владетель испытательно-тренировочной станции - пожилой еврей и список с Яна Френкеля Павел Иосифович Рабин был насмешлив, гетеросексуален, избирательно представлялся Палосичем, мимоходом сканируя интеллект, и любил слегка озадачить, подменить, к примеру, шанс шанкром, заглянув в глаза. "У тебя есть шанкр, воспользуйся им".

- Ты, Саня, за Мотю не горюй, - обещал он дрессировщику Саше на подъезде к ИТС. - Зверей содержу на ять, и кошт не чета твоему жопито.

- Шапито.

- И я о том, за версту дерьмом прёт. А у нас что ни зверь, то огурчик.

- Туды его в качель.

- Умница. Перебегай ко мне, рублем не обижу.

Грузовая "Газель" проехала распахнутые сторожем ворота.

- Принимай насельника, Дима, - сказал Рабин.

- Барсука?

- Льва. Расширяемся под сафари-парк. Ты Сэмэна сперва дожуй. Вчера, - Рабин отнесся к Саше, - барсука Сёму ягдтерьер... язык вывихнешь, задрал. По недосмотру. Жаль, красавец был барсук, хоть и злой. Арбайтен, Митрий, волоки трап вынимать зверугу.

Гималайский медведь - старый, запущенный, без намордника, ведомый дрессировщиком за ошейник, будто за шкирку, покорно сошел по трапу, плюхнулся на задницу и безучастно оглядел новое пмж. Обитатели клеток, почуяв зверя, притихли, забились в сумраки загонов; только лисица - ладная, откормленная - продолжала метаться из угла в угол, с упорством параноика наскакивая на решетку, вязкая слюна тянулась из ее пасти.

- Сегодня гончие задали Патрикеевне жару, - сказал Рабин Саше. - Может, спятила?

- Шибко драли?

- Боже упаси, притравка без контакта.

- Тогда отойдет. Но все равно сдуреет. Дюжина сеансов, потом аминь. Не жаль зверья, Палосич?

- Э, ласковый, кто бы меня пожалел. Это бизнес. Ты пойди к клеткам, глянь. Чучела б делать из этих зверей, не было б в мире чучЕл чучелей. Волосок к волоску. А сюда прибыли навроде Моти - мешки с костями. Вот он - пан гималайский - бухнулся на корму, ласты не держат, а я за него двадцать кусков вашему директору отвалил, спас от голодной смерти.

- Кланяйся спасителю, Мотя, - велел Саша.

Медведь горбатенько поднялся в рост, прикрыл лапой замызганную чайку на груди и

поклонился, но не Рабину, а Щипочке.

- Бедняк бедняка видит издалека, - усмехнулся Рабин в усы. - Угадал душевного человека.

Мотя будто и впрямь что почуял, раззявил губы, выпрашивая у Димы гостинчик.

- Напрасно смеетесь, Палосич. Мотю не проведешь, он все понимает, но молчит. Поощри, добрая душа, - Саша подал сторожу кубик рафинада.

- Пальчики не оттяпает? - забоялся Дима. - У меня их мало.

- У него зубов осталось как у тебя пальцев, - сказал Рабин. - Клади на губу не дрейфь, медведь тебя атаманом выбрал.

Получив угощение, мишка опять брякнулся на пятую точку.

- Ушатали сивку, - вывел Палосич. - Ничего, откормим, наведем лоск, - потом вдруг выпучил глаза, коротко вдохнул и рухнул рядом с медведем.

 

***

Нечаянный подвох, причуда фатума.

"Легко хвоста кинул, не мучился", - прощаясь, позавидовал Дима новопреставленному Павлу. Бросил ком суглинка в могилу - бум!

 

2

Бум перемен.

Сын Рабина Аркадий, не в пример родителю - не жадному и не злому, оказался алчен и жесток. При жизни Палосича Щипочка видел наследника лишь однажды, месяцев десять тому, и подивился несходству отца и сына: "обмылок плешивый; приемный что ли?"

Перво-наперво новая метла махнула из звериного корыта прежний рацион. Следом вычистила трех наймитов белорусов, вместо них явились два таджика - молодые, старательные и бестолковые. Солидных собачников, оттягивающихся здесь - загородом - под стейки и коньячок, сменила кровожадная молодежь, балдевшая от контактной травли и водки, а псы их, в отличие от тех - чистокровных, по штуке баксов за штуку, казались чупакабрами из преисподней, назначенных не охотиться, но только рвать.

"Сын отцу рознь, - тосковал сторож по прежним порядкам, присматривая за таджиками, разносящими душистый харч едокам. - Чтоб ты так жил, жмот; воняет будто в морге".

Хищники воротили морды от осклизлого терпуга и зазеленевших кур, но ели.

Увечному Щипочке тоже некуда было деваться. На последней отсидке он вдруг подался в герои труда (призадумался за свою шалопутную жизнь, к сорокалетию увидев сон в СИЗО: бревенчатый домик, ромашковый двор, стол под сиренью, на столе самовар, за столом - он в белоснежном исподнем, в руке тульский пряник; одесную - бабенка с добрым лицом, напротив - двое огольцов мал-мала лижут петушков на палочках) взялся стахановски зарабатывать УДО и ларёк, и однажды так замечтался, что вдогон за железякой послал в вальцы правую руку. Кисть он выдрал, но четыре пальца сделались вдвое короче. Улыбнулись и досрочка, и мираж тихой гавани с сердечной лоцманшей, и всё вообще, даже гаманцы на переломе в оттопыренных карманах фраеров. Придавленный судьбиной незлобивый Щипочка сделался нервным, на перевязке двинул с левой груборукому лекарю в нос и загремел в штрафной изолятор, куда наведался еще пару раз, пока тянул срок. К Рабину нецелого Диму пристроил семейник Моня, черкнул дяде челобитную и пошутил - неунывающий аферист, провожая худосочного земляка на волю:

- Не обжигай у анкла звегей, им и так хгеново.

Палосич при встрече был доброжелателен и краток:

- Племяш за тебя просит; стало быть, человек ты хороший. - Потом показал на территорию ИТС: - Тут тебе и кол, и двор... отставной багдадский вор.

- У меня год надзора, прописка нужна.

- Устрою. Ночью бди, баб не води; и беса в себе попридерживай, сюда такие бобры наезжают - барсетки от лавешек трещат, не греби беды на голову.

Так было, а теперь Рабин в могиле и, верно, ворочается в домовине, грезя навалять по шее идиоту Аркаше за то, что вывернул наизнанку папин бизнес, но Аркаша ужас как далеко.

 

3

Нынешняя ночь выдалась Щипочке беспокойной. Накануне скотч-терьер, смахивающий на лютого мохнорылого деда, перекусил заднюю лапу еноту. Енот Гриня - попрошайка и здешний старожил - по обыкновению прикинулся мертвым у выхода из дощатой норы.

Терьер, выползший следом, тупо уставился на недвижный комок, соображая. Владелец не взял пса на поводок; этот прыщавый сморкач, с фейсом отпетого негодяя, наддал по зверьку берцем, и зверек побежал.

"Пристрелить, чтоб не мучился, - размышлял Щипочка, закутывая вопящего Гриню в тряпку, - но из пальца что ли".

До полуночи умирал енот, забившись в сторожке между "Лысьвой" и умывальником. Дима уж было решился тюкнуть его топором, но тот издох сам. Сторож глядел на Гриню и, не зная зачем, прикидывал, сколько было задрано лис, кроликов, белок, прицепом вспомнил как приглашенный ветеринар, с удачной фамилией Коровяк, третьего дня выдирал клыки соструненной Патрикеевне и Чуку с Геком - братьям волкам, взросшим здесь сызмальства; как похохатывал при этом Аркадий, отпуская что-то о пользе манной каши и о выхлопе в семьсот колов против ранешних трех сотен за безопасную для псов травлю, разъезжался о зверье, которого браконьеры воз навезут, и о Моте, до чьих когтей днями подоспеет шабашка тому же Коровяку.

Дима хоть и желал живодеру Аркаше подавиться бабками, но, в общем-то, клал с прибором на всю эту возню. Однако Мотя - другое дело. Покойный Палосич вышиб десятку, пошутив, что медведь усмотрел в Щипочке господина.

- Чем ты его присушил? - дивился Аркадий. - Раскланивается с тобой, чуть не обниматься лезет.

- Хрен пойми, - сердито отбояривался Щипочка. - С первого дня прилип как слива к заднице.

А сам таял от собачьей привязанности зверя.

- Ах ты побирушка, шестёрочка потрепанная, - урчал сторож, скармливая вечерами в редкозубую пасть рафинад и печеньки.

Мишка нямкал няшки и глядел вишнёвыми лупками в лучший уголок Диминой души.

Неделю назад с Мотей вышло нехорошо, его крепко отделала пара бывалых лаек: покусали зад и даже хвост. Очумевший медведь ревел и неуклюже отмахивался, насколько позволял трос и остаток ловкости. Аркаша, и тот не выдержал, а может, пожадничал над явным убытком:

- Хорош! - заорал он лайкодержателю. - Уйми псов! Димон, уводи медведя, ядрёна мать!

"Ядрена мать не только мать закона, ядрена мать зовут и Агафона!" - кипел сторож, препровождая зверя в клетку.

Следующим утром Мотя не стал, как обычно, класть поклоны Щипочке; поприветствовал, как смог: лежа на брюхе, просунул лапы и нос сквозь решетку, спугнув с ран тучу зеленых мух.

"Черви разведутся, - мелькнуло, - сгниёт!" И, точно под гору: "как раз в город ехать, отмечусь, потом в аптеку; перекись нужна и желтая мазь".

Дима помнил, как заживлял в лагере култышки; о том, безопасно ли ему выйдет лечить медведя, не подумалось.

Еженедельные поездки в райотдел, провонявший бытовым газом, осточертели. Но год истекал, а с ним и надзор.

"Обожди, дОлбня, - думал он, пока капитан Довбня регистрировал его в гроссбухах, - пару раз осталось. Приеду потом ночью, наделаю вам на крыльцо".

Щипочка знал: не станет он обгаживать ментовку, но от этой мысли сделалось уютнее в кабинете.

В аптеке Дима купил перекись, марлю, катушку пластыря, а левомеколь ему сосватала поджарая фармацевт лет сорока, с повадками истосковавшейся по ласке женщины:

- Раны рваные?

- Рваные.

- Ребенку? Взрослому?

- Медведю.

- Ах-ха-ха! - залилась она, обшаривая клиента хотящим взглядом. - Шутник!

 

***

- Куда ты впёрся, Айболит хренов? - вполголоса ныл Аркаша, застав Щипочку в клетке над медведем. - Махнет лапой и кишки из тебя вон, а я сяду.

- Вах-вах! - подкудахтывали таджики и сплевывали насвайные слюни.

Но Мотя, в наспех состряпанном наморднике, лежал смирно. Покамест Дима состригал шерсть на ранах, накладывал мазь, клеил пластырь, мишка изредка поднимал башку и опасливо взглядывал на сторожа: больно не сделаешь?

В пять дней выхаживания Мотя оправился.

Все это нынешней ночью припомнились Щипочке.

"Вылечил, блин. Псам на растерзанье", - сокрушался он, засыпая.

Снилась, коротко, мать. Дима будто бы ожидал утренний "пазик" в город, и уже видел авто, сбавляющее у остановки ход, как явилась она, взяла за руку, и свела с трассы в васильковое поле. Дима маялся думой, что следующий рейс будет лишь в полдень, что капитан Довбня взыщет за опоздание, к тому же слегка трусил покойницы, не решался заговорить, а та вдруг выпустила его руку и пошла себе тихими стопами дальше. Щипочка уж было насмелился о чем-то спросить ее напоследок, но в сон вклинился гимн Российской Федерации - таджики, селившиеся через стенку в пристройке, врубили радио "Маяк".

 

4

Дима, расстроенный сновидением, без аппетита жевал хлеб с салом и корил себя за то, что не обмолвился словцом с матерью.

Поскребшись в дверь, вошел таджик.

Нелегалов звали Файзуллох и Мукаддасхон, но сторожу не давался такой набор букв; к тому же он не мог запомнить кто из них кто и величал того и другого Махмудом.

- Ись нету, - пожаловался бабай. - Кончился.

- Кончился, ё. Свинину хаваете?

- Кушаем.

Диму почему-то рассердила всеядность таджиков.

- Гляди, Махмуд, - погрозился он, отделяя шмат сала, - отпишу вашим родичам, что Аллаха не любите.

Работник ушел, а Дима засобирался ехать в райотдел, отмечаться в предпоследний раз.

Опять заявился таджик, но уже другой:

- Мотя не встает, не кушает, умер что ли.

 

***

Медведь лежал сбоку входа, отворотив морду.

- Мотя, - позвал Щипочка.

Зверь не пошевелился. Дима вошел в клетку, повернулся закрючить дверь, и получил такого тычка в бок, что отлетел к стене. У распахнутой двери уселся Мотя.

- Ты обалдел? - заорал Щипочка, и понял, что вопит от страха.

Таджики драпанули к сторожке, однако тормознули у порога пристройки, готовые шмыгнуть внутрь.

Но медведь, казалось, не собирался покидать клетку. Он сидел, загораживая выход спиной, и глядел на поверженного владыку.

"Вылупил зенки, скотина!" Дима чуток успокоился. "Надо выбираться, кто знает, что у него на уме".

- Мотенька, чего ты, медведюшка, задумал? - засюсюкал он нараспев и подивился, до чего склизко он способен подъехать. - Выпусти, я на автобус опаздываю. Мне полицаю нужно показаться, не то этот змей такого гуся выведет, что я подавлюсь. А я тебе арахиса из города привезу. В сахаре.

Медведь поднялся на лапы.

Дима тоже встал.

- Вот и умница, - продолжил заливаться он, - шевели булками, двигай в уголок, а я выйду.

И сделал для пробы шаг.

Но Мотя мотнул башкой и рявкнул так, что к углу прилип сам Дима.

Мишку - озверевшего и чужого - было не узнать.

"Во попал! И мобильник в сторожке".

- Эй! - крикнул Щипочка таджикам. - Звоните в эмчеэс. Один, один, два. Скажете, человек пропадает в клетке с медведем.

Те закивали и скрылись в пристройке.

- Нарвался ты, Мотя, - взялся стращать Дима. - Сейчас приедут бойцы и снесут твою черепушку, тварь ты неблагодарная!

Сторож как-то вмиг рассвирепел. Свались с неба дробовик, завалил бы Мотю, не задумываясь.

И тут его ожгло: у конторы нет адреса, а Махмуды эту пьяную дорогу, сквозь две деревни, не объяснят.

Показались таджики.

- Там говорят, мы где? - крикнул один.

- В Караганде!

- А?

- Набирай Аркаше. Пусть чешет сюда со спасателями.

"Часа полтора надо продержаться. Уснула бы эта гадина, что ли".

- Там говорят, недоступен, - сообщил таджик.

"Дрыхнет, чёрт!" Щипочка плюнул в пол.

А Мотя поднялся, убрел в противоположный угол и лег.

 

5

Дима велел таджикам молчать о происшествии.

К восьмичасовому автобусу он опоздал, а потому завалился на диван коротать время до следующего рейса.

По телеканалу гнали сюжет из соседней Чечни. Рамзан Кадыров, на вид простой и доступный, выгуливал московскую репортершу по Грозненскому зоопарку - обихоженному, чистенькому, точно скопированному с открытки. Обитателей было не много: тигр, пара львов, волк и бурый медведь. Холеные звери выглядели как члены политбюро на первомайских плакатах.

"Фартануло им... - дрёмно думалось Щипочке. - Как сыр в масле... А Мотя опасный, больше не подойду".

Под гортанный говорок Кадырова Дима уснул. Его разбудил телефонный звонок Аркаши:

- Живой?

- Дышу пока.

- Значит, в ментовке не был.

- В полдень поеду.

- Уже не надо. В рубашке ты родился, Димон.

- Ага, в клеточку, годами не снимал. А что такое?

- Нет больше райотдела; руины и трупы. Там газ взорвался десять минут назад, у меня стёкла на кухне вынесло. В общем, отмечай свой второй день рождения. Приеду завтра, с Коровяком, когти Моте отпиливать.

Дима потом долго лежал, уставившись в потолок. Он понял всё так, как дано было ему понять. А истиной ли являлось его умозаключение или то, что произошло, было всего лишь хитроумной ухмылкой случая - неважно.

В открытую форточку влетел мотылек, заметался в поисках выхода и прилип к паутине над окном. Дима поднялся, выпустил бабочку в ее короткую июльскую жизнь, потом пошел к Моте.

 

***

Ставропольской степью плелись двое. Бледнели звезды, ночь была на исходе, и путники устали. Время от времени, когда уж слишком одолевали сомнения, человек прикладывался к фляжке с водкой, потом хрустел кириешками, угощал ими медведя и приговаривал:

- Ничего, Мотя. Прорвемся. Кадыров мужик душевный; сыт будешь, пьян и нос в табаке, - и чмокал мишку в темя.

Так они шли, не ведая, что тащатся в другую от Чечни сторону, а в вышине обе Медведицы перемигивались с Весами, уготовляя будущее двух неприкаянных существ - зверя и человека.