Изнывает берёза от ран – слёзы на бересте. Можно ль выжить, когда по живому сдирается кожа… Налетела орда – зло, коварная хищная степь – Перебит весь дозор и никто нам теперь не поможет. Из далёких враждебных краёв вдруг задул суховей. Он прохладу убил, в поселении жизнь пересохла. Можно ль выжить, коль видишь: уводят в полон сыновей, И тебе это помнить теперь до последнего вздоха. Кто подранен стрелой, а кого заарканил кыпчак И погнал их на степь, в свой улус, разживясь рабским людом. Можно ль выжить, услышав: прощаясь, малой закричал. Каменеешь. Тебе ведь не справиться с силою лютой. Вот лихая напасть отрезает былое от днесь – Не срастить эти доли ни мёртвой водой, ни живою. Облегчает ли боль благотворная влага с небес… Как отчаянье спрятать своё за стеной дождевою… Вставит горе в слепые глазницы оконца-слюду. Отпоёт березняк участь матери хором тоскливым. – Дайте дождь – может, жалисто выси оплачут беду. Я хочу обернуться, как в саван, в размашистый ливень. Полноводные тучи собрал бы ты на небе, Див. Ты бы громом глухим обозначил надрывы рыданий. Ты б излил – за сынов – безутешные слёзы-дожди, Ты б хлестал плетью струй, сделав чёрным моё одеянье. Но никто не поможет отплакать мне эту беду. Проводи меня, Желя, печали и скорби богиня – Я по гиблой дороге одна вслед сынам побреду. Там и сгину. |